Ариша.(Из повести "ВЫЖИВАНИЕ")

                        - * -
«Есть книга вечная любви. Одни едва
В ней несколько страниц перелистали,
Другие, всё забыв, её читали,
Слезами полили слова.

Её читают много тысяч лет.
От строк её и мне покоя нет.»

             - * -

«Тебе покажется - дотла
Любовь сгорела, опустело имя,
И вдруг над тишиной стола
Она, забытая, глаза подымет.
И вспомнишь всё до мелочей:
Апрельский полдень, ветки над тропою,
Скамейку вспомнишь и ручей,
И небо в нём от камешков рябое,
И как влюблённые глаза
У самых глаз твоих в слезах блестели...
Но позабыты адреса,
Давно листки в блокноте пожелтели.»

Стапан Щипачёв

  …Учительница вошла в наш 7-й б вместе с худенькой девчонкой в накрахмаленном школьном фартуке с ослепительно белым жабо. На миловидном личике девушки обращали на себя внимание большие выразительные карие глаза, смотрящие на мир с любопытством и откровенным доброжелательством. А скобка чёлки темно каштановых волос придавали её лицу шаловливый вид…
- Вот ребята, - сказала учительница, - ваша новая соученица – Ариша Наткина. Она приехала к нам из Ленинграда и будет у нас учиться. Как говорится, прошу любить и жаловать!
         В классе прервались предшествующие уроку шум и возня и  десятки пар глаз уставились на новенькую. Особенно всех заинтриговало то сообщение, что новенькая была из Ленинграда. В нашем, удалённом на десять тысяч километров от центра страны городе был очень интересен любой человек, прибывший с «Большой земли». Тем паче, из знаменитого на весь Советский Союз Ленинграда, который, немногим более десяти лет  назад,  героически выстоял в страшной фашистской блокаде…
       Учительница, обращаясь к новенькой, приветливо проговорила:
- Ну, Аришенька, выбирай себе место и садись!..
                     …Собственно, особого выбора-то и не было. По одному за партой сидело всего три человека. На последней парте, с залакированным до зеркального блеска сиденьем, восседал известный хулиган и задира, двоечник и второгодник Борька Квитко. Он сидел всегда один по двум причинам: во-первых, он любил сидеть один и никого к себе не пускал, во-вторых, к нему никто садиться и не собирался, т.к рядом с вертящимся постоянно от переизбытка энергии Борькой, какая учёба?!
            Было ещё место на первой парте, где сидела Валентина Баскакова – отличница и общепризнанный «синий чулок». С нею садиться особого желания ни у кого не было – не пошепчется, ни шпору не кинет, вот место и пустовало.
            Правда, было не занято ещё место на третьей парте среднего ряда, да пустовало оно временно, его хозяин – Гриша Широков – болел воспалением лёгких…
           …Новенькая, мельком оглядев класс, не раздумывая, направилась к парте Валентины Баскаковой:
- Ты не против, если я сяду с тобой?!
            Валентина засмущалась и, суетливо прибрав свои вещи со второй половины парты, приглашающее подвинулась, и, покраснев, сказала чуть слышно:
-  Конечно же, нет…
            …Вскоре урок двинулся по накатанному руслу, и ученики переключили своё внимание с новенькой на более привычные предметы. Лишь изредка кто-то бросал любопытный взгляд на неё: «Как там новенькая?»…
               Через некоторое время и я, втянувшись в учебу, начисто забыл об Арише.
           …Я тогда и представить себе не мог, какую глубокую отметину оставит в моей жизни этот человек?! Что она поставит передо мною вопрос, на который я так и не смог найти однозначный ответ за всю мою долгую  жизнь….
            …Возвращаясь из школы, которая была в квартале от моего дома, я увидел,  впереди фигурку Ариши. Я шёл быстрым шагом, торопясь к исполнению своих домашних дел и, поэтому, вскоре, нагнал её:
- Привет! Ты что, живёшь где-то поблизости ?
- Да. Вон в том большом доме на проспекте. Она указала рукой на… мой дом.
- Во, здорово! Так мы с тобой, оказывается, соседи! Я тоже живу в этом доме!
- А я это знаю… И тебя я знаю… Я вчера видела, как ты гонял по двору на своём велике… - Она улыбаясь глянула не меня искоса. –  Я даже знаю, как тебя звать! Митя! Так тебя ребята во дворе окликали…
              Скрывая своё удивление и растерянность, в которую меня повергло её сообщение, я, восстанавливая собственное renome,  строго заявил:
- Для кого Митя, а для кого и Матвей!..
- Ну, хорошо, - Матвей. Если тебе так больше нравится, - покладисто ответила она.
-  А в каком подъезде ты живёшь? – поинтересовался я.
- Она опять взглянула на меня искоса и, как-то лукаво сверкнув своими карими глазами, улыбнувшись, ответила:
- Да в твоём же! На втором этаже! – и, видя моё изумление, откровенно расхохоталась, демонстрируя милые ямочки на щеках.
Потом,  отсмеявшись, спросила:
- А сегодня ты будешь кататься на своём велике?
Мне пришлось сказать правду:
- Да нет у меня никакого велика! И не предвидится, - я не смог скрыть своего огорчения, – это товарищ дал погонять…
          Разговор прервался.

- А как ты во Владик попала? – продолжил расспросы я.
- Отца перевели. Он у меня военный моряк. Капитан-лейтенант…
                 … И  тут я вспомнил, что на днях у нашего дома стоял грузовик, из которого бравые матросы сноровисто выгружали домашние вещи. Им помогал высокий стройный морской офицер, да рядом суетилась его жена – красивая темноволосая женщина.
                    Вещи носили куда-то вверх по лестнице и я, глянув мельком на разгрузку, поспешил по своим многочисленным делам…
                     …Мы подошли к нашему дому, я распрощался с Аришей и заскочил в нашу квартиру…
                  …А дел у меня было, действительно, немало. Мы жили «в приживалках» у моей старшей сестры, точнее, у её мужа, ибо это жильё получил он. Да и в семье всем заправлял он. В этой коммунальной квартире, где кроме нашей семьи проживали ещё две семьи, зять получил две комнаты.  Одна большая, где жил он с сестрой и сыном – Славкой.  Да маленькая комнатушка - 6 квадратных метров, которую зять, скрепя сердце, отдал нам с мамой и Зоинькой, моей сестрёнкой.
                       В этой комнатке, помещалась только «полуторка» кровать, да малюсенький столик, сконструированный мною из старых ящиков и куска фанеры. На кровати спали мама с моей младшей сестрой Зайкой. А я обосновал себе «купе» под этой кроватью. Там лежал мой спальный мешок, подаренный старшей сестрой – геологом. Чтобы было в моём «купе»  комфортнее, я под ножки кровати подложил обрезки бруса, увеличив, таким образом, своё «жизненное пространство» и провёл туда провод для наушников от радио розетки, слушая перед сном «Театр у микрофона»…
                     …Во Владивосток мы попали с Украины. Маму зазвала к себе сестра, т.к. с рождением её первенца, у неё «горела» аспирантура.
                 Сначала мы жили на сопке, на горной улочке в одноэтажном бараке, в двух маленьких комнатушках с «услугами во дворе». Там мне приходилось весьма туго. На ежедневное помытие новорожденного племяша, да на частые стирки его пелёнок требовалось немало воды. А таскать её приходилось из колонки за 80 метров от дома, по крутому косогору сопки. Я безгранично любил свою мать, на хрупкие плечи которой ложились все тяготы нашего бытия, и, поэтому, старался как мог, с ранних пор подставлять ей своё мальчишеское плечо.
                  Принести надо было ежедневно вёдер десять. И, чтобы сократить этот долгий процесс и выкроить время на «погулять», я соорудил себе коромысло, на которое цеплял пару вёдер, да ещё одно ведро брал в свободную, не занятую придерживанием коромысла  руку…
                   …Видимо, все мои остеохондрозы, так, порой,  «достающие» меня сегодня, зародились именно тогда, в далёком и не очень счастливом детстве…
                   …Переезд в новую квартиру был для всей нашей семьи праздником. Дом стоял в самом центре Владивостока и был просто шикарен по тем временам. Потолки под 4 метра высотой! Огромная прихожая! Кухня с газовыми плитами и то, что больше всего меня радовало – краны с водой! И на кухне, и в ванной. Правда, горячая вода в ванной производилась дровяным титаном, но это в пятидесятые годы была, всё-таки, роскошь!
                     В эту «бочку мёда» добавляли «ложку дёгтя» два обстоятельства. Первое - что эта квартира была коммунальная. И второе, что с вырастанием племянника, убывала потребность в няньке, и мы становились явной обузой для зятя, который и до этого нас особо не жаловал, а сейчас и вовсе смотрел на нас волком. Особенно раздражал и бесил его я. Я не умел никогда «прогибаться под изменчивый мир» и заискивать перед кем бы то ни было, был свободолюбив и самолюбив, и, что, вероятно, вредило мне больше всего и в отношениях с зятем, да и во всей моей жизни, весьма не сдержан на язык.
                    Ко времени, о котором я повествую, атмосфера накалилась до предела. Зять становился всё более агрессивным и старался создать нам нетерпимую обстановку. Он однажды, взбесившись за что-то, грубо разломал мою «фотолабораторию», которую я
оборудовал в стенном шкафу коридора, и в которой занимался проявлением и печатью фотографий. Мама как-то на рынке купила мне за бесценок древний фотоаппарат – «Фотокор-1» – с которым я возился в своё удовольствие.             
                       Зять постоянно скандалил с сестрой из-за нас и чаще всего из-за меня: то я включал в его отсутствие радиолу, то сижу подолгу в ванной, то не убрал после себя в туалете. Он как-то не обращал внимание на то, что уборка квартиры лежала на мне, и, пожалуй, я имел право, убирая его комнату, включить эту «драгоценную» радиолу!         Но раздражение человечье ведь не зиждется ни на справедливости, ни на рации…
                       На кухне стояло три стола, один из которых принадлежал нашей семье, точнее, зятю. Все продукты он запирал в этом столе на замок, а хлеб укладывал в кастрюлю с крышкой. То ли он не придумал, как к кастрюле приделать замок, то ли, сдерживаясь перед соседями, не решился на этот демарш, но зато он регулярно обмерял линейкой хлебный кирпич и если обнаруживал недостачу, то закатывал сестре скандал.
                       В ответ на эти скандалы моя сестра – умный, красивый и талантливый человек – могла только плакать. Она видела мелочность этих придирок, любила нас, но и безрассудной любовью любила мужа. Видя всё это, плакала и мама. Она плакала о неудачной любви старшей дочери, она плакала о своей, загубленной нашим отцом судьбе, о нашей бездомности и беззащитности… К ней прижималась испуганно моя маленькая сестрёнка и из её лучистых глазёнок тоже начинали капать слезинки…
                       Видеть такое было для меня невыносимым зрелищем и я, не имея возможности помочь самым дорогим для меня людям,   убегал из дома вон. И, вполне возможно, рано или поздно улица воспитала бы меня на свой лад, да Бог миловал. Меня от этого уберегли и природная любознательность, и генетическое отвращение к людской грязи, и, не в последнюю очередь, хорошие люди, которые встретились мне на пути в моей жизни. Успеть рассказать о них – ныне главная цель оставшихся мне лет…
                      …Мои читатели иногда упрекают меня в этаком «растекании мыслью по древу». То есть, в моих длинных отступлениях от канвы повествования. Но, во-первых, мне эти отступления нужны для того, чтобы полнее обрисовать читателю моё состояние и то время, о котором веду я своё повествование. Во-вторых, мне не кажутся эти отступления не связанными органически с этой самой канвой. А, в-третьих, даже если это и так, видать такова высота планки моей одарённости, которую, очевидно, мне не перепрыгнуть, даже из уважения к моему доброму читателю…
                     …Но вернусь к главной героине моего повествования, к Арише. Насколько я помню,  любовь к Арише у меня не вспыхнула, как говорится, с первого взгляда. Симпатия -  да, появилась сразу.
                    Арина была умной девчонкой, училась хорошо, но «синим чулком» не была. Она выделялась  начитанностью. Любила стихи и большое их количество знала наизусть. У
неё была правильная речь и богатый лексикон. Вообще, она с ранних лет любила Слово. С ней было интересно. И говорить с ней можно было на любую, даже сугубо «мальчишескую» тему. Во-первых, она обладала редкостным даром – умела слушать. Во-вторых, не была ханжой.
                       «Искра» между нами проскочила, когда мы на литературном кружке, выполняя поручение руководителя, «обменялись» письмами Татьяны к Онегину и Онегина к Татьяне, читая их « с выражением». Без сомнения, удивительной силы пушкинское слово нам открылось в другой ипостаси и сильнейшие чувства, которые были заключены в этих магических пушкинских строках, видимо, каким-то образом воздействовали и на нас.
                         В тот вечер, возвращаясь с литературного кружка, мы с ней жарко обсуждали взаимоотношения этих  героев Пушкина и, как-то так вышло случайно, что мы впервые с ней поцеловались…
                        … Мне до сих пор помниться, как удивительно реагировала на ласки Ариша. Она под ласками замирала, рот её приоткрывался, дыхание становилось прерывистым, а глаза -  огромными двумя безднами, в далёкой глубине которых мерцали какие-то таинственные искорки. Мне в какой-то момент казалось, что Ариша почти теряла сознание. Или она была такой сверхчувствительной натурой. Или, в свои 14 лет, она была созревшей маленькой женщиной. Скорее всего, имело место и первое, и второе…
                      …Надо сказать, что и я активно взрослел в 15 лет, и половое формирование моё шло полным ходом. Меня всё больше волновали вопросы, связанные с противоположным полом. Моя умная старшая сестра, это заметила и поняла первой…
                       …Она, вообще, человек редкой одарённости. Про таких говорят: «Бог двум нёс, да одному отдал!» Любое дело, за которое она бралась, удавалось ей,  и она в нём достигала немедленных и немалых результатов. Так, занявшись из любви к мужу, который у них на курсе вел баскетбольную секцию, этим видом спорта, она вскоре обогнала мужа и стала раньше него мастером спорта, и даже вошла в сборную РСФСР. Она была очень красивой девушкой, контактным и приветливым человеком, постоянно окруженным друзьями, среди которых были: спортсмены, музыканты, художники, барды, геологи. Отличное владение пианино (всё-таки, музыкальное училище за плечами!) и довольно приятный голос,   делал её душой любой компании. У неё часто собирались её подруги по спорту:  20-ти - 22-х летние девушки. Затевались танцы. И вот в эти моменты, сестра просила своих гостей «научить младшего братика танцевать»…
                  …Я и вожделением ждал  этих уроков и боялся их. Прикосновение в танце к женскому телу, танцевальное «объятье» тела партнерши, случайные прикосновения  женской  груди,  меня так возбуждали, что я был вынужден ходить в тесных плавках. В такие моменты я разрывался от двух противоположных чувств: я хотел, со всех сил
прижаться к телу партнерши, чтоб она почувствовала мое возбуждение, и дико страшился этого же, чего страстно желал.
                     После этих танцев, если они продолжались достаточно долго, позже я выл от ноющей боли в паху. Эта боль знакома, вероятно, каждому парню. Так природа мстит мужскому индивидууму за её обман. За бесполезное, не получившее логического завершения, напряжение половых  органов.
                    …Позже я узнал, что месть природы не ограничивается только физической болью. Она бывает более глубока и действенна, затрагивая даже мозг. Но об этом несколько позже…
                    …Мы часто встречались с Аришей по вечерам, допоздна засиживаясь на заветной нашей скамеечке. Наш дом достраивался. И часть в торце дома была огорожена строителями. Мы пролазили сквозь доски забора в специально проделанную лазейку и садились на скамейку, которая оказывалась и отгороженной от двора, и в тени от прожектора, освещавшего стройку. Сторож нас не беспокоил: то ли его не было, то ли он нам не мешал, понимая, что мы забрались сюда не для того, чтобы растащить вверенное ему имущество, то ли на нас находило «затмение» и мы вообще ничего вокруг себя не видели, подобно токующим глухарям…
                    …Знаменитая и многократно оплёванная и высмеянная фраза: «В СССР секса не было!»,  вообще-то,  была сказана её автором и искренне, и справедливо, если её правильно понять. Действительно, в то время, о котором я рассказываю, не было ни эротических фильмов, не говоря уже о порнографии. Не было ни порно журналов. Ни другой  порно литературы. Преданный ныне анафеме «железный занавес» надёжно берёг советский народ и от западной развращенности и «свободной любви», и от пресыщенности, и от некачественных продуктов и медикаментов, и от СПИДа. Но, в то же время, к сожалению, и от развития авто индустрии, кибернетики,  генетики и прочих достижений цивилизации.
                  Так что, молодые люди моего отрочества были и чище, и порядочнее, и… глупее. Сведения об эротических ласках, о взаимоотношении полов, они черпали из рассказов «бывалых» старших товарищей. Или из чего-то запретного, подсмотренного «в щелочку». Правда, гуляли по рукам рукописные сборнички эротических рассказов,  порой, приписываемых известным авторам. Из этих рассказов, да из игральных карт «с голыми бабами», колоды которых воровато продавали глухонемые в пригородных поездах, мы и черпали знания в этой области. Карты эти были либо рисованными, либо отвратительного качества снимками обнаженной натуры и в них вряд ли что можно было рассмотреть.
                        Так что, в такой атмосфере, действительно, мы вырастали с более строгой моралью, чем нынешняя молодежь, но и, как слепые кутята, не приготовленными к «взрослой жизни».
                     В основном, эротический опыт каждым приобретался как первооткрывателем. Среди подростков бытовали небылицы о том, как какому-то парню повезло, его всему научила соседка (кузина, подруга матери, старшей сестры), старше его на несколько лет и опытная в «этом деле», муж которой ушёл в дальнее плавание (умер, сел в тюрьму и т.п). Я думаю, что многие, мающиеся половым созреванием юноши, втайне просили судьбу подарить им такую «учительницу», но если это и было реальностью, то реальностью крайне редкой. Жесткие законы «за совращение малолетних», да гораздо более строгая, чем сейчас, общественная мораль, превращали эти россказни в фата-моргану. Мне, например, мать вбила накрепко в мозг: «Если ты ЭТО совершил с девушкой, то обязан на ней жениться!»
                       Строгие постулаты мамы этим не исчерпывались. Например, она мне так же внушила и другое правило: «Жениться надо не тогда, когда «женилка» отросла, а тогда, когда ты способен прокормить семью! В этом, а не в способности к деторождению, настоящее предназначение мужчины!» Впрочем, я и сегодня готов расписаться под обоими постулатами…
                       Из всего этого вытекало, что о близости с женщиной надо мне забыть, как минимум до того, как твёрдо «встану на ноги». И, притом, женюсь…
                       Но, бог мой! Как же этой близости хотелось! Как о ней мечталось! Какие только красочные картины не рисовал мне мой разгоряченный взбушевавшимися гормонами мозг! Я мечтал и о шапке-невидимке, и о чудесном знакомстве с «опытной женщиной», которая введёт меня в этот, как мне мечталось, прекрасный и необыкновенный мир наслаждения!
                       Но, видимо, «опытных женщин» на всех в этом мире не хватало…
                       Вероятно вполне, что нечто подобное испытывала и Ариша.  На свиданиях мы с  ней с одинаковой жадностью постигали науку ласк. Целовались до самозабвения. И поцелуи-то были детски-неумелыми. Мы слышали, что самый страстный поцелуй, это – «взасос». Но на этом названии наши знания и обрывались.  Вот и мучили губы друг друга до синяков…
                     …Одним словом проходили все мытарства неумелой и чистой юности, талантливо описанные в древнем каноническом греческом романе «Дафнис и Хлоя». Но такие произведения при Советской власти не издавалось. Я его случайно прочитал, найдя на чердаке дома одного старого знакомого журналиста подшивки древнего дореволюционного журнала «Нива»…
                    И Бунин – этот Мастер говорить о «запретном» без запретов и, не сползая в пошлость,  был, практически, в те годы недосягаем. Вот и росли мы «самоучками». Правда, я до сих пор не решил, чего в этом больше: плохого или хорошего…
                          Распущенность нынешнего времени, когда девки спариваются с парнями прямо перед телекамерами, притом, еженедельно меняя партнёров. Авторы слогана «построй свою любовь», сделали его девизом для двух десятков парней и девушек, превратившихся в подопытных крыс, забывших и о скромности, и о гордости, и о разуме.
                      «Построй свою любовь» - кричат они хором после каждого своего шабаша, совершенно не задумываясь над глупостью и дикостью этой фразы. Ведь любовь – это великое чувство человека. Возможно даже, дар неба. Как можно «построить чувство»? Что это – сарай, что ли?  И единственное, что им удаётся построить, этим подопытным свинкам, это – декорации любви. Её суррогат. Притом, бездарно созданный.
                                Самоё дикое в этом шабаше, что и матери активно участвуют в этом содом-и-гоморском разврате, начисто презрев назначение матери – беречь своё чадо от растления души!
                   …Но, вероятно, и оставлять в полном неведенье молодых людей в период полового возмужания, тоже крайность, несущая в себе много бед, разочарований и будущих «фобий»…
                      …Ласки нам с Аришей были и приятны, и дороги. И Природа толкала нас всё дальше и дальше,  в познании друг друга...
                      Поскольку я не обладаю талантом И.Бунина или В.Набокова, то удержусь от описания наших ласк, дабы не сползти в пошлость. Скажу только, что, как я сейчас понимаю, мы оба страстно желали телесной близости и столь же страстно этого боялись. Несомненно, кроме этого страха нас удерживало ещё и неимение подходящих условий. Но однажды подходящие условия случились…

                    …Я вынужден несколько охладить читателя и опять отступить от канвы рассказа…
                    …Мы с мамой жили на гране нищеты. Единственным доходом нашей семьи были весьма скромные алименты отца. Когда совсем припирало безденежье, мы с мамой ходили на «подёнщину» в соседние склады. Там мама перебирала пришедшие в торговлю издалека фрукты, а я ремонтировал ящики. За это нам в день платили 3 рубля и эти деньги здорово нас выручали. Потому что, при «проклятых коммунистах» можно было на 3 рубля прожить день нашей семье из трёх человек. В эти дни я пропускал школу, и мама писала записки классному руководителю…
                         Но и семья сестры жила весьма небогато. Вообще в то первое десятилетие после войны все жили небогато. Но эта бедность была, практически, всенародной и глаза не резали такие факты, которыми полны наши дни. Когда  в момент всеобщего кризиса из
государственного бюджета, при самых скромных пенсиях и при 80% граждан, живущих с «чертой бедности» в обнимку, выделяется нашими «мудрыми правителями»  страны несколько миллиардов долларов Абрамовичу, на его «бедность»!..
                  …Но вернусь к моему повествованию.
                   Как-то раз старшая сестра пожаловалась маме, что, дескать, у них в Академии наук состоится костюмированный бал, а ей на бал пойти не в чем. Она очень расстроилась и даже всплакнула.
                   Надо было знать мою маму, чтобы понять, что она никогда не останавливалась ни перед какими трудностями, чтобы помочь своим детям! Кроме этого, у неё были золотые руки и удивительно одарённая натура.
                   Любимая присказка мамы была: «Голь на выдумки хитра!»
                    Успокоив сестру заверением, что у неё, будет-таки, карнавальный костюм, да не какой-нибудь, а самый лучший!  Мама безотлагательно взялась за дело. Я с большим интересом наблюдал, как и что мама создаёт. Первым делом она меня послала набрать на стройке глины. Просеяла её и замесила массу. Эту массу она вывалила на фанерку и стала лепить что-то из этой глины. Постепенно под её талантливыми и умелыми руками стало проявляться лицо. Когда оно приняло окончательную форму,  мама попросила меня нарезать газету полосками и стала этими полосками, пропитанными сваренным  клейстером, обкладывать глиняную заготовку. Наложив много слоёв, она завершила оклейку полосками белой чистой бумаги и поставила своё творение в духовку газовой печи.
                       Утром она выковыряла из отвердевшей бумажной маски глину и, скрутив рулончик из бумаги, приклеила к маске длинный нос. Тогда стало понятно, что мама создала маску Буратино. Потом она раскрасила маску, и она стала похожа на лицо шкодливого деревянного мальчика. Взяв полено, она ножом сделала несколько стружек, которые загнулись, как чубчик у деревянного Буратино, и приклеила эту «причёску» к верхнему краю маски. А из старых полосатых сестриных гольфов, она выкроила и сшила буратиновский колпак и закрепила его на маске.
                       Дальше, как мама сказала, остались мелочи. Из старых сестриных трикотажных спортивных штанов, мама сделала чудо. Нашила внизу у щиколоток ног воланы из фольги, наклеенной на марлю, торчащие веером. По всем штанам наклеила множество, тоже вырезанных из фольги звёздочек, и старые тренировочные штаны сестры превратились в шаровары волшебника. То же перевоплощение постигло и старую кофту, которая под удивительными мамиными руками превратилась в сияющую украшениями курточку Буратино. Завершали костюм «серебряные» туфельки , переделанные из старых тапочек, в которые мама вставила жестянки в носки, закрасив их «серебрянкой» и загнув острые концы их на манер восточных туфель., да большой «золотой» ключ, уж и не помню из чего сделанный мамой.
                      Когда сестра примерила обновку, надела маску и спрятала свою пышную шевелюру под буратиновский колпак, в ожившем герое А.Толстого, невозможно было узнать мою сестру…

                      …Ночью сестра вернулась с карнавала возбуждённая и радостная. Она долго рассказывала всем нам о своём триумфе, то плача, то целуя маму. Она была счастлива! И положила к ногам матери приз, полученный ею за карнавальный костюм…
                      …Вот этот волшебный мамин костюм осчастливил не только сестру, но и меня. После окончания нами 7-го класса в школе организовывали бал для выпускников «семилетки». Костюмированный. И мама, и сестра наперебой уговорили меня надеть этот счастливый мамин костюм. Я долго отказывался, а потом согласился на компромисс: костюм я возьму с собой в сумке в школу, а там видно будет.
                      Сестра напутствовала:
- Увидишь! Первый приз будет твой! Этот костюм счастливый! Только не говори своим голосом, а писклявым…
                       … Когда я пришёл в школу, всё ещё сомневаясь в разумности нашей затеи,  костюмированный бал уже набирал ход.
                       По школьному спортивному залу, превращенному в бальный зал, бродили парами и сбивались в стайки школьники, кто в масках, кто в каких-то малопонятных нарядах, напоминающих то ли одеяния морских пиратов, то ли цыган. Но было и несколько  красивых костюмов. Всем тон задавала и царила в зале Таня Данильченко – признанная школьная красавица, говоря современным языком, «Мисс Школа». Родители Тани были известными артистами краевого драматического театра им.Горького и, естественно, ни они, ни сама Татьяна другой её будущности, кроме как актёрской, и не видели...
                     …Не могу не отметить, что Татьяна Данильченко, таки, стала актрисой театра. Но, определение её судьбы родителями, без согласования с Мельпоменой, вероятно, обидело последнюю. Таня прожила длинную театральную жизнь, играла много ролей. Была примой своего театра. Но самое большое её артистическое достижение, вышедшее за пределы этого театра –  второстепенная роль жены Бонивура в малозаметном сериале «Сердце Бонивура»…
                         …Костюм Татьяны, то ли королевы, то ли принцессы блистал и сиял. Он был взят напрокат из костюмерной театра и подогнан под Танину фигурку умелыми руками профессиональных костюмеров…

                     …Переодевались в карнавальные костюмы те, у кого они были, в своём родном классе. Зашёл и я в пустынный и тёмный класс. Рядом со мной была Ариша. Она убеждала меня переодеться в приготовленный мамой костюм. И я решился. Ариша постояла у дверей, охраняя меня от вторжения посторонних, а потом побежала в зал первой, дабы не выдать меня своим присутствием рядом. Ведь весь класс знал, что мы дружим. Я, всё ещё сомневаясь, нерешительно вышел в коридор и направился к залу.
                        По пути я глянул в большое зеркало в коридоре и увидел, что конструкция маски обеспечивает полностью моё инкогнито. Тогда я окончательно осмелел и решительно открыл дверь в зал…
                        …Полстолетия прошло с тех памятных и сладких часов пережитого мной триумфа, а до сей поры воспоминание о нём доставляет мне радость!
                          Когда я вошёл в зал, все взоры обратились на меня. И, главное, что всех заинтриговало, это вопрос: «Кто же под этой маской Буратино?». Когда я убедился, что я под защитой костюма в полной безопасности, что я застрахован от позора в случае провала, что мамино творение, действительно великолепно смотрится в карнавальном хороводе, - я полностью осмелел и… заговорил.
                              Заговорил писклявым звонким «буратиновским» фальцетом, в котором мой, Матвея, голос узнать было невозможно.  Потом пришёл радостный кураж, и я стал веселиться на полную катушку! Я танцевал и с пацанами, и с девушками. Я обнаглел до того, что даже потащил танцевать своего классного руководителя. И хохотал от радости, когда она в танце стала вслух рассуждать над тем, кто бы это мог быть. Но разоблачение путём вычисления мне не грозило, как минимум, по двум причинам: во-первых, не все мои одноклассники пришли на бал, во-вторых, седьмых классов было в школе целых три. Да и я был в ударе и уже ничего не боялся, упиваясь доселе неизвестной мне сладостью популярности и славы!
                                Дальше все картинки этого бала слились у меня в памяти в сияющий счастливый и радостный калейдоскоп лиц и событий.
                                 Помню, как подошла ко мне Ариша и, таясь, прошептала:
-  Ну, теперь-то можно и со мной тебе станцевать, не боясь разоблачения?!
И мы с ней танцевали.
                          Помню, что я «раскрутил» на танец даже нашего увальня Борьку Квитко и потешался над его медвежьей неповоротливостью, как хотел. А он всё меня спрашивал: «Ты - кто? Скажи мне по секрету! Я – могила!». Но я отшутился и убежал от него…
                                  Помню насупленное и сердитое лицо «Мисс школа» - Тани Данильченко – от которой моя популярность отхватила добрую половину «свиты». Она злилась и комкала кружевной платочек, а её сияющее платье будто поблекло…
                               …Внезапно меня предупредили, что стайка парней затевает заговор, с целью сорвать с меня маску. Я понял, что это будет моим крахом, ибо эту сумасшедшую популярность мне создал мамин волшебный костюм. И, если исчезнет загадка, будоражащая всех, то исчезнет и эта популярность.
                                  Тогда я придумал,  как мне избежать разоблачения. Я отозвал в сторону Борьку и сказал ему:
- Ты всё ещё хочешь знать кто я?
Борис радостно прогудел:
- А то!
-  Только с условием…
- На любое согласен! - Взревел вконец заинтригованный Борька.
- Пойдём! – Я выволок Борьку в коридор и повёл в наш класс. Там я снял маску и с удовольствием вдохнул прохладного воздуха. Всё-таки, в «глухой» маске дышалось трудно.
Борька обалдело уставился на меня:
- Так это ты, Матвей! Никогда бы не догадался!  Молодец! Всех провёл! Ну, ладно! Давай своё условие!
- Меня хотят разоблачить пацаны – сорвать маску. Я тебя прошу охранять меня!
- Только покажи кто, - угрожающе забасил Борька, возвращаясь в привычное для него состояние драчуна и задиры…
                          Заговор был уничтожен в зародыше.
                          …Я даже не помню, как закончился бал. Снимал ли я маску или нет? Это уже было не важно. Пик своего триумфа я пережил и им насладился вволю. Помню только, что жури мне, присудило  сразу…  два приза.
                            Первый – маленький бюстик Пушкина.
                            И второй – витую из проволоки «под золото» то ли хлебницу, то ли вазочку.
                             Татьяне  Данильченко достался третий приз. Наверное, в первый раз в её жизни она не была первой…

                              …Мы шли с бала домой с Аришей, держась за руки, и наперебой делились впечатлениями от маскарада. И целовались. А мой триумфальный костюм лежал скомканный в сумке…
                              …То ли вечер был бесподобным, теплым и тихим с усыпанными звёздами небосводом над нами, то ли причиной было наше «звёздное» настроение, но нам не хотелось уходить по домам. Мы решили дома отпроситься ещё погулять…
                             …Я-то отпросился быстро, а Ариши что-то всё не было. Я поднялся в её квартиру. Ариша стояла в прихожей, разговаривала со своей мамой и чуть не плакала:
- Матвей! Ну, скажи ты ей, - сказала она.
Её мать обратилась ко мне:
- Матвей! Ну, какие гулянки?! Уже двенадцатый час ночи на дворе! Куда это вы собрались?!
                                В глазах Ариши блеснули слёзы:
- Мама! Я ведь не часто тебя о чём-то прошу! Каникулы ведь!..
Всё решил вышедший из комнаты в коридор отец:
- Ладно! Не связывай их! Пусть ещё немного  погуляют! У них же сегодня первый в жизни выпускной бал был!
                             Мать Ариши сдалась:
- Ладно! Идите… Но чтобы в 12-ть была дома!
                               Ариша взмолилась:
-  Мама! Уже половина двенадцатого!..
                                Мать, глянула мельком на свои часики и нехотя уступила:
- Ладно! До половины первого! -  И, видя протестующий жест  Аришы, непреклонно повторила, как отрубила:
- До половины первого! Всё!
                               …Когда мы вышли на лестничную площадку, мать Ариши меня придержала за плечо:
- Ариша! Ты иди! Я Матвею кое-что скажу…
                                  И когда Ариша, оглядываясь на нас, нехотя спустилась по лестнице, мать, наклонившись к моему лицу и глядя пристально мне в глаза, будто в самую душу, тихо сказала:
- Матвей! Я хочу, чтобы ты знал, что я тебе верю! Понял? В Е Р Ю! – И, отпустив меня, ушла   в квартиру…

                               …Мы взялись за руки, и пошли по ночной улице. Внезапно у нас родилась идея - посмотреть на бухту «Золотой рог» с вершины сопки.
                                   Собственно, сопка начиналась прямо с соседней с нашим домом улицы. Пройдя улицу и выйдя за последние дома, мы стали подниматься по щебенистой тропке, змеящейся серпантином по склону. Вскоре мы, запыхавшиеся и довольные, были у самой вершины.  Было безветренно и тихо. Тишину нарушало только лёгкое натужное гудение стоящей по соседству, телевизионной вышки. Город лежал у наших ног. Далеко внизу, как театральная декорация, был виден порт, где стояли пришвартованные кормой к пирсу ряды военных кораблей, всевозможных видов и размеров. Их огни отражались в чёрной воде бухты «Золотой рог» и весело перемигивались, как ёлочные гирлянды. Дальше в спокойной воде бухты отражались огни домов противоположного берега бухты. А ещё дальше,  чёрные воды залива Петра Великого смыкались с расцвеченным звёздной россыпью небосклоном…
                                  Мы с Аришей внезапно почувствовали себя затерянными в этой обволакивающей темноте, под сияющими звёздами и невольно прижались друг к другу. Потом стали медленно ласкать друг друга, чувствуя, возможно впервые, себя в полной безопасности от чужого взгляда. Я снял с себя курточку и постелил её на каменистую тропинку. Мы присели. Потом мне вдруг пришла в голову мысль, что мы сейчас совершенно одни. Что сейчас именно та обстановка полного уединения, о которой нам так часто мечталось и эта мысль разгорячённой кровью ударила мне в голову.
                                   Я стал исступленно целовать Аришу в губы, в глаза, в голову, в шею, в открывшиеся милые бугорки её маленьких грудей, выскользнувшие из-под распахнувшейся кофточки. Ариша то ли охнула, то ли вздохнула и, как в беспамятстве, откинулась назад. Она бы ударилась затылком о каменистый склон, если бы я не поддержал её за плечи.
                          Она лежала рядом со мной с закрытыми глазами, вся обмякшая, как будто потерявшая сознание. Её кофточка окончательно распахнулась, и видно было, как часто вздымается её нежная грудь, а ниже белела в темноте полоска её живота, и темнело пятнышко её пупка. Я, испытывал нестерпимое желание ласкать всё её тело, стал целовать её в полукружья сосков, в живот и в милое тёмное пятнышко пупка, гладить её тело, непроизвольно забираясь всё дальше,  в недоступные мне прежде области. Поясок её юбки очень туго прилегал к телу, но моя рука, обойдя и это препятствие, почувствовала резинку её трусиков…
                                      …Когда я преодолел слабое сопротивление этой резинки, скользнул рукой дальше и почувствовал мягкие волоски её лобка и тёплую влажность того, что находилось ниже его, словно горячий ветер пахнул мне в лицо, разлился по всему телу и до боли возбудил меня. Дальше всё было как во сне. Я чувствовал, как сквозь сон, что я лежу между её ног, трусики её куда-то подевались, и ничто не препятствует моей налитой кровью плоти проникнуть в её плоть. Сердце моё билось в бешеном темпе, кровь бесилась в венах. Я жаждал, мечтал и был готов к последнему естественному движению…
                                     …И в это самое мгновение, совершенно неожиданно в моих ушах прозвучал голос матери Ариши: «Матвей! Я тебе ВЕРЮ!» и появились у меня перед глазами её глаза, вглядывающиеся мне прямо в душу.
                                      Я остолбенел как от ушата холодной воды…
                                      А в моей голове происходил какой-то диалог с самим собой:
Одно моё «я» спорило с другим:
- Ну! Чего остановился?! Продолжай!
- Не могу! Мать…
- А что мать? Со всеми ЭТО рано или поздно происходит!
- Не  мо-гу!..
                                Перед моими глазами в какой-то ускоренной проекции пронеслись кадры той беды, что могла случиться, когда всё выйдет наружу:
                                 Вот заплаканная Ариша стоит в кабинете директора школы…                                       
                                  Вот её мать и моя мать наперебой укоризненно выговаривают мне: «Матвей! А ведь я тебе верила!..».
«Матвей! Как же так? Ты опозорил и нашу семью, и девочку?! Кто же ты после этого?!»
А рядом рыдает Ариша…
Второе моё «я» меня убеждало:
-  Причём здесь матери?! Ты же видишь,-  она сама этого жаждет! Господи! Сколько ты мечтал об этом моменте! Просил судьбу его тебе подарить! И что же, сейчас откажешься?!
                                И вдруг ослепляющей молнией пришла поздняя мысль:
 «Господи! А если она забеременеет?! Это в четырнадцать-то лет?!»
                              Эта мысль, взорвавшись в моём мозгу, окончательно отрезвила меня. Я резко встал и привёл в порядок свою одежду.
                              Ариша после нескольких минут ступора открыла глаза и, прикрывая непослушными руками,  полами кофточки открытую грудь, приподнявшись, села и недоуменно и встревожено прошептала:
- Матвей!.. Что случилось?..
                              А я не мог ответить ей. Я сам не понимал что случилось. Я прислушивался с удивлением к той буре чувств, что бушевала во мне. Я только чувствовал, что я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ АРИШИ. И с недоумением ощущал, что во мне просыпается, усиливается и нарастает НЕПРИЯЗНЬ к Арише. Перерастая в непонятное отторжение её.
                               Я только и смог ей сказать:
- Одевайся! - И отвернулся.
                                Через некоторое время, она подошла ко мне сзади и тронула меня за плечо:
- Матвей! Что случилось? Ты можешь объяснить?
                              Вместо ответа я выдернул плечо из её руки и, не ответив ей ничего, зашагал вниз по тропинке…
                             …До самого дома я шел молча, убыстряя шаг. Она почти бежала за мной и всё повторяла со слезами и недоуменно:
- Матвей! Что случилось?!..
                               Я ничего не мог ей ответить. Я был сам оглушен, борьбой двух антагонистических по своей природе чувств, захлестнувших меня. С одной стороны, мне было щемящее жаль Аришу, семенящую рядом и, как виноватый щенок, заискивающе заглядывающую мне в глаза. Я чётко ощущал, как она страдает, понимал, что она не в чём не виновата и что я веду себя с ней незаслуженно  жестоко.
                        Я ненавидел себя за эту жестокость, но не мог противиться и сильнейшему чувству отторжения, неприязни, доходящей до отвращения, овладевшим мной. Эта внутренняя борьба доставляла мне такую муку, что гнала меня от Аришы, и мне хотелось со всех ног удрать куда-нибудь подальше. Лучше - на край света!..
                          …Мы дошли до дома и разбежались по квартирам…
                              …Потом были её попытки переговорить со мной, но я как мог их избегал. Потом мне приносила от неё слёзные, увещевающие, злые и ненавистные письма Валя Баскакова, которую Ариша сделала своей поверенной. Баскакова пыталась меня убеждать. Стыдить. Взывала к моей жалости…
                               Но я был непреклонно жесток, избегая любого контакта с Аришей. Хоть у меня надсадно болела душа, видя её заплаканные глаза, её душевные муки. Но я не мог ничего с собой поделать! Я не только не хотел больше ласкать Аришу, сама мысль об этом во мне вызывала почти физическое отторжение…
                              …До сих пор я не могу объяснить своих ощущений и своих чувств, обуревающих меня тогда. Единственный вывод, к которому я пришёл за долгие годы раздумий над происшедшим, это, что в тот момент, когда я, по сути, прервал, половой акт, внесла свои коррективы Её Величество Природа. Которая, видимо, закодировала в гены ещё моих далёких предков – первых млекопитающих Земли - непреложный закон, который спасал всё живое на Земле от вымирания:
«От неудавшегося полового партнёра надо немедленно избавляться!»
                               Иначе, отторгнутый самец, так бы и умирал в бессмысленной погоне за объектом своих вожделений, не имея возможности, сменив партнёра,  оставить после себя потомство…   
                              ... Но к этим рассуждениям я пришёл гораздо позже. А в тот момент я страдал сам и заставлял, с непонятным упорным жестокосердием, страдать и Аришу...
                               …Не познан человеческий мозг. Я сейчас думаю, что наравне с описанным отторжением, какой-то частью своего мозга, я продолжал любить Аришу.
                                  Помню, как я нелепо подрался с парнем, которого она себе завела, как мне кажется, всё ещё страдая по мне. Видимо, по старому проверенному приёму -  «клин клином» - пытаясь облегчить свои страдания. С чего бы мне с ним драться, как не из ревности?!
                                Прийти в себя мне помогла жизнь.
                                  …Вскоре я уехал в геологическую экспедицию на заработки, куда меня пристроила сестрёнка, на целые три летних месяца…
                                   …Об этом я, когда-нибудь,  напишу отдельное повествование. Об уссурийской девственной тайге Дальнего Востока, об удивительной её фауне и флоре, которую не встретишь больше нигде на континенте, ибо там знаменитый «ледовый период» не уничтожил  доисторическую природу. О том законе, который знает каждый, кто хоть какое-то более-менее длительное время провёл в таёжных экспедициях:
«Тайга - наркотик, кто её познал, того до конца дней будет к ней тянуть»…
                                       …После экспедиции, я перешел в вечернюю школу, т.к. надо было как-то добывать деньги и жить. И, окончив курсы водителей, стал работать на самосвале ГАЗ-93. А вскоре мы и вовсе уехали с Дальнего Востока, вернувшись в Россию, к великой взаимной радости нас и зятя…
                                       …И на этом можно было бы закончить моё повествование о первой моей мальчишеской любви – Арише. Но неожиданно судьба подарила мне с ней ещё две встречи…
                                        К этому времени, пройдя мытарства бездомности у родного брата мамы - дяди Кирилла на Кубани и потом в «Стране чудес – Абхазии», которые я, с Божьей помощью, опишу когда-нибудь в другой главе моей повести, я поступил в Бакинское высшее общевойсковое командное училище. Кто служил в армии,  тем паче, не один год, как сейчас, а целых три, тот знает, что в армии вспоминаешь всех родных и всех знакомых. И пишешь им письма, ибо нет более приятного события в армейских суровых буднях, как получение письма.
                                      Так я, написав письмо Арише, неожиданно получил от неё ответ. Причём, этот ответ меня поразил. Она сообщала, что учится на факультете журналистики ДВГУ и что собирается перевестись в Бакинский (?!) университет по семейным обстоятельствам…
                                     И, действительно, она вскоре приехала. Мы встретились. Долго и обо всём говорили. Ариша была прежняя: открытая и разговорчивая. Но, в то же время в ней чувствовались какая-то скрытая боль и душевный надлом. По-прежнему с ней было интересно говорить на любые темы. Она была красива, уже не подростковой, а сочной девичьей красотой, а «странное отторжение», разбросавшее нас когда-то в стороны, улетучилось из моей души и не мешало мне наслаждаться Аришиным обществом и любоваться ею. Она была повзрослевшая, явно превышала  меня по интеллекту и, как мне казалось, иногда ей становилось со мной скучно. 
                           О прошлом мы не вспоминали, лишь однажды, в начале встреч,  она   попросила меня объяснить, что же тогда на сопке со мной случилось. И когда я сбивчиво, так как до сих пор не могу толком понять сам, что же тогда произошло,  стал ей рассказывать о том, что меня остановило, она, как-то задумчиво, произнесла:
- Я догадывалась, что ты просто побоялся…  Я всё понимала, но сказать тебе об этом и поощрить не могла… Стыдилась…
                          И, с ощутимой горечью добавила, полностью ошарашив меня, ту сакраментальную фразу, которая потом всю жизнь стояла у меня в ушах:
- Ты, вероятно, думаешь, что совершил доброе дело?!.. Нет… Ты совершил тогда подлость… Ты разбудил во мне женщину и… отошёл в сторону и я оказалась легкой добычей для первого встречного…
                          И рассказала, как она после моего отъезда из города, встретила парня, «генеральского сынка», как она выразилась, который при первой возможности, «не обременяя свой мозг нехлюдовщиной, сделал её женщиной». Как он оказался трусливым подлецом и, поэтому, да ещё от семейных упрёков, она уехала  в Баку, где у неё были дальние родственники.
                           Через несколько встреч я предложил ей пожениться. Она, вроде, благосклонно приняла моё предложение, но на следующую встречу не пришла. А когда я, с трудом дождавшись выходных и увольнительной, прибежал туда, где она остановилась, застал там только её родственницу, которая сказала, что Ариша решила вернуться обратно во Владивосток и сунула мне прощальное письмо от Аришы, которое многое объясняло: "...Матвей. Я - беременна... Думала рожать в Баку, но вот решила вернуться домой... Прости..."
                           …Потом моя судьба-путешественница забросила меня через 6 лет во Владивосток. Я отыскал Аришу. Она жила на съемной квартире с мужем – начинающим поэтом и ребёнком. У неё крутились какие-то гости, она у плиты стирала бельё для маленького своего ребёнка и была вся в хозяйственно - семейных хлопотах. Я узнал, что она продолжает учёбу на факультете журналистики ДВГУ, что «любит мужа, и он отвечает ей взаимностью». Я порадовался за неё, что она нашла свою судьбу...
                         …Когда я шёл по улице от её дома, легкая, как облачко летнего южного неба, грустинка посетила меня. Но она быстро улетучилась. Прожив во Владике почти год, я больше ей не звонил и не виделся…
                         …И только  иногда меня посещают сомнения: «Так тогда на сопке я поступил порядочно, или подло?!»
                            И с этим неразрешенным вопросом, видать, мне так и предстать перед Небесным судом…
                           Уж там-то мне пояснят. И рассеют все мои сомнения.
31 декабря 2011 г. Питер.