О лжецах

– Мир состоит из лжецов, – Смерть не смеётся, но в её голосе, безысходном, полном равнодушного льда, мне чудится смешинка. Впрочем, наверняка я не могу это утверждать. Её облик слишком обесчертен. У неё даже нет лица – лишь пустой капюшон, и кто знает что там в этом капюшоне…
            Мы не представлялись друг другу, но не надо быть мудрецом, чтобы понять, что это именно Смерть. Не по виду даже, нет. Мало ли расплодилось в людском восприятии чертей да демонов, которые скрываются в плащах, не имеют лица, и говорят так, что слово «безжизненность» обретает объём? Нет, дело не в облике. Дело в том, что этот облик несёт в себе. Это уже скрыто, но ощущается на каком-то животном уровне, который напрасно пытается погубить и угасить в себе человеческий род.
            Это звериный ужас. Ужас перед тем, что уже свершилось, перед тем, что уже никак нельзя отметить и холод, пробирающий изнутри ледяной змеёй, которая выедает страхом все твои внутренности.
            Назад пути нет. Есть только безысходность.
– Здравствуйте… – это глупо, я понимаю. Но что я могу сказать ещё? Ничего умнее в голову не приходит. Смерть появилась слишком внезапно. Толчок я помню. Боль в груди – расходящуюся по всему телу – тоже. А вот серый мир вокруг пришёл слишком неожиданно. Он будто бы сам бросился мне на встречу. Как ветер, как…
– Здравствуйте? – Смерть заходится хриплым хохотом, но тут же успокаивается, а я теряюсь окончательно.  Конечно, глупые слова. Но, кажется, меня хорошо воспитали, хотя я и не помню что такое «меня» и кто меня воспитал. Всё слишком стёрлось в этой серости.  – Что ж, прошу прощения за грубость. Это было неожиданно, мне редко желают здравствовать.
            Неожиданно? Смерть может знать неожиданность?
– На самом деле, я не Смерть, – она или читает мои мысли, или всё слишком хорошо написано на моём лице или что там осталось в посмертии. – Вернее, не та Смерть, которую вы привыкаете себе представлять за людские годы. Смерть – это процесс, начинающийся с самого рождения. Процесс медленный, иногда весёлый. Но мы не та Смерть…мы, скорее, её инструменты.
– Мы? – мой голос не принадлежит мне. Он тонет, он глух. Я словно бы говорю в вату.
– Нас много. Мы действуем в разных точках мира, в разных эпохах времени и действуем постоянно, – она отзывается доброжелательно и снисходительно. Но голос остаётся по-прежнему безжизненным, полным безысходности. Я даже не могу понять, с чего про себя решаю, что это «она», ведь в голосе не отражается никакого полового разделения.
– Что ж… ладно, –  я соглашаюсь, как будто от меня что-то зависит или как будто я что-то понимаю. На самом деле я ничего не понимаю и не помню. Помню толчок в грудь, помню боль, и теперь вижу серость… такую плотную, словно туман, который можно резать, и одновременно полужидкую, как кисель, серость. Мне кажется, что я в невесомости, но что я такое и где была моя жизнь – не помню.
– Отвечаю на вопрос, – Смерть спокойна, она привычна и ровна, – да, это смерть, да, это конец.
– Это мне уже ясно, – её заявление не вызывает во мне шока. Нет, в первые мгновения, когда за спиной только раздался её голос, паника всё-таки пришла, но она отступила быстро, уступив безысходному смирению.
– Хочешь знать как это произошло? – интересуется Смерть, но я не слышу в её тоне никакого оттенка. Всё та же безысходность. Её безысходность.
            Я задумываюсь. Хочу ли я знать? А чем мне это поможет? Отменит мою смерть? Даст мне память? А нужна мне эта память? И вообще – что я увижу? Я помню боль, и думаю, что моя смерть была явно болезненной.
– А это на что-то повлияет? – я задаю самый трусливый людской вопрос.
            Что изменится, если я узнаю? Что произойдёт, когда я увижу? И что я увижу? Или почувствую? И каким станет моё посмертие, если я узнаю?
– Я тебе не советчик, – замечает Смерть, – я спрашиваю о твоём желании… хочешь или нет?
            Я уже почти киваю, когда понимаю, что моё желание, то, что ещё осталось внутри меня, уже угасающее, но ещё пытающееся ухватиться за то, что памятно, протестует. Какой бы ни была моя смерть, она уже случилась.
– Нет, наверное, нет.
– Хорошо, – соглашается Смерть легко, – потому что я наплету тебе с три короба, а тебе с этим оставаться.
            Она шутит. Или нет? Я не знаю, снова теряюсь, пытаюсь понять может ли у неё мотив шутить. А если нет, то зачем ей врать?
– Мне скучно, – она отвечает на невысказанный вопрос, – и вспомни мою первую фразу.
– Мир состоит из лжецов, – я помню. Тогда мне подумалось, что после толчка, когда, вроде бы, случилась смерть, должен был быть тоннель, и потом свет. Такой чистый, что больно глазам. А случилась серость.
– Это не только про мир живых, – кажется, Смерть всё-таки не шутит, – ложь – это самое интересное изобретение, оно скрашивает то, что нельзя отвратить. Даже вечность.
            Молчу, пытаюсь понять за что схватиться – за какую фразу, за какое слово? Ведь не может же всё кончиться серостью? Перейти в Ничто?..
            Мир полон красок, а теперь передо мною стоит Смерть и её плащ такой же серый, как и всё вокруг, просто очерчен лучше. Или я стою перед Смертью.
            Смотрю на руки. Они серые, мертвенные. Пытаюсь охватить взглядом тело, но не могу. перед глазами как пелена. И всё плывет, плывет. Может и я плыву, недаром же пространство какое-то полужидкое.
– Значит, ничего нет? – я пытаюсь рассмеяться, надеюсь, что это поможет мне совладать с собою и справиться. Но зачем справляться я ещё не знаю. Вернее, уже не знаю. Там, в жизни у меня что-то было, наверное. Может быть кто-то. а здесь, в этом страшном…нигде?
– Кто тебе сказал? – спрашивает Смерть, – тоннеля нет, это правда. Но это же не значит, что нет ничего?
            Я не успеваю ответить. Я вообще ничего не успеваю сказать и даже дёрнуться, а серость под моими ногами уже рассыпается. Она проваливается слева и справа, вымывая целые пласты серого мира опоры. Смерть не исчезает. Она как будто бы отдаляется, словно её отнесло ветром. И мне бы так и подумалось, если бы в этой серости не царило безветрие.
            Я не успеваю спохватиться, не успеваю закричать, хотя вряд ли от крика есть хоть какая-нибудь польза, а мои ноги, которые я толком не могу увидеть, стоят на подобии мостика. Узкого – в полторы стопы толщиной. Длинного. А под ногами плещет море – правда, серое. Но как настоящее. Буйное, страшное, яростное, рокотливое.
            Море, море… что-то мне это слово напоминает. Какие-то отдалённые образы. Но я не могу уцепиться за них – страх, которого уже не должно быть, остаётся внутри, прыгает, пульсирует и я ловлю себя на том, что дрожу.
            Смерть стоит вдалеке. Спокойная, ровная, словно из камня высеченная фигура. Между мною и ней – чёртов узкий мост. И море. Серое море.
– Что мне делать? – я кричу, и чувствую как застарелая, не вышедшая из меня со смертью паника рвёт меня на части изнутри.
            Смерть красноречиво указывает на мост: иди.
            Ага! Ещё что сделать? Мост-то узкий! И под ногами плещет серое, совсем недружелюбное море!
– Тебя уже нет, – я не знаю, чьи это слова. Но их произносит нечто в моей голове или прямо наухо, и этот голос перекрывает рокот моря.
            Мост? Зачем так сложно?
            У меня уже не может кружиться голова, но мне кажется, что кружится, когда я смотрю вниз. мост… почему мост? Может, это мост в тот, другой мир? А может быть, это что-то вроде испытания?
– Тебя уже нет, – повторяет этот же голос и теперь мне кажется, что он вплетён в плеск моря.
            В самом деле, меня уже нет. Это, наверное, что-то вроде отказа от пути. И потом, куда мне деваться? Мне уже представилась Смерть. И теперь я вижу её вдалеке. Она ждёт. Ждёт, пока я пройду по узкому страшному мосту.
            Идти страшно. Первые три шага я прохожу на истерии, ещё на осторожности. К десятому шагу вроде бы обывкаюсь, это не сложно. Надо просто ставить ногу вперёд, и не смотреть на море, что бьётся у опор моста и отвлекает на себя внимание. Это не так и сложно, правда. Я справлюсь.
            Смерть ждёт. Она не машет рукой, не злится, не торопит, вернее, понять всего этого нельзя. она просто стоит – статуя статуей и не исчезает. А я иду. И с каждым шагом идти всё спокойнее. Даже любопытно: что будет, если я сорвусь?
– Ну и фокусы…– мне остаётся пройти всего ничего до Смерти, и я уже кричу, надеясь, что она меня услышит и подбодрит. Почему-то леденеют ладони. И ноги становятся непослушными, но я вижу уже точку схода.
            Смерть отзывается мне. Но не словом, а движением. Она резко, словно отгоняет что-то, взмахивает рукой, и серость снова приходит в движение.
            Я бегу вперёд, но мост не кончается. Страх, которого уже нет во мне, не должно быть, гонит меня вперёд. И серость захлопывается. Море взметается вверх, выше моста, выше меня, точно как серая рука, которая лежала раскрытой ладонью, а теперь решила сжать пальцы. И эти пальцы серости настигают слишком неожиданно.
            Мгновение – пространство сжимается до точки. Другое – и я стою в этом узком горизонтальном колодце и ищу спасение – Смерть. Она чуть вдалеке. У входа, где светло-серый просвет. Странно, что в сером мире я начинаю различать эти оттенки серости и принимать светло-серый за свет.
– Что это значит? Что? – я кричу Смерти.
            Она не отвечает. Стоит у просвета. Того, который раньше, наверное, в жизни, стоило бы назвать темнотой. Но темнота оказалась разной и теперь я считаю это светом.
– Мне надо идти?  – оглядываюсь. Теперь это пещера. Настоящая пещера, со сводом-потолком, со стенами и сталактитами-сталагмитами, жмущимися сверху и снизу по всему переходу. Конечно, серыми.
            Смерть молчит. я не сразу, но различаю её протянутую руку: иди, мол.
– А вот не пойду! – каприз включается во мне с запозданием, последний отрок человеческой живой природы. – Не пойду, пока не скажешь нормально!
            Смерть не отзывается на мой каприз. Может быть, ей всё равно, а может быть, от сопротивления она устала и ничему уже не удивлена. Может быть, она и вовсе меня не слышала. Зато услышали сталактиты-сталагмиты…
            Серые выросты вдруг обретают глаза, не сговариваясь, одновременно распахивают их и глядят на меня одинаково серыми глазами.
            Жуть, неправильность происходящего ещё доходит до меня, а они уже стали сращиваются между собою в единую серую массу, на которой распахиваются всё новые и новые глаза. существо скользит по потолку и стенам, расплывается уродливым серым глазастым пятном, но меня уже несет вперёд. Последним сопротивлением, сломленным и жалким, ведет к просвету. Пещера удлиняется, но ноги не предают меня, хотя бежать и тяжело. что-то вырывается из серости под ногами, не то коренья, не то змеи, ноги спотыкаются и путаются, но удаётся вывернуться, выскочить…
            Смерть услужливо отходит от просвета, приглашая меня влиться в него, и моё посмертие пользуется этим, чтобы в следующее мгновение упасть на что-то очень горячее и мокрое.
            Наверное, этого стоило ожидать? Не знаю. Память отказывает мне, но ощущение смутно знакомого явления не покидает меня. впрочем, когда было об этом размышлять?
            Вокруг была всё та же серость – вода. Она не заканчивается, сколько хватало сил и четкости. Хотя как отделить серую сушу от серой горячей воды? Неприятно горячей, обжигающей.
            Тяжело ступая по воде, но не проваливаясь, оставляя лишь множество кругов, проходит Смерть.
– Дай мне руку! Помоги! – остаётся только взмолиться. Но Смерть только поворачивает ко мне свой пустой капюшон и указывает  влево.
– Я не доплыву.
            Кажется, я не умею плавать.
– Тебя уже нет, – ответствует Смерть, – но если хочешь, можешь остаться здесь. Тут есть компания.
            В ту же минуту, когда она это говорит, мне становится ясно о какой компании идёт речь. Прежде незамеченные людские тела всплывают справа и слева от меня  – медленно-медленно и тихо, к поверхности, разбухшие и уродливые. В горячей воде становится ещё горячее от моего ужаса и от их присутствия.
            Остаётся рвануться. Рвануться в указанном направлении через неприятно горячую воду, через серость, стараясь не сталкиваться с телами, которыми выплывают на поверхность, переворачивались и снова шли на дно. Безумная карусель! Дойти – показаться – перевернуться – уйти вниз. всплыть – перевернуться, уйти на дно…
            Плыть, надо было плыть. Хоть как-то. благо, в какой-то момент меня швыряет на сушу чьей-то могучей волей. И суша радость. Сухой горячий воздух полощет по посмертию, расходится блаженством.
– Спасибо, – только и остаётся прошелестеть, пока моё посмертие покоится на очередной серости, – это кошмар.
– Недолго осталось, – Смерть рядом, её голос идёт одновременно от земли, от страшного озера, и откуда-то сверху. И в то же время он как будто бы идёт из меня.
– Что значит…– вопрос не удаётся до конца задать. Горло сжимает. Горячий сухой воздух слишком горяч и сух. Он мгновенно становится жарой. Горло сжимает, глаза ноют от всё повышающейся жажды. Безумно хочется прохлады и…воды.
            Озеро. Есть озеро! Да, там мёртвые. Но это не так страшно, как изнуряющие, пожирающие изнутри песчинки жажды, липнущие к горлу и всему дыханию, словно песок.
            Перевернуться… нет, я не как те мертвые. Я ещё существую. Я иду дальше. нет, я ползу назад. К озеру. Ползти, надо ползти. Вода. Там вода. Пусть там были мёртвые, но жажда страшнее страха и отвращения.
            Вода, хоть глоток, пока всё горит изнутри и снаружи. Нет сил встать. Нет сил взглянуть – от сухости выедало даже мои мёртвые глаза. зато горячее озеро казалось почти прохладным по сравнению с этой жарой. Ещё ползок, ещё один…
            Губы ткнуло в горячую землю. Сухую землю. Нелепо и тяжело распахиваются глаза. пусто. Горячее серое озеро высохло слишком давно. Тела остались. Без движения, без колебания. Безумная карусель остановилась.
***
            Что было дальше? помутнение или сон? И где кончилось волшебное невзрачное «дальше», где оно отличилось от того, что было?
            Долгожданная прохлада спускается на измученное посмертие. Глаза открывать не хотелось – слишком много было серости в последние…минуты? Часы? Осколки вечности? Но кто-то гладит меня по голове и это слишком реальное ощущение, чтобы и дальше изображать бессознание.
            Мир обретает краски и блаженную прохладу. Здесь даже живет ночь, и где это «здесь» я не знаю. Ночь, в которой нет звёзд, но всё-таки различается цвет неба и даже оттенки в этом цвете. Не серость!
– Все звезды давно упали, – говорит Смерть. Теперь она  в чёрном плаще и в её пустом капюшоне посверкивают алые глаза.
– Что это… что происходит? – голос теряет глухоту, во рту больше не печет и нет жажды. Вообще ничего нет. Никакого страха или тревоги. Только усталость растекается по всему телу.
            Стоп…телу?
            Осязание возаращается со страшной новизной. Ноги, которые уже не чувствовались, руки, которые немели и леденели  – всё было в новинку и воспринимается теперь как дар Божий.
– Жизнь вернулась? – я не понимаю, теряюсь ещё больше. Я ощущаю себя, и чувствую усталость. Вокруг краски. Это непохоже на то, что было раньше. Так может, и смерть отошла?
– Нет, – возражает Смерть, – это наступило неотвратимое.
            Я смотрю на неё, мои мысли тяжелеют и путаются. Неотвратимое уже наступило. Со смертью! А потом, зачем были мост, пещера, озеро, жара? Я не знаю, но разве это не было частью неотвратимого?
– Мир состоит из лжецов, – напоминает Смерть, – помнишь?
            Помню, но не понимаю.
– Объясни! – требую.
            Смерть качает головой.
– Объясни, – прошу, и в голосе даже мне слышны мои слёзы. Зачем всё это? Зачем? Почему всё кажется таким бессмысленным? Разве можно умереть дважды? Или смерть бывает дважды неотвратимой? Что-то не сходится, не сходится!
– Смерть – это процесс, – отвечает она спокойно, – и тот, кто говорит, что она мгновенна – нагло лжёт.
            Я оборачиваюсь. Где-то там… это то место, где была жара? Но это то место, где было озеро. И пещера. И мост. И место, где впервые встретилась мне Смерть. Получается, моё посмертие не двинулось с места.
            Но при этом преодолело всю эту жуть и боль, и неприятные ощущения? Пережило столько потрясений?
– Смерть – это процесс, – повторяет Смерть. – Кто-то проходит его быстро, но за твою жизнь боролись.
            Мост – это первый шаг к неотвратимому. Когда душа начала отходить от тела. Пещера – когда жуть и паника погнали меня наоборот, не к спасению, а к вечности. Озеро – когда виделось будущее и смутные образы. Жара и жажда, когда пришла последняя лихорадка.
            Теперь всё кончено.
– И что дальше? – я стараюсь говорить спокойно, но получается плохо. Если честно, совсем не получается. – Какие ещё кошмары? Почему так? Почему нельзя просто уснуть и проснуться мёртвым?
            Смерть сверкает алыми глазами:
– Потому что вечность скучна. И не все умирают сразу. Кого-то спасают, стаскивают с моста, или вытягивают из пещеры.
– Ты сказала что смерть уже наступила!
– Я сказала, что мир состоит из лжецов, – напоминает Смерть. Она возмутительно спокойна. И от этого хочется кричать и беситься. Мне солгали. Меня увели в неотвратимое. Даже не дали бороться! – А теперь говорю, что путь окончен. Осталась последняя дверь.
            Дверь я уже вижу. Она приоткрыта, услужливый прямоугольник прямо в ночи. Осквернение для неба. И я знаю, что поднимусь до дверей. И там… что там?
– Не знаю, – отвечает Смерть, – наверное, покой.
– Я тебе не верю.
– Не верь, – соглашается Смерть, – но почему ты думаешь, что если ваша жизнь стала такой задымленной и лживой, то здесь будет лучше? Люди ведь и здесь устраиваются, несут своё. И мы учимся у них.
            Я даже успеваю обернуться к ней, но сказать ничего не успеваю. Все едкие слова застревают у меня в горле, когда дверь, прорезанная в ночном небе, вдруг оказывается прямо перед моим носом, точно переставленная какой-то очередной неведомой силой.
– Не пойду…не пойду! – Смерти уже нет, и меня, наверное, никто не слышит.
– А куда ты денешься? – смеётся кто-то невидимый и голос невидимки полоно такой же безнадежности.
            Дверь скрипит, открывается, тянет внутрь чернотой.
– Не пойду! – возражаю я, но дверь оказывается ловчее и просто удлиняется, расширяет нутро, которое лезет такой же чернотой по новообразованному и удлинившемуся косяку ко мне навстречу.
– Не пойду… – моё шепот скрывается в темноте, которая побеждает моё сопротивление и оплетает меня, мои руки и ноги, поднимается по телу, лезет в лицо…
            Не пойду? Утащат. И никакого тоннеля со светом в конце. Только чернота. Циничная чернота.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0540218

от Сегодня в 06:27

[Скрыть] Регистрационный номер 0540218 выдан для произведения: – Мир состоит из лжецов, – Смерть не смеётся, но в её голосе, безысходном, полном равнодушного льда, мне чудится смешинка. Впрочем, наверняка я не могу это утверждать. Её облик слишком обесчертен. У неё даже нет лица – лишь пустой капюшон, и кто знает что там в этом капюшоне…
            Мы не представлялись друг другу, но не надо быть мудрецом, чтобы понять, что это именно Смерть. Не по виду даже, нет. Мало ли расплодилось в людском восприятии чертей да демонов, которые скрываются в плащах, не имеют лица, и говорят так, что слово «безжизненность» обретает объём? Нет, дело не в облике. Дело в том, что этот облик несёт в себе. Это уже скрыто, но ощущается на каком-то животном уровне, который напрасно пытается погубить и угасить в себе человеческий род.
            Это звериный ужас. Ужас перед тем, что уже свершилось, перед тем, что уже никак нельзя отметить и холод, пробирающий изнутри ледяной змеёй, которая выедает страхом все твои внутренности.
            Назад пути нет. Есть только безысходность.
– Здравствуйте… – это глупо, я понимаю. Но что я могу сказать ещё? Ничего умнее в голову не приходит. Смерть появилась слишком внезапно. Толчок я помню. Боль в груди – расходящуюся по всему телу – тоже. А вот серый мир вокруг пришёл слишком неожиданно. Он будто бы сам бросился мне на встречу. Как ветер, как…
– Здравствуйте? – Смерть заходится хриплым хохотом, но тут же успокаивается, а я теряюсь окончательно.  Конечно, глупые слова. Но, кажется, меня хорошо воспитали, хотя я и не помню что такое «меня» и кто меня воспитал. Всё слишком стёрлось в этой серости.  – Что ж, прошу прощения за грубость. Это было неожиданно, мне редко желают здравствовать.
            Неожиданно? Смерть может знать неожиданность?
– На самом деле, я не Смерть, – она или читает мои мысли, или всё слишком хорошо написано на моём лице или что там осталось в посмертии. – Вернее, не та Смерть, которую вы привыкаете себе представлять за людские годы. Смерть – это процесс, начинающийся с самого рождения. Процесс медленный, иногда весёлый. Но мы не та Смерть…мы, скорее, её инструменты.
– Мы? – мой голос не принадлежит мне. Он тонет, он глух. Я словно бы говорю в вату.
– Нас много. Мы действуем в разных точках мира, в разных эпохах времени и действуем постоянно, – она отзывается доброжелательно и снисходительно. Но голос остаётся по-прежнему безжизненным, полным безысходности. Я даже не могу понять, с чего про себя решаю, что это «она», ведь в голосе не отражается никакого полового разделения.
– Что ж… ладно, –  я соглашаюсь, как будто от меня что-то зависит или как будто я что-то понимаю. На самом деле я ничего не понимаю и не помню. Помню толчок в грудь, помню боль, и теперь вижу серость… такую плотную, словно туман, который можно резать, и одновременно полужидкую, как кисель, серость. Мне кажется, что я в невесомости, но что я такое и где была моя жизнь – не помню.
– Отвечаю на вопрос, – Смерть спокойна, она привычна и ровна, – да, это смерть, да, это конец.
– Это мне уже ясно, – её заявление не вызывает во мне шока. Нет, в первые мгновения, когда за спиной только раздался её голос, паника всё-таки пришла, но она отступила быстро, уступив безысходному смирению.
– Хочешь знать как это произошло? – интересуется Смерть, но я не слышу в её тоне никакого оттенка. Всё та же безысходность. Её безысходность.
            Я задумываюсь. Хочу ли я знать? А чем мне это поможет? Отменит мою смерть? Даст мне память? А нужна мне эта память? И вообще – что я увижу? Я помню боль, и думаю, что моя смерть была явно болезненной.
– А это на что-то повлияет? – я задаю самый трусливый людской вопрос.
            Что изменится, если я узнаю? Что произойдёт, когда я увижу? И что я увижу? Или почувствую? И каким станет моё посмертие, если я узнаю?
– Я тебе не советчик, – замечает Смерть, – я спрашиваю о твоём желании… хочешь или нет?
            Я уже почти киваю, когда понимаю, что моё желание, то, что ещё осталось внутри меня, уже угасающее, но ещё пытающееся ухватиться за то, что памятно, протестует. Какой бы ни была моя смерть, она уже случилась.
– Нет, наверное, нет.
– Хорошо, – соглашается Смерть легко, – потому что я наплету тебе с три короба, а тебе с этим оставаться.
            Она шутит. Или нет? Я не знаю, снова теряюсь, пытаюсь понять может ли у неё мотив шутить. А если нет, то зачем ей врать?
– Мне скучно, – она отвечает на невысказанный вопрос, – и вспомни мою первую фразу.
– Мир состоит из лжецов, – я помню. Тогда мне подумалось, что после толчка, когда, вроде бы, случилась смерть, должен был быть тоннель, и потом свет. Такой чистый, что больно глазам. А случилась серость.
– Это не только про мир живых, – кажется, Смерть всё-таки не шутит, – ложь – это самое интересное изобретение, оно скрашивает то, что нельзя отвратить. Даже вечность.
            Молчу, пытаюсь понять за что схватиться – за какую фразу, за какое слово? Ведь не может же всё кончиться серостью? Перейти в Ничто?..
            Мир полон красок, а теперь передо мною стоит Смерть и её плащ такой же серый, как и всё вокруг, просто очерчен лучше. Или я стою перед Смертью.
            Смотрю на руки. Они серые, мертвенные. Пытаюсь охватить взглядом тело, но не могу. перед глазами как пелена. И всё плывет, плывет. Может и я плыву, недаром же пространство какое-то полужидкое.
– Значит, ничего нет? – я пытаюсь рассмеяться, надеюсь, что это поможет мне совладать с собою и справиться. Но зачем справляться я ещё не знаю. Вернее, уже не знаю. Там, в жизни у меня что-то было, наверное. Может быть кто-то. а здесь, в этом страшном…нигде?
– Кто тебе сказал? – спрашивает Смерть, – тоннеля нет, это правда. Но это же не значит, что нет ничего?
            Я не успеваю ответить. Я вообще ничего не успеваю сказать и даже дёрнуться, а серость под моими ногами уже рассыпается. Она проваливается слева и справа, вымывая целые пласты серого мира опоры. Смерть не исчезает. Она как будто бы отдаляется, словно её отнесло ветром. И мне бы так и подумалось, если бы в этой серости не царило безветрие.
            Я не успеваю спохватиться, не успеваю закричать, хотя вряд ли от крика есть хоть какая-нибудь польза, а мои ноги, которые я толком не могу увидеть, стоят на подобии мостика. Узкого – в полторы стопы толщиной. Длинного. А под ногами плещет море – правда, серое. Но как настоящее. Буйное, страшное, яростное, рокотливое.
            Море, море… что-то мне это слово напоминает. Какие-то отдалённые образы. Но я не могу уцепиться за них – страх, которого уже не должно быть, остаётся внутри, прыгает, пульсирует и я ловлю себя на том, что дрожу.
            Смерть стоит вдалеке. Спокойная, ровная, словно из камня высеченная фигура. Между мною и ней – чёртов узкий мост. И море. Серое море.
– Что мне делать? – я кричу, и чувствую как застарелая, не вышедшая из меня со смертью паника рвёт меня на части изнутри.
            Смерть красноречиво указывает на мост: иди.
            Ага! Ещё что сделать? Мост-то узкий! И под ногами плещет серое, совсем недружелюбное море!
– Тебя уже нет, – я не знаю, чьи это слова. Но их произносит нечто в моей голове или прямо наухо, и этот голос перекрывает рокот моря.
            Мост? Зачем так сложно?
            У меня уже не может кружиться голова, но мне кажется, что кружится, когда я смотрю вниз. мост… почему мост? Может, это мост в тот, другой мир? А может быть, это что-то вроде испытания?
– Тебя уже нет, – повторяет этот же голос и теперь мне кажется, что он вплетён в плеск моря.
            В самом деле, меня уже нет. Это, наверное, что-то вроде отказа от пути. И потом, куда мне деваться? Мне уже представилась Смерть. И теперь я вижу её вдалеке. Она ждёт. Ждёт, пока я пройду по узкому страшному мосту.
            Идти страшно. Первые три шага я прохожу на истерии, ещё на осторожности. К десятому шагу вроде бы обывкаюсь, это не сложно. Надо просто ставить ногу вперёд, и не смотреть на море, что бьётся у опор моста и отвлекает на себя внимание. Это не так и сложно, правда. Я справлюсь.
            Смерть ждёт. Она не машет рукой, не злится, не торопит, вернее, понять всего этого нельзя. она просто стоит – статуя статуей и не исчезает. А я иду. И с каждым шагом идти всё спокойнее. Даже любопытно: что будет, если я сорвусь?
– Ну и фокусы…– мне остаётся пройти всего ничего до Смерти, и я уже кричу, надеясь, что она меня услышит и подбодрит. Почему-то леденеют ладони. И ноги становятся непослушными, но я вижу уже точку схода.
            Смерть отзывается мне. Но не словом, а движением. Она резко, словно отгоняет что-то, взмахивает рукой, и серость снова приходит в движение.
            Я бегу вперёд, но мост не кончается. Страх, которого уже нет во мне, не должно быть, гонит меня вперёд. И серость захлопывается. Море взметается вверх, выше моста, выше меня, точно как серая рука, которая лежала раскрытой ладонью, а теперь решила сжать пальцы. И эти пальцы серости настигают слишком неожиданно.
            Мгновение – пространство сжимается до точки. Другое – и я стою в этом узком горизонтальном колодце и ищу спасение – Смерть. Она чуть вдалеке. У входа, где светло-серый просвет. Странно, что в сером мире я начинаю различать эти оттенки серости и принимать светло-серый за свет.
– Что это значит? Что? – я кричу Смерти.
            Она не отвечает. Стоит у просвета. Того, который раньше, наверное, в жизни, стоило бы назвать темнотой. Но темнота оказалась разной и теперь я считаю это светом.
– Мне надо идти?  – оглядываюсь. Теперь это пещера. Настоящая пещера, со сводом-потолком, со стенами и сталактитами-сталагмитами, жмущимися сверху и снизу по всему переходу. Конечно, серыми.
            Смерть молчит. я не сразу, но различаю её протянутую руку: иди, мол.
– А вот не пойду! – каприз включается во мне с запозданием, последний отрок человеческой живой природы. – Не пойду, пока не скажешь нормально!
            Смерть не отзывается на мой каприз. Может быть, ей всё равно, а может быть, от сопротивления она устала и ничему уже не удивлена. Может быть, она и вовсе меня не слышала. Зато услышали сталактиты-сталагмиты…
            Серые выросты вдруг обретают глаза, не сговариваясь, одновременно распахивают их и глядят на меня одинаково серыми глазами.
            Жуть, неправильность происходящего ещё доходит до меня, а они уже стали сращиваются между собою в единую серую массу, на которой распахиваются всё новые и новые глаза. существо скользит по потолку и стенам, расплывается уродливым серым глазастым пятном, но меня уже несет вперёд. Последним сопротивлением, сломленным и жалким, ведет к просвету. Пещера удлиняется, но ноги не предают меня, хотя бежать и тяжело. что-то вырывается из серости под ногами, не то коренья, не то змеи, ноги спотыкаются и путаются, но удаётся вывернуться, выскочить…
            Смерть услужливо отходит от просвета, приглашая меня влиться в него, и моё посмертие пользуется этим, чтобы в следующее мгновение упасть на что-то очень горячее и мокрое.
            Наверное, этого стоило ожидать? Не знаю. Память отказывает мне, но ощущение смутно знакомого явления не покидает меня. впрочем, когда было об этом размышлять?
            Вокруг была всё та же серость – вода. Она не заканчивается, сколько хватало сил и четкости. Хотя как отделить серую сушу от серой горячей воды? Неприятно горячей, обжигающей.
            Тяжело ступая по воде, но не проваливаясь, оставляя лишь множество кругов, проходит Смерть.
– Дай мне руку! Помоги! – остаётся только взмолиться. Но Смерть только поворачивает ко мне свой пустой капюшон и указывает  влево.
– Я не доплыву.
            Кажется, я не умею плавать.
– Тебя уже нет, – ответствует Смерть, – но если хочешь, можешь остаться здесь. Тут есть компания.
            В ту же минуту, когда она это говорит, мне становится ясно о какой компании идёт речь. Прежде незамеченные людские тела всплывают справа и слева от меня  – медленно-медленно и тихо, к поверхности, разбухшие и уродливые. В горячей воде становится ещё горячее от моего ужаса и от их присутствия.
            Остаётся рвануться. Рвануться в указанном направлении через неприятно горячую воду, через серость, стараясь не сталкиваться с телами, которыми выплывают на поверхность, переворачивались и снова шли на дно. Безумная карусель! Дойти – показаться – перевернуться – уйти вниз. всплыть – перевернуться, уйти на дно…
            Плыть, надо было плыть. Хоть как-то. благо, в какой-то момент меня швыряет на сушу чьей-то могучей волей. И суша радость. Сухой горячий воздух полощет по посмертию, расходится блаженством.
– Спасибо, – только и остаётся прошелестеть, пока моё посмертие покоится на очередной серости, – это кошмар.
– Недолго осталось, – Смерть рядом, её голос идёт одновременно от земли, от страшного озера, и откуда-то сверху. И в то же время он как будто бы идёт из меня.
– Что значит…– вопрос не удаётся до конца задать. Горло сжимает. Горячий сухой воздух слишком горяч и сух. Он мгновенно становится жарой. Горло сжимает, глаза ноют от всё повышающейся жажды. Безумно хочется прохлады и…воды.
            Озеро. Есть озеро! Да, там мёртвые. Но это не так страшно, как изнуряющие, пожирающие изнутри песчинки жажды, липнущие к горлу и всему дыханию, словно песок.
            Перевернуться… нет, я не как те мертвые. Я ещё существую. Я иду дальше. нет, я ползу назад. К озеру. Ползти, надо ползти. Вода. Там вода. Пусть там были мёртвые, но жажда страшнее страха и отвращения.
            Вода, хоть глоток, пока всё горит изнутри и снаружи. Нет сил встать. Нет сил взглянуть – от сухости выедало даже мои мёртвые глаза. зато горячее озеро казалось почти прохладным по сравнению с этой жарой. Ещё ползок, ещё один…
            Губы ткнуло в горячую землю. Сухую землю. Нелепо и тяжело распахиваются глаза. пусто. Горячее серое озеро высохло слишком давно. Тела остались. Без движения, без колебания. Безумная карусель остановилась.
***
            Что было дальше? помутнение или сон? И где кончилось волшебное невзрачное «дальше», где оно отличилось от того, что было?
            Долгожданная прохлада спускается на измученное посмертие. Глаза открывать не хотелось – слишком много было серости в последние…минуты? Часы? Осколки вечности? Но кто-то гладит меня по голове и это слишком реальное ощущение, чтобы и дальше изображать бессознание.
            Мир обретает краски и блаженную прохладу. Здесь даже живет ночь, и где это «здесь» я не знаю. Ночь, в которой нет звёзд, но всё-таки различается цвет неба и даже оттенки в этом цвете. Не серость!
– Все звезды давно упали, – говорит Смерть. Теперь она  в чёрном плаще и в её пустом капюшоне посверкивают алые глаза.
– Что это… что происходит? – голос теряет глухоту, во рту больше не печет и нет жажды. Вообще ничего нет. Никакого страха или тревоги. Только усталость растекается по всему телу.
            Стоп…телу?
            Осязание возаращается со страшной новизной. Ноги, которые уже не чувствовались, руки, которые немели и леденели  – всё было в новинку и воспринимается теперь как дар Божий.
– Жизнь вернулась? – я не понимаю, теряюсь ещё больше. Я ощущаю себя, и чувствую усталость. Вокруг краски. Это непохоже на то, что было раньше. Так может, и смерть отошла?
– Нет, – возражает Смерть, – это наступило неотвратимое.
            Я смотрю на неё, мои мысли тяжелеют и путаются. Неотвратимое уже наступило. Со смертью! А потом, зачем были мост, пещера, озеро, жара? Я не знаю, но разве это не было частью неотвратимого?
– Мир состоит из лжецов, – напоминает Смерть, – помнишь?
            Помню, но не понимаю.
– Объясни! – требую.
            Смерть качает головой.
– Объясни, – прошу, и в голосе даже мне слышны мои слёзы. Зачем всё это? Зачем? Почему всё кажется таким бессмысленным? Разве можно умереть дважды? Или смерть бывает дважды неотвратимой? Что-то не сходится, не сходится!
– Смерть – это процесс, – отвечает она спокойно, – и тот, кто говорит, что она мгновенна – нагло лжёт.
            Я оборачиваюсь. Где-то там… это то место, где была жара? Но это то место, где было озеро. И пещера. И мост. И место, где впервые встретилась мне Смерть. Получается, моё посмертие не двинулось с места.
            Но при этом преодолело всю эту жуть и боль, и неприятные ощущения? Пережило столько потрясений?
– Смерть – это процесс, – повторяет Смерть. – Кто-то проходит его быстро, но за твою жизнь боролись.
            Мост – это первый шаг к неотвратимому. Когда душа начала отходить от тела. Пещера – когда жуть и паника погнали меня наоборот, не к спасению, а к вечности. Озеро – когда виделось будущее и смутные образы. Жара и жажда, когда пришла последняя лихорадка.
            Теперь всё кончено.
– И что дальше? – я стараюсь говорить спокойно, но получается плохо. Если честно, совсем не получается. – Какие ещё кошмары? Почему так? Почему нельзя просто уснуть и проснуться мёртвым?
            Смерть сверкает алыми глазами:
– Потому что вечность скучна. И не все умирают сразу. Кого-то спасают, стаскивают с моста, или вытягивают из пещеры.
– Ты сказала что смерть уже наступила!
– Я сказала, что мир состоит из лжецов, – напоминает Смерть. Она возмутительно спокойна. И от этого хочется кричать и беситься. Мне солгали. Меня увели в неотвратимое. Даже не дали бороться! – А теперь говорю, что путь окончен. Осталась последняя дверь.
            Дверь я уже вижу. Она приоткрыта, услужливый прямоугольник прямо в ночи. Осквернение для неба. И я знаю, что поднимусь до дверей. И там… что там?
– Не знаю, – отвечает Смерть, – наверное, покой.
– Я тебе не верю.
– Не верь, – соглашается Смерть, – но почему ты думаешь, что если ваша жизнь стала такой задымленной и лживой, то здесь будет лучше? Люди ведь и здесь устраиваются, несут своё. И мы учимся у них.
            Я даже успеваю обернуться к ней, но сказать ничего не успеваю. Все едкие слова застревают у меня в горле, когда дверь, прорезанная в ночном небе, вдруг оказывается прямо перед моим носом, точно переставленная какой-то очередной неведомой силой.
– Не пойду…не пойду! – Смерти уже нет, и меня, наверное, никто не слышит.
– А куда ты денешься? – смеётся кто-то невидимый и голос невидимки полоно такой же безнадежности.
            Дверь скрипит, открывается, тянет внутрь чернотой.
– Не пойду! – возражаю я, но дверь оказывается ловчее и просто удлиняется, расширяет нутро, которое лезет такой же чернотой по новообразованному и удлинившемуся косяку ко мне навстречу.
– Не пойду… – моё шепот скрывается в темноте, которая побеждает моё сопротивление и оплетает меня, мои руки и ноги, поднимается по телу, лезет в лицо…
            Не пойду? Утащат. И никакого тоннеля со светом в конце. Только чернота. Циничная чернота.
 

 

Охотник на тень

Обещанный привет