Я старый и дряхлый человек. Через месяц мне исполнится 89 лет. Если, конечно, доживу. Нет, меня добьют не болячки, не три осколка от фашистских снарядов, застрявших в моём теле, которые не дают о себе забыть, нет, меня угробят соседи. Особенно эта Люська, ранняя шлюшка, та ещё оторва.
Вот на моих глазах прошла жизнь трёх поколений этого непутёвого семейства. Бабка Люскина, Лидия, в шестидесятые приехала в Ленинград. Деваха ещё в школе показала свою слабость на передок, в результате скоренько залетела. Спохватилась поздно - пришлось рожать. Родители указали на порог: опозорила! хотела взрослой жизни, пожалуйста, а мы посмотрим, как это у тебя получится. Собрала юная мамаша манатки и подалась в Ленинград. Здесь устроилась в отделение связи почтальоном, получила комнату, и зажила взрослой жизнью. Что это была за жизнь: ежедневные пьянки, мужиков меняла, как перчатки. Я лично раз десять вызывал участкового. Придёт, побеседует, и… ничего. Меня информировал: сделал предупреждение. Не знаю, как он беседовал, только ничего не менялось. Девчушка Вероника, по сути, росла беспризорной. Результат не замедлил сказаться: в 16 лет родила Люську от неизвестно кого. Лидия, став бабушкой, не остепенилась. Её родители (иногда наезжали проведать внучку) прознав о подвиге внучки, враз разболелись и вскоре покинули сей грешный мир. Лидия с дочкой поступила, как в своё время поступили с ней: захотела, доча, взрослой жизни, флаг тебе в руки, на меня не рассчитывай. И свалила на родину в освободившийся дом. А Вероника с дитём осталась в Ленинграде жить-поживать. Школу, разумеется, не окончила, профессии никакой, знакомые устраивали её на халтуры: квартиру убрать, сделать косметический ремонт. Тем и перебивалась. Плюс мужики, которые, надо думать, не бесплатно ходили табунами с обязательной ночёвкой. В этой затхлой атмосфере и росла Люська.
К тому времени моя личная жизнь окончательно разладилась. Фронтовые раны, вернее их последствия, привели к тому, что, пардон, исчезла моя мужская сила. Моя жёнушка была на десяток лет моложе, плюс к моменту менопаузы у неё потребность в постели на порядок возросла. Недовольство переросло в неприязнь. Итог закономерен: жена нашла другого, помоложе, поздоровее. Уехали на Север, зашибать длинный рубль. Детки почему-то приняли её сторону, относились ко мне, как к прокажённому. А дядю Лёшу боготворили: хорошо зарабатывает, шикарная квартира, автомобиль. По первому хотению магнитофон купил, вожделённые джинсы. Ясное дело: с дефектным папкой они об этом долго ещё могли мечтать. С женой понятно, а вот дети…Жутко обидно было, что за тряпки продались. Ладно бы жили впроголодь, в обносках ходили, так ведь нет. Не пропойца, никогда грубого слова не сказал, не ударил.…А, ладно, не буду об этом.
Так вот маленькую Люську мне было очень жалко. Как родную. Бесшабашная мать сутками пропадала, предоставив ребёнка самой себе. Порой позвонит, спросит: как там Люська? Начнёшь её укорять, матюгнется, и повесит трубку. Я как мог, старался хоть чуточку компенсировать недостачу внимания, материнской любви, ласки. И гостинцев Люське покупал, и подолгу на кухне беседовал. Вскоре она настолько привыкла, что свободно заходила ко мне, играла с игрушками, оставшимися от моих детей. А когда бессовестная мать не являлась и ночью, то Люська спала у меня на кресле. И ползунки приходилось ей менять (с последующей стиркой), и кормить с ложечки, и на горшок усаживать. Да и купал не однажды. Короче говоря, мы были как дедушка и любимая внучка. На ночь сказки читал…
И что вы думаете, получил я благодарность за это? Держи карман шире.
Чем взрослее становилась Люська, тем сильнее её тянуло на улицу. Нагулявшись, мать на недельку заявлялась отдохнуть, и тогда Люська почему-то чуралась меня. Мать отпускала её во двор, как иные отпускают своих кошек и собак: нагуляется, проголодается и вернётся.
На мои замечания следовал хлесткий, как пощёчина, ответ:
- Не суйся старый хрен в мою жизнь!
Благодарность.…Она была в такой же немыслимой дали, как обещанная нам демократия, хорошая жизнь и достойная пенсия.
Люська взрослела на глазах. Становилась всё грубее, независимее. Уже в 13 лет начала курить, иногда приходила под хмельком, и по-взрослому крыла мать матом. Слишком вольный образ жизни матери постепенно становился и образом жизни самой Люськи. Мать по-прежнему моталась неизвестно где, непонятно где работала, порой по три-четыре дня не появлялась. И тогда Люська отрывалась по полной: наша квартира превращалась в проходной двор. Молодёжь табунами паслась, устраивая настоящий бордель. И опять я шёл за помощью в милицию. Беседовали, предупреждали - и только. Люська на пару дней угомонится: гостей поменьше, музыка потише. Однако меня при этом в упор не замечала, а если и замечала, то только чтобы оскорбить, наговорить грубостей.
- Люся, как тебе не совестно. Я тебя с ложечки кормил, ползунки менял…
- Ну и дурак! Тебя просили? Какого же хрена ты совался? Может, у тебя страсть к маленьким девочкам? Ты точно меня не насиловал? Ты ж, говорят, как евнух…
Что тут скажешь? Уйду к себе, как оплёванный. Будь я чуточку послабее, давно бы наложил на себя руки…
Несмотря на неблагоприятные условия (мать и во время беременности пила и курила не переставая) Люська росла на удивление здоровой девочкой. Почти не болела. Правда с умишком были проблемы: с горем пополам закончила семь классов на чахоточные тройки, затем школу бросила, посчитав, что занимается ерундой. Скучно. Тусовки, дискотеки куда приятнее. К тому же Люська довольно рано оформилась в весьма приятную наружностью девушку. Стройная, ладная, с симпатичной мордашкой. Но за погляд, как известно, денег не платят, поэтому Люська, осознав, что её тело товар, активно занялась "реализацией". Ума хватило, однако, не влезть в кабалу к сутенёрам: вдвоём с подружкой промышляли индивидуалками. Вечерами частенько их можно было видеть дефилирующими в коротюсеньких юбочках по Большой Пушкарской. Быстрые секс-услуги в авто.
К двадцати годам Люська перепробовала, кажется, всё: и наркоту и проституцию. Что поразительно: наркоманкой не стала, и не повторила глупость бабки и матери - не обзавелась, как она выражалась, спиногрызом. Похоже, всего Люська так перекушалась, что началась изжога, и она мудро (если, конечно, подходит это слово к данной ситуации) решила: всё, хватит. И забеременела. С намерением родить.
Мать приняла новость в штыки:
- Дура! Кретинка! Зачем тебе это надо? Ты много хорошего от меня видела? На меня не рассчитывай: я пальцем не шевельну, чтобы тебе помочь. Я с тобой не нянчилась, а с твоим ублюдком и подавно не буду. С тобой дядь Витя возился, а тебе будет полный облом: с него уже песок сыпется, не сегодня-завтра сыграет в ящик. Никто тебе не поможет. Иди, бестолочь, выскрёбывай, пока не поздно!
- Не собираюсь. Я уже всё решила.
- Идиотка! Ну, точно, шизанутая идиотка!
Мать ушла, хлопнув дверью. И больше не появлялась. По слухам, прилипла к одному приятелю-алкашу, стали жить в гражданском браке.
Беременность Люську нисколько не изменила. Я имею в виду характер. Осталась такой же грубиянкой, хамкой, как говорится, ни стыда, ни совести. Что бесило больше всего, так это её неряшливость: стирается, весь пол забрызгает, и не вытрет, как не напоминай.
- Тебе мешает? Вытри. Мне не мешает.
Посуду помоет, раковина вся жирная, противно подходить. Скажешь, в ответ поток брани:
- Заколебал, старый! Противно? Вымой. Отвянь!
Я уже не говорю про залитую плиту…
Образ жизни, правда, поменялся. Прежде всего, Люська сутками торчала дома, либо дрыхла без задних ног, либо слушала мозгодробящую музыку. Во время слишком частых перекуров на кухне,…запоем читала Донцову. Гости были редки, в основном парни, которые оставались ночевать, а утром рано уходили. Так было месяцев пять, потом живот у Люськи резко выпятился и, похоже, её вид уже не притягивал парней. По-всему ей и самой уже ничего этого не нужно было. Мир сузился, и он её устраивал. Долгое спаньё, "музыка", Донцова, вечерами телефонные пересуды с бывшими подружками. Иногда выползала на улицу, на часок, возвращалась с сумкой набитой пивными банками. Потом часами сидела на кухне, смолила, цедила пиво и проглатывала очередной бестселлер Донцовой.
Так было до сегодняшнего дня.
Выхожу на кухню, чайник поставить. Сидит Люська в ночнушке нараспашку, вульгарно развалясь на стуле. Форточка закрыта, дым коромыслом, на полу ошмётки сухой рыбы. В одной руке сигарета дымит, в другой банка пива.
- Свинство развела. Отвори форточку, дышать нечем.
- Не скрипи, дед. Дует. Мне простужаться нельзя.
- Это так ты о ребёнке беспокоишься? Травишь его в утробе…
Повернулась, глянула как-то странно:
- Дед, когда ты лыжи отбросишь? Зажился, поди, устал. Хочешь, помогу? Подушку попридержу, или вот в чай крысиный яд сыпану. А? Жалеешь ребёнка? Так подари ему свою комнату. Загнёшься, муниципалы заграбастают, а нам со спиногрызиком вторая комната не помешает. Мы тебя вспоминать будем, цветочки на могилку носить…
Вроде привык ко всем гадостям, что говорит Люська, старался мимо ушей пропускать, а тут так стало скверно. Дыхание сбилось, сердце точно в тисках зажали, да ещё и осколочки фашистские ожили, и точно торпеды устремились к сердцу. Удар - и свет померк. Последнее что помню: грохнулся на пол, ударился о мусорное ведро…
…
Неведомая сила сжимала и толкала меня вперёд. А вокруг кромешная тьма. И что странно: я не сопротивлялся, а напротив рвался вперёд. Значит, всё-таки есть душа? И она действительно двигается по тесному туннелю. Впереди должен быть свет, и.…Как говорят верующие, я, вернее душа моя, предстанет пред Господом. И он решит, куда моей душе далее направиться: в ад или рай. Я атеист, но, думаю, прожил безгрешную жизнь, так что ад мне вряд ли назначат…
Стоп, что это? Давление исчезло, по ощущениям, я будто выскользнул из скользкого лаза. И…попал в чьи-то руки. Не понял? Разве душа телесна?
Руки встряхнули меня, и…неведомая ладонь хлестнула по попе.
Я невольно заорал: за что?
Перед глазами мокрая плёнка, точно засаленный целлофан.
Детский крик?! Откуда? Господи, да это же я кричу? Что? Я младенец? Зачем? Я не хочу!!!
- Ишь, какой вёрткий, - слышу радостный женский голос. - Недоношенный, а не скажешь. Богатырь: три семьсот пятьдесят.
Мокрая ладонь властно проводит мне по лицу. Плёнка стала тоньше, появилась видимость. Белое, много белого. А это что?! Стол, а на нём…Люська, ноги раздвинуты, там, в промежности, руки пожилой женщины что-то делают…
Я ребёнок Люськи?!? Господи, за что? Да, я тупо не верил в перерождения, но, Господи, раз оно существует, зачем так со мной? Лучше бы в какую-нибудь букашку или былинку…
- Гля, как сучит ножонками. Спортсменом будет…
Дура, тётка! Какой спортсмен, когда эта, с позволения сказать мамаша, в утробе травила меня. Я насквозь пропитался никотином и алкоголем! Не хочу! Давай, Господи, включай обратно! Пусть в другого ребёнка, лучше в девочку, но только не в спиногрызика Люськи!
Меня кутали в тугие тряпки, куда-то несли. Перед глазами то мельтешило, то плыло рывками. В голове тоже сумбурно тряслось.
Наконец, всё стихло. Меня куда-то положили. Тряска в голове прекратилась, видимость прояснилась.
И я увидел…обнажённую грудь с набухшим соском. Затем склонённое лицо Люськи, ещё со следами усталости, но какое-то…одухотворённое что-ли.
- Привет, спиногрызик. Здорово, что ты мальчик, я боялась, что у меня тоже девочка будет. Добро пожаловать в наш жестокий мир. Кушать хочешь? Хочет маленький кушать…
Ладно, раз ничего изменить нельзя, пусть будет, как будет. Ну, мамочка, держись: я тебе устрою красивую жизнь! За все унижения и оскорбления расквитаешься!
Я властно захватил тугой сосок и мстительно изо всех сил стиснул беззубые нёба.
Дикий крик потряс всё родильное отделение.
Помочь сайту
Поздравления
