Новогодия

Новогодие

Самым ярким и самым памятным моментом моего детства были предновогодние дни.

Я уже говорил, что мир того времени был достаточно тусклым, не скажу, что черно-белым, а каким-то однообразным. Да, он был многоцветным, но цвета эти были настолько блеклыми, что почти не отличались друг от друга. И только перед Новым Годом все вокруг неожиданно приобретало цвет и свет. Даже самые отъявленные жадины, в конце декабря, зажигали в комнатах поярче свет, ставя поближе к окну елки с цветными игрушками. Я, который постоянно, от скуки, пялился в окно со своего пятого этажа, поскольку меня, то не выпускали на улицу из-за того, что болел, то из-за того, что холодно, то из-за того, что не выучил уроки, хорошо ощущал приближение праздника по увеличению количества светящихся окон.

На улицах появлялись какие-то, пусть и немногочисленные, но все-таки светящиеся, гирлянды, иногда даже цветные, особенно на елочных базарах. Мода на настоящие елки была в те годы беспрецедентной – мало у кого в домах были ковры, хорошая мягкая мебель, красивые двери и качественные обои. Боятся испортить было нечего. А елка привносила некий элемент праздника в скучные советские будни. И пусть, когда ее заносили,подчас обдирали углы и двери, а иной раз и потолок, пускай с нее сыпались иголки, которые, например, в моей квартире, можно было обнаружить и в июне, зато ощущалось таинство Новогодия, единственного праздника с удивительным свежесмолистым хвойным запахом. А найденные летом в углах квартиры пожелтевшие иголки, не раздражали, а, наоборот, напоминали о радости былого веселья.

Сейчас я вряд ли бы поставил к себе в дом настоящую ель. Да и зачем? Сырость, иголки, запах… как пронести елку через квартиру не зацепив ничего, не покорябав двери и стены, не загрязнив лифт? А как вынести ее, не обсыпав лестницу рыжими скользкими иголками, на которых люди случайно могут поскользнуться1. Нет – не хочу такого. Сейчас слишком много праздников, слишком много удовольствий, которые создают гораздо меньше проблем.

 

 

Зачем, в конце концов, тащить елку к себе в дом, когда можно сходить или съездить в лес и посмотреть на настоящую ЖИВУЮ!, а не на издыхающую, в ведре с водой, елку.

А тогда – по улицам там и сям можно было увидеть людей с елками, иногда завернутыми в марлю, чтобы они никого не царапали, а иногда и просто закрученными веревкой, которые тащили их в троллейбусах и метро через весь город. В те годы транспорт был дешев и людям было выгодней, толкая всех налево и направо своей елкой, везти ее в общественном транспорте, чем купить где-нибудь поближе от дома, но подороже, или воспользоватьсятакси. Помню, мне мать покупала елку на работе (там отправлялся в лес грузовик с топорами, рубивший елки на все предприятие), и тащила ее с Мясницкой улицы на Хорошевку через весь город. Хоть на елочных потаскунов и ругались, иной раз, в транспорте, все равно, настроение было праздничным, и от самого вида перевозимых елок, и от неповторимого хвойного запаха, который ощущался везде, и в троллейбусах, и в автобусах, и в метро. И даже в магазинах. Да, да – люди с елками заходили даже в продуктовые магазины, держа в одной руке елку, а в другой – сумку с продуктами и протискивались сквозь толпу.

Время тотального дефицита сказывалось. Для меня до сих пор Новый год и мандарины - неразрывные понятия. Хотя, если бы меня спросили про символ советского Нового года, то я бы ответил ─ хурма. Ужасный, отвратительного вкуса, мягкий, вяжущий рот, плод, противного оранжевого цвета, покупался задолго до Нового года, еще крепким и зеленым, укладывался в теплое место, типа ─ на шкаф в кухню, где понемногу доходил. Доходил! Действительно, доходил, до такого состояния, что наполовину сгнивал и, когда я брал его в руки, из черной гнилой части выплескивалась какая-то неприятно пахнущая жидкость грязно-желтого цвета. Эту часть отрезали, остальное заставляли съесть. По-моему, приятнее есть дохлую кошку, чем протухшую хурму. Но моя мать была помешана на каких-то витаминах, про существование которых, советский народ тогда только что узнал, поэтому засовывала эту пакость в меня, несмотря на мои протесты.

Вообще – новогодние праздники, и тогда, да и сейчас, были самыми обжорными днями в году. Ни дни рождения, ни первое мая, ни какие-либо другие торжества не отличались таким обилием съестного, как Новый год. Бытовало суеверие, что как встретишь Новый год, так весь год и проживешь. Поэтому, у панически боявшегося, с войны, голода, советского народонаселения в Новый год столы просто ломились от яств.

На последние деньги, накупали советских деликатесов ─ икру, колбасу, белую и красную рыбу, сыр и наваливали все это на стол грудой. Люди победнее довольствовались (впрочем, как и сейчас) многочисленными салатами, большая часть которых приходилась на майонез. Этот ужас назывался, видимо в шутку, Оливье. Половина извсего этого, конечно, не съедалась, а протухала и выбрасывалась, бог бы с ней! Главное ─ соблюсти видимостьизобилия в надежде на то, что это принесет сытость на целый год.

В Этой Стране любой праздник сводился и сводится к пьянству и обжорству. Видимо, причиной постоянный (со времен Владимира-крестителя) дефицит и дороговизна. Мало того, что многие продукты были дороги для людей, так их еще и невозможно было купить. Зато бухалово всегда везде было и в большом количестве. В праздники упивались до положения риз, причем практически все, не исключая и малых детей. Если сейчас в Новый год можно встретить на улице чуть подвыпивших, а то и совершенно трезвых людей, то тогда такого не было – напивались все – праздник!

Даже моя мать, которая никогда не пила, в некоторые праздники упивалась, до блевотни, до головной боли, до рукотряски. Зачем – непонятно? Но у простых людей почему-то было принято выпивать все до последней капли. Бутылка не может быть отпита, она должна быть допита - как говорил мой дядя Саша. Дикость? Дикость! Создавалось впечатление, что привыкшие к общежитийному образу жизни, люди боялись друг-друга. Не успеешь выпить ты - выпьет за тебя другой! Гадко то, что эта дикость продолжается и до сих пор, и будет продолжаться пока стоит земля русская.

Зато после новогодних торжеств на помойку начинали выбрасываться елки. Первые появлялись на там уже 2 января. Мне было их очень жаль. Они выглядели еще вполне живыми, зелененькими, а их уже приговорили к уничтожению. Наверное, люди боялись осыпания иголок, а, вместе с тем и пожара. Праздник закончился ─начинаются будни ─ вот их принцип.

Сжигать старые, пожелтевшие, обсыпавшиеся, елки, нам, пацанам, не было жалко. Точно так же, как не было жалко провожать на кладбище своих старых бабушек и дедушек. В этом мы ощущали дух обновления - освобождения мира от дряхлого во имя молодого, подрастающего, то есть для нас. Но сжечь зеленые ели просто не поднималась рука и мы, зачастую, утаскивали их с помойки, куда-нибудь в укромное место - за дом или за детский сад - туда, где начинался забор радиостанции Коминтерна и где висел плакат «Костры не разжигать», поскольку почва была нашпигована неразорвавшимися снарядами. А, иногда, затаскивали их в наши беседки и пытались продлить их жизнь, накручивая на них обрывки цветной бумаги, разноцветные провода, украденные с телефонной станции, надевая самодельные, вырезанные из тетрадных листов, игрушки.

Но все равно - рано или поздно эти елки умирали, что действовало на меня очень угнетающе. Я чувствовал в этом неумолимый ход времени, а, вместе с тем, неуклонное приближение собственной смерти, которой, как я уже сказал выше, безумно боялся. Поэтому, дотянув до семилетнего возраста, я потребовал купить пластиковую елку. Смотреть, как в твоем доме, медленно, но верно, умирает живое существо я не мог. Мать была в шоке. Она брызгала слюной, кричала, пыталась убедить меня в обратном, рассказывала, как вредна пластмасса для моего организма, но я был неумолим - пластиковую или никакую. Она подергалась-подергалась и уступила. Я был несказанно рад - теперь хоть неделю, хоть месяц, а хотя бы и целый год, новогодняя елка стояла свежей, зеленой, не осыпалась, и не гнулась, и не сгибалась, как пожилой человек. В глубине души я понимал, что и она не вечна, но во это ощущение «маленькой вечности», грело мою душу и немного приглушало страх приближающейся смерти и ожидания того дня, когда меня не станет.

Все это привело к том, что с течением времени, Новый год стал для меня не радостным, а отвратительным днем. Днем, когда я ощущаю, что на один год сократилась жизнь и на один год приблизилась смерть. Если в детстве я, очень удачно родившись в «нулевой» 1960 год, отсчитывал: 1965 - пять лет, 1966 - шесть, 1967 - семь - десять лет до взрослости. То теперь, глядя на цифру 2017 я со страхом думаю - сколько осталось? И эта неизвестность, с одной стороны радует, давая некоторую надежду и полет фантазии, а с другой стороны - убивает, завтрашней возможностью.

Вернемся к елкам!

В большинстве семей, особенно в тех, где были дети, елки стояли до Старого Нового Года ─ как раз до конца новогодних каникул. И после этого на помойке вырастала целая куча сухих елей. Ах! какой был соблазн все это поджечь! И поджигали! И как полыхало! Иной раз приезжала пожарная машина. И что интересно ─ с тех детских лет, количество елок на помойке уменьшалось, с каждым годом. Сейчас спустя полвека бывает всего лишь одна-две, а в некоторые годы ─ и ни одной.

Но главным в Новогоднем празднике были все-таки Длинные Каникулы!

И подарки!

Ох, как ждал я эти заветные подарки, как мечтательно поглядывал на календарь, как не терпелось мне узнать, что же мать подарит мне на этот год. Какая это была сладкая мука.

Я знал, что мать покупает их заранее ─ тогда нельзя было поступить по-другому ─ дефицит. И сколько раз, в преддверии Нового года, я, оставшись один, методично перерывал всю квартиру, чтобы обнаружить - где спрятан подарок. Я знал, что вернее всего она спрячет его в постельном белье и начинал поиск оттуда. Но, даже найдя подарок, я только дотрагивался до него, но ни в коем случае не вынимал и даже не смотрел на него. Ведь тогда я лишался самого главного ─ радости неожиданности. Мне хотелось убедиться только в том, что он есть! Большего не нужно, приятно было провести несколько дней в сладком томлении, чтобы найти сюрприз в Новый год под Елкой и обрадоваться ему.

Никакой другой праздник не оставил такого яркого следа в моей детской памяти, как Новый Год. Даже Дни Рождения, для меня, были намного тусклее. Ведь этот праздник был лично для меня, а Новый Год справляли все вместе. Ощущение всеобщей радости – удивительно и ни с чем не сравнимо. В этот праздник, я никогда не чувствовал себя самим собой, я ощущал себя частичкой общего торжества. Некой песчинкой в человеческом бархане.

Свой день рождения я носил в себе, а здесь радость выплескивалась наружу. И хотя в дни рождения мать и говорила мне, что я стал на год старше, но я этого не ощущал. Только в Новый год я по-настоящему взрослел на год – я это чувствовал – прошел Год – я стал старше – значит скоро окончу ненавистную школу, пойду работать, стану самостоятельным и не буду зависеть от нудной мамаши. Вот о чем я думал и мечтал под Новый год в детстве.

Теперь я старик и каждый Новый год не прибавляет, а убавляет Год из моей жизни. Но я, все равно, рад этому празднику сам не знаю почему и именую его: «ласковый убийца». И, когда я выхожу на заснеженную улицу и вижу, как все вокруг смеются, веселятся и радуются, то понимаю – праздник не для человека, он – для людей. Уйду я – придут другие и нечего плакаться о том, что впереди намного меньше, чем позади. Не важно, что жизнь подходит к концу, а важно то, что она – была. Хорошая или плохая – не важно – но она была!

В Новый год я ощущаю, что если я не могу радоваться за себя, то могу порадоваться, по крайней мере, за других и это придает мне силы жить, чтобы дожить до следущего Нового Года.

 

 

1  Когда я жил уже в Коптево, то меня познакомили с очень простым методом выноса новогодней елки - через окно! Семья Горбовых в конце января, когда их новогодняя ель приходила в полную негодность, открывали окно и вышвыривали ее вниз - на газон. Иногда она застревала на ветвях, растущих внизу деревьев. Иногда чудом не задевала чужие окна, но уж точно не пачкала подъезд.

© Copyright: Владимир Юрков, 2017

Регистрационный номер №0391176

от 21 июля 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0391176 выдан для произведения: Новогодие

Самым ярким и самым памятным моментом моего детства были предновогодние дни.

Я уже говорил, что мир того времени был достаточно тусклым, не скажу, что черно-белым, а каким-то однообразным. Да, он был многоцветным, но цвета эти были настолько блеклыми, что почти не отличались друг от друга. И только перед Новым Годом все вокруг неожиданно приобретало цвет и свет. Даже самые отъявленные жадины, в конце декабря, зажигали в комнатах поярче свет, ставя поближе к окну елки с цветными игрушками. Я, который постоянно, от скуки, пялился в окно со своего пятого этажа, поскольку меня, то не выпускали на улицу из-за того, что болел, то из-за того, что холодно, то из-за того, что не выучил уроки, хорошо ощущал приближение праздника по увеличению количества светящихся окон.

На улицах появлялись какие-то, пусть и немногочисленные, но все-таки светящиеся, гирлянды, иногда даже цветные, особенно на елочных базарах. Мода на настоящие елки была в те годы беспрецедентной – мало у кого в домах были ковры, хорошая мягкая мебель, красивые двери и качественные обои. Боятся испортить было нечего. А елка привносила некий элемент праздника в скучные советские будни. И пусть, когда ее заносили,подчас обдирали углы и двери, а иной раз и потолок, пускай с нее сыпались иголки, которые, например, в моей квартире, можно было обнаружить и в июне, зато ощущалось таинство Новогодия, единственного праздника с удивительным свежесмолистым хвойным запахом. А найденные летом в углах квартиры пожелтевшие иголки, не раздражали, а, наоборот, напоминали о радости былого веселья.

Сейчас я вряд ли бы поставил к себе в дом настоящую ель. Да и зачем? Сырость, иголки, запах… как пронести елку через квартиру не зацепив ничего, не покорябав двери и стены, не загрязнив лифт? А как вынести ее, не обсыпав лестницу рыжими скользкими иголками, на которых люди случайно могут поскользнуться1. Нет – не хочу такого. Сейчас слишком много праздников, слишком много удовольствий, которые создают гораздо меньше проблем.

 

 

Зачем, в конце концов, тащить елку к себе в дом, когда можно сходить или съездить в лес и посмотреть на настоящую ЖИВУЮ!, а не на издыхающую, в ведре с водой, елку.

А тогда – по улицам там и сям можно было увидеть людей с елками, иногда завернутыми в марлю, чтобы они никого не царапали, а иногда и просто закрученными веревкой, которые тащили их в троллейбусах и метро через весь город. В те годы транспорт был дешев и людям было выгодней, толкая всех налево и направо своей елкой, везти ее в общественном транспорте, чем купить где-нибудь поближе от дома, но подороже, или воспользоватьсятакси. Помню, мне мать покупала елку на работе (там отправлялся в лес грузовик с топорами, рубивший елки на все предприятие), и тащила ее с Мясницкой улицы на Хорошевку через весь город. Хоть на елочных потаскунов и ругались, иной раз, в транспорте, все равно, настроение было праздничным, и от самого вида перевозимых елок, и от неповторимого хвойного запаха, который ощущался везде, и в троллейбусах, и в автобусах, и в метро. И даже в магазинах. Да, да – люди с елками заходили даже в продуктовые магазины, держа в одной руке елку, а в другой – сумку с продуктами и протискивались сквозь толпу.

Время тотального дефицита сказывалось. Для меня до сих пор Новый год и мандарины - неразрывные понятия. Хотя, если бы меня спросили про символ советского Нового года, то я бы ответил ─ хурма. Ужасный, отвратительного вкуса, мягкий, вяжущий рот, плод, противного оранжевого цвета, покупался задолго до Нового года, еще крепким и зеленым, укладывался в теплое место, типа ─ на шкаф в кухню, где понемногу доходил. Доходил! Действительно, доходил, до такого состояния, что наполовину сгнивал и, когда я брал его в руки, из черной гнилой части выплескивалась какая-то неприятно пахнущая жидкость грязно-желтого цвета. Эту часть отрезали, остальное заставляли съесть. По-моему, приятнее есть дохлую кошку, чем протухшую хурму. Но моя мать была помешана на каких-то витаминах, про существование которых, советский народ тогда только что узнал, поэтому засовывала эту пакость в меня, несмотря на мои протесты.

Вообще – новогодние праздники, и тогда, да и сейчас, были самыми обжорными днями в году. Ни дни рождения, ни первое мая, ни какие-либо другие торжества не отличались таким обилием съестного, как Новый год. Бытовало суеверие, что как встретишь Новый год, так весь год и проживешь. Поэтому, у панически боявшегося, с войны, голода, советского народонаселения в Новый год столы просто ломились от яств.

На последние деньги, накупали советских деликатесов ─ икру, колбасу, белую и красную рыбу, сыр и наваливали все это на стол грудой. Люди победнее довольствовались (впрочем, как и сейчас) многочисленными салатами, большая часть которых приходилась на майонез. Этот ужас назывался, видимо в шутку, Оливье. Половина извсего этого, конечно, не съедалась, а протухала и выбрасывалась, бог бы с ней! Главное ─ соблюсти видимостьизобилия в надежде на то, что это принесет сытость на целый год.

В Этой Стране любой праздник сводился и сводится к пьянству и обжорству. Видимо, причиной постоянный (со времен Владимира-крестителя) дефицит и дороговизна. Мало того, что многие продукты были дороги для людей, так их еще и невозможно было купить. Зато бухалово всегда везде было и в большом количестве. В праздники упивались до положения риз, причем практически все, не исключая и малых детей. Если сейчас в Новый год можно встретить на улице чуть подвыпивших, а то и совершенно трезвых людей, то тогда такого не было – напивались все – праздник!

Даже моя мать, которая никогда не пила, в некоторые праздники упивалась, до блевотни, до головной боли, до рукотряски. Зачем – непонятно? Но у простых людей почему-то было принято выпивать все до последней капли. Бутылка не может быть отпита, она должна быть допита - как говорил мой дядя Саша. Дикость? Дикость! Создавалось впечатление, что привыкшие к общежитийному образу жизни, люди боялись друг-друга. Не успеешь выпить ты - выпьет за тебя другой! Гадко то, что эта дикость продолжается и до сих пор, и будет продолжаться пока стоит земля русская.

Зато после новогодних торжеств на помойку начинали выбрасываться елки. Первые появлялись на там уже 2 января. Мне было их очень жаль. Они выглядели еще вполне живыми, зелененькими, а их уже приговорили к уничтожению. Наверное, люди боялись осыпания иголок, а, вместе с тем и пожара. Праздник закончился ─начинаются будни ─ вот их принцип.

Сжигать старые, пожелтевшие, обсыпавшиеся, елки, нам, пацанам, не было жалко. Точно так же, как не было жалко провожать на кладбище своих старых бабушек и дедушек. В этом мы ощущали дух обновления - освобождения мира от дряхлого во имя молодого, подрастающего, то есть для нас. Но сжечь зеленые ели просто не поднималась рука и мы, зачастую, утаскивали их с помойки, куда-нибудь в укромное место - за дом или за детский сад - туда, где начинался забор радиостанции Коминтерна и где висел плакат «Костры не разжигать», поскольку почва была нашпигована неразорвавшимися снарядами. А, иногда, затаскивали их в наши беседки и пытались продлить их жизнь, накручивая на них обрывки цветной бумаги, разноцветные провода, украденные с телефонной станции, надевая самодельные, вырезанные из тетрадных листов, игрушки.

Но все равно - рано или поздно эти елки умирали, что действовало на меня очень угнетающе. Я чувствовал в этом неумолимый ход времени, а, вместе с тем, неуклонное приближение собственной смерти, которой, как я уже сказал выше, безумно боялся. Поэтому, дотянув до семилетнего возраста, я потребовал купить пластиковую елку. Смотреть, как в твоем доме, медленно, но верно, умирает живое существо я не мог. Мать была в шоке. Она брызгала слюной, кричала, пыталась убедить меня в обратном, рассказывала, как вредна пластмасса для моего организма, но я был неумолим - пластиковую или никакую. Она подергалась-подергалась и уступила. Я был несказанно рад - теперь хоть неделю, хоть месяц, а хотя бы и целый год, новогодняя елка стояла свежей, зеленой, не осыпалась, и не гнулась, и не сгибалась, как пожилой человек. В глубине души я понимал, что и она не вечна, но во это ощущение «маленькой вечности», грело мою душу и немного приглушало страх приближающейся смерти и ожидания того дня, когда меня не станет.

Все это привело к том, что с течением времени, Новый год стал для меня не радостным, а отвратительным днем. Днем, когда я ощущаю, что на один год сократилась жизнь и на один год приблизилась смерть. Если в детстве я, очень удачно родившись в «нулевой» 1960 год, отсчитывал: 1965 - пять лет, 1966 - шесть, 1967 - семь - десять лет до взрослости. То теперь, глядя на цифру 2017 я со страхом думаю - сколько осталось? И эта неизвестность, с одной стороны радует, давая некоторую надежду и полет фантазии, а с другой стороны - убивает, завтрашней возможностью.

Вернемся к елкам!

В большинстве семей, особенно в тех, где были дети, елки стояли до Старого Нового Года ─ как раз до конца новогодних каникул. И после этого на помойке вырастала целая куча сухих елей. Ах! какой был соблазн все это поджечь! И поджигали! И как полыхало! Иной раз приезжала пожарная машина. И что интересно ─ с тех детских лет, количество елок на помойке уменьшалось, с каждым годом. Сейчас спустя полвека бывает всего лишь одна-две, а в некоторые годы ─ и ни одной.

Но главным в Новогоднем празднике были все-таки Длинные Каникулы!

И подарки!

Ох, как ждал я эти заветные подарки, как мечтательно поглядывал на календарь, как не терпелось мне узнать, что же мать подарит мне на этот год. Какая это была сладкая мука.

Я знал, что мать покупает их заранее ─ тогда нельзя было поступить по-другому ─ дефицит. И сколько раз, в преддверии Нового года, я, оставшись один, методично перерывал всю квартиру, чтобы обнаружить - где спрятан подарок. Я знал, что вернее всего она спрячет его в постельном белье и начинал поиск оттуда. Но, даже найдя подарок, я только дотрагивался до него, но ни в коем случае не вынимал и даже не смотрел на него. Ведь тогда я лишался самого главного ─ радости неожиданности. Мне хотелось убедиться только в том, что он есть! Большего не нужно, приятно было провести несколько дней в сладком томлении, чтобы найти сюрприз в Новый год под Елкой и обрадоваться ему.

Никакой другой праздник не оставил такого яркого следа в моей детской памяти, как Новый Год. Даже Дни Рождения, для меня, были намного тусклее. Ведь этот праздник был лично для меня, а Новый Год справляли все вместе. Ощущение всеобщей радости – удивительно и ни с чем не сравнимо. В этот праздник, я никогда не чувствовал себя самим собой, я ощущал себя частичкой общего торжества. Некой песчинкой в человеческом бархане.

Свой день рождения я носил в себе, а здесь радость выплескивалась наружу. И хотя в дни рождения мать и говорила мне, что я стал на год старше, но я этого не ощущал. Только в Новый год я по-настоящему взрослел на год – я это чувствовал – прошел Год – я стал старше – значит скоро окончу ненавистную школу, пойду работать, стану самостоятельным и не буду зависеть от нудной мамаши. Вот о чем я думал и мечтал под Новый год в детстве.

Теперь я старик и каждый Новый год не прибавляет, а убавляет Год из моей жизни. Но я, все равно, рад этому празднику сам не знаю почему и именую его: «ласковый убийца». И, когда я выхожу на заснеженную улицу и вижу, как все вокруг смеются, веселятся и радуются, то понимаю – праздник не для человека, он – для людей. Уйду я – придут другие и нечего плакаться о том, что впереди намного меньше, чем позади. Не важно, что жизнь подходит к концу, а важно то, что она – была. Хорошая или плохая – не важно – но она была!

В Новый год я ощущаю, что если я не могу радоваться за себя, то могу порадоваться, по крайней мере, за других и это придает мне силы жить, чтобы дожить до следущего Нового Года.

 

 

1  Когда я жил уже в Коптево, то меня познакомили с очень простым методом выноса новогодней елки - через окно! Семья Горбовых в конце января, когда их новогодняя ель приходила в полную негодность, открывали окно и вышвыривали ее вниз - на газон. Иногда она застревала на ветвях, растущих внизу деревьев. Иногда чудом не задевала чужие окна, но уж точно не пачкала подъезд.

 

Прогулка в Филевский парк

Звездная романтика