Ночной шопинг

«Шопинг в жизни каждой женщины играет важную роль, шопинг любят все представительницы слабого пола.  А если и найдется среди нас такая, которая вдруг скажет, что терпеть не может сие бесполезное занятие, так нужно просто-напросто докопаться до причины этой, мягко говоря, неправды», — Вероника сушила лак на ногтях и аккуратно переворачивала страницы «Космополитана». Этот номер ей презентовали как-то в гипермаркете. Она в очередной раз отправилась на ночной шопинг тогда, и уже у кассы подошел милый молодой человек и протянул свежий номер журнала. Он очень искренне и удивленно улыбался «У нас акция. Это вам как хорошему покупателю. Солидно у вас тут!» — распространитель бонусов-журналов кивнул на огромную тележку,  доверху наполненную покупками, облокотившись  на которую, Вероника стояла в задумчивости перед коридорчиком кассы.

— Ну так! Надо же иногда… — нисколько не смутилась Вероника и взяла с удовольствием свежий номер журнала. Не сказать, чтоб была она дурой, но и «Космополитан» обожала полистать часок-другой, и искренне удивлялась тому, что все так ненавидят рекламу по телевизору — она иногда смотрела сериалы только ради нее, этой всеми ненавистной рекламы. И старательно запоминала все новинки от туалетной мужской воды до антицеллюлитных вибромассажеров. Иногда что-то помечала в свою тетрадку. Тетрадку эту отец называл помутнением. Так и говорил каждый раз, когда Вероника, увидев новый товар в рекламе, хватала потрепанный свой талмудик: «Скорее, скорее записывай в свое «Помутнение» свое помутнение!»

— Да, правда... да, как же все правильно… — вслух рассуждала Вероника, дочитывая статейку о значении шопинга в жизни современной женщины. — Правда, что и лекарство от скуки, правда, что и психику восстанавливает, правда, что помогает переключаться от скучного быта и одиночества… Как все верно, шопинг как зверобой — лечит от всех болезней.

— Ох, и ересь городишь, милая… — отец, Иван Захарыч,  ворчал тихо и совсем беззлобно, потому что знал, что бороться с этой, уже ставшей болезнью, страстью Вероники бесполезно. А про себя подумал, что гипермаркет, в котором он сам ни разу из-за болезни своей не был, построен дьяволом не просто так — это испытание какое-то, посланное свыше. И для кого оно больше испытание — для дочери или для него самого — еще и подумать надо. Он утешал себя тем, что случается этот самый шопинг ночной не так часто, только когда приезжает в гости его сестра, тетка Вероники, с ночевкой. Когда Вероника может на всю ночь оставить его под присмотром Ольги.

Вот и сейчас — только Ольга на порог — дочь уже марафет наводит, принаряжается, готовится всю ночь отовариваться, гулять по огромному магазину-городу, который появился лет пять назад на окраине, как раз в двух шагах от их дома. Из-за этой громадины даже церкви не стало видно. Может именно это так расстраивало Ивана Захарыча.

— Ну, сколько в этот раз берешь на покупки, дочка? — тетка подтрунивала над племянницей. — Сильно-то не шикуй, на тряпки все не трать — Пасха на носу, стол накрыть надо хороший. Гостей-то как всегда тьма будет. Мои все с детьми приедут, кстати. Меру-то знай, милая!

— И вот смешно тебе, сестра, понапрасну. Я давеча в газете про этот шопинг почитал — нездоровое это дело, как и думал. Вот, вырезал даже, так эта ж… слушать даже не хочет. Страсть у нее здоровая, говорит. Не бойся, мол, все хорошо будет. Видала ты?..

— Ай, брось ты, Ваня. У каждого человека грех должен быть хоть один. Вот у нашей Веруши такой, современный. Терпи, старый.

— Нет, а я тебе почитаю, почитаю, слушай… — Иван Захарович поторопился процитировать главное, пока Вероника натягивала сапожки, поливала лаком прическу у дверей. — Так ведь… вот… «Как и в случаях с алкоголем, наркотиками, азартными играми, интернетом, едой, при увлечении шоппингом может развиться болезненная зависимость — ониомания в просторечии «шопоголизм». Психологам в процессе исследований удалось подтвердить, что люди, склонные к магазиномании (ониомании), при частых походах за покупками, начинают обретать зависимость от этого процесса, пребывая в состоянии эйфории и снимая таким образом напряжение».

— Папа, спасибо! Так точно сказано — состояние эйфории! Это про меня! Ну, все, пошла я, дорогие!  — с этими словами Вероника закрыла за собой дверь и отправилась в ночь.

 ***

У входа в торговый зал она сняла с себя куртку и положила ее в пустую пока тележку — ходить несколько часов по огромному гипермаркету будет жарко — это уже проверено.

— О! Доброй ночи, Вероника! — как родную поприветствовал охранник. — Бери вон ту, большую — сегодня у нас такие скидки, все не поместится в эту колясочку, точно.

— Ага, это верно, спасибо, — Вероника послушно возвратила средних размеров корзину на колесах и выбрала из припаркованного рядка самую большую. — Тем более, у меня сегодня тако-о-о-й список! Тысячу долларов взяла, представляешь? Как думаешь, хватит, Сережа?

— Ой, сомневаюсь я. Сори, конечно, но с твоими аппетитами… Ну, счастливых покупок! — и охранник Сергей распахнул турникет, помогая Веронике протиснуться с этой тележищей в зал. Он вдруг спохватился, вернулся к столу, на  котором стояли, одна в одну, маленькие пластмассовые корзинки, схватил одну и догнал Веронику.

— А эту забыла? — поставил корзинку в телегу. — Вот, теперь порядок! Воз и маленькая тележка, да?

— Да, Сережа, спасибо, — обрадовалась  Вероника. — Как всегда. Спасибо.

И она медленно пошла по своему любимому маршруту: сначала затовариться в «несъедобных» отделах, потом уже и по продуктовым рядам пройтись. На минуту задумалась, когда обнаружила себя в дальнем зале, вернулась.

— А то и забыть можно… — комментировала себя шепотом.

Она долго читала состав продуктов на упаковках, рассматривала, сравнивала цены. В конце концов, в малую корзиночку отправились две пачки дрожжей, два пакета хорошей муки, пару пачек сливочного масла «Крестьянское», пакетик изюма и кулек арахиса.

— Яйца свои, молоко тоже, сливки собью… — рассуждала она по-хозяйски. — Все для куличей есть, та-а-а-к… Все, слава Богу, к Пасхе готовы. А теперь — за подарками!

Она поставила вниз на полку-подножку телеги корзинку с продуктами и вернулась неспешно в другой конец магазина.

— Вот это да! Праздник! Такая уценка! — первой отправилась в телегу большая, пожалуй, на пол-литра кружка из настоящего тонкого китайского фарфора, на ценнике которой была перечеркнута старая цена. — В два раза уценили, надо же… Папа будет рад.

— Доброй ночи, Вероника, — приветствовала ее уже ставшая хорошей знакомой девушка-продавец в красном халатике. — Ночной шопинг?

— Да вот, выбралась, наконец, — улыбнулась в ответ Вероника.

— Ты в косметику сходи, там такую водичку французскую привезли, класс, с ума сойти! — посоветовала продавщица. — Правда и цена… Хотя, что тебе-то цены какие-то, правда? — подмигнула она.

— Ой, на хорошее денег не жалко. Спасибо, пошла, — и Вероника так спешно отправилась в отдел косметики, словно в этом полупустом магазине кто-то мог расхватать нужный ей товар.

Она долго нюхала все пробники и запахи из бутылочек, сопоставляя в уме образ того, кому выбирала духи и туалетную воду.

— Терпкий, но так солидно пахнет… свежестью… богато… Ольге куплю. Ого! Ой, представляю, как будет рад крестный… Точно, «Запах богов», — прочитала она слоган на полке «Новый парфюм для настоящих джентльменов».

Дольше всего задержаться пришлось в отделе игрушек — детей-гостей будет через неделю целый пионерский отряд. Она выбрала три настоящих «Барби» для племянниц-малышек, какой-то новый крутой трансформер по цене велосипеда соседскому Егору-первокласснику, несколько дорогущих наборов для вышивания тетушкам-рукодельцам. Больше всего пришлось разориться на сына крестной Ваську — набор «Lego «Космос» даже после уценки стоил больше сотни долларов.

— Ваське надо, пусть развивается, — рассудила Вероника, вспомнив, что до сих пор не поздравила того с победой в городской олимпиаде по астрономии.

Потом еще были другие подарки, другие отделы, потом она вспомнила о себе и в телегу отправились колготки разных цветов, туфли на танкенке... Потом около часа пришлось провести в примерочной, пока, в конце концов, не было выбрано самое декольтированное, с обалденной бабочкой-застежкой на голой спине платье длиною в пол, за ним отдельно в пакет послушно легли баночки с кремами, пахучее австрийское мыло и прочие женские штучки, включая лифчики, шампунь для интимных мест и гель для наращивания ногтей.

Окончательно удостоверившись, что с несъедобным покончено, далеко за полночь, когда количество сонных продавцов, как всегда, сократилось вдвое, Вероника покатила телегу в продуктовый отдел. Здесь все было проще, потому как за время ночных походов все цены были изучены. В тележке свободного места давно не осталось, и привычные продукты теперь укладывались аккуратно на верх: баночка красной и баночка черной икры, две палки любимой сыровяленной колбаски и салями для папы, мед, дырявый французский сыр трех сортов, “Коркунов” россыпью и в коробке, бутылочка армянского коньяку, чай, кофе и др., др., др.

— Ну, как, Вероника? Ничего не забыла? — спросила ее кассирша, когда постоянная и такая приметная покупательница гипермаркета «24 часа» проходила в задумчивости мимо крайней, одной из «неотдыхающих» касс. — А в обменник?

— Ой, какая я рассеянная, — очнулась Вероника и благодарно улыбнулась. — Пошла.

Она встала в недлинную очередь к обменному пункту и тихонько что-то напевала, продвигаясь мелкими шажками к окошку.

— Доброй ночи! — сказала она молоденькой девушке в окно. — Скоро Пасха, не приду в эти дни — так поздравляю… вот… ну, всего хорошего, спасибо.

И, не доставая кошелька, не совершая никаких обменных операций, так же не спеша, Вероника с трудом откатила тяжелую тележку и направилась в дальний конец торгового зала.

— И тебя, Вероника, с праздником, заходи, заходи, — ответила, как-будто так и надо, девушка-кассир и пригласила следующего из очереди.

Парочка, стоявшая за Вероникой, переглянулась, пронаблюдав сие странное действо. Закончив обмен валюты на рубли, они еще долго молчали и с интересом наблюдали за покупательницей, которая ждала в очереди ради того, чтобы просто поздороваться.

Теперь, когда уже пахло рассветом, когда все товары по списку, придуманному на ходу, были горой сложены в тележке, Вероника пришла  в свой любимый отдел  «Все для дома», поставила у прилавка на входе телегу, устроилась поудобнее в мягкое кресло, старясь не сдвинуть с его спинки ценник, и… тихо заплакала.

Она плакала очень долго и  так тихо,  чтобы не привлекать к себе внимания. То, что их постоянная покупательница имеет такую слабость — поплакать в конце шопинга в этом мягком, в прямом смысле, уголке, среди ковров, покрывал, одеял и подушек, знали уже все работники гипермаркета. Поэтому никто не удивлялся, а продавец уходил из отдела погулять, чтобы не нарушать обычный ритуал необычной ночной гостьи.

Она плакала так содержательно и по-разному, что, умей кто-нибудь читать мысли, смог бы запросто разложить на несколько этапов это горе: сейчас она плачет об этом, а сейчас по этому, а сейчас о себе, а вот эти слезы, наверное, уже из последнего акта пьесы «Ночной шопинг»…

— О! Сегодня у тебя солидно как, Вероника! — начиная пробивать покупку за покупкой и комментируя вслух каждую, говорила одобрительно полусонная кассирша. — Мука… руб… коп… дрожжи сухие две пачки… руб… коп…

— Так Пасха же, надо! Поздравляю вас, кстати, тоже. С наступающим! — уже совсем весело отвечала Вероника.

— Так… что будем делать? Тут пару копеек не хватает. Донесешь или что-нибудь вернем, может? — кассирша слегка растерялась, пересчитав выложенные в лоток купюры и мелочь.

— Ой, как это я?.. И все такое нужное… Нет, донести не смогу, уезжаю завтра… то есть, уже сегодня рано… В Жировичи.  Что ж вернуть?..

— Ну, думай, спешить некуда. Смотри, у тебя всего: две пачки дрожжей, два пакета муки, две пачки сливочного масла, изюм и орехи. Без чего обойтись сможешь, думай, — участливо и сама кассирша рассматривала продукты в пластмассовой зеленой корзине.

— Это надо… это тоже… — Вероника перебирала покупки и рассуждала. — Орешки к куличу тоже хочу… Гостей много будет, дети… Ой, а я… сейчас…

И она схватила пачку сливочного масла и побежала в молочный отдел.

— А так хватит? — спросила она в надежде на разницу в цене. На конвейер вместо масла легла пачка маргарина «Особый».

— Угу, в самый раз. Копейка в копейку!

— Отлично. А я масло с маргарином смешаю — то же самое будет, — Вероника была счастлива тому, что не пришлось избавляться от чего-то существенного.

Она распрощалась со всеми, кто был у выхода, всех поздравила с наступающим Светлым Воскресеньем и, счастливая, отправилась домой по светлому уже городу, покачивая весело пакетом с продуктами.

 ***

— Слушайте! А что это было, не понял?! — подошел к кассе молодой новенький косультант из электротоваров. — Я наблюдал за ней, когда она в «ковры» с телегой приехала. Хотел подойти, когда разрыдалась, да понял, что дамочка не в себе. Телегу там оставила… Андрей, когда она ушла, спокойненько откатил покупки в ряды, а Семеновна разбирать стала, разносить по отделам… Че за хрень такая, а? А то я умом тронусь от таких непоняток, блин… Что у вас тут за театры такие?

— Не в себе. Правильно понял все. Что тут такого? — явно защищая Веронику, совсем нехотя, пояснила кассирша. — Блаженная она. Или как там… Юродивая, наверное. Не знаю как таких правильно назвать. Ну, как будто не в уме, хотя… если сравнить с некоторыми, так в самом что ни на есть уме.

— Больная, что ли? — не отставал новенький, выпучив глаза еще больше. — Так она так часто? Всех по именам знает, гляжу. И ее все. Странно…

— Ладно, иди работай, отстань, — кассирша занялась сортировкой денег в лотке и отмахнулась от любопытного продавца, который пока «не в теме».

***

Отец Иван всю жизнь отработал «неправильным» священником.  Ни сам ни копейки не нажил, ни приход свой не смог довести до надлежащего вида, до богато украшенного храма. Другие попы детям своим завещания пиcали, едва те успевали рождаться: дома и квартиры, машины и прочую дребедень на всю семью записывали по мере того, как эти «ценности» наживались. А он из своего дома все в церковь тащил, если требовалось. Единственное, на что хватало пожертвований, так это на свечи. Когда храм ограбили ночью какие-то подлецы, даже в милицию не заявлял. Вздохнул только, что, мол, за души воров, теперь молиться да молиться надо — наказание-то будет суровым, куда ж еще усугублять тюрьмой, и так хватит не на одно поколение отмаливать грех такой людям.

Веронику, которую в доме звали просто то Верой, то Никой, отправил в Жировичский монастырь — просить за заблудших. И чудо какое случилось — нарадоваться не мог, когда пришел утром как-то храм открывать, а на пороге почти все украденное лежит в пакетах. Книги дорогие церковные все целехоньки, главное.

— И вот не веруют же… А Бог все видит, а то — милиция… милиция… глупое дело, бесполезное, эта ваша милиция.

Все неправильно сложилось в семье, да отец Иван рассуждал, как обычно, — будет то, что должно быть. Сын старший Николай уехал на другой конец России, там как-то пошел не по правильному пути, а к тому времени, как отец заболел и лишился ноги (по самое стыдное место отрезали, не спасли), как службу пришлось закончить, Николаша уж окончательно спился, перестал письма присылать, забыл о родне вовсе.

Матушка постоянно была в паломничествах: людей возила, сама за умом и новостями ездила во все храмы, куда душа просилась, куда мечтал когда-нибудь съездить и сам Иван.

Одна помощь всегда была рядом — Вера, Ника. И с той случилось что-то неладное. Или ладное? Собиралась в монастырь даже уйти, уже отец Иван и готовить ее стал — шаг-то не из легких, безвозвратный. А тут случилась эта беда с ним, болезнь.  И как ни противился Иван Захарыч, ослушалась, наперекор запрету пошла к прошением к самому протоиерею. Как рассудила сама, что надо бы помочь отцу-священнику с лекарствами, чтобы ногу спасти, не ампутировать, так и отправилась с подготовленной речью. Не смог остановить Иван Захарович дочку, как ни старался объяснить, что некрасиво просить за не нищего, да еще и за священника.

И с того самого дня, хоть и помощь пришла в виде денежного небольшого пособия, но и беда в дом заглянуть не забыла. Вернулась Вероника какая-то не та, не такая, какой уходила. Печальная, плакала молча с неделю, прятала от отца опухшие, красные глаза, да потом и рассказала, не в силах, видно, сдержать свои чувства.

— Батюшка, там все не так… не по-божески, батюшка… Долго ждала, долго на крыльце маялась, не принимали — только по записи. Потом приехал отец Олег, секретарем служит он, ему прошения все подают. Просто секретарь, батюшка, понимаешь?! А машина у него… я только в рекламе такие видела, в городе нету таких. Дорогу-у-ущая, иностранная. А кабинет у него, батюшка, весь из красного дерева, паркетный пол, ковры невиданной красоты, туфли лаковые, много серебра в шкафах, даже золота, наверное. Телефон у него, батюшка, тако-о-о-й… Компьютер стоит, ноутбук, разные какие-то еще аппараты, крест размером с… — она оглядела всю обстановку в скудно обставленном мебелью доме. — Размером с … очень большой крест. Там, батюшка, все не так, все не так… Мы, батюшка, не нужны им… Я ему про беду нашу, да про лекарства… нет, говорю,  у нас  сбережений… А он опять старое вспомнил: «Говорили отцу Ивану, чтоб книжками торговал да иконами, крестами с цепочками, а он документы так и не оформил, ослушался, а сколько храм дохода принес бы и Церкви, и ему теперь на пилюли». Он так говорил со мной, батюшка…

И с этого дня стала странно себя вести Вероника: то во время службы запоет как-то весело, то вообще расхохочется, над батюшкой новым посмеивается, подтрунивает. Тот уж вывести из церкви несколько раз, видно было, хотел, да сидящего в инвалидной коляске отца Ивана смущался. Веронике поручил нести послушание — отправил ее под красивую вывеску нового гипермаркета. А оно, вон как, боком и вылезло. Внутрь-то Вероника и шагу не ступала за ненадобностью, а у входа стояла с урной церковною да одежду ношенную от людей как пожертвование для бедных собирала. Носила потом домой в два-три приема мешки с барахлом, перестирывала, гладила, развешивала по всему двору, сушила. Потом раздавала всем, кому не попадя: и нищие шли, и совсем на них не похожие. Как в лавку секонд-хенда. Кто кофту какую урвет, кто кроссовки «для себя и своего цыганенка». А эта дурочка радуется и назавтра опять тянет тряпье, опять стирает, да сушит.

А потом и сама стала «обновками» баловаться: то джинсы красные в куче найдет да нацепит, то кофточку, из которой грудь выпадает, то накрасится страшнее страшного да отправляется по городу гулять, народ забавлять. В храме люди чертыхаться стали — девка ересь какую-то несет, во время службы громко разговаривает, осанка у нее непокорная, ровная вдруг появилась, нос задирать стала.

По телевизору всякую дребедень смотрит, смеется громко, все песенки и стишки из рекламы лучше молитв выучила, поет…

А как слово полюбила модное «шопинг», так с головой в него и ушла.

— Ты что, дочка, любишь больше всего на свете? — спрашивает отец Иван иногда, настраиваясь на серьезный разговор и надеясь вернуть разум дочери. А та смеется, дурачится и отвечает на чужом языке: «I lovе shopping!». А потом переводит отцу «темному», «неправильному» своему священнику: «Шопинг и… поплакать». И плачет, плачет…