Николай Васильевич возвращался с концерта домой уже поздно вечером. Концерт был хорош — исполняли песни семидесятых. Сейчас это называется «ретро». Еще он был хорош тем, что бесплатный,— конечно, только для небольшого количества пенсионеров, по очереди получающих такую льготу в центрах социального обслуживания по месту жительства.
«Хоть что-то,— подумал Николай Васильевич,— и то».
Но настроение быстро вернулось к привычному для него состоянию, на круги своя, когда он достал из почтового ящика два извещения на оплату коммунальных услуг и электроэнергии.
«Снова выросли тарифы. Эх, мать честная!— в сердцах проговорил он.— Да и вот, еще одна графа появилась,— «Капитальный ремонт дома». Где денег-то столько взять?»
Пенсия у Николая Васильевича была небольшая — всего восемь тысяч с небольшим. В конце непутевых восьмидесятых связался он с так называемыми кооператорами. Шесть лет на них «отпахал» за токарным станком, правда, не по металлу, а из дерева вытачивал всякие «штучки-дрючки». Когда устраивался и увольнялся, записи в трудовой книжке делали, вроде бы как правильные. Да, поди ж ты, не обратил Николай Васильевич внимания на то, что номер приказа не был вписан ни при устройстве, ни при увольнении. Не учили в советские годы — уж кому-кому?— не доверять кадровикам… А когда стал пенсию оформлять, ему и поставили на вид, мол непорядок. Кинулся он искать тех «кооператоров», да следов их так и не нашел. Как не было шести лет стажа…
Воспоминания смешались у Николая Васильевича с мыслями о тарифах. Обрывки концертных мелодий, слова до боли знакомых песен пытались всплывать в душе, однако тут же гасились теперешними и былыми неприятностями, пока и вовсе не исчезли. С таким настроением он и поднялся пешочком к себе на пятый этаж «хрущевки» по редко убираемой теперь лестнице, да и в потьмах — как быстро лампочки вворачивались, так и выворачивались.
Войдя в квартиру, он, не раздеваясь, поставил разогревать свой скромный ужин, который, как и обед, готовил дня на три-четыре — хозяйка-то его Полина Петровна уже годков пять как померла. А пока еда будет разогреваться, включил в комнате свой старенький «Рекорд».
По одному из центральных каналов шла передача «Разговор напрямую». Николай Васильевич сверился с программой — она шла уже с полчаса. Люди в студии не говорили, а, как водится на таких передачах, все разом старались перекричать друг друга. Ор стоял страшный, тем не менее, через пару минут он понял все же его предмет. Дед — известный актер — лишил свою внучку от самой первой жены (а их, как оказалось, у него было пять) наследства.
Раздражение охватило Николая Васильевича. Волна его поднялась, захлестнула грудь, закрутилась в водовороте, и там смешались тарифы и капитальный ремонт, «кооператоры» и минипенсия, когда-то любимый задушевными передачами, а ныне просто какой-то «раздрай-ящик», телевизор, уже подзабытые, но сейчас вновь ожившие вчерашние и позавчерашние негативы.
Он быстро поднялся, подскочил к телевизору и с чувством мстительного удовлетворения, как-то даже от плеча, ударил пальцем по кнопке питания.
Зазвонил телефон. Николай Васильевич взял трубку. Звонила Мария Степановна — женщина из их центра, с которой он был в близких отношениях и даже подумывал о серьезном.
— Николай, ты смотришь «Пусть думают!»?
— Нет.
— А что смотришь?
— Да ничего.
— Ну и скучный же ты человек — с тобой не о чем поговорить!
— А о любви?
— О любви-и-и? С тобой-то? Ну, не смеши!
— Мы ж с тобой близки, Маша! Да ты меня хоть любишь?
— Да за что тебя любить? Ну, правда, руки у тебя золотые, слов нет, теми концами, что нужно, пришиты. А так… Ты вот на концерт пошел…
— Так ты же не захотела. Я приглашал…
— Правильно, не захотела, так как в гости пригласили! А там — Заполь-ский. Вот кто танцует — всем танцорам танцор! И завтра мы с ним едем за грибами!
— Ну что-ж, поздравляю…
— Правильно делаешь, что поздравляешь. Теперь я с ни;м дружить буду!
«Бог мой, детский сад — на седьмом десятке, а все туда же!— в сердцах подумал он и бросил трубку.— И не мудрено — насмотрятся «Изба-2» на старости лет, и мозги набекрень!..»
Организм — Николай Васильевич не ел с утра — все же требовал своего, и он направился на кухню. Обычно на столе в подставке находилась в развернутом виде читаемая на данный момент книга, но Николай Васильевич даже не взглянул на нее. Сняв сковороду с малого огня, он располовинил ее содержимое — «от нервов» аппетит заметно поубавился — и стал есть, нагнувшись над тарелкой, почти не чувствуя вкуса пищи, так как мысли его по раскрученной спирали улетели в прошлое, наворачивая на витки все прошлые ошибки, обиды, несправедливости и удары судьбы.
Закончив есть, Николай Васильевич сгрудил грязную посуду — мыть ее тоже нужно было настроение — в раковину, перешел в комнату и лег на диван. Мысленная спираль, видимо, полностью раскрутилась, и он лежал, тупо глядя в потолок.
Вдруг взгляд его упал на небольшую икону, стоявшую на книжной полке. Это был лик Спасителя. Икону подарил ему Виктор, давний друг, воцерковленный верующий, на день рождения, около месяца тому назад. Икона воспринималась Николаем Васильевичем как красивая обложка стоящей на полке книги, не более того. Но сейчас Николай Васильевич, остановив свой взгляд на глазах Спасителя, почему-то не мог оторваться от них. Что-то притягивало его,— что? — он не мог, да и не пытался понять. Мыслей, а тем более молитв,— которых он и не знал,— не было. Вдруг в груди у Николая Васильевича что-то пружинисто и гулко стукнуло, словно развернувшаяся ранее спираль снова свернулась, и в сознании его возникли слова — простые, немудреные, которых он ранее не знал, но — он явственно почувствовал это — были ему родными и близкими, издавна знакомыми — само;й глубинной сутью его существа, памятью дедов и прадедов, неосознанно живущей в нем: «Господи, помилуй меня! Господи, Господи, помилуй меня!» Николай Васильевич несколько раз повторил их, и почувствовал, как слова эти через лик Христа, будто через линзу, распространились далеко-далеко, коснулись многих людей, с кем он, так или иначе, взаимодействовал в жизни, и окутали их теплом и светом. И вместе с этим чувством в душе у Николая Васильевича родилась радость. Она ширилась и ширилась, и наконец накрыла его с головой, словно теплые воды южного моря, словно нежная во;лжская волна. И куда-то отступило все то, что еще недавно раздражало и злило его, будто всего этого и не было вовсе. Так на рассвете лучи солнца рассеивают сгустившиеся накануне темные тени.
Николай Васильевич уснул спокойным, почти детским сном, каким не засыпал уже давно, почитай с тех пор, как его баюкала на руках мать, напевая тут же сочиняемые ею колыбельные песни. Только теперь не тело его, а душа покоилась в объятиях Незримой Матери. И удивительно,— он, неверующий, можно сказать атеист,— хорошо знал, Кто это.
Помочь сайту
Поздравления
