Перед отъездом опять был скандал. И опять из-за
денег.
Накануне вечером
Гоша решил быть спокойным, не поддаваться ни какие провокационные вопросы и
реплики. Они впервые вместе решили съездить на кладбище в тринадцатую годовщину
со дня смерти бабушки. Но нет! Всё-таки
сорвался, не промолчал – и вот сам себе не рад. Едут – и злятся всю дорогу.
Гоша пытается
думать о другом, отвлечься. Лучше всего думать о дороге, сидя за рулём. Мимо по
Ленинградскому шоссе проплывает памятник – противотанковые ежи, которые
ассоциируются у него с немецким журналистом Вернером . Он ехал с ним когда-то
по этой дороге в Шереметьево, провожая его домой в ГДР. На самолёт, который
должен был лететь через час. И не было никаких пробок на дороге и никакого
страха от возможности опоздать на рейс. Был конец шестидесятых годов, и никто
ещё не выезжал в аэропорт за несколько часов до отлёта. Позже в своей статье Вернер написал: «Поводом для рассказа моего
сопровождающего служит памятник слева от
шоссе. Противотанковые заграждения, отлитые из бетона. Воспоминание,
напоминание и предупреждение».
Мысль Гоши
постепенно переключилась на то, что надо бы не забыть купить цветы на кладбище.
Но он знал, что об этом беспокоиться не стоит. Таня никогда не забудет купить
цветы. А вот по возвращении с кладбища не мешало бы помянуть бабушку вином.
Здесь надо брать бразды правления в свои руки. Итак, они тарахтели в
мотоколяске по направлению к Химкинскому
кладбищу на Планерной. А тогда чёрная
«Волга» Правления Союза журналистов СССР неслась по той же
дороге, и Гоша старался рассказать Вернеру как можно больше интересного из
того, что он знал. Вернер внимательно слушал и иногда задавал вопросы. Тогда
Гоше казалось, что это праздный интерес, но позже в следующий приезд Вернера он
с удивлением узнал, что Вернер
использовал многое из рассказов Гоши в своей статье, в которой сам Гоша
был главным действующим лицом. Это было очень неожиданно для молодого
переводчика-сопровождающего. Тогда прошло всего полгода с тех пор, как умерла бабушка. Гоша был рад заняться такой работой, которая
требовала общения с людьми и отвлечения
мыслей от смерти близкого человека.
В тёмный период
жизни, через несколько лет, у Гоши наступил разрыв с Таней. Чтобы заглушить боль, Гоша часто пил в
компании друзей, и однажды в разгар
кутежа раздался телефонный звонок . Гоша
долго не мог понять, кто с ним разговаривает по-немецки. Потом понял. Вернер был
проездом в Москве и хотел передать Гоше какой-то подарок. Но Гоша был настолько
ослаблен, что решительно не мог с ним встретиться, о чём в дальнейшем жалел.
Несколькими днями
позже, после телефонного звонка, Вернер
всё-таки зашёл к Гоше. Дома была мама, а Гоша сидел смурной с похмелья. Вернер подарил ему газету со
своим репортажем и статьёй о трёх днях, проведённых с ним в Москве. Он принёс с собой бутылку коньяка,
и Гоша, выпив с ним, окончательно окосел на старые дрожжи. Уходя,
Вернер с жалостью посмотрел на маму и сказал: «Arme Mutter!» («Бедная мама!»). Гоша понял его и запомнил эти слова на всю
жизнь.
После работы с
Вернером Гошу вызывал начальник в Союзе журналистов и сделал ему выговор.
Видимо, о пьянке Гоши во время работы с иностранцами просочилась информация, и
больше Гошу не приглашали на эту работы.
Вспомнил Гоша и эпизод, который произошёл в гостинице. Пришёл как-то с утра
сотрудник Правления Союза журналистов якобы для того, чтобы познакомиться с
Вернером. Пока ожидали Вернера в холле, он демонстративно вытащил из кармана
бутылку водки и предложил Гоше выпить, налив стакан, стоявший с графином на
столике. Тогда у Гоши хватило ума отказаться, но это его не спасло. В правление Союза журналистов его работать не
приглашали. Правда была ещё поездка в Ленинград и Таллин с группой немецких
журналистов из Лейпцига и Дрездена . Но эта поездка была от комсомольской организации «Спутник», там были другие люди,
и прошла она без эксцессов, так как Гоша был научен горьким опытом и думал о
том, как себя вести.
Вернер приезжал
по заданию редакции собирать материалы о жизни этнических немцев на Алтае. Много позже Гоша встречал таких
немцев в Крыму. Они почти все переехали в Германию и приезжали в Крым отдыхать.
А тогда они говорили Вернеру, что живут в СССР прекрасно и никуда не собираются
уезжать. В таком духе и был написан его репортаж.
В Москве Вернера
поселили в гостинице «Минск» на Кутузовском проспекте. В ресторане этой
гостиницы Гоша с ним завтракал и обедал за счёт Союза журналистов. Знакомый
Гоши, который пристроил его на эту работу, объяснил ему, как в ресторане можно
брать вино, а списывать на фрукты по договорённости с официантом, чем Гоша с
удовольствием и пользовался. Их соседями по столу оказалась супружеская пара из
Италии, благообразные старички. Тогда Гоша впервые увидел, как иностранцы
питаются в ресторане. Они брали чуть-чуть творожка и некрепкий чай. Больше
ничего. Гошу это удивило. Он не понимал,
почему они так скромно едят при изобилии всего в меню ресторана. В магазинах
Москвы в то время, как и в общепите, было довольно скудно.
Гуляя с Вернером
по Москве, Гоша объяснял ему историю некоторых домов и памятников. Там, где
знаний не хватало, он подключал фантазию. Так произошёл конфуз с
памятником первопечатнику Ивану
Фёдорову, недалеко от гошиного дома, на возвышенной площадке при самом выходе
проспекта Маркса к площади Дзержинского. Рядом в то время раполагался книжный магазин «Букинист». Гоша увидел на памятнике дату, которая
указывала на изобретение печатного станка немцем Гутенбергом, и переводя
её, приписал дату изобретения Ивану Фёдорову. Но Вернер не поверил, и стало
очень неловко. Зайдя к Гоше домой, он
подарил ем у символический подарок с намёком – колоду карт, которую
заранее купил у себя в гостинице в магазине «Берёзка». Гоша понял намёк,
смутился и впредь был осторожнее в своих комментариях.
… Сейчас рядом в
мотоколяске сидела Таня. У ворот кладбища она купила букетик синих цветов. Их пропустили за ограду, надо было
проехать до конца по центральной аллее, там в глубине участка справа находилась
семейная могилка, где была похоронена бабушка Гоши. По мере приближения к этому
месту на душе у Гоши теплело, ожесточение исчезло и с лица Тани. Они оставили
машину у обочины аллеи и пошли пешком по сырой заросшей травой земле. Вот,
наконец, и знакомая мраморная плита с фотографиями двух близких Гоше
людей. Краска на ограде держится, а вот на скамеечке совсем облупилась. Гоша
смахнул куски засохшей краски рукой, и они сели на скамейку. Помолчали. Гоша вспомнил наивное простенькое платьице на
фотографии бабушки. Последнее, сшитое её руками. Таня положила букетик перед плитой, и мокрые
синие цветы блеснули в лучах неяркого осеннего солнца. Тень от берёзки,
посаженной в ногах, заколебалась от ветерка на фотографии, и от этого казалось,
что бабушка улыбается.
Гоша достал из
портфеля, который взял с собой, жестяную коробочку из-под растворимого кофе, и
перочинный нож. Он закопал коробочку у бетонного бордюра цветочницы. Таня
знала, что в коробочке Гоша привёз стихотворение – отрывок одной из своих поэм:
У низенькой чёрной
оградки
На кладбище я постою
И вспомню морщинки, и
складки
И тихую песню твою.
Что долго здесь
нЕ был, я знаю,
Причина – не дальность пути.
Ты сердишься? – Полно, родная!
Душа изболелась. Прости!
Прости же меня,
ради Бога,
И душу мою успокой,
Полей мои раны немного
Ты мёртвой водой и живой!
Не дай мне упасть
ещё ниже!
И так уж я низко стою.
Но дай мне окрепнуть,
и выжить,
И вынести долю свою!..
Вот с этой
молитвой и стоном
Я шёл к тебе, милая мать.
Пусть ветер на хОлме зелёном
Травой не устанет играть!
Обращаясь к
матери, Гоша имел в виду бабушку или вообще образ матери. На тот момент он не
мог знать, что через десять с небольшим лет прах его мамы окажется
здесь, над гробом её мамы и его бабушки…
Назад ехали тоже
молча, но уже не злясь друг на друга. Каждый размышлял о своём. Гоша вспоминал ночь, когда умерла
бабушка. Её ещё не успели обрядить и
уложить на стол. А он в три часа ночи
поехал на Главпочтамт подавать телеграммы бабушкиным родственникам в других городах. Было ещё совсем темно.
Мысли у Гоши не имели отношения к смерти бабушки. Вот он увидел, что какой-то
чудак, наверное, пьяный, поставил свою машину поперёк улицы. Объезжая его, Гоша
въехал на газон тротуара. Нарушил правила.
На этом участке бульварного кольца не было поста ГАИ. Гоша думал про
мотоколяску: «Хорошо, что она бегает. Правда, забот с ней, как с ребёнком.
Подтягивай, подвинчивай, подкручивай!
Без гаража плохо. В центре Москвы не разложишься с инструментами.
Хорошо, друзья выручают. Вот у Юрки есть гараж. Ремонтируюсь у него. На станции
техобслуживания тоже ремонтируют, но избаловались: дерут нещадно…» Мысли эти составляют внешний фон, а в
глубине сознания залегает то, от чего по щекам текут слёзы…
Она лежит на диване в большой комнате. Лежит
уже не она, а то, что ещё час назад было ею.
Рядом с останками сидят мама, тётя Катя и брат Миша.
Гоша вспомнил,
что последние месяцы жизни бабушки он был постоянно с ней. Насильно заставлял её есть. Сейчас думал:
зачем? Всё, что она через силу съедала, тут же выбрасывала назад. У неё был рак
желудка. Поначалу она сама доходила до туалета, потом слегла. Мама продолжала
работать, а брат учился в интитуте. Гоша тоже учился, но недалеко от дома, на
Манежной площади в здании старого университета. Он оставлял бабушку одну или на
соседку на время семинаров и лекций. Не задерживаясь ни секунды, мчался домой и
ухаживал за бабушкой. За две недели до
смерти от слабости и страданий она лишилась рассудка, а за три дня впала в кому
и только дышала со страшным хрипом. Гоша смачивал ей губы и язык из чайной
ложечки и сидел рядом, с трудом понимая то, что требовалось изучить в книгах к
следующим занятиям. Накануне утром началась агония. Какая-то сила заставляла её
наполнять лёгкие воздухом и выталкивать его. Но преграда становилась всё непреодолимей и жёстче. Что-то булькало и
свистело в груди и гортани. В три часа ночи она испустила последний вздох, и жизнь отошла.
В комнатах
задёрнули шторы, завесили зеркала и
портреты. Женщины плакали, хотя все ждали смерти бабушки как избавления. Но они
были дочери покойной и вспомнили всю свою жизнь с ней. Братья (Гоша и Михаил)
не стали их утешать, а Гоша уехал на Главпочтамт.
Там он оставил
машину и вошёл в гулкий пустой зал. До
пяти утра он писал адреса на телеграммах в Подольск, Рязанскую область и на остров
Сахалин. Это была его последняя услуга для любимой бабушки. Кровная связь с большинством адресатов – её
родных – обрывалась с её смертью. Текст всех телеграмм был одним и тем же:
Помочь сайту
Поздравления
