Находка в Антвелле

(сказка)    

    Переносная керосиновая лампа потрескивала, мигая, но я приспособился читать принесённые мне газеты, и при таком свете. Из-за непогоды не стало электричества, и хозяин охотничьего дома принёс свечи и лампы. Я от нечего делать рассматривал стены и потолок, на которых располагались всевозможные трофеи и муляжи, выглядевшие жутковато при неверном освещении. Подымаясь на второй этаж, я заметил, как под одной из ступеней, что-то блеснуло. Нагнувшись полюбопытствовать, чтобы это могло быть, обнаружил, что под ней тайник, в котором покоилась старая коробка, разобрать из под чего было не возможно. Сердце забилось учащённо, азарт человека нашедшего клад охватил меня. Правда коробка была легка, не похоже, что в ней хранились драгоценности. Скорее документы, или дети спрятали свой "клад".
    Шёл дождь, я поднялся к себе, и раздираемый любопытством поспешил раскрыть таинственную коробку. В душе, мне представлялась карта с планом, на котором был указан путь к сокровищам, либо какой-то ценный документ, который стоит бешеных денег. Думал ли я, что они не принадлежат мне? Каюсь, мне стыдно признаться, но в тот момент, я меньше всего хотел быть застигнутым хозяином. Но ничего ценного в коробке не оказалось, за исключением нескольких устаревших монет, ценность которых была сомнительна, и вороха листов бумаги, содержимое которых я расскажу вам, если будет угодно слушать меня, это разнообразит дождливый вечер...
     Скорченные листья принимали желанную прежде влагу, со стоном. Дождь, которого не было около двух месяцев, обрушился внезапно, когда фермеры уже устали оплакивать погибшие всходы пшеницы и кукурузы. Третьи сутки шёл, не переставая ливень. Вода текла потоками по огородам... смывая с них остатки скудного урожая и то, что удалось спасти от засухи. Вода, затекая просто в дома, проделывая дыры в стенах, затапливала погреба и колодцы.
Местный священник, не без основания, опасаясь расправы поселенцев, бежал ночью накануне. Он принимал щедрые подношения, взамен на обещание вымолить у Бога, хоть немного дождя, но его всё не было, и подношения стали скудней и скудней, а взоры фермеров всё злобней. Неделя за неделей, ничего кроме суховея и смерчей, небольших, но во множестве пыливших по опустевшим полям, словно и у них не было сил. Дошло до того, что кто-то обвинил его в шарлатанстве. Слыханное ли это дело?! И с такими нападками приходилось мириться. Но было не до обид, приходилось спасать свою жизнь.
       Глупая Элли, раскрасневшись от прополки красильного цветка, который местные называли этрид, а она -  Синеокой Эти, не уставала любоваться красоте лепестков и листьев растения. Оно росло глубоко в лесу, возле болот, и мало кто решался поселиться здесь, не взирая на немалую стоимость провяленных ростков и корневищ, что шли в кожевенное и ткацкое производство, как дубильные, а главное красящие вещества. Место считалось гиблым, дикие животные и комары отпугивали желающих переселиться сюда, а ещё звуки с болота, издаваемые просочившимся газом, но в представлениях горожан являющимися чертовщиной.
     Старый Хари, совсем дряхлый старик, которого они здесь застали, и который научил отца их разводить и ухаживать за красильным цветком, перед смертью своей поведал секрет, каким образом получать не только синюю краску, но почти любую, какую понадобиться. Секрет был прост, но знал его только он - Хари.
       Я оторвался от чтения, на улице заметно похолодало, в окно пахнуло сыростью и запахом леса, в котором тонко прослеживался аромат этрида. Прикрыв окно, оставив щель настолько, чтоб просачивался запах леса, я продолжил читать, бережно перекладывая стопку хрупких страничек, прежде бывших книгой или толстой тетрадью, но со временем утратившие переплёт.
     Завистники не очень любили семью Бэртонов, они одни не зависели от погоды, засуха ли, заливные дожди, ветры, сдувающие не только семена но и саму почву, их это мало касалось. В лесу, в том огромном и диком лесу, в котором многие, дальше мили и не были, всегда было влажно и тепло летом, но и зима переносилась легче. Бэртоны не слыли богачами, но жили в достатке, а одно это само по себе вызывало враждебные слухи и зависть, среди страдающих от погодных капризов фермеров.  Поговаривали, что они знались с нечистой, но этому не верил даже легковерный приходской священник.
       Мать Элли, вечно сутулящаяся женщина, мало уделяла внимания детям, да и когда ей было? Пока справишься со всем по хозяйству, себе внимания не уделишь, а детям тем более. И девочка тянулась к отцу, в противоположность матери бывшему весельчаком, и любившему возиться с детьми, никогда не ссылаясь, ни на усталость, ни на занятость. Он учил её всему, объяснял какие ягоды и грибы съедобны, а какими лечиться можно и от чего. О каждой зверушке, звере, деревьях и кустах, траве и цветах, он рассказывал и рассказывал. Откуда он только знал всё это - спрашивала изумлённая девочка, но он только смеялся в ответ или отшучивался, ссылаясь на Хари, мол, всему тот его научил. Вечерами отец читал, читал он вслух и очень красиво, слушали все. Элли садилась подле, или ему на колени, и он часто прикасался к её волосам, или нарочно разглаживал их, говоря, что при этом уставшие за день пальцы его, отдыхали и становились сильными. Как любила она эти минуты, не получая ласки от матери, она ещё больше тянулась к отцовским, моля Бога, чтоб он продлевал хоть на чуточку этот миг счастья. Надо ли говорить, что живя в лесу, Элли просто не могла не знать всех потаённых его мест, логов, красивых полян и деревьев, о которых не знал даже отец, с любопытством рассматривавший принесённые ею листья и цветы. Брат Элли, Вилли-Эд, был слишком мал, чтобы понимать то, о чём читал отец, но всегда затихал, а то и засыпал под голос Эда.
     Да, я назвала Элли - глупой, и вот, что послужило причиной того, что вовсе не глупую девочку, так прозвали. Она попросила отца выделить ей клочок земли под цветы, простые цветы, которые для красоты, а не на продажу. Он, конечно же не отказал, ничуть не удивившись дочкиному увлечению. Так вот, однажды летом, когда Элли было двенадцать лет, она набрала огромную кошёлку красивых ирисов выращенных ею, для того, чтобы привезти их на праздник в Гаршольдте, в который они частенько наведывались, так как больше в их округе городов не было. Цветы предназначались церкви, но в этот раз из-за разболтавшейся оси колеса, им пришлось заехать к кузнецу, и в церковь они опоздали. Только самые досужие старики остались у калитки, а все остальные прихожане разошлись переодеться к гулянию, по случаю дня очередного святого, которых девочка сколь ни старалась запомнить не могла. Растерянный, преподобный не знал, что делать с цветами, и вежливо отказался от них. Мать сказала: Элли, продай их за самую мелкую монету, не выбрасывать же. Глядишь, наторгуешь себе на брошку. Элли взяла корзину и ушла, чему-то улыбаясь. Вскоре она возвратилась с пустой корзиной, но и без денег. На изумлённый вопрос матери, где же деньги, которые она выручила за цветы? Девочка, улыбнувшись ответила: матушка, я не продавала их, но просто раздала. Видели бы вы, как радовались люди моим цветам, какие счастливые были их лица, и какие добрые слова они говорили мне. Разговор происходил в местной лавке, И ушей было предостаточно, и языки были не прочь разнести сплетни. Не сдержавшая своего негодования Альма, громко обозвала Элли - глупой, повторив слово трижды. С тех пор прозвище и пристало к крошке Элли...
       Листы были старые, коробка в которой я их нашёл местами изрядно прохудилась, некоторые было трудно, а то и вовсе не разобрать из-за размытых чернил, или слипшихся, а после высыхания сросшихся страниц. Следующее, что я смог разобрать, это то, что что-то произошло с их семьёй. Больше не было упоминаний ни об брате, ни об отце. Лишь в такой форме, в которой говорят об умершем, либо погибшем человеке, людях. Что с ними стряслось было не понятно. Дальше почерк шёл более зрелый, видимо записи какое-то время не велись, либо какая-то часть была изъята писавшим.
    В этот год умерла мать. Странно, но она никогда не называла её мама, только матушка. Сухим словом, словно чужого человека, от чего так было? Кто знает. Может из-за затаённой обиды за прозвище, которое Альма ей дала. Кто знает...
       Дела на ферме Бэртонов пришли в упадок. Переселенцы отвели реку, идущую через болото к городу, что на несколько лет несколько поправило их дела, но после, река быстро заилилась став болотистыми зарослями, и вечным рассадником комаров и прочей прелести, но и к тому же источником зловонья, разносившегося по округе. Не понятно почему, но и в этом винили Бэртонов. Но и у оставшейся одной из всей семьи Элли, дела шли неважно. Из-за развивающейся химической промышленности, спрос на этридит резко упал, как и цена. Она, продав участок под охотничье хозяйство, и как поговаривают местные всезнайки - секрет получения различных оттенков и цветов, получаемых из эридита, выехала в Экли, купив дом у озера Анхель.
Я спустился вниз, как раз дали электричество, коробка с кипой бумаги выдавала меня с головой. Но хозяин лишь одним глазом глянул на меня и криво улыбаясь спросил: вы нашли "клад" мистер, он попытался произнести мою, трудно произносимую на местном наречие фамилию, но я подсказал ему выход, назвав своё имя, и он закончил, мистер Юлиус. Благодушно посмеиваясь над собой, и моим обескураженным видом, он рассказал, что почти все постояльцы находят его. Помявшись, Шэнк, так звали  его, признался, что свет вовсе никуда и не пропадал, но это его, Шэнка проделка, таким образом, он предоставляет постояльцам возможность найти "клад", и надеется, что не гневаюсь на него, за эту невинную шалость. Знает ли он людей, о которых идёт речь в записях? Нет, нет, нет. Он здесь человек новый, всего лишь тридцать лет живёт, что по местным меркам - как вчера переехал, а записям лет сто, не меньше, да и монетки того же периода. Он и сам было обрадовался, найдя её, но в ней кроме этого, ничего ценного не было: - бумаги и горстка монет. Да это всё, а если вам интересно, сверху были засушенные цветы и прядка волос, но они лежат отдельно, вон на той полке, рядом с камнями.
     Утром, прохаживаясь по маленьким улочкам городка, я расспрашивал торговцев и пожилых людей о Бэртонах, преподобном, и других упомянутых в рукописи, но ни их, ни о свойствах этридита, ни о Гаршольдте, никто не слышал, и многие со скрытой насмешкой об этом мне сообщали, с видом таким, как разговаривают с простаками.
     История, прочитанная мной, не давала мне покоя, разве можно такое придумать? Разве всё это вымысел, чей-то? Я, с разрешения хозяина приютившего меня, переписал всё, что смог разобрать, и отбыл, на следующий день, в Роундэйл, который находился неподалёку от озера Анхель.