Медленный Блюз!

Медленный  блюз
(В. Исаков)
     Раннее   утро     двенадцатого   числа  мая   встретило  меня   выходящим  в  холодную  ночь из  плацкартного  вагона  с лыжами в   правой  руке  и громадным рюкзаком за спиной.    От  мороза   ледяной   поручень  вагона слегка  ластился   к ладони.  Приехал   на зимнюю  рыбалку, но  до самой реки  идти и идти!  Да,  не ослышались именно  на  зимнюю рыбалку,  у нас  лёд с рек   уходит только  шестого  июня:  чай  Север, не  Москау.  Поезд   словно болотный    питон   ядовитой  зеленой окраской  резко  выделялся  на нетронутом   грязной   рукой  города  белоснежном  одеяле  матушки Зимы. Оно было набито  пушистым  сухим   снегом, а  от  настоящего пуха    отличался  лишь  искрами   разного цвета: светился,  будто сделан  был   из     множества  бриллиантов.  Вот   кто – то рассыпал   его по  всему  свету  людям   под ноги,  искрящиеся   всеми  цветами  радуги  под  тонким  синеватым    светом  матушки Луны.   Как  жаль Вас  городские   ребята!  А знаете  почему?!  Такого чуда  и северного  сияния  Вы   не видели  ни разу  за  свою  жизнь и не  увидите  долго,  не соберетесь к нам, духа  не  хватит: к нам же  на Север   ехать больше двух  тысяч  километров! 
 До места  высадки   ехал пять  часов  в  теплом  прокуренном  плацкартном   вагоне  на боковой  нижней  полке  почти  возле купе  проводников.   Девочки – проводницы бегали от печки  из  промерзшего  заиндевелого    ледяного    тамбура  обратно в вагон  погреться,  не переставая: на улице  было  всего ничего  тридцать  градусов мороза.  Никто  на курсах  проводников  вагонов  красавиц   не учил топить  железные  печки  ни  углем и  ни  дровами! Посмотрел  я  на   напрасный  труд,  не было  толку  от их усилий.    Сжалился   над   их   розовыми   ладошками (ну, совсем  же  девчонки)  пришлось снять  рыбацкую теплую  импортную куртку,  да и   помочь  договориться  с   печкой:  нагнать  температуру.   Вагон по - стариковски   благодарил  меня  за тепло  тягучими  тяжелыми  слезами.   Они   капали  в забытый  кем – то  граненый  стакан  из  крана  питьевого  бачка.  Как все  старики   плацкарт  любил  солнышко и тепло  (ему  навскидку  было  лет тридцать, что по меркам  железной дороги  уже  приравнивался  к  дряхлому   столетнему   человеку),  был  настоящим  советским   бойцом,  хотя   и кряхтел  боками, скрипел  осипшими от  мороза    проевшей   ржой  облицовкой   вагона.   Колесные пары мерно    отбивали  стук   его  зеленого   сердца  на стыках.  Он все  норовил  рассказать, каким   был  молодцом  и, как   будучи   совсем  юным гордо  носил  звание « общего вагона».  Это  всё,  что я    успел  услышать  от него.  
Старый  хотел  было продолжить беседу  и  уже  начал   рассказывать   смешные истории, что произошли   с  его  пассажирами.  Но   нудный скрипящий кашель   перегородок  прерывал  его на полуслове,  не  давая   поболтать    со мной:  его так внимательно  слушали  первый  раз.  
Вагон  остановился на  минутной стоянке,   выпустив  меня и  от грусти  прощания    тяжко  вздохнул  тормозными колодками.  Я  сам  с  трудом открыл  выходную  промерзшую  насквозь дверь вагона.   Вышел на снежный  бруствер  насыпи пути, оглянулся вслед   составу  и помахал   ладонью  новым  друзьям.  
Поезд   на  прощание  прогудел сиплым  тенором и  проводницы, что – то  прокричали  в  зимней  стуже, покачав   в  знак  благодарности   зеленым  фонарем  « по - зеленому!» над  головой. 
 Галдеж   вагонов,  удивленных  самой  остановкой  и  особенно  моим  выходом  на  пустынном  забытом  БОГОМ  полу станочке  на  тысячи  километров  тайги  побежал   гулять  эхом   в молчаливом  пространстве.     Второй  протяжный  надсаженный прощальный  гудок  состава  уже   далеко    вдали  затерялся  среди  бескрайнего  моего любимого леса.   Тишина   рассматривала  меня  недолго и через несколько   секунд  закружила  гомоном   болтовни.   Своей  звенящей  на округу   пустотой   делилась  радостью, прошептав  мне на  ухо массивной  зеленой лапой ели: «Ты  второй   человек,  приехавшей  ко мне   поболтать  за   последние  полгода!».    Вбил  носы   пим (как валенки, только  из меха)  в  кожаные  полуокружности крепления.  Лыжи  снизу ровно посередине  были обиты  камусом  (мех с  ноги оленя), чтобы  не было  отдачи   при  переходах  по  гладкому  снежному насту.  Встряхнул  тяжеленный  рюкзак,  а что делать закон     Севера: едешь  на три дня   припасы  берешь  на неделю. Рюкзак  ойкнул  от удушливой  завязки  на его  горле.  Замолчал   от  резкого  удара   об  мою спину, и тут же заснул:  заскоруз   от дыхания   батюшки  Мороза.    Погрузил  ладони  в  духоту   меховых  варежек и   сверху   на них   накинул петли  лыжных палок.  Поздоровался  еще раз с  таинственной  и ветреной  дамой  Тишиной  и,  поклонившись  хозяину  леса,  попросил  его  сопровождать меня  до избы.    Снег захрустел  под  лыжами, а  легкий  ветерок,   взяв  меня  под   руку  слева, что – то стал   нашептывать  о  своем  наболевшем.   Наст  держал меня   своим  ледяным почти метровым  панцирем, сковавшим матушку Землю.   Полированная  поверхность  наста, будто  гладь  утреннего  моря,   позволяла   скользить по нему чуть ли не  коньковым  ходом. 
  Снял  варежку,  залез  в   карман  куртки достал    конфеты -  тянучки  и положил  их  под  комель  большущей  разлапистой   старой вековой   ели  с  поклоном  лесу  и всему спящему  живому. 
 Двинулся  в  путь до  моей родной   серой  избы.   Через   час  скольжения  по насту, пришлось  переходить на  тропу: так  сокращал  путь  до избы часа  на  два.   Тропа,  занесенная  вчерашней  пургой,  спала  и не  отозвалась  на  мое   шумное  белое  облако дыхания   из – под   замерзших  усов всего двух слов: « Доброе  утро!».   Да, видимо досталось ей  от  пурги.   Два  дня назад   у нас   с  сорока  градусов   мороза  столбик  кухонного термометра   неожиданно  пополз вверх  за  один вечер  до отметки  в два градуса  тепла, а сейчас  опять прихватило. Север, что  скажешь!   От перепада   температур  пурга  сорвалась со своей  постели  и  нещадно  колотила  своей  снежной   метлой  бока  домов  и  покрытые  инеем  фонари  наотмашь. Разбудили, вот и злилась.   А  сейчас я  тропил  в глухозимье  тропу на избу,  проваливаясь  иногда  аж  по  пояс.  Обходя  громадные    сугробы,  случайно  порой цеплялся  за  занесенные  снегом  сухие  ветки.  Из – за   них  на всем  ходу   падал  в  снег  на  смех  рюкзаку, поднимался, отряхнувшись,  и  пожаловавшись  на  недоразумение   хозяину,  продолжал   путь.      Мои  старые   бамбуковые  палки  от такого  заданного темпа   гнулись, будто  пластмассовые.   Спина   под  рюкзаком  стала  мокрой.    Пришлось   снизить темп  ходьбы и снять куртку.  Мороз  всю  влагу   сразу  съест.  Для  него  тепло  это,  как  конфеты   тянучки  для  Лешего: лакомство. Рюкзак  согрелся   на мне  и ему   уже  не мешал  холод.   Его  сто сорок литровая  черная  душа  величаво  возлежала  на моих плечах:  гордился  своей  избранностью. 
Судя   по  всем  признакам,  (обломанная  сухая  ветка,  примятый  от падения   снег  на боку  тропы, затес  на  молоденькой  елочке  от лыжной  палки)  говорил, что    кто – то  уже  шел передо  мной  и,   причем,  совсем  недавно, часов  десять  двенадцать  назад.     Досталось мужику,  снег – то вчера  на плюсовой  температуре  подтаял  под лучами  солнышка,  стал   рыхлым.   А   товарищ    передо мной  шел, проваливаясь  по пояс  иногда   чуть ли не до  самого  мха  на  проталинах.  Он  даже  порой  полз  вон  до той  мелкой   березки,   чтобы   оперевшись  на   нее  вновь   встать на лыжи  (все читал  по   следам).   То – то мне  Тишина  прошептала  странные  слова, которые  я не понял  при выходе с  поезда.  Тут  ворон  с  высокой   ели  своим   курлыканьем  предупредил меня   об   опасности.   Остановился.   Из кармана  куртки достал припасенный  для  него кусок  бородинского  хлеба и кусочек  белоснежного сала:  обожает  сало, как  и я. 
Солнышко   устав   от    полугодового   сна  просыпалось  и  своей   ладошкой  вытирало  с леса   утренний  сумрак.  Правда, свет  его  в  эту  пору  в  заполярье  недолговечен.    Оно уснет уже  через  полчаса вон  там  за   белоснежной  сопочкой в  километрах  семидесяти от  меня.  И опять темнота  придет  в гости.  Шел  и здоровался  со спящими  березками,  они спросонья  в ответ  качали  промерзшими  ветвями.  Ответил  ворону  двумя  приветственными   криками  «кур - лы  - кур-лы»  положил   гостинец  на  искрящийся   снег   рядом  с  тропой.   
Неожиданно   синицы  стайкой  выпорхнули  из  серо   коричневой  массы  кустов и запричитали  своим  фьють -  фьють! Сорока  дала  знать    треском   крика  об опасности  на  всю   ещё  спящую  округу.  До избы  осталось все  ничего,   полчаса   ходьбы.  Прибавил шаг. Шел и  цвет  красной  куртки  уже   сливался   с  цветом   лица: будто   вышел  только  из парилки!  На улице  холод  и морозяка  несусветная, распоясался  дедушка  Мороз  не на  шутку,  а  я снял  шапку и сунул  ее в карман.    Меня  сейчас  больше беспокоили  испуганные   крики птиц.  Что   там  случилось!?  Просто  так   меня  бы  не   вели  птицы  без надобности. Может опять  браконьеры балуют?! Не  прошел и метров  ста, как   увидел странный   вертикальный  сугроб  прямо  поперек  тропы.  Что  за напасть  такая, откуда  тут    сугроб?  Скинул  рюкзак,  он провалился   по самые  карманы, обиделся, застыл, как  вкопанный.  Подошел  к  сугробу и  попробовал  смести   сверху  тыльной  стороной  варежки  слегка  сухой  снег.  От  неожиданности  вздрогнул.   Под варежкой   увидел   лицо молодого  парня  лет двадцати   пяти  от силы,  видимо   притомился  и   решил,  присесть на минутку   чуть отдохнуть.  Это ошибка  всех  новичков  в  зимнем  лесу:  они не замечают,  как  засыпают.   Лицо  малыша  до половины  было  закутано   красного  цвета  вязанным  из   крестьянской  шерсти   шарфом, на  руках    тонкие  трикотажные    черные  перчатки. Эх, разиня,   Север  же!  Длинные  ресницы,  как   у девчонки   слиплись  от  мороза. Твою ты  коромысло  мать!     Вот угораздило    пацану в длинных  берцах - ботиночках   да  в  тонких перчатках и  непонятной   чуть ли не прозрачной  куртке  сунуться   к нам  в  наши - то холода! 
   Когда  надо срочно спешить,  всё   начинаю делать    чуть  медленней.  Отстегнул   импортные   пластиковые  лыжи  с ног замерзшего и, как  мешок с  картошкой  взвалил  его к себе  на плечо, рюкзак  подождет,  потом вернусь за ним.  Пошел,  ускоряя  шаг, с  такой  ношей  проваливаясь  в снег  по колено  к   заросшей в  сугробах  избе. 
Вон  она   стоит и подает  мне  отсветом  угасающего солнышка   окошка   призывные   сигналы,  как  маячок  в море.    Там  рядом  с ней  построили с друзьями  сарай под дрова и  для  всякой   рыбацкой   мелочи,  надо парня   туда волочь.  Как  -  то  летом  с  друзьями  выловили  странную  колоду  в реке:  ее прибило  к  берегу,  по размеру  целой  ванны.  Не    отдавать  же  назад  реке подарок, решили  занести в сарай, еле  затащили    вчетвером. Зачем  затащили?!  А  сами не знали!  Вот  она сейчас и пригодится.  Моя  бабушка   выхаживала  трехсуточных  замороженных  людей.  К ней их   несли каждую  зиму  по несколько  человек  за сезон.  На  удивление   местных врачей, сделавших заключение  о смерти, она  их  оживляла.    Всё  это видел сам,  помогая  бабушке,  и  молитвы  запомнил, что она  читала  над ними.  
   Неподъемным  мешком   осторожно   положил  парня  рядом  с    колодой.  Тяжелый  парень,  умаял  меня:  весит, наверное,  чуть ли не центнер.   Удивил,  вон  она  молодежь:  замерз   вместе с телефоном   в руке!  Какая  у нас  мобильная  связь,   ее только  надо ловить в горах и  то, если  повезет.   Выбил  его  ударом  из кисти, пальцы  не разгибались.  Раздел   малыша,  с трудом  располосовав   ножом  рубашку и брюки,  он  еще    только  под свою куртку лишь   тонкий   свитерок  поддел, Ё!  С  трудом перевалил  его в  колоду.  Голова    стукнулась мороженным  сухим  звуком  об ее  еловый  столетний  край.  Молясь,  как  делала бабушка,  заставил  память  выуживать  действия  по  выхаживанию парня.  Запыхался   бегать от ключа   к  сараю и  обратно заливать   малыша  водой.  А потом  тупой  стороной   массивного  ножа   счищал изморозь,  появляющуюся  на теле   замерзшего.  Все  делал  на автомате и молился   ВСЕВЫШНЕМУ    о помощи.   Потом   вычерпывал  темную   воду  и вновь  бежал  на незамерзающий  наш   ключ  и опять  заливал  его.   Через   пять часов   он  порозовел.   Руки  от напряжения  уже  не хотели  слушаться  меня. Вытащил   размягченное  тело из  колоды и потащил,  шатаясь от усталости   на избу.   Там  осторожно  положил  его  на  лежак.  Быстро  затопил печку и  через  пятнадцать  минут  жар  в избе  обнимал  все   пространство.  Зеркало  над  умывальником  запотело.  Стал  делать  непрямой  массаж сердца   парню и  через   свой   метровый  платок  искусственное  дыхание.   Он  не  оживал, Ё!  Мне  бы  сюда  бабушку,  она  его в миг  бы  поставила на ноги.   Руки  висели  петлями  от усталости,   самому  хотелось  прилечь и уснуть  на втором  лежаке.   От  злости, что не могу  оживить  парня,  отработанным годами    прямым  ударом на  автомате, словно в грушу ударил  проникающим   в область  грудины.  Парень  закашлялся  на всю избу и приоткрыл  глаза.   Я  стал  громче  молиться  почти  в крик и  закричал  на парня, чтобы   не уходил.  Он пробовал  поднять руку, пальцы  что  - то искали   на лежаке. Видимо  телефон!?  Кипящий  чайник  дал о себе  знать паром  из  горлышка, лед  растаял  в нем  на горячей  плите.   
 Орал  мальчику  в ухо,  чтобы  не засыпал,  побежал    за  чаем,  пробовал   поить  его  через  сжатые  зубы.  Не  поддавался, тогда   привычно  нажал  на  болевые  точки  челюсти,  разомкнул  их.  Запрокинув  ему голову, мелкими порциями  влил в него  тепло горячего  чая,   пол  кружки  расплескал  на шкуры.  Потом  сразу  же  за чаем  вылил  ему в   глотку почти  полбутылки   водки. Он хрипел  и пробовал   сопротивляться,   закашлялся.  Ура!  Щёки и губы  порозовели.  Потом  расслабился    от водки   и с  храпом  заснул, для меня это было  музыкой.    Натаскал  на него  все шкуры, что были  в избе,  в  печку  кинул  еще порцию дров  и,  облокотившись  об подоконник окошечка  плечом,   решил закурить.  Проснулся   неожиданно,  как  и уснул. Проснулся  от бормотания  парня, подошел,   лоб  у него пылал.  Взял  клюквы  и кинул в кипяток  чайника,  подсластил  сахаром  из   пластиковой  бутылки.  Опять   взяв  голову,  уже привычно   разжал  его челюсти и  залил  горячий  напиток:  он снимет  температуру.    Малыш  продолжал  бредить.  Прислушался  к  его  словам,  сначала   бессвязным, а потом  о ГОСПОДИ!  Он  признавался   своей любимой  женщине  в  любви.  Твою  ты  в  коромысло!  Смерть  его  почти забрала, а  он  любимой  бредит.  Я  сел  удрученно  на  маленький  стульчик   возле  печки, закурил и   дым   выпускал в  ее  красный  от пламени зев,  слушая   парня. От его  слов  на душе  стало зябко и одиноко, ГОСПОДИ, как  он любил  свою  девчонку!   Мне   стало  даже  прохладно  от  моего  одиночества,   подкинул  дров   в печку   и  поправил  куртку на плечах.     Через  бормотание  печки  до меня   доносились  его слова.  Рассказывал,  что  сейчас   он  танцевал   с любимой   под медленный  блюз и шептал ей  на  ушко  о   красоте  ее  серо зеленых глаз.  Он   смотрел ей   в глаза и держал   сокровищем   в руках  с   осторожностью  ювелира   её   талию.  А  она  смеялась  над ним  откровенно и  просила доказать    его любовь.  Доказал, Ё!  Само  утвердился  нашим  благословенным  Севером!  Вышел   с  тепла  избы   на мороз и  посмотрел в  антрацитовое  небо,  по нему  величаво  медленно  цветной   кисеей  извиваясь  шло   северное  сияние. Позвал  к  себе! Над избой   неслышно  оно зависло  в танце красивым  абажуром, освещая  мою  одинокую  фигуру  в  бескрайней  ледяной  вотчине  деда  Мороза.   Курил  одну  сигарету  за другой,  вспоминая   свою   любимую  женщину, с  которой   давным - давно  танцевал в  ночной  комнате  под  медленную  музыку   красивого  блюза и также   шептал   про её  глаза, в которых  плескалось  море  нежности.   Она  тоже  просила  только  материальных  доказательств    ее любви.   После  подарка   машины  и квартиры,  почему  то  стал  ненужным, ха- ха – ха!   Я  не в  накладе!   Она же  мне подарила  великое  чувство  со  скромным  названием  Любовь.    На  память  пришли  слова    из   песни  Джигурды  на стихи  Высоцкого. 
Люблю тебя сейчас.    Не тайно - напоказ. Не "после" и не "до" в лучах твоих сгораю. Навзрыд или смеясь, Но я люблю сейчас,
А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.

В прошедшем "я любил" Печальнее могил. Все нежное во мне бескрылит и стреножит. Хотя поэт поэтов говорил:
- Я вас любил, любовь ещё, быть может.
  
 P. /S.    Мальчика я  выходил! Отвез  его  к  отцу и маме  в  Питер.  Зовут  его  Василием.   Для   него стал   нареченным  отцом, так  просили  его родители!   Отец  все  просил   показать  мне  Питер. Ему было  невдомек, что  я  тут  учился и,  было  множество  возможностей  остаться   в  этом  красивом  городе.   Но Север зовет  к себе, тянет.  Его    не забудешь  никогда!    Мне  понравились   слова малыша, когда его    расспрашивали   за столом  о  нашем  Севере. Мама  вытирала   белоснежным платочком  слезы, всё  не могла  насмотреться  на него.
- На  Севере  мороз   своим  дыханием  выжигает  грязь  с  души и   заполняет  его чистым  хрустальным   воздухом!  И в  тиши природы  приходит  понимание  мира, ты  же  там  один  на один   в заснеженных  лесах  перед БОГОМ !  Спрятаться  не возможно… 
Подумав,   добавил
-  А    еще   на Севере  не любят много говорить, сотрясая  воздух  напрасно!   
В  Питере  через  своих  «пробил»   даму  Василия,   которой он  решил  доказать,  как   ее любит.  Дали адресок,  встретил её   под  аркой  дома   с  другим.  Хотел  ей  все  сказать,  что думал  о ней, пожалел   молодого  человека,  он  смотрел  на  неё, как  на   божество.  А  она  просто   Обыкновенная!    Задели  глаза, своей  пустотой  и  цвета  ряски, что   на  моей  трясине  существует  рядом  с избой…