Меч Орото

Старая легенда. Тогда море забегало волнами не на ровную линию пирса, а на кривую настоящей суши. Тогда то светило, что мы называем луной, звалось солнцем и сияло ослепительно — никто не смел глядеть в небесный глаз прямо, боясь выжечь зрачки и погрузиться во тьму. Жил в стране белых колосьев воин, мечтавший о совершенном оружии. Звали его Сусаноу. Он странствовал и искал себе противников, надеясь, что у достойного воина и меч будет достойным. Все клинки ломались в его руках, как травяные. Сусаноу оставлял следы на искрящемся снегу и на раскаленном песке, пока не осталось ни одного селения, где бы он не побывал. Прослышал он, что на границе земли и моря, в стороне, где каждый вечер солнце мужественно вспарывает себе живот, есть чудовищный змей Орото. Его сила высока, потому что змей проглотил меч, выкованный самой землей, а меч стал его смертоносным хвостом. Обрадовался Сусаноу будущей схватке и отправился на край сухой земли. 

Изящный черный меч из черного стеклопластика рассёк воздух, загустевший от напряжения аудитории. Тень пробежала от лица к лицу, молчание рухнуло в глотки комком масла, растаявшего через секунду осознания — мастерица меча могла и погибнуть, проделывая этот пируэт. Хотя на турнире танцев с мечами и не принято хлопать в ладоши, зал рукоплескал. Женщина с лунным лицом убрала меч в лакированные ножны с серебряным драконом, отложила его в сторону и поклонилась, не сделав ни одного лишнего движения. Она была уверена в победе. Меч полностью подчинялся ей и служил продолжением рук. 
Она никогда не оставалась на послепраздничный банкет, и любому, заговаривавшему с ней, отвечала короткими фразами, спеша скрыться за тонированными стеклами. Черные бока машины щедро отражали городские огни, потакая самолюбованию иллюминации — обманный маневр, чтобы спасти госпожу от света, столь нелюбимого ею. Она неохотно выползала из норы поместья лишь для того, чтобы показать — традиции мечников Йен крепки, фантазия мечниц Йен неистощима.
Ее ужин не отличался от обычного, и слуги, зная нрав хозяйки, даже не подумали подать другой прибор. Из черной миски, как из дыры, она методично вынимала комки риса, словно прием пищи тоже был делом техники. Вдруг палочки выпали из ее дернувшихся пальцев, звук удара словно разнесся по всем комнатам, вещая о беде. Каждый домочадец обратил голову к фигуре госпожи, даже если их разделяли перегородки и стены — такова была власть наследницы Йен. Бесшумно люди поместья собрались в трапезной вокруг завалившейся набок хозяйки, не веря, что она могла ослабеть и позволить себе вот так развалиться. Когда же они поняли, что происходящее не сон, душу госпожи уже унесло в черное море.

Колдун следовал за бывшим наследником дома Йен. Седая тонкая косица постоянно подпрыгивала на поясе от семенящей походки в узком многослойном халате. По традиции, уступающий место новому талантливому мечнику должен стерилизовать себя. Колдун помнил Кални Йена молодым, исполненным достоинства и самообладания, схожим с сухим и скупым на листья деревом, произрастающим на неплодородной почве и восхищающим выносливостью. Теперь Кални Йен превратился в куст, дрябло дрожащий от легкого ветра. Он подражал аристократам, завышая голос и заканчивая каждое слово якобы соблазнительным придыханием — черта, старику и евнуху совсем неподходящая.
Но насколько неприятен колдуну был старик, настолько радостен был вид поместья. Сохраняющее полумрак в трех четвертях и таинственный свет, готовый исчезнуть в любой момент — в одной четверти. Черный шелк створок и ширм, черный лак на несущих столбах и призрачные серебряные звери среди золотых тонких цветов, бегущие по потолку к сердцу дома. Только тот, кто поднимет голову вверх, поймет, что дом не мрачен, а торжественен, предан не земле, а небу. 
— Моя внучка поздно родилась, но уже в пятнадцать лет заставила мою дочь пойти на операцию. Талантлива и сильна. Ее глаза совершенно безжалостны, и не только к чужакам, но и к нам, родным, и к себе. Ее дисциплина безупречна. Я называю ее про себя драконом.
Старику напротив нравился гость. В молодости он слышал об Одноглазом, и, как всякий мастер боевых искусств, желал встретиться с другой стороной искусства контролировать энергию — не телом, а душой. Одноглазый был скользок, как змея, и его так и не удалось изловить, а теперь старику и незачем было, ведь после стерилизации нельзя держать в руках меч. Одноглазый выглядел на тридцать лет, но молодость подвластна всем, у кого есть средства. Куда любопытней было приспособление, сковавшее металлической оправой левый глаз.
— И у драконов бывают недуги, — колдун слушал дом. 
"Как на похоронах. Хозяйка его умерла, и дом ее умер".
— Вот горе-то нас постигло. Мы уж и пересадки делали...
— Пересадки чего?
— Сначала тела, потом и мозга. Семейная казна подистощилась, но чего не сделаешь ради надежды рода. Спасти ее — наш долг. 
— Потому от врачей и трансплантаторов вы обратились к магам? Я первый у вас?
— Вы первый. Среди магов первый, как говорили другие.
"Если другие маги лишали себя хлеба, то дело совсем плохо. Они встречались с чем—то чрезвычайно сильным. И надеялись, что оно съест меня. В конкуренции нет заботы".
Кални Йен ни разу не распахнул створки сам. Молчаливые служанки, закрасившие лица и руки черным, как тени распахивали двери и закрывали их вновь. Наконец клиент и маг достигли цели. На красном футоне под красным одеялом лежала молодая женщина с изможденным, но прекрасным лицом — мастерица меча дома Йен по имени Аини.
Колдун вытащил из-под "одеяла здоровья" руку и положил два пальца на запястье, слушать пульс. Старик хотел что-то сказать, но колдун цыкнул. Он наклонился и прижал ухо к груди Аини. Он слушал не искусственное сердце, мерно бьющееся в искусственной плоти. Он слушал живую душу.
— Рокот волн...
Металлические оковы левого глаза разошлись в стороны серебряным цветком, открывая горящий синим лисьим огнем глаз. У Кални Йена задрожали колени от взгляда колдуна. Он был стар, но мужества не растерял, и вдруг синее горящее око оказалось сильнее его выдержки. Кални Йен понял, что причина огня не неоновый свет, а та самая энергия, ради которой он и мечтал о встрече с Одноглазым.
— Что увидел ваш глаз? — пролепетал Кални.
— Морскую кровь. Ее передал госпоже ты, а до тебя — другие чистокровные Йен. 
— Что это значит? Ее можно спасти?
Колдун кивнул, и глаз его померк, затуманенный мыслями.
— Ваша кровь родилась из моря и к морю стремится. Наконец, за много поколений она набрала достаточно энергии, чтобы выполнить свое желание. Душа госпожи улетела к истокам. Она не была похищена, потому мне не у кого ее отобрать. Она ушла, чтобы раствориться в море, и мне будет сложно переубедить госпожу вернуться.
— В слово "госпожа" вы вкладываете странный смысл...
— Госпожа моря. Богиня моря, оставленная героем Сусаноу в морской темнице и привыкшая к ней. Чтобы спасти ее, нужен новый солнечный герой. Я, колдун, следующий за равенством тьмы и света души, не подхожу. 
— Кто же подойдет?
— Я найду его, но разве вы, следящие за чистотой крови и браками среди родичей доведшие госпожу до такого, разве вы согласитесь принять в семью солнечного инородца?
Старик пошамкал губами.
— В твоих словах есть смысл. Без новой крови род погибает. Ты можешь привести инородца, если он согласится жить в тени, чтобы никто не узнал о его существовании.
— Тогда я начну поиски.
— Внучка не умрет?
— Ее душа забыла про тело, но связь прочна, как и у всех воинов. Они слишком привыкают видеть в теле меч.

Колдун лишь наполовину принадлежал миру людей. И эта его людская половина всецело была предана миру Рынка. В огромном мировом мегаполисе, соединившем континенты, суша была разделена неравно. Аристократы строили одноэтажные дома, силясь занять ка можно больше территории, горожане, обслуживающие их, довольствовались многоэтажками, тянущимися к небу, а те, кто не попадал в городской округ, были вынуждены спрятаться под землей. Малые семьи(большой не прокормить) ютились в темноте на десятке квадратных метров, отделенные от соседей грубыми ширмами или занавесками, держащимися на кольцах у потолка. Единственным местом, где "пещерные люди" внимали кожей светилам, был Рынок — площадь над их подземными селениями, принадлежащая всем. На Рынок они поднимались, чтобы обменять плоды своих трудов, а еще — чтобы продать себя. Аристократы продают родовую красоту, слуги продают имя, а пещерные люди — свои тела, ведь выйдя под тусклое сияние луны, они как будто впервые видят друг друга, а видя — поражаются: их бледные отмытые лица — красивы, их привыкшие к труду тела — манящи. Не беда, что им не жить на земле и после эйфории поверхности тебя снова ждет подземный лабиринт. Пусть они не аристократы и живу в стеснении, но они и не слуги — они знают вкус настоящей свободы.
Колдун и сам родился далеко внизу и впервые увидел свет луны в тринадцать лет. 
— Да это же солнце за смогом, — он сказал правду, и взрослые зашикали, чтобы не говорил опасных вещей. Луна может обидеться даже на ребенка и оставить планету во мраке.
С тех пор он вел видимую жизнь запретов, мечтая разрушить их все. И, в поисках свободы, он спустился ниже всех жилых уровней подземного селения, где и сам стал наполовину запретным для других — Одноглазым, знающимся с древними богами, Синеглазым, вернувшимся с того света живым.
Хоть колдун и согласился, что найденный им солнечный мужчина будет покорным, сам он сомневался в этом. Гордость — необходимое условиею. Одноглазый целый день бродил по рынку, ища особого человека. Люди узнавали его, и их гордость стирал страх.
Притомившись от ходьбы, колдун сел на каменную скамью у арены. Бои только что закончились, зрители разошлись, только один боец задержался. Ему нужно было превратиться обратно в работягу, а наспинный ящик как назло решил развалиться.
— Есть ли веревка? — спросил боец у колдуна, не видя его.
— Только от чалмы, — ответил колдун, уже зная, что в обмен он хочет забрать солнечного мужчину себе. 
— Какой же уважающий себя человек расстанется с чалмой? — боец наконец оглянулся и отступил на шаг назад — не в страхе, а готовясь к отпору. — Колдун. Можешь не разматывать чалму. Если я подвяжу ей ящик, никто не купит моих услуг.
— Что ты делаешь?
— Точу ножи, — боец достал из-за голенища нож, подбросил его пару раз, умело ловя.
— А мечи? — колдун всем видом показывал, что расслаблен и не собирается даже подступаться к человеку.
— Неблагородным нельзя держать в руках меч.
— Но точить-то ты их умеешь?
— Приходилось, — с вызовом ответил боец.
— Смелый, — верно отметил колдун, ведь признаться в преступлении да еще перед тем, кто не друг — смело.
— Если ты сейчас сделаешь что—то не то, то мой острый нож вонзится тебе между ребер. Я хороший точильщик лезвий.
— Я не верю на слово, но верю глазам. У тебя огненный взгляд. Наверное, им ты и точишь лезвие до остроты.
Боец засмеялся, ведь угроза разошлась.
— Верно! Чудной ты. Что ищешь здесь?
— Рабочую силу особого свойства.
— Я тело свое не продаю колдунам. 
— А красивой женщине?
— У красивых женщин характер скверный.
— Эта женщина не имеет характера. Она лежит в беспамятстве, но, когда чувства начнут возвращаться к ней, из нее можно вылепить что угодно. 
— Я всегда мечтал о сильной женщине рядом с собой. Зачем мне овощ?
— Ее красота не оставит никого равнодушным. Но красива она потому, что внутренне сильна. Чтобы увидеть ее расцвет, тебе нужно всего лишь пробудить ее и ждать, когда она станет прежней — сильной. Такой сильной, что меч в ее руках затачивается о воздух во время удара.
— Сначала говоришь, что она будет покладистой, потом — что строптивой.
— Все зависит от тебя. Придя к ней, ты получишь возможность не только точить мечи, но и держать их за рукоять. Ты ведь знаешь, каково это — держать меч, а не нож? 
Колдун знал единственную мечту солнечного мужчины. 
— А теперь давай начистоту, — боец проглотил приманку, — сколько мне заплатят и чем это чревато?

Один день пути оставался до страшного берега, и воин мудро рассудил, что нужно хорошенько отдохнуть. Огляделся Сусаноу, а вокруг — одни камни. Некуда голову положить, негде мягко прикорнуть. И вдруг на другом конце каменной долины зажегся огонек. Пошел на свет Сусаноу, и увидел хижину, из камней сложенную, даже крыша и та каменная. Постучался он в дверь, и отворили ему старик да старуха. Накормили они гостя, прекрасного сакэ налили в подогретую чашу, мягкую травяную постель постелили, на место к очагу ближе уложили. Спать бы сладко Сусаноу, но все ворочался и ворочался он на месте. Наконец не выдержал, и спросил, отчего в такой глуши живут. У стариков на глаза тут же горькие слезы навернулись, и рассказали они, что есть у них дочка, красавица с лицом—солнцем. Пока трудились все вместе, зеленела долина, но появился в края змей Орото, увидел девушку и унес ее в свое логово, оставив за собой одни камни. Каждую луну старики ходят дочь проведывать. Издалека только ее солнечное лицо видят, змей ближе не подпускает, а когда домой возвращаются, амбар полон вкуснейшей едой — так змей за дочь откупается. Да разве в радость старикам такие подарки? Как ни едят — слезами рис пересаливают, как ни пьют — слезами сладость сакэ прогоняют. Поклялся тогда Сусаноу вернуть их дочь обратно и змея погубить. Поклялся — и крепким сном уснул. 

Даже слуги презирали его, пришедшего из—за стен мегаполиса. Гордость вскипела в нем горячим ключом, но Синья, на радость колдуна, сдержал ее в узде. Точнее, гордость его пала в битве с красотой лунного лица. Синья перестал насмехаться над "женщиной—овощем", увидев ее. Он молча сел перед ней и бережно взял руку в обе свои руки: как после долгого расставания муж вернулся домой и увидел слегшую из—за него жену. Колдун вздохнул с облегчением и увел Кални Йена за собой.
— Если хотите излечения, не мешайте им. Пусть будут вдвоем, и солнечная ци мужчины позовет душу госпожи из-за моря. Госпожа непременно услышит его и вернется. Магия, творящаяся между сердцами мужчин и женщин — самая сильная.
— Если внучка не встанет на ноги, я нарушу закон и возьму меч, — Кални Йен говорил не как аристократ, а как мастер меча — жестокий мастер. — Знаешь, зачем?
— Чтобы снести мне и Синье голову.
— А потом покончить с собой.
— Не беспокойтесь, вам не придется ничего нарушать. Мой глаз, данный древней богиней, не ошибается. 
Металлические лепестки разошлись по краям оправы, и Кални Йен аж опустился на пол — так велика была сила магического взгляда.
— У этой богини есть имя? — дал он волю старому любопытству.
— Скажу лишь, что она помогала возлюбленным соединяться сквозь время и пространство, а земле — давать всходы. 
— Я слышал о ней в детстве. В сказке, которая учила не нарушать слов и не вредить влюбленным, даже если их положение в обществе неравно. Хорошо, что я вспомнил ее.
— Хорошо, если и вы будете сильным, — колдун поклонился, разрушая магию взгляда. Он стал лучше относится к Кални Йену, все же оставшимся в душе мастером меча и, что еще важнее, любящим свою внучку.

По лицу Аини плясали блики и тени. Их породил меч. Уши Аини уловили свист рассекаемого воздуха, и любопытство одолело ее. 
"Кто фехтует? Красивый звук..."
Она приподнялась на локте и с трудом разомкнула веки. Четкость зрения не сразу вернулась к ней. Наконец фигура фехтовальщика стала ясной, и Аини затаила дыхание, наблюдая за ним. Чужой мужчина танцевал то, что она видела во сне. Совершенный танец, исполненный одновременно страсти и сдержанности, больше не принадлежал темным морским духам. Его украл из снов Аини человек из плоти и крови, и она, глядя на его самозабвенную пляску, ощутила острый укол зависти. Совершенный танец никогда не достанется ей, потому что это танец мужской. Потому что удлиненные пропорции, необходимые для идеальной красоты, есть именно у тела этого мужчины, непонятно как проникшего в ее дом. Как только Аини поняла, где находится, иллюзия разрушилась. Мужчина неумело совершал выпады. Он не только не был мастером меча, он как будто недавно взял в руки меч — ни следа техники.
"Но сколько огня! Я вижу его потенциал. Я хочу, чтобы он сплясал передо мной тот танец, из сна, потому что я не знаю ни одного фехтовальщика, годного для этого".
— Кто ты? — спросила она пересохшими губами. Мужчина тут же оставил меч, положив его без почтения на пол, налил из графинчика воды и подал ей. Он не был слугой — слуги незаметны, а он ярок.
— Кто ты? — повторила Аини, схватив его за руку и расплескав воду.
— Мне велено отречься от имени. Но я помню его. Синья с Рынка. Меня позвали вылечить тебя.
— Ты лекарь?
— Я лекарство.
Аини против своей воли прижала ладонь к своем лицу. Ей показалось, что шум пульса подобен шуму моря, которое так звало ее во сне. У волн был мягкие и мощные объятия, и такие же наверняка будут у этого Синьи.
— Тогда ты останешься здесь и продолжишь лечение. Ты вылечишь мои глаза, уставшие от безобразности мира. Ты выучишь танец с мечом, который я хочу.
— Я с Рынка.
— Тогда ты войдешь в мою семью и перестанешь быть с Рынка. Я — наследница Йен. Я имею власть забирать людей из низов в семью, если это нужно для ее благополучия.
На лице Синьи она увидела недовольство. Оно понравилось Аини, ведь никто раньше не показывал ей, что она не всевластна. Ей хотелось захватить Синью и его природный дар.

Свадьба — дело закрытое, семейное, особенно у аристократов. Колдун удивился, увидев приглашение на церемонию, подписанной Кални Йеном. В дополнительной записке тот просил приглядывать за внучкой ради порядка. Колдун же все это время не мог найти себе покоя. Дело закончено, а мысли назойливыми мошками вращаются вокруг луноликой женщины и солнечного мужчины, как будто что-то упущено.
Колдуну выдали на входе бордовый халат, чтоб не выделялся из других домочадцев, и усадили за столик в тени, откуда удобно глядеть на красно-золотую чету. Синья и в своих рыночных обносках казался хозяином жизни, теперь же, в величественном узорчатом халате и с собственным мечом на боку, он внушал трепет, как сам Левый Министр или член императорской фамилии. Аини напротив преобразилась. Колдун тщательно просмотрел записи с ее турниров и помнил ощущение от первых шагов по поместью Йен: из властной она стала угодливой. Когда невеста подливала жениху свадебное вино, все ее внимание было сосредоточено на Синье. Никто даже взглядом не посмел осудить неравенство пары, потому что Аини щитом заслоняла жениха от любых злых помыслов.
Подвыпивший Кални Йен после пира набрался храбрости и подошел к колдуну.
— Я извиняюсь, что хотел отрубить вам голову. Никогда еще моя внучка не выглядела такой счастливой. Да и жених оказался способным к фехтованию. Уж если Аини так говорит, то это правда. Он не к позору принят, а к чести семьи. Тысяча благодарностей, тысяча!
Колдун хмуро принял чествование, но на душе кошки скребли. Он напросился переночевать в поместье, якобы для справления ритуалов для благополучия новой семьи. Одноглазый действительно провел ритуал, но другой. 
В темной комнате он поставил перед собой базальтовую каменную чашу и высыпал в нее пригоршню синих самоцветов, каждый из которых стоил состояние. От его бормотания старая рана в левом глазу открылась, и черная, нечеловеческого цвета кровь слезами отчаянья потекла в чашу, растворяя камни в черную густую массу. Внутри чаши родился водоворот, а внутри него — синее пламя, шаром поднявшееся над головой колдуна. Постепенно оно росло, превращаясь в силуэт девочки с лисьей головой. 
— Моя богиня, — поприветствовал колдун, но вместо ответа получил удар ноготками по щеке.
— Глупец! Спасая одну, ты губишь тысячу!
— Мой глаз закрывает черная вода. Я слепну в этом деле и прошу наставлений. 
— Только боги могут прозреть богов.
— Я сразу угадал, что Аини Йен — богиня моря. Если забрать ее на сушу, море станет спокойнее и перестанет злиться на засилье людей. Но что-то я упускаю...
— Глупец! Не затем я дала тебе глаз, чтобы ты терял его зоркость на красивую женщину. Ведь признайся, ее лицо не идет у тебя из головы и ты ревнуешь ее к тому, второму?
Колдун простерся ниц перед богиней. Она, как всегда, видела его насквозь.
— Одно лишь радует меня — девочка топнула ногой, заставив землю вздрогнуть подземным толчком. — Даже возжелав женщину, ты захотел лишь узнать ее тайну, а не остаться с ней. Даже возжелав женщину, ты не смеешь покинуть меня.
— Я никогда не покину вас.
— За то ты и прощен. Но людские души волнуются в эту ночь. Эта ночь может стать последней для многих, потому что ты увлекся одной. Ты должен рискнуть своей жизнью, помешав сегодняшнему браку. 
— Чем опасна лунная женщина?
— Опасна не она, а ее лунный мужчина. Ты просмотрел настоящую угрозу, пялясь на два глаза, нос и рот. В его крови — опасность людям, а женщина — меч, что жаждет крови. Неужели ты не заметил, как она смотрит на жениха? У меча лишь одно чувство — жажда крови! 
Лисьи зубы щелкнули прямо у уха колдуна, и черная вода исчезла со дна чаши — время беседы с божеством вышло. Не медля, Одноглазый побежал в свадебную опочивальню. Видевшие его слуги, прятались в тени, цепенея от страха. Они видели нечеловеческую половину колдуна.

Настал день-не день, хмарь туманная. Вышел Сусаноу к морю, белыми повязками пены венчанному, и бросил клич змею Орото. Тот сразу из воды вышел. Темное тело море в молоко взбило, восемь голов в небо уперлись, шестнадцать глаз злым взглядом в Сусаноу впились. Бились человек и бог день, и ночь, и снова день, и на закате впился змей одной пастью в плечо воина. Впился, крови Сусаноу отведал и ослабел, победы перестав желать. Одна за другой головы перед Сусаноу склонились и в успокаивающиеся воды скатывались. Пал змей, и из его хвоста вырезал себе меч победитель-Сусаноу. Был этот меч всем мечам меч. Восхищенный Сусаноу о дочери стариков и думать забыл. А зря, потому что не принес этот меч, из моря вытащенный, счастья никому из хозяев. Все они вместо воздуха дымом пожарищ дышали, все они вместо почвы в зыбком море тонули...
— Деда! — внук обеими руками тряс прикорнувшего старика за плечо. — Ну деда же!
Старик мотнул головой и открыл единственный глаз. Второе веко было впалым. Под ним жила пустота.
— Деда, а почему Орото сдался?
— В крови Сусаноу было слишком много сакэ. Герои пьют много.
— Орото опьянел?
— Нет, распробовал вкус сакэ и узнал в нем то самое, что старикам за жену относил. Не мог змей против их человека бороться, все равно что на брата руку поднимать.
— А куда делась дочка?
— Сусаноу не стал искать ее, так и осталась бедняжка запертой в морском дворце Орото. Стала она морской богиней...
— Злой?
— Кто же разберет этих женщин? Переменчивой...

Тяжелые свадебные наряды — как алая чешуя. Синья и Аини сбросили их, оставшись только в одинаковых белых тонких рубашках, и замерли друг напротив друга. Оба были решительны, и сейчас их остановила не стеснительность. Аини глядела на мужчину, похожего во многом на нее. Она задумала сделать его мужем, чтобы никто не мешал увидеть расцвет нового мастерства. Но невольно ее сердце пропиталось любовью к Синье, любовью, которую она всегда почитала за слабость. Она впустила Синью в семью, но все еще не пустила его к себе, потому что ей никто раньше и не нужен был. Танец с мечом — вот ее жизнь. И что же сделать с глупым сердцем, которое смеет твердить, что какой-то человек с Рынка — ее жизнь?
Аини положила меж ними меч. 
— Мы будем драться.
— Почему? — спросил Синья с непростительной усмешкой. — Ты боишься продолжать?
— Ты еще не достоин меня. Если сможешь победить...
В его глазах зажглось недоброе пламя. Он взял свой меч, увитый алыми нитями брачного празднества, и направил его на Аини, приглашая ее.
На турнирах давным давно запрещены парные соревнования, и запах запретного щекотал обоим ноздри. Они начали танец осторожно, помня о том, что меч нужен ради искусства, но вскоре Синья ощутил, что Аини утратила самообладание. Ее меч запел жаждой убийства, забывая о необходимости красоты движений. Ее меч стал клыкам, которые озверевшая Аини стремилась вонзить прямо в Синью — чтобы уничтожить его. Незнающий много о пути меча, но выросший в драках Рынка, Синья достойно отвечал мастерице Йен, но умений его не хватало. Он отступал, бросая в Аини стулья, но все было бесполезно — она вскорости настигла его, загнала в угол. 
— Если убьешь меня... — словами он попытался вернуть ее обратно, но слова оборвались клинком, воткнутым прямо в горло. Торжествующая Аини радостно воскликнула. Она забылась в погоне за старой мечтой — жить настоящим боем, а не танцем. Вдруг она опомнилась, и запах крови испугал ее. Аини пришла в себя и обнаружила преступление. Тот, кем заболело ее сердце, терял огонь в глазах, и причина того окрасила ее прежде чистый клинок багряным цветом.
— Что же я натворила?.. — прошептала она, теряя силы. Она выставила руки вперед, по обе стороны от Синьи, и непонятное стремление овладело ею. Она приблизилась к ране и кончиком языка прикоснулась к ручейку крови. Аини был известен этот вкус — такой же, как у нее, но куда больше соли. Она затряслась, и ее вдруг подхватил на руки Синья. Ее меч распался на части, как перерубленный, а последний осколок, что был в ране, выскочил наружу. Рана зажила, а в зрачках Синьи замерцали огни, как блики на древнем море под старой луной. 
— Все мечи оказывались слабыми, и тогда морской змей создал клинок из собственного тела. Клинок был обманом похищен человеком. Что было потом?
Руки Синьи были холодными, но еще холоднее был голос, за которым слышался рокот волн.
Аини замотала головой. Ее сердце билось в унисон с сердцем этого бессмертного существа. Ее сердца вовсе не было в груди, и сердце Синьи билось на двоих: для него, хозяина, и для нее — меча.
— А потом змей Орото искал повсюду свой меч. И только в эпоху, когда солнце стало подобно луне, а луна навеки скрылась за облаками, только тогда в темном мире он отыскал утрату. 
— Так она — меч? — пораженный колдун не сдержал слов. Его синий глаз уже раскрылся, готовый рассечь связи между Синьей и Аини. Замешательство не сыграло колдуну на руку. Орото, древний змей моря, не собирался расставаться со своей добычей. Обнимая Аини, он воздел ладонь, и из нее полилась вода. Орото призывал море, намереваясь поглотить ненавистную сушу, рождающую людей.
— Нет в мире людей более ничего ценного, ради чего им стоит быть. Я обращу этот мир в море, и мой меч поможет мне рассечь старый порядок. 
Земля под ногами колдуна взмокла, загудела, требуя от человека сопротивляться богу.
— Ты говоришь, что на земле нет ничего. А если я скажу, что есть?
Орото сжал кулак, прекращая поток воды. Синий огонь Одноглазого был знаком ему.
— Твой глаз...
— Похищенная луна. Давным-давно море и луна были крепко связаны. Но герой из людей погубил сначала бога моря, лишив его меча, а потом его потомки разрушили напрасно белый цвет луны. Но я — оправа, которая хранит чистоту луны. И я подарю ее тебе, если ты удержишь море в берегах.
— Мир вновь станет прекрасным и без луны. Мне достаточно темной воды.
— Тебе может нравится и такой мир, но твой меч, Аини, тянулась к тебе не потому, что ты был темным змеем Орото, ее хозяином. Она тянулась к тебе, как к светилу, которое может отражать ее совершенный клинок. Неужели ты лишишь ее света?
Орото молчал, смотря на Аини. Когда-то она была просто мечом, теперь она стала женщиной. Его женщиной.
— Хорошо. Люди все равно идут к своему концу. Я заберу луну, чтобы моя любимая не тосковала по светящимся городам. Отдай мне глаз.
Колдун приблизился к Орото, зажмурясь. Ему было страшно жертвовать собой. Он не знал, останется ли в живых, лишившись глаза. Пальцы Орото легко и безбольно отделили металлическую оправу от плоти. Металл распался, оставляя круглый синий камень на ладони морского божества. Во рту колдуна пересохло, и он открыл единственный глаз, увидев бескрайнее море. Орото унес его из поместья, спасши от мести семьи Йен. Море тихо лизало преграду пирса, и замерло в штиле вовсе, когда из-за горизонта начала подниматься голубая луна. У колдуна дыханье прервалось от красоты светила, вернувшегося в мир. Впервые за долгие годы чувство свободы рвалось из груди. Если он потерял глаз, то богиня больше никогда не явится ему. Как он ликовал!
Но тут оказалось, что он видит эту луну только из левой, пустой глазницы.
— Ты думал, что я тебя оставлю в покое? — девочка-лисица возникла рядом. Она тоже любовалась луной. — Глаз позволял тебе скрываться от меня.
Колдун низко опустил голову. Не видать ему воли.
— Я, кажется, как этот змей . Согласен на мир в темноте. Он слишком тяжел для меня. Я стар. Отпусти меня.
— Ты сможешь состариться только тогда, когда влюбишься по-настоящему. Пока же ты любишь только магию, тебе не знать освобождения от меня. Пойдем, сегодня будет страшный шторм, — руки девочки были почти что ласковыми, но колдун не обманывал себя на счет богини.
— Кто-то погибнет?
— Орото сдержит обещание в эту ночь. Он — змей и море в одном, оба умеют обманывать.
— Легенды врут. Аини не была морской богиней.
— Если твой дед перевирал тебе легенды, что с них взять? Меч бога моря выплавлен их моря. 
— Но где же дочка стариков? Что с ней стало?
— Все не угомонишься? Не было у стариков никакой дочки. Был только меч, влюбленный в хозяина, как женщина. А старики просто ненавидели опасное далекое море.

© Copyright: Александра Котенко, 2015

Регистрационный номер №0300907

от 31 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0300907 выдан для произведения: Старая легенда. Тогда море забегало волнами не на ровную линию пирса, а на кривую настоящей суши. Тогда то светило, что мы называем луной, звалось солнцем и сияло ослепительно — никто не смел глядеть в небесный глаз прямо, боясь выжечь зрачки и погрузиться во тьму. Жил в стране белых колосьев воин, мечтавший о совершенном оружии. Звали его Сусаноу. Он странствовал и искал себе противников, надеясь, что у достойного воина и меч будет достойным. Все клинки ломались в его руках, как травяные. Сусаноу оставлял следы на искрящемся снегу и на раскаленном песке, пока не осталось ни одного селения, где бы он не побывал. Прослышал он, что на границе земли и моря, в стороне, где каждый вечер солнце мужественно вспарывает себе живот, есть чудовищный змей Орото. Его сила высока, потому что змей проглотил меч, выкованный самой землей, а меч стал его смертоносным хвостом. Обрадовался Сусаноу будущей схватке и отправился на край сухой земли. 

Изящный черный меч из черного стеклопластика рассёк воздух, загустевший от напряжения аудитории. Тень пробежала от лица к лицу, молчание рухнуло в глотки комком масла, растаявшего через секунду осознания — мастерица меча могла и погибнуть, проделывая этот пируэт. Хотя на турнире танцев с мечами и не принято хлопать в ладоши, зал рукоплескал. Женщина с лунным лицом убрала меч в лакированные ножны с серебряным драконом, отложила его в сторону и поклонилась, не сделав ни одного лишнего движения. Она была уверена в победе. Меч полностью подчинялся ей и служил продолжением рук. 
Она никогда не оставалась на послепраздничный банкет, и любому, заговаривавшему с ней, отвечала короткими фразами, спеша скрыться за тонированными стеклами. Черные бока машины щедро отражали городские огни, потакая самолюбованию иллюминации — обманный маневр, чтобы спасти госпожу от света, столь нелюбимого ею. Она неохотно выползала из норы поместья лишь для того, чтобы показать — традиции мечников Йен крепки, фантазия мечниц Йен неистощима.
Ее ужин не отличался от обычного, и слуги, зная нрав хозяйки, даже не подумали подать другой прибор. Из черной миски, как из дыры, она методично вынимала комки риса, словно прием пищи тоже был делом техники. Вдруг палочки выпали из ее дернувшихся пальцев, звук удара словно разнесся по всем комнатам, вещая о беде. Каждый домочадец обратил голову к фигуре госпожи, даже если их разделяли перегородки и стены — такова была власть наследницы Йен. Бесшумно люди поместья собрались в трапезной вокруг завалившейся набок хозяйки, не веря, что она могла ослабеть и позволить себе вот так развалиться. Когда же они поняли, что происходящее не сон, душу госпожи уже унесло в черное море.

Колдун следовал за бывшим наследником дома Йен. Седая тонкая косица постоянно подпрыгивала на поясе от семенящей походки в узком многослойном халате. По традиции, уступающий место новому талантливому мечнику должен стерилизовать себя. Колдун помнил Кални Йена молодым, исполненным достоинства и самообладания, схожим с сухим и скупым на листья деревом, произрастающим на неплодородной почве и восхищающим выносливостью. Теперь Кални Йен превратился в куст, дрябло дрожащий от легкого ветра. Он подражал аристократам, завышая голос и заканчивая каждое слово якобы соблазнительным придыханием — черта, старику и евнуху совсем неподходящая.
Но насколько неприятен колдуну был старик, настолько радостен был вид поместья. Сохраняющее полумрак в трех четвертях и таинственный свет, готовый исчезнуть в любой момент — в одной четверти. Черный шелк створок и ширм, черный лак на несущих столбах и призрачные серебряные звери среди золотых тонких цветов, бегущие по потолку к сердцу дома. Только тот, кто поднимет голову вверх, поймет, что дом не мрачен, а торжественен, предан не земле, а небу. 
— Моя внучка поздно родилась, но уже в пятнадцать лет заставила мою дочь пойти на операцию. Талантлива и сильна. Ее глаза совершенно безжалостны, и не только к чужакам, но и к нам, родным, и к себе. Ее дисциплина безупречна. Я называю ее про себя драконом.
Старику напротив нравился гость. В молодости он слышал об Одноглазом, и, как всякий мастер боевых искусств, желал встретиться с другой стороной искусства контролировать энергию — не телом, а душой. Одноглазый был скользок, как змея, и его так и не удалось изловить, а теперь старику и незачем было, ведь после стерилизации нельзя держать в руках меч. Одноглазый выглядел на тридцать лет, но молодость подвластна всем, у кого есть средства. Куда любопытней было приспособление, сковавшее металлической оправой левый глаз.
— И у драконов бывают недуги, — колдун слушал дом. 
"Как на похоронах. Хозяйка его умерла, и дом ее умер".
— Вот горе-то нас постигло. Мы уж и пересадки делали...
— Пересадки чего?
— Сначала тела, потом и мозга. Семейная казна подистощилась, но чего не сделаешь ради надежды рода. Спасти ее — наш долг. 
— Потому от врачей и трансплантаторов вы обратились к магам? Я первый у вас?
— Вы первый. Среди магов первый, как говорили другие.
"Если другие маги лишали себя хлеба, то дело совсем плохо. Они встречались с чем—то чрезвычайно сильным. И надеялись, что оно съест меня. В конкуренции нет заботы".
Кални Йен ни разу не распахнул створки сам. Молчаливые служанки, закрасившие лица и руки черным, как тени распахивали двери и закрывали их вновь. Наконец клиент и маг достигли цели. На красном футоне под красным одеялом лежала молодая женщина с изможденным, но прекрасным лицом — мастерица меча дома Йен по имени Аини.
Колдун вытащил из-под "одеяла здоровья" руку и положил два пальца на запястье, слушать пульс. Старик хотел что-то сказать, но колдун цыкнул. Он наклонился и прижал ухо к груди Аини. Он слушал не искусственное сердце, мерно бьющееся в искусственной плоти. Он слушал живую душу.
— Рокот волн...
Металлические оковы левого глаза разошлись в стороны серебряным цветком, открывая горящий синим лисьим огнем глаз. У Кални Йена задрожали колени от взгляда колдуна. Он был стар, но мужества не растерял, и вдруг синее горящее око оказалось сильнее его выдержки. Кални Йен понял, что причина огня не неоновый свет, а та самая энергия, ради которой он и мечтал о встрече с Одноглазым.
— Что увидел ваш глаз? — пролепетал Кални.
— Морскую кровь. Ее передал госпоже ты, а до тебя — другие чистокровные Йен. 
— Что это значит? Ее можно спасти?
Колдун кивнул, и глаз его померк, затуманенный мыслями.
— Ваша кровь родилась из моря и к морю стремится. Наконец, за много поколений она набрала достаточно энергии, чтобы выполнить свое желание. Душа госпожи улетела к истокам. Она не была похищена, потому мне не у кого ее отобрать. Она ушла, чтобы раствориться в море, и мне будет сложно переубедить госпожу вернуться.
— В слово "госпожа" вы вкладываете странный смысл...
— Госпожа моря. Богиня моря, оставленная героем Сусаноу в морской темнице и привыкшая к ней. Чтобы спасти ее, нужен новый солнечный герой. Я, колдун, следующий за равенством тьмы и света души, не подхожу. 
— Кто же подойдет?
— Я найду его, но разве вы, следящие за чистотой крови и браками среди родичей доведшие госпожу до такого, разве вы согласитесь принять в семью солнечного инородца?
Старик пошамкал губами.
— В твоих словах есть смысл. Без новой крови род погибает. Ты можешь привести инородца, если он согласится жить в тени, чтобы никто не узнал о его существовании.
— Тогда я начну поиски.
— Внучка не умрет?
— Ее душа забыла про тело, но связь прочна, как и у всех воинов. Они слишком привыкают видеть в теле меч.

Колдун лишь наполовину принадлежал миру людей. И эта его людская половина всецело была предана миру Рынка. В огромном мировом мегаполисе, соединившем континенты, суша была разделена неравно. Аристократы строили одноэтажные дома, силясь занять ка можно больше территории, горожане, обслуживающие их, довольствовались многоэтажками, тянущимися к небу, а те, кто не попадал в городской округ, были вынуждены спрятаться под землей. Малые семьи(большой не прокормить) ютились в темноте на десятке квадратных метров, отделенные от соседей грубыми ширмами или занавесками, держащимися на кольцах у потолка. Единственным местом, где "пещерные люди" внимали кожей светилам, был Рынок — площадь над их подземными селениями, принадлежащая всем. На Рынок они поднимались, чтобы обменять плоды своих трудов, а еще — чтобы продать себя. Аристократы продают родовую красоту, слуги продают имя, а пещерные люди — свои тела, ведь выйдя под тусклое сияние луны, они как будто впервые видят друг друга, а видя — поражаются: их бледные отмытые лица — красивы, их привыкшие к труду тела — манящи. Не беда, что им не жить на земле и после эйфории поверхности тебя снова ждет подземный лабиринт. Пусть они не аристократы и живу в стеснении, но они и не слуги — они знают вкус настоящей свободы.
Колдун и сам родился далеко внизу и впервые увидел свет луны в тринадцать лет. 
— Да это же солнце за смогом, — он сказал правду, и взрослые зашикали, чтобы не говорил опасных вещей. Луна может обидеться даже на ребенка и оставить планету во мраке.
С тех пор он вел видимую жизнь запретов, мечтая разрушить их все. И, в поисках свободы, он спустился ниже всех жилых уровней подземного селения, где и сам стал наполовину запретным для других — Одноглазым, знающимся с древними богами, Синеглазым, вернувшимся с того света живым.
Хоть колдун и согласился, что найденный им солнечный мужчина будет покорным, сам он сомневался в этом. Гордость — необходимое условиею. Одноглазый целый день бродил по рынку, ища особого человека. Люди узнавали его, и их гордость стирал страх.
Притомившись от ходьбы, колдун сел на каменную скамью у арены. Бои только что закончились, зрители разошлись, только один боец задержался. Ему нужно было превратиться обратно в работягу, а наспинный ящик как назло решил развалиться.
— Есть ли веревка? — спросил боец у колдуна, не видя его.
— Только от чалмы, — ответил колдун, уже зная, что в обмен он хочет забрать солнечного мужчину себе. 
— Какой же уважающий себя человек расстанется с чалмой? — боец наконец оглянулся и отступил на шаг назад — не в страхе, а готовясь к отпору. — Колдун. Можешь не разматывать чалму. Если я подвяжу ей ящик, никто не купит моих услуг.
— Что ты делаешь?
— Точу ножи, — боец достал из-за голенища нож, подбросил его пару раз, умело ловя.
— А мечи? — колдун всем видом показывал, что расслаблен и не собирается даже подступаться к человеку.
— Неблагородным нельзя держать в руках меч.
— Но точить-то ты их умеешь?
— Приходилось, — с вызовом ответил боец.
— Смелый, — верно отметил колдун, ведь признаться в преступлении да еще перед тем, кто не друг — смело.
— Если ты сейчас сделаешь что—то не то, то мой острый нож вонзится тебе между ребер. Я хороший точильщик лезвий.
— Я не верю на слово, но верю глазам. У тебя огненный взгляд. Наверное, им ты и точишь лезвие до остроты.
Боец засмеялся, ведь угроза разошлась.
— Верно! Чудной ты. Что ищешь здесь?
— Рабочую силу особого свойства.
— Я тело свое не продаю колдунам. 
— А красивой женщине?
— У красивых женщин характер скверный.
— Эта женщина не имеет характера. Она лежит в беспамятстве, но, когда чувства начнут возвращаться к ней, из нее можно вылепить что угодно. 
— Я всегда мечтал о сильной женщине рядом с собой. Зачем мне овощ?
— Ее красота не оставит никого равнодушным. Но красива она потому, что внутренне сильна. Чтобы увидеть ее расцвет, тебе нужно всего лишь пробудить ее и ждать, когда она станет прежней — сильной. Такой сильной, что меч в ее руках затачивается о воздух во время удара.
— Сначала говоришь, что она будет покладистой, потом — что строптивой.
— Все зависит от тебя. Придя к ней, ты получишь возможность не только точить мечи, но и держать их за рукоять. Ты ведь знаешь, каково это — держать меч, а не нож? 
Колдун знал единственную мечту солнечного мужчины. 
— А теперь давай начистоту, — боец проглотил приманку, — сколько мне заплатят и чем это чревато?

Один день пути оставался до страшного берега, и воин мудро рассудил, что нужно хорошенько отдохнуть. Огляделся Сусаноу, а вокруг — одни камни. Некуда голову положить, негде мягко прикорнуть. И вдруг на другом конце каменной долины зажегся огонек. Пошел на свет Сусаноу, и увидел хижину, из камней сложенную, даже крыша и та каменная. Постучался он в дверь, и отворили ему старик да старуха. Накормили они гостя, прекрасного сакэ налили в подогретую чашу, мягкую травяную постель постелили, на место к очагу ближе уложили. Спать бы сладко Сусаноу, но все ворочался и ворочался он на месте. Наконец не выдержал, и спросил, отчего в такой глуши живут. У стариков на глаза тут же горькие слезы навернулись, и рассказали они, что есть у них дочка, красавица с лицом—солнцем. Пока трудились все вместе, зеленела долина, но появился в края змей Орото, увидел девушку и унес ее в свое логово, оставив за собой одни камни. Каждую луну старики ходят дочь проведывать. Издалека только ее солнечное лицо видят, змей ближе не подпускает, а когда домой возвращаются, амбар полон вкуснейшей едой — так змей за дочь откупается. Да разве в радость старикам такие подарки? Как ни едят — слезами рис пересаливают, как ни пьют — слезами сладость сакэ прогоняют. Поклялся тогда Сусаноу вернуть их дочь обратно и змея погубить. Поклялся — и крепким сном уснул. 

Даже слуги презирали его, пришедшего из—за стен мегаполиса. Гордость вскипела в нем горячим ключом, но Синья, на радость колдуна, сдержал ее в узде. Точнее, гордость его пала в битве с красотой лунного лица. Синья перестал насмехаться над "женщиной—овощем", увидев ее. Он молча сел перед ней и бережно взял руку в обе свои руки: как после долгого расставания муж вернулся домой и увидел слегшую из—за него жену. Колдун вздохнул с облегчением и увел Кални Йена за собой.
— Если хотите излечения, не мешайте им. Пусть будут вдвоем, и солнечная ци мужчины позовет душу госпожи из-за моря. Госпожа непременно услышит его и вернется. Магия, творящаяся между сердцами мужчин и женщин — самая сильная.
— Если внучка не встанет на ноги, я нарушу закон и возьму меч, — Кални Йен говорил не как аристократ, а как мастер меча — жестокий мастер. — Знаешь, зачем?
— Чтобы снести мне и Синье голову.
— А потом покончить с собой.
— Не беспокойтесь, вам не придется ничего нарушать. Мой глаз, данный древней богиней, не ошибается. 
Металлические лепестки разошлись по краям оправы, и Кални Йен аж опустился на пол — так велика была сила магического взгляда.
— У этой богини есть имя? — дал он волю старому любопытству.
— Скажу лишь, что она помогала возлюбленным соединяться сквозь время и пространство, а земле — давать всходы. 
— Я слышал о ней в детстве. В сказке, которая учила не нарушать слов и не вредить влюбленным, даже если их положение в обществе неравно. Хорошо, что я вспомнил ее.
— Хорошо, если и вы будете сильным, — колдун поклонился, разрушая магию взгляда. Он стал лучше относится к Кални Йену, все же оставшимся в душе мастером меча и, что еще важнее, любящим свою внучку.

По лицу Аини плясали блики и тени. Их породил меч. Уши Аини уловили свист рассекаемого воздуха, и любопытство одолело ее. 
"Кто фехтует? Красивый звук..."
Она приподнялась на локте и с трудом разомкнула веки. Четкость зрения не сразу вернулась к ней. Наконец фигура фехтовальщика стала ясной, и Аини затаила дыхание, наблюдая за ним. Чужой мужчина танцевал то, что она видела во сне. Совершенный танец, исполненный одновременно страсти и сдержанности, больше не принадлежал темным морским духам. Его украл из снов Аини человек из плоти и крови, и она, глядя на его самозабвенную пляску, ощутила острый укол зависти. Совершенный танец никогда не достанется ей, потому что это танец мужской. Потому что удлиненные пропорции, необходимые для идеальной красоты, есть именно у тела этого мужчины, непонятно как проникшего в ее дом. Как только Аини поняла, где находится, иллюзия разрушилась. Мужчина неумело совершал выпады. Он не только не был мастером меча, он как будто недавно взял в руки меч — ни следа техники.
"Но сколько огня! Я вижу его потенциал. Я хочу, чтобы он сплясал передо мной тот танец, из сна, потому что я не знаю ни одного фехтовальщика, годного для этого".
— Кто ты? — спросила она пересохшими губами. Мужчина тут же оставил меч, положив его без почтения на пол, налил из графинчика воды и подал ей. Он не был слугой — слуги незаметны, а он ярок.
— Кто ты? — повторила Аини, схватив его за руку и расплескав воду.
— Мне велено отречься от имени. Но я помню его. Синья с Рынка. Меня позвали вылечить тебя.
— Ты лекарь?
— Я лекарство.
Аини против своей воли прижала ладонь к своем лицу. Ей показалось, что шум пульса подобен шуму моря, которое так звало ее во сне. У волн был мягкие и мощные объятия, и такие же наверняка будут у этого Синьи.
— Тогда ты останешься здесь и продолжишь лечение. Ты вылечишь мои глаза, уставшие от безобразности мира. Ты выучишь танец с мечом, который я хочу.
— Я с Рынка.
— Тогда ты войдешь в мою семью и перестанешь быть с Рынка. Я — наследница Йен. Я имею власть забирать людей из низов в семью, если это нужно для ее благополучия.
На лице Синьи она увидела недовольство. Оно понравилось Аини, ведь никто раньше не показывал ей, что она не всевластна. Ей хотелось захватить Синью и его природный дар.

Свадьба — дело закрытое, семейное, особенно у аристократов. Колдун удивился, увидев приглашение на церемонию, подписанной Кални Йеном. В дополнительной записке тот просил приглядывать за внучкой ради порядка. Колдун же все это время не мог найти себе покоя. Дело закончено, а мысли назойливыми мошками вращаются вокруг луноликой женщины и солнечного мужчины, как будто что-то упущено.
Колдуну выдали на входе бордовый халат, чтоб не выделялся из других домочадцев, и усадили за столик в тени, откуда удобно глядеть на красно-золотую чету. Синья и в своих рыночных обносках казался хозяином жизни, теперь же, в величественном узорчатом халате и с собственным мечом на боку, он внушал трепет, как сам Левый Министр или член императорской фамилии. Аини напротив преобразилась. Колдун тщательно просмотрел записи с ее турниров и помнил ощущение от первых шагов по поместью Йен: из властной она стала угодливой. Когда невеста подливала жениху свадебное вино, все ее внимание было сосредоточено на Синье. Никто даже взглядом не посмел осудить неравенство пары, потому что Аини щитом заслоняла жениха от любых злых помыслов.
Подвыпивший Кални Йен после пира набрался храбрости и подошел к колдуну.
— Я извиняюсь, что хотел отрубить вам голову. Никогда еще моя внучка не выглядела такой счастливой. Да и жених оказался способным к фехтованию. Уж если Аини так говорит, то это правда. Он не к позору принят, а к чести семьи. Тысяча благодарностей, тысяча!
Колдун хмуро принял чествование, но на душе кошки скребли. Он напросился переночевать в поместье, якобы для справления ритуалов для благополучия новой семьи. Одноглазый действительно провел ритуал, но другой. 
В темной комнате он поставил перед собой базальтовую каменную чашу и высыпал в нее пригоршню синих самоцветов, каждый из которых стоил состояние. От его бормотания старая рана в левом глазу открылась, и черная, нечеловеческого цвета кровь слезами отчаянья потекла в чашу, растворяя камни в черную густую массу. Внутри чаши родился водоворот, а внутри него — синее пламя, шаром поднявшееся над головой колдуна. Постепенно оно росло, превращаясь в силуэт девочки с лисьей головой. 
— Моя богиня, — поприветствовал колдун, но вместо ответа получил удар ноготками по щеке.
— Глупец! Спасая одну, ты губишь тысячу!
— Мой глаз закрывает черная вода. Я слепну в этом деле и прошу наставлений. 
— Только боги могут прозреть богов.
— Я сразу угадал, что Аини Йен — богиня моря. Если забрать ее на сушу, море станет спокойнее и перестанет злиться на засилье людей. Но что-то я упускаю...
— Глупец! Не затем я дала тебе глаз, чтобы ты терял его зоркость на красивую женщину. Ведь признайся, ее лицо не идет у тебя из головы и ты ревнуешь ее к тому, второму?
Колдун простерся ниц перед богиней. Она, как всегда, видела его насквозь.
— Одно лишь радует меня — девочка топнула ногой, заставив землю вздрогнуть подземным толчком. — Даже возжелав женщину, ты захотел лишь узнать ее тайну, а не остаться с ней. Даже возжелав женщину, ты не смеешь покинуть меня.
— Я никогда не покину вас.
— За то ты и прощен. Но людские души волнуются в эту ночь. Эта ночь может стать последней для многих, потому что ты увлекся одной. Ты должен рискнуть своей жизнью, помешав сегодняшнему браку. 
— Чем опасна лунная женщина?
— Опасна не она, а ее лунный мужчина. Ты просмотрел настоящую угрозу, пялясь на два глаза, нос и рот. В его крови — опасность людям, а женщина — меч, что жаждет крови. Неужели ты не заметил, как она смотрит на жениха? У меча лишь одно чувство — жажда крови! 
Лисьи зубы щелкнули прямо у уха колдуна, и черная вода исчезла со дна чаши — время беседы с божеством вышло. Не медля, Одноглазый побежал в свадебную опочивальню. Видевшие его слуги, прятались в тени, цепенея от страха. Они видели нечеловеческую половину колдуна.

Настал день-не день, хмарь туманная. Вышел Сусаноу к морю, белыми повязками пены венчанному, и бросил клич змею Орото. Тот сразу из воды вышел. Темное тело море в молоко взбило, восемь голов в небо уперлись, шестнадцать глаз злым взглядом в Сусаноу впились. Бились человек и бог день, и ночь, и снова день, и на закате впился змей одной пастью в плечо воина. Впился, крови Сусаноу отведал и ослабел, победы перестав желать. Одна за другой головы перед Сусаноу склонились и в успокаивающиеся воды скатывались. Пал змей, и из его хвоста вырезал себе меч победитель-Сусаноу. Был этот меч всем мечам меч. Восхищенный Сусаноу о дочери стариков и думать забыл. А зря, потому что не принес этот меч, из моря вытащенный, счастья никому из хозяев. Все они вместо воздуха дымом пожарищ дышали, все они вместо почвы в зыбком море тонули...
— Деда! — внук обеими руками тряс прикорнувшего старика за плечо. — Ну деда же!
Старик мотнул головой и открыл единственный глаз. Второе веко было впалым. Под ним жила пустота.
— Деда, а почему Орото сдался?
— В крови Сусаноу было слишком много сакэ. Герои пьют много.
— Орото опьянел?
— Нет, распробовал вкус сакэ и узнал в нем то самое, что старикам за жену относил. Не мог змей против их человека бороться, все равно что на брата руку поднимать.
— А куда делась дочка?
— Сусаноу не стал искать ее, так и осталась бедняжка запертой в морском дворце Орото. Стала она морской богиней...
— Злой?
— Кто же разберет этих женщин? Переменчивой...

Тяжелые свадебные наряды — как алая чешуя. Синья и Аини сбросили их, оставшись только в одинаковых белых тонких рубашках, и замерли друг напротив друга. Оба были решительны, и сейчас их остановила не стеснительность. Аини глядела на мужчину, похожего во многом на нее. Она задумала сделать его мужем, чтобы никто не мешал увидеть расцвет нового мастерства. Но невольно ее сердце пропиталось любовью к Синье, любовью, которую она всегда почитала за слабость. Она впустила Синью в семью, но все еще не пустила его к себе, потому что ей никто раньше и не нужен был. Танец с мечом — вот ее жизнь. И что же сделать с глупым сердцем, которое смеет твердить, что какой-то человек с Рынка — ее жизнь?
Аини положила меж ними меч. 
— Мы будем драться.
— Почему? — спросил Синья с непростительной усмешкой. — Ты боишься продолжать?
— Ты еще не достоин меня. Если сможешь победить...
В его глазах зажглось недоброе пламя. Он взял свой меч, увитый алыми нитями брачного празднества, и направил его на Аини, приглашая ее.
На турнирах давным давно запрещены парные соревнования, и запах запретного щекотал обоим ноздри. Они начали танец осторожно, помня о том, что меч нужен ради искусства, но вскоре Синья ощутил, что Аини утратила самообладание. Ее меч запел жаждой убийства, забывая о необходимости красоты движений. Ее меч стал клыкам, которые озверевшая Аини стремилась вонзить прямо в Синью — чтобы уничтожить его. Незнающий много о пути меча, но выросший в драках Рынка, Синья достойно отвечал мастерице Йен, но умений его не хватало. Он отступал, бросая в Аини стулья, но все было бесполезно — она вскорости настигла его, загнала в угол. 
— Если убьешь меня... — словами он попытался вернуть ее обратно, но слова оборвались клинком, воткнутым прямо в горло. Торжествующая Аини радостно воскликнула. Она забылась в погоне за старой мечтой — жить настоящим боем, а не танцем. Вдруг она опомнилась, и запах крови испугал ее. Аини пришла в себя и обнаружила преступление. Тот, кем заболело ее сердце, терял огонь в глазах, и причина того окрасила ее прежде чистый клинок багряным цветом.
— Что же я натворила?.. — прошептала она, теряя силы. Она выставила руки вперед, по обе стороны от Синьи, и непонятное стремление овладело ею. Она приблизилась к ране и кончиком языка прикоснулась к ручейку крови. Аини был известен этот вкус — такой же, как у нее, но куда больше соли. Она затряслась, и ее вдруг подхватил на руки Синья. Ее меч распался на части, как перерубленный, а последний осколок, что был в ране, выскочил наружу. Рана зажила, а в зрачках Синьи замерцали огни, как блики на древнем море под старой луной. 
— Все мечи оказывались слабыми, и тогда морской змей создал клинок из собственного тела. Клинок был обманом похищен человеком. Что было потом?
Руки Синьи были холодными, но еще холоднее был голос, за которым слышался рокот волн.
Аини замотала головой. Ее сердце билось в унисон с сердцем этого бессмертного существа. Ее сердца вовсе не было в груди, и сердце Синьи билось на двоих: для него, хозяина, и для нее — меча.
— А потом змей Орото искал повсюду свой меч. И только в эпоху, когда солнце стало подобно луне, а луна навеки скрылась за облаками, только тогда в темном мире он отыскал утрату. 
— Так она — меч? — пораженный колдун не сдержал слов. Его синий глаз уже раскрылся, готовый рассечь связи между Синьей и Аини. Замешательство не сыграло колдуну на руку. Орото, древний змей моря, не собирался расставаться со своей добычей. Обнимая Аини, он воздел ладонь, и из нее полилась вода. Орото призывал море, намереваясь поглотить ненавистную сушу, рождающую людей.
— Нет в мире людей более ничего ценного, ради чего им стоит быть. Я обращу этот мир в море, и мой меч поможет мне рассечь старый порядок. 
Земля под ногами колдуна взмокла, загудела, требуя от человека сопротивляться богу.
— Ты говоришь, что на земле нет ничего. А если я скажу, что есть?
Орото сжал кулак, прекращая поток воды. Синий огонь Одноглазого был знаком ему.
— Твой глаз...
— Похищенная луна. Давным-давно море и луна были крепко связаны. Но герой из людей погубил сначала бога моря, лишив его меча, а потом его потомки разрушили напрасно белый цвет луны. Но я — оправа, которая хранит чистоту луны. И я подарю ее тебе, если ты удержишь море в берегах.
— Мир вновь станет прекрасным и без луны. Мне достаточно темной воды.
— Тебе может нравится и такой мир, но твой меч, Аини, тянулась к тебе не потому, что ты был темным змеем Орото, ее хозяином. Она тянулась к тебе, как к светилу, которое может отражать ее совершенный клинок. Неужели ты лишишь ее света?
Орото молчал, смотря на Аини. Когда-то она была просто мечом, теперь она стала женщиной. Его женщиной.
— Хорошо. Люди все равно идут к своему концу. Я заберу луну, чтобы моя любимая не тосковала по светящимся городам. Отдай мне глаз.
Колдун приблизился к Орото, зажмурясь. Ему было страшно жертвовать собой. Он не знал, останется ли в живых, лишившись глаза. Пальцы Орото легко и безбольно отделили металлическую оправу от плоти. Металл распался, оставляя круглый синий камень на ладони морского божества. Во рту колдуна пересохло, и он открыл единственный глаз, увидев бескрайнее море. Орото унес его из поместья, спасши от мести семьи Йен. Море тихо лизало преграду пирса, и замерло в штиле вовсе, когда из-за горизонта начала подниматься голубая луна. У колдуна дыханье прервалось от красоты светила, вернувшегося в мир. Впервые за долгие годы чувство свободы рвалось из груди. Если он потерял глаз, то богиня больше никогда не явится ему. Как он ликовал!
Но тут оказалось, что он видит эту луну только из левой, пустой глазницы.
— Ты думал, что я тебя оставлю в покое? — девочка-лисица возникла рядом. Она тоже любовалась луной. — Глаз позволял тебе скрываться от меня.
Колдун низко опустил голову. Не видать ему воли.
— Я, кажется, как этот змей . Согласен на мир в темноте. Он слишком тяжел для меня. Я стар. Отпусти меня.
— Ты сможешь состариться только тогда, когда влюбишься по-настоящему. Пока же ты любишь только магию, тебе не знать освобождения от меня. Пойдем, сегодня будет страшный шторм, — руки девочки были почти что ласковыми, но колдун не обманывал себя на счет богини.
— Кто-то погибнет?
— Орото сдержит обещание в эту ночь. Он — змей и море в одном, оба умеют обманывать.
— Легенды врут. Аини не была морской богиней.
— Если твой дед перевирал тебе легенды, что с них взять? Меч бога моря выплавлен их моря. 
— Но где же дочка стариков? Что с ней стало?
— Все не угомонишься? Не было у стариков никакой дочки. Был только меч, влюбленный в хозяина, как женщина. А старики просто ненавидели опасное далекое море.

 

Видения Шимамуры

Цветы и поколения