Личная неосторожность

                                             –  Да, человек смертен. Но это было бы ещё полбеды.

                               Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!     

                                                                                                                                             (Воланд)

                                                                                     М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»

Осеннее небо простужено кашляло громом.  Пятые сутки кряду нервный порывистый ветер гнал с севера  на юг тесное скопище облаков, словно кто-то, набросив над городом серый пуховый плат, всё тянул и тянул его на себя, да никак не мог стянуть.       

Виктор Николаевич Шестериков, бригадир слесарей-ремонтников Раздольского цементного завода, сутуло сидел на низенькой лавчонке у двери конторки и ждал мастера. Он уже двадцать минут как отправил свою бригаду мыться, позвонил в диспетчерскую, напомнил, чтобы не забыли подать дежурный автобус развезти людей по домам, заглянул в конторку мастера, но та, как и следовало ожидать, оказалась пуста. Угораздило же попасть в промежуток между сменами! Закончили ремонт досрочно, а теперь сиди вот и жди! Но ничего не поделаешь, мастера ушли делать обход, порядок есть порядок, и Шестериков не торопил события. Валера Краснецков, приняв смену, вернётся к себе в конторку не раньше, чем через четверть часа. Сначала с мастером, сдающим смену, они пройдут по территории производства, обязательно посетят цех обжига, потом  в диспетчерской, распишутся в журнале сдачи-приёма смены, Краснецков непременно пожелает уточнить текущую обстановку на производстве, поинтересуется состоянием отгрузки цемента, графиком завоза шлака и глины, а только потом,  отпустив старого мастера домой, вернется в конторку. И вот когда будут подписаны нужные бумаги, доложено об окончании ремонта по телефону главному инженеру Бузалевскому,  и тот даст добро, –  вот только тогда они и запустят отремонтированную помольную установку. Марк Моисеевич обещал лично приехать к пуску, но не приехал – воскресенье всё-таки, понять можно. Виктор Николаевич встав со скамейки, снова приоткрыл дверь конторки, глянул на большие настенные часы – ровно пятнадцать часов.

Комната мастеров или, иначе, конторка, представляла собой кирпичное строение, примкнувшее одной стороной к цеху помола. Судя по неровной кладке, конторка эта была когда-то сляпана наспех, снаружи имела вид неказистый, да и внутреннее убранство её было убого: у окна, в правом дальнем углу, стоял письменный стол с тумбой, утратившей со временем все свои выдвижные ящички; слева, вдоль стены, вытянулись в ряд шесть-семь стульев, сбитых по ножкам двумя рейками, чтобы не растащили их поодиночке. На стенах развешены пыльные  пожелтевшие графики выработки цехом цемента, давно, однако, потерявшие свою актуальность, а рядом с входной дверью главная достопримечательность: намертво прикрученный к стене телефонный аппарат в массивном металлическом корпусе и неподъёмной трубкой на цепи – долго не поговоришь! Здесь же вырезанный из какого-то журнала и приклеенный неизвестным шутником плакатик из серии «Не болтай!»  –  строгая женщина в красной косынке плотно прижимает  указательный палец к сомкнутым губам.

В помольном цехе, откуда Шестериков только что вышел, громыхало так, что закладывало уши, а разговаривать, даже находясь совсем рядом, можно было разве что криком; здесь же благодать – поёт, подвывая, осенний ветер, лопочут не облетевшими ещё листьями ветвистые тополя за забором и переругиваются меж собой в небесах усталые громы. Мимо Шестерикова то и дело проходили люди: в цех –  кому ещё предстояло отстоять смену в этот хмурый воскресный день, а обратно – те, кто свою работу закончил и направлялся в душевую, а затем по домам. Виктор Николаевич молча, едва заметным кивком, отвечал на приветствия входящих, и так же, кивком, прощался с уходящими  –  все спешили,  и заводить долгие разговоры было им не досуг.

          А Шестерикову было о чём рассказать: ремонт цементной мельницы, который проводила бригада под его руководством, был завершён качественно и куда как раньше установленного срока!  А разве могло быть иначе? Ведь лишь человеку  новому, только недавно  влившемуся в заводской коллектив, простительно было не знать, что на этом подмосковном цемзаводе, отметившем не так давно вековой юбилей, да, пожалуй, и во всей отрасли, бригадир слесарей-ремонтников Виктор Николаевич Шестериков славился организаторским талантом и всегда добивался отличных показателей. Не однажды пытались его перетянуть на другие предприятия, переманивали, кто как мог, но он, ни секунды не колеблясь и не пускаясь в пространные объяснения, отвечал: «И дед мой здесь трудился, и  бабка моя, и мать. Отец отсюда на фронт ушёл, а значит, и мне быть на этом заводе до конца моих дней!»    

          Годами Шестериков давно перешагнул за пятьдесят, две дочери-погодки выросли, обзавелись собственными семьями и разъехались по другим городам, жена в прошлом году вышла на пенсию и теперь хлопотала по дому да на дачном участке. Он и сам любил повозиться на грядках, летом проводил там выходные, и неизменно в сентябре брал отпуск и тогда весь месяц безвылазно жил на даче. Но в этом году пришлось изменить давно укоренившейся традиции: профком выделил им с женой путёвку в черноморский санаторий, так что отпуск Шестериков отгулял летом. Оно и к лучшему! Чем бы  сейчас он занимался на даче? Осень с первых же дней показала себя с самой скверной стороны. Какое же это «бабье» лето? Вместо погожих солнечных дней с ласковым неярким солнцем и паутинками, плывущими в прозрачном воздухе, такое вот творится безобразие, которому не видно ни конца, ни края! А что если как ещё дождь зарядит?

 Но ветер, неистово терзающий облака, не выдул из них за эти дни ни капельки влаги.         Душа Виктора Николаевича ликовала. Так  чувствует себя человек, с блеском выполнивший сложную и, главное, нужную работу.  Удивительно, что в последние годы  и на работе и дома,  всё складывалось в его жизни как нельзя лучше, всё ладилось, всё получалось. Если ещё лет десять назад он жил обыкновенно, так же как  все, то теперь наступило время какой-то удивительной  гармонии, что в последние годы даже стало предметом его философских размышлений. Начальство хвалило его и ставило всем в пример, и на работе  и на заводском посёлке он пользовался заслуженным авторитетом, его уважали, к нему обращались за советом.  В  семейной жизни тоже всё было как нельзя лучше: прежние, пусть и не такие уж серьёзные разлады с женой постепенно сошли на нет, стали они жить тихо и мирно, как говорится, душа в душу. И время от времени  перед сном супруга его, Валентина Петровна, зная наперёд ответ, игриво спрашивала: «Витюш, а ты не жалеешь, что на мне женился?» – «Нет, Валюша» – следовал ответ. – «И я не жалею…» – вздохнув, отвечала жена и счастливо засыпала.

          А быть довольным собой и жизнью в этот ненастный сентябрьский день у Шестериков была веская причина: благодаря его смекалке, помноженной на многолетний опыт, ремонт цементной мельницы удалось закончить на двенадцать часов раньше намеченного срока. Крутилась в цехе стайка инженеров, все сплошь в костюмчиках да при галстуках, – элита! – шелестели чертежами, руками размахивали и головы задирали, высматривая что-то под потолком, и, надо же, ни в одну из этих самых голов, увенчанных белыми итээровскими касками, не пришло то, до чего додумался он, простой бригадир! Гениальность идеи состояла в том, чтобы подать промежуточный вал к месту ремонта автокраном через отверстие в крыше,  временно демонтировав установленный там вентилятор вытяжки и часть воздуховода, а не тащить вал весом в несколько тонн через весь цех лебёдкой, как предлагали эти умники! Да в придачу ко всему тогда и два кирпичных простенка пришлось бы разбирать! Всё оказалось намного проще, и Виктор Николаевич до сих пор не переставал сам себе удивляться. Сэкономили и деньги и время, и это уже было оценено заводским руководством, а там,  – чем чёрт не шутит! –  может и  куда-нибудь повыше  доложено!        

Шестериков вытянул ноги, устроился на лавочке поудобнее и с наслаждением потянулся, предвкушая хороший выходной после отличной работы – на понедельник он взял отгул. Виктор Николаевич прислонился спиной к кирпичной стене конторки, закрыл глаза и задумался. «Ведь выиграли, ни много ни мало, двенадцать часов рабочего времени! А за это время… – бригадир поднял глаза в небесную хмурь, совершая в уме несложную калькуляцию. – …Мельница выдаст двести тонн цемента! Это теоретически, на практике, разумеется, чуть меньше – тонн сто семьдесят. Но и это не мало!

Шестериков встал со скамейки и степенно, враскачку, пошёл к обдувке – шлангу, подсоединённому к трубе со сжатым воздухом. Повернул вентиль, привычными движениями сбил упругой струёй воздуха с одежды цементную пыль, ту, которую не удалось одолеть осеннему ветру и, закончив, бросил на землю шланг. Остатками воздуха тот выдул на земле островок чистоты.

          Вернувшись обратно, Шестериков достал из кармана спецовки мятую пачку сигарет, хоронясь от порывов ветра, закурил, вяло втягивая в себя горьковатый дым – курить не хотелось.

  «Опять, как пить дать, назначат знаменосцем!» – отчего-то вдруг невесело подумалось ему.

 И в позапрошлом году, когда отмечалось семидесятилетие Великого Октября, и в прошлом, было ему доверено нести на демонстрации заводское знамя. С трибуны, установленной в центре города, сыпались одна за другой здравицы и назывались имена тех, кто ударным трудом добился высоких производственных показателей. Звучала и его фамилия – неслась над колоннами, над площадью Ленина, над крышами домов, эхом вторилась в центре Раздольска. Гордо вышагивая впереди заводской колонны со знаменем, Виктор Шестериков вдруг подумал о том, а что бы сказал Ильич будь он не каменным на постаменте, а настоящим, живым? Верно ли живёт он, коммунист Шестериков,  или что-то в его жизни всё же не так?

          От воспоминаний бригадира оторвало жалобное мяуканье кошки, которую в цехе подкармливали, баловали и не давали в обиду бродячим собакам, забредавшим от скуки на территорию завода. Она появилась здесь несколько лет назад маленьким котёнком, настолько крохотным, что кто-то, увидев, сразу же дал ему прозвище Мушка. Со временем кошка подросла, «подросло» и её прозвище – стали её величать Мухой. И вот сейчас, усевшись напротив Шестерикова,  она жалобно мяукала, пристально глядя ему в глаза.

          –        Котёнка, бедняжка, потеряла… Не найдёт никак, – пояснила, возникшая вдруг, словно из-под земли, Зина Лопатина, машинист цементных мельниц. – Ты, Виктор, случаем, не видел? Чёрный такой, махонький, с белыми лапками... Валера, мастер наш, домой хотел его забрать, деткам своим.

          –        Нет, не видел,  – буркнул Виктор.

          Кошек Шестериков не любил, а на работе их и вовсе терпеть не мог. «Кошка на производстве хуже, чем баба на корабле, – частенько говаривал он. – Если кошка во время работы под ногами крутится, недалеко до беды». Вот такой был у него взгляд на это безобидное животное – взгляд,  идущий вразрез с мнением почти всего коллектива.   

          –        Мельницу когда пускать будете? – поинтересовалась Зина.

          –        Вот мастера дождусь, и пустим…  – ответил Шестериков и, бросив себе под ноги окурок, вмял его носком сапога в пыль.

          Валера Краснецков и в самом деле, проделав обычный маршрут  с мастером предыдущей смены,  зашёл в диспетчерскую, но пробыл там несколько дольше обычного. Диспетчер Аллочка скороговоркой сыпала цифрами, вычитывая для него данные из толстого журнала, но Валерий думал не столько о количестве наработанного шлама и клинкера, сколько о том, что сейчас происходит у него дома. Старшему сыну, сегодня исполнялось шесть лет! Когда Валера уходил на работу, уже начала собираться детвора, а вечером за стол сядут взрослые.  Вчера из Ленинграда и Воронежа приехали родственники со стороны жены. Конечно,  будет тесновато, ну что ж, терпеть тесноту эту осталось недолго: высится уже недалеко от завода новенькая, только что отстроенная двенадцатиэтажка. И почти каждую смену взбирался Валера куда-нибудь повыше (а на заводе таких мест хватало) и смотрел на новый дом. Две недели назад жилищной комиссией предварительно были распределены квартиры,  и Валера уже побывал на новостройке, поднимался в их ещё мрачную, не отделанную, но уже такую родную квартиру на 11-ом этаже – высоко, дух захватывает! Из окон, смотрящих на север,  в ясную погоду хорошо видны и шпиль здания университета на Ленинских горах, и даже телебашня в Останкине. Впереди грезилось новое счастье и новая жизнь! Тем более, что решили они с Аннушкой, что пришло время подумать о третьем ребёнке. Уж больно его женушке хотелось родить ещё и дочку.

          Так, витая мыслями в прекрасном недалёком будущем, шагал Краснецков обратно к себе в комнату мастеров. Заметив его ещё издали Шестериков встал со скамейки, пригладив пятернёй волосы, которые начинала активно завоёвывать седина, надел на голову каску.

          –        Ну что, товарищ начальник, пускаем мельницу? – озорно подмигнул Шестериков Валере и улыбнулся, оголив прокуренные зубы, три-четыре из которых блеснули металлическими коронками.

          –        А как же, Николаич, сейчас позвоню на подстанцию, и ключ на старт!

          И вот через пять минут уже ухала, словно гигантский филин, предупредительная сигнализация. Как умолкла, тут же дёрнулась и плавно, словно человек, разминающий после сна затёкшие члены, закрутилась на вспомогательном приводе мельница. Грохнули о корпус стальные шары в её утробе, заработала питающая тарелка, посыпалась, шурша, шихта в раскрытое, как слоновья пасть, ненасытное жерло мельницы. И вот, наконец, бухнул в ячейке высоковольтный выключатель и, взвизгнув, начал набирать обороты мегаваттный двигатель, поднимая под потолок вихри пыли. И тут же всё встало на свои места: мельница сразу стала похожа на работающих рядом своих двух сестёр-близняшек.

          Несколько минут мастер с бригадиром наблюдали за работой пущенного агрегата, а потом, крепко пожав друг другу руки, распрощались. Краснецкова ждали дела в обжиге – нужно было принять кирпич для футеровочных работ. Шестериков долго смотрел удаляющемуся мастеру вслед, и снова пришла ему мысль, которая посещала его уже не раз. А подумал Шестериков о том, что если бы  бог одарил в молодости его сыном, то хотел бы он, чтобы тот был таким же, как Краснецков. Нравился ему этот парень, он восхищался им и считал его пусть самым молодым, но и самым лучшим из сменных мастеров на заводе.

Проходя мимо Лопатиной Краснецков, перекрикивая шум работающего цеха, попросил, чтобы она разыскала крановщицу и передала ей, что можно завозить шихту в бункер отремонтированной мельницы – сказал и вышел из цеха.

          Лопатина, перехватив  Шестерикова уже на выходе из цеха,  сказала:

          –        Витюш, нужно срочно завезти в бункер шихту, а Косолапова, зараза, опять опаздывает. Ты не закинул бы ковша три?

          –        Отчего ж, не закинуть? – весело ответил он.  – Дело не мудрено!

          И действительно, что ему стоило? Сам он, когда только пришёл на завод, пару лет отработал на мостовом кране и теперь даже рад был вспомнить былые годы и былую удаль. Поднявшись на эстакаду, Виктор Николаевич немного постоял, отдышался – годы брали своё. Ветер заметно умерил свою прыть и уже не бросал в глаза жгучую пыль. Пошарил глазами по горизонту и на радость себе заметил где-то далеко-далеко, над Москвой, еле заметную полоску небесной сини. Проясняется! Ловко спустившись через люк в кабину, он с нежностью коснулся рычагов управления.

          А за несколько минут до этого Валера Краснецков действительно направился было в цех обжига, да в последний момент вдруг передумал и свернул в сторону клинкерного склада. Ухватившись за поручень металлической лестницы, он шустро запрыгнул на первую ступеньку и, громыхая сапогами по железу, стал подниматься наверх.

          Мостовой кран стоял недвижимым. Мастер прищурился, пытаясь разглядеть, есть ли в кабине крановщица. Косолапова, должно быть, опять опаздывала. Валера осмотрел кучу шихты, заготовленной предыдущей сменой, прошёлся по эстакаде, взглянул на бункера. В бункере только что пущенной мельницы шихты оставалось минут на десять - двенадцать. «Не появится за это время крановщица, хоть самому за рычаги садись! Нужно сделать ей внушение!» – подумал  Валера и тут же улыбнулся – надсаживать горло и махать кулаками на подчинённых он не умел.

          Краснецков уже развернулся, чтобы уйти, но вдруг до его слуха донёсся тонкий надтреснутый писк, похожий на ржавый стон калитки с несмазанными петлями. Мастер поискал глазами там, откуда донёсся звук, и присмотревшись, заметил на дне бункера, маленький тёмный комочек – котёнка, который неуклюже перебирал лапками.

          –        Как же тебя угораздило сюда свалиться, бедолага? – произнёс вслух Валера и стал спускаться к бункеру.

          Сверху бункеры мельниц были закрыты специальными решётками из стальных швеллеров, но решётка этого бункера имела изъян: один из них был сорван и отогнут в сторону. Валера пролез в щель, нащупал ногой выступ на металлической стене, отцепился от швеллеров и спрыгнул, по щиколотку провалившись в рыхлую шихту. Бережно взял в руки крохотное тельце и погладил его мягкую шёрстку. Дети давно просили завести котёнка, и вот на днях они с женой, посовещавшись, решили: пусть будет котёнок. Ведь, так или иначе, через полгода, ну, может чуточку больше, кошка пригодится, чтобы первой переступить порог их новой квартиры.  Валера давно присмотрел его, да жалко было отнимать у Мухи. Но больше тянуть было нельзя – сегодня, в свой день рождения, старший сын ждал котёнка в подарок. 

          Прижав одной рукой тёплого, дрожащего от страха котёнка к себе, Краснецков другой пытался схватиться за кусок арматуры, приваренный, очевидно, при монтаже, к стенке бункера, но не допрыгнул. Опасливо посмотрел на увеличивающуюся с каждой секундой воронку на дне бункера – у мельницы был отменный аппетит. Валера отнял руку от котёнка, заставив того крепко вцепиться острыми коготками в надетый под спецовку свитер, схватился за еле приметный выступ на стене, образованный плохо сваренными между собой листами железа, подпрыгнул и сумел-таки другой рукой ухватиться за спасительный стальной прут.

Но вдруг дрогнула и застонала эстакада под многотонной тяжестью мостового крана. Натянулись, как струны,  и запели на ветру стальные канаты грейферного ковша, который, впившись в гору шихты, жадно кусал её железными челюстями. Валерий побледнел  –  ведь через считанные секунды двинет кран мостом, и с каждым мгновеньем будет всё ближе и ближе к бункеру. Он понял всю серьёзность сложившегося положения. Едва держась на стене бункера, действуя настолько же сознательно, насколько и бессознательно, он, собрав все силы, решил сделать попытку подтянуться и с раскачки ухватиться за решётку, которая, казалось, была совсем рядом, над головой. Он крикнул, что было мочи, наивно надеясь, что там, в кабине, его услышат. Он знал то, что из кабины не видно, что происходит в бункере. Валера сделал ещё одну попытку подтянуться  –  ломались ногти, сдиралась кожа, но он не чувствовал боли. Посмотрев вверх, Валера крикнул ещё раз, но это был уже крик отчаяния – над ним со скрипом раскрывался ковш с пятью тоннами приготовленной для помола шихты…

          Забросив в бункер три обещанных ковша, которых должно было хватить на целый час, Шестериков, ещё раз взглянув с неподдельной радостью на увеличивающуюся полосу синевы над Москвой, спустился вниз и с лёгкой душой, мурлыча себе под нос, привязавшийся со вчерашнего вечера популярный мотивчик, отправился в раздевалку.

Когда питающая тарелка пущенной  в работу мельницы внезапно остановилась, заскрежетав так, что мурашки побежали по телу, машинист помольных установок Зинаида Лопатина, матерно ругаясь, схватила специально предназначенный для этой цели ломик, и, уперев в борт тарелки, стала приподнимать стакан дозатора. Так бывало довольно часто: во время ремонта в бункер попадали посторонние предметы, и пуск мельницы после простоя был чреват заклиниванием тарелки. Это Лопатина знала и  к этому она готовилась. Но первые минуты всё шло без помех, и она поверила – на этот раз обойдётся. Но стоило ей лишь расслабиться, так на тебе!

          Из-под стакана, через расширенную щель, шурша, посыпалась шихта. Лопатина ковырнула ещё раз и ещё, наткнулась на что-то жёсткое, но податливое – показался кирзовый сапог… «То телогрейку рваную бросят в бункер, а теперь вот и сапоги полетели!» – не унималась Лопатина. Сунула ломик  чуть глубже, провернула его что было силы – сапог вышел наполовину. Ухватилась обеими руками, стараясь вырвать его оттуда. Дёрнула раз, дёрнула другой и ещё раз, посильней… И вдруг так и села прямо на покрытый слоем цементной пыли пол  с сапогом в руках. Под ним из-под размотавшейся портянки показалась обнажённая человеческая ступня! Лопатина опрометью бросилась вон из цеха, выскочила наружу, и крик её пронзительный, нечеловеческий, как крик смертельно раненной птицы, разнёсся вокруг.

          Шестериков в прекрасном расположении духа уже направлялся от раздевалки к заводской проходной, когда услышал этот душераздирающий вопль. «Уж не случилось ли чего?» –  заволновался он и круто повернул обратно к цеху.

***

Следователь Крымов, поднявшись из-за стола, близко подошёл к Бузалевскому и как-то недобро и серьёзно  взглянул ему в глаза.

–        Так что же вы, товарищ главный инженер, можете сказать в оправдание?

Марк Моисеевич, переглянувшись с Шестериковым, судорожно повёл плечами, будто желая сбросить  с себя что-то мерзкое, и  вяло, с дрожащей улыбочкой на тонких губах произнёс:

–        Понимаете, товарищ следователь, крановщики частенько сгребают ковшом то, что не прошло в бункер, и гнут поперечные балки защитной решётки. Вот через такую щель и пролез Краснецков…

          Крымов, ничего не сказав, отошёл к окну и, любуясь тёплым осенним днём, задумчиво, вполголоса, сказал:

–        Да… Не пойму вот только: вроде бы сам мастер, и по отзывам парень неплохой, а стал злостным нарушителем правил техники безопасности. – И, уже повернувшись к присутствующим. – Насколько мне известно, опускаясь в бункер, работник должен быть обвязан страховочной верёвкой, а наверху его должны подстраховывать не менее двух человек? Верно?

–        Именно так, товарищ следователь, –  вздохнул главный инженер и опустил глаза.

– Вот так, товарищи, недисциплинированность и личная неосторожность приводит к трагедии! – закрывая папку с бумагами и прощаясь, подвёл итог следователь Крымов.

Возвращаясь на директорской «Волге», Бузалевский с Шестериковым за всю дорогу  не перекинулись ни единым словом. Марк Моисеевич никак не мог прийти в себя, состоявшийся разговор оставил в душе неприятный осадок. День, такой солнечный, по-осеннему прозрачный, был окончательно испорчен. Но, слава богу, худшее уже, кажется, позади. Краснецкова вчера похоронили за счёт завода, всё было сделано честь по чести: от завода гроб, оркестр, венки, поминки. С очереди на квартиру решили его семью не снимать и детей его, мальчишек шести и четырёх лет, оставить в заводском детском саду. Всё было сделано, вроде бы, как и подобает в таких случаях. Но не знал Бузалевский главного: билось под сердцем новоиспеченной  вдовы ещё одно крохотное сердце, о чём она так и не успела рассказать своему Валерке.

А когда «Волга» круто свернула с шоссе и понеслась в сторону цементного завода, Бузалевский вдруг обернулся к сидящему сзади Шестерикову:

–        А, вот скажи, Виктор Николаевич, на кой чёрт он за котёнком-то полез? Кошка других  бы нарожала…

В ответ ему Шестериков только криво улыбнулся.