Ламия

            В мрачности заседал основной состав «Центра спасения фантастических существ» (в простонародье «цэсэсфэсэ»), да и как без мрачности?  Тяжёлая вина на каждом. Ну хорошо, не на каждом, большая на Шефе «Центра», но он же не будет один вину всю на себе тащить? Поспешит поделиться.
–Как проглядели? Как мы все проглядели?! – Шеф бушевал. Ему было страшно, досадно и мерзко. Происшествие вышло отвратительным и шумным.
            Он бы с удовольствием бушевал «вы проглядели!», но тут уж не извернёшься. Они-то проглядели, а он над ними зачем поставлен?
–Девять трупов! Девять! – Шеф никак не мог прийти в себя. – И какие?! Детские. Ну и…
–Шеф, – Гарольд из отдела по изучению «копытных» – единорогов и кентавров (ох, сколько пришлось вынести от кентавров, оскорблённых приравниванием к рогатой лошади!), всё-таки не выдержал: –  так ведь вам Элейна докладывала о свидетельстве одной женщины, которая видела…
            Шеф метнул на Гарольда уничижительный взгляд, обещающий, в лучшем случае, переход на ручную очистку конюшен единорогов и кентавров, и перевёл взгляд на Элейну.
            Элейна – глава отдела по наблюдению и изучению всяких волшебных змей защищаться не пыталась. Хотя, конечно, она лучше других помнила о свидетельстве женщины, поступившем три недели назад, согласно которому – в одном мексиканском городе видели существо, похожее на виновную в совершенном преступлении Ламию.
            Впрочем, называть эту тварь Ламией было не совсем корректно. Точно так, как специалист по водной фауне Малкольм всегда выделял отличие кракенов от гигантских спрутов, так и Элейна всегда замечала, что «Ламия» – это не точное имя для существа. во-первых, Ламия – согласно принятому в «Центре» утверждению – представляла собой полузмею-полуженщину, а существо, совершившее преступление, подвергшее мрачности всё «цэсэфэсэ» – имело лишь женскую голову на змеином теле. Во-вторых, последняя Ламия была официально истреблена в пятнадцатом веке…
            Наверное, по этой причине Шеф и не стал, услышав свидетельство женщины о странном змее-человеке, тратить ресурсы на проверку. Само существование такой твари – это уже фантастика даже для центра фантастических существ. И дожитие такого существа – невероятно.
            Но среди всех этих невероятностей есть факт: девять мёртвых детей. И не просто мёртвых…
–Это не Ламия, – на всякий случай сказала Элейна.
            Как будто это имело значение! Для Шефа сейчас ничего вообще не имело значение, кроме того, что репутация «цэсэфэсэ» летела к чертям!
–Змея-человек, – возразила травница Лили, – в любом случае – это ближе к Ламии.
–Ламия поедает детей целиком, – попыталась отбиться Элейна.
            Но это тоже уже не имело значение. Да, было это различие. Было. несчастные дети не были съедены полностью или на половину…у них просто отъели лицо. И неважно как назвать эту тварь. Ламия или не Ламия… есть факт: девять трупов. Есть ещё факт: три недели назад Элейна докладывала на заседании о том, что женщина из мексиканского городка сообщала о том, что видела странное создание.
            Её слова не были приняты. А теперь?
–Почему ты не настояла? – Шеф нашёл виноватую в лице Элейны.
            Но она была к этому готова:
–Решения принимаете вы. Вы сказали, что Ламии мертвы. Я не стала настаивать.
–Ты же сама сказала, что это не Ламия? – это влез кто-то из знатоков паучьего отдела. Молчали б лучше!
            Элейна поперхнулась оправданием.
            Шеф прикрыл глаза. Он понимал, что винить Элейну было неразумно, но очень хотелось на кого-то сорваться и пострашнее! Чтобы поняли все Ламии мира или, ещё более опасные СМИ, ч то он делает всё возможное, чтобы покарать эту тварь, покусившуюся на невинных детей.
            Но Шеф не стал гневить небеса срывом. В конце концов, он уже был обязан небесам. Если бы не они, то «цэсэфэсэ» ещё долго бы пытался сообразить что происходит, и почему множатся детские жертвы. Но на седьмом ребёнке небеса снизошли до Шефа – произошедшее в детской спаленке попало на камеру видеоняни…
            При одном воспоминании о видео Шефу становилось тошно. Он видел запись дважды – просматривал сам и вместе с сотрудниками, но и ему, повидавшему не так уж и мало, трудно было совладать с собой.
            Сначала просто была комната. Мирно посапывал ребёнок в кроватке. Тишина, лунный свет, освещающий пару брошенных на пол игрушек. И тут – в лунном проблеске – широкая змеиная спина. Бесшумное, и от того ещё более ужасное, быстрое движение. Змея провернула свои кольца стремительно…
–Три-четыре метра в длину, – шёпотом оценили  из несчастного змеиного отдела.
            Три-четыре метра, это, конечно, страшно и для обычной змеи. При запечатлённой же на камере толщине спины – это и вовсе ужас.
            Головы змеи, впрочем, в этот момент на камеру не попало, так что до этих пор можно было просто предположить, что в дом пробралась обыкновенная ползучая дрянь.
            Но скрылся из поля зрения хвост – гадина заползла под кровать, несколько раз шелохнулась, будто под ветром, простыня, свисавшая до самого пола. Простынка-простынка, тонкая, наверняка чистая, выстиранная и может быть, выглаженная любящей матерью для своего ребёнка, и скрывавшая сейчас за своей тонкостью отвратительное существо.
–Ой-йо…– кто-то из птичьего отдела не сдержал чувств, когда существо появилось снова. Оно приподнялось с другой стороны кровати, и на этот раз камера выхватила – голова! Человеческая голова!
            Действительно. Голова. Самая обыкновенная женская голова, тонкие черты лица, маленький нос, тонкие губы…
            Шефу почему-то подумалось в отвращении, что губы должны быть кровавыми. Камера этого не могла передать, но и увиденного ему хватило для того, чтобы омерзение снова прохватило его и отозвалось где-то в сердце уколом ужаса.
            Голова с золотистыми волосами, мягко свитыми в кольца, качнулась, а затем склонила неестественно (хотя, о какой естественности тут шла речь?) над спящим ребёнком.
–Ой, мама…– пропищали из угла травников.
            Голова снова приподнялась, а затем…
–Стоп! Стоп! – Альбер из числа полевых сотрудников, призванных для выездов, выслеживания и захвата фантастических существ, даже вскочил в возбуждении. – Видите?! Что она делает?
            Ламия-неламия вытягивала губы трубочкой. Свистела?
–Сядьте, бога ради! – множество рук усадили нетерпеливого Альбера на место.
            Впрочем, большая часть сотрудников тотчас об этом пожалела. Потому что пока Альбер скакал перед экраном, он его хотя бы закрывал, а без него все имели возможность увидеть, как ребёнок, тонко дрогнув во сне, вдруг зашевелился, сел, потирая глаза. А затем увидел кто его навестил. Но было уже поздно. Мощные змеиные кольца рванули к нему, сдавили, не давая и вздохнуть, вскрикнуть, придавили к постели, а женская голова, покоящаяся на змеином теле, склонившись, открыла рот, демонстрируя уродливый раздвоенный язык и острые змеиные клыки и…
            Чьи-то желудки не выдержали. кто-то опрометью метнулся из зала заседания в туалет. Снести увиденное было не всем под силу. А на записи эта тварь, не зная, что за ней уже после всего будут наблюдать, спокойно и быстро отъедала лицо несчастному ребёнку. Вначале он дёргался, слабо бился, пытаясь сбросить с себя неведомую и страшную силу, но потом затих.
            Запись кончилась тем, что существо, закончив трапезу, нырнуло на пол, и исчезло, выскользнуло прочь…
            Шеф молча налил себе воды, залпом выпил. Тяжело дыша, спросил:
–Какие у вас есть мысли?
            Мыслей было немного. И они как-то сообщались между всеми сотрудниками: часть из них думала об увиденном весьма в нецензурной форме, ещё часть думала об увольнении (мысль была сиюминутной, но она была), а конструктивно в такой ситуации размышлять было крайне сложно.
            Альбер, однако, поднялся.
–Я думаю, нам надо сосредоточиться не на вопросах о том, что это такое, а на том, что нам с этим делать. Во-первых, я не могу понять – по какому принципу она…оно? Выбирает жертв.
–Все жертвы не старше десяти лет, самой младшей пять. Есть и мальчики, и девочки, – ещё один полевик –Рэндольф твёрдой рукой отодвинул Шефа в сторону с его креслом и принялся изучать бумаги. – Двое мексиканцы, одна испанка, англичанин…короче, существо явно не националист.
            Шутка прошла мимо.
–Так как эта тварь выбирает жертв? – повторил Альбер. – Всё произошло в пределах одного городка.
–По крайней мере, она не летает! – Рэндольфу было не по себе, и он пытался скрыть это за неуместными  замечаниями.
–Рэндольф, – позвала Элейна, – заткнись.
            Рэндольф фыркнул.
–Надо посмотреть, чем связаны семьи,  – сказала Элейна. Она понемногу приходила в себя. Её подогревал научный интерес. – Может быть, у них есть что-то общее. Может быть, их отцы работают в одной фирме или их матери закупаются в одном супермаркете? Или, быть может, дети…
–Там, похоже, один супермаркет! – Рэндольф не выдержал снова.
–Должна быть связь, – повысила голос Элейна.
–Согласен, – кивнул Альбер. – Второй момент… как эта тварь попадает и исчезает из дома? В окно? В двери? Какова вероятность, что она пролезла бы везде, вылезла бы и осталась незамеченной? И потом – неужели в этом городке так беспечно относятся к закрытым окнам и дверям? Вот она – загадка!
–И третий момент, – продолжил Шеф, – не вопрос, а уточнение. Я хочу, чтобы эта тварь была мертва.
–Но…– Элейна, совсем оправившаяся, попыталась возразить, мол, это ненаучно! Но Шеф жестом велел ей молчать и она сникла – лучшее, на что можно было надеяться – это на изучение мёртвого образца.
***
            Мария-Элиза Куэвас уже в третий раз намыливала лицо мылом. В глазах безжалостно щипало, но она не чувствовала, что лицо её чистое.
            Дело здесь было не в кокетстве. Дело было в странном ощущении липкости на лице, с которым девятилетняя Мария-Элиза проснулась. Обычно девочка не особенно следила за своей гигиеной, она неохотно чистила зубы, кое-как мыла руки, а тут намывала лицо и тёрла с какой-то сумасшедшей тщательностью.
–Детка, опоздаешь на занятия! – мама уже ждала её с завтраком. Обычно Мария-Элиза спускалась быстрее ветра вниз,  где её ждала горячая овсянка на молоке с горкой свежих фруктов, какао и тосты с сыром. Но сегодня припозднилась. До сих пор плещет вода…странное дело.
            Повод для беспокойства матери. Но Франческа Куэвас была мудра и не позволяла себе лишнего в тревоге о своей дочери. Она пыталась быть ей другом, помня о том, как беспощадно её саму контролировала и как не давала ей вздохнуть  собственная мать.
            В кухню вошла Роза. Пожилая женщина, ставшая для Франчески Куэвас опорой в хозяйстве. За малую плату Роза до блеска вычищала дом, ходила в магазин и возилась с лужайкой у дома. Франческе было стыдно за такую тяжесть, возложенную на плечи Розы. Но иначе она поступить не могла – всё чаще Франческа Куэвас чувствовала недомогание, и даже переезд сюда, прочь от шумного города пока не шёл на пользу. Роза же, зная тревогу Франчески, улыбалась и отшучивалась:
–Мои плечи весьма широки! Не беспокойтесь.
            Сегодня она вошла в кухню с каким-то особенным вниманием. Шаги её были торопливы, а взгляд быстро оббежал кухню, Франческу…
–Мария ещё не спустилась, – улыбнулась ей Франческа. – Всё ещё в ванной.
            Тень удивления промелькнула на морщинистом лице розы.
–Может быть, ей нужны средства гигиены? – Франческа Куэвас глянула на Розу, ища у неё поддержки. – Девочки сейчас так быстро взрослеют, и…
            Она осеклась. В кухню вошла Мария-Элиза. С мокрым ещё лицом, она быстро поздоровалась с мамой и Розой и принялась за завтрак.
            Роза, слегка склонив голову набок, отступила в коридор, и нарочито шумно затеяла передвижку каких-то вещей.
–Что-то не так? – Франческа Куэвас не сдержала беспокойства. – Ты какая-то сегодня…
–Всё нормально, – торопливо перебила Мария-Элиза, – просто не выспалась.
–Что-то плохое снилось? – бессонница это уже понятнее. Франческа Куэвас видела много плохих снов. В последнее время даже чаще, чем это было допустимо.
–Про папу, – солгала Мария-Элиза и Франческа примолкла. Про него они обычно не говорили. Всё и так понятно. Без слов. Захотел лёгких денег, сглупил, а потом попался. Франческу каждый раз брала досада на него: не мог жить честно? Она могла, а он?
–Я же ради семьи…– пытался он тогда сказать ей. Франческа бесилась:
–Ради семьи? А что теперь ты от семьи оставил?
            Да и раздумиям повод был. Подходил конец его срока. Франческа до сих пор не знала, хочет ли она его видеть снова в доме, и не знала как поговорить, как спросить о том дочь. Знала. Что надо, и в самые кратчайшие сроки, но не могла собраться с мыслями.
            Видимо, Мария-Элиза тоже думала о том же и переживала во сне…
            Мария-Элиза не смотрела на мать, поглощая завтрак. Ей снился плохой сон, да. Сон, после которого она проснулась с ощущением липкой кожи лица, и ощущение, которое всё пыталась отмыть. И во сне этом не было отца. Зато была какая-то змея, которая придушивала её.но всем этим делиться с матерью Мария-Элиза не считала нужным: что она, маленькая что ли? Змеи здесь бывают, но они редко попадают в дом, и уж тем более здесь нет настолько крупных!
            Всё страхи, детские страхи, а Мария-Элиза уже взрослая. Сейчас она доест кашу и пойдёт на занятия.
***
            Роза была удивлена, увидев утром Франческу  Куэвас в бодром расположении духа. Ещё больше была удивлена тому, что Мария-Элиза спустилась утром с лестницы, а не была найдена с объеденным лицом.
            Разумеется, это удивление Роза не показала.
            Благообразного, доброжелательного вида пожилая женщина, лихо управлявшаяся по своему и чужому хозяйству, пригревавшая в своём доме то одного, то другого беспутного внука не имела даже внешне логической связи с тем, что в «цэсэфэсэ» звали «Ламией» и «тварью», а Роза и ей подобные рекли «Змеиной девой».  А связь была.
            Она объединяла Розу, помогавшую дому Куэвас, а до того дому Лангер; молоденькую няню Хуану, садовника Стефана, кухарку Христину, старожила Маэлоса…
            И змеиную нечисть, пожиравшую лица детей.
            Молодость редко помнит заветы предков. Молодость их не ценит, называет предрассудками, забывая, что не просто так плетётся память, что не идут предрассудки из ничего, и стоит иногда в их тени великая зловещая тень знания.
            Роза помнит. Розу хорошо учили родители. Помнит завет и Хуана – хотьмолода, а щепетильна во всяком соблюдении заветов. И Стефан тоже, и Христина, и Маэлс, и все, кто были до них. сейчас только камер поставили, да следят ой-йо как. Но ничего, не для себя стараются ведь и Роза, и Хуана, и прочие.
            Для детей своих.
            Отдай Змеиной деве чужих детей, и она не съест твоих. Отдай Змеиной деве юную плоть, и она вознаградит детей твоих долгой жизнью. Отдай ей чужих, чтоб своё сберечь.
            Жаль детей и Розе, и Стефану, и Маэлосу, и Хуане, и Христине. Жаль, конечно, а своих-то больше жаль. Эти-то что, чужие. А своим хочется жизнь сохранить, и дать долгие лета.
            Вот и впускают Змеиную деву. То Христина «забудет» окно в кухне закрыть, то Маэлос откроет заднюю калитку. Божество змеиное, а память людская. Помнит и понимает. Скользит и страшно на неё смотреть, и трепетно…
***
            Земля горячая. Очень горячая. Но это ничего. ей уже совсем ничего. мощные кольца выбрасывают тело вперёд, низко склоняет она голову, ползёт… прошлой ночью её спугнули от сладкой плоти, нынче ночью она своё возьмёт!
            Прошлой ночью она лишь лизнула девочке лицо, а тут – шорох за окном. Какая-то машина подъехала. Чёрная, противная, опасная. Застыла у дома.
            Спугнули.
            Она хочет есть.  Она всегда хочет есть, но, как иронично наказали её злые силы – никогда не может насытиться, и никогда не может взять того, что ей не предложено. Можно посадить её у ребёнка и она не тронет его, а можно лишь открыть дверь и она, при глашённая…
            Ничего. скоро поест. Скоро она сожрёт нежное детское лицо, чтобы не растрескалось своё, сохранённое богами зла и гнева. Скоро она насытится.
            Уже чуется запах. Запах сна. Запах безмятежности. Уже видится приоткрытая дверь – Роза никогда не обходит почтением, хотя все обещания выполнены и дана долгая жизнь и детям её, и внукам, да только жизнь эта несчастливая.
            Но о том сговора и не было. речь шла о самой жизни и о её долготе.
            А здесь всё чисто. Живы. Живут долго.
            Ещё немного, ещё чуть-чуть. Сделано! Вползает  мощное тело, разгибая сильные кольца в дом. Франческа спит, но до неё нет дела. Взрослым не надо бояться. Она берёт лишь детей.
            Наверх! Девочка спит необычайно чутко, но змеи бесшумны, змеи же, которые хотят выжить, которые хотят насытиться, и того бесшумнее. Ну, ещё и ещё…выше и выше.
            Здесь тоже открыто. Роза! Молодец,  Роза! Знаешь заветы предков. Знаешь, кого чтить надо.
            Как манит плоть. Как нежна кровь…
            Она не удерживается от опасного более быстрого, чем нужно, движения, и чувствует голодное возбуждение. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Надо только нырнуть за эти накрахмаленные простыни, под кровать, выползти с другой стороны, поднять голову, вытянуть уродливые людские губы трубочкой, создавая тот самый тихий свист…
–Бейте её! Бейте!
            Что? не по плану. Всё не по плану!
            Она мечется. Резко включается свет. Вокруг люди. Ребёнка в постели нет. В постели женщина. Кругом люди в чёрном.
            Она бросается в сторону, на неё силятся набросить металлическую сеть, но ничего – кольца ещё пригодятся. Мгновение – мощный рывок и удар приходится на грудь переднему нападавшему.
            Гореть твоим детям и внукам, Роза! И всем вашим детям, кому дано благословение Змеиной девы.
            Удар…
            Они побеждают. Они всегда побеждают. Они победили, когда пришли в дом к её сестрам, победили, когда она осталась одна. И сейчас…тоже.
            Меняются времена, остаются одни и те же победители. Люди.
***
–Погань! – сплёвывает Рэндольф, когда металлические проволоки всё-таки стягивают сильное тело змеи. – Тьфу…
            Хорошо, что есть металл и техника. Людям здесь не справиться. Напуганная змея двоих лишила сознания мощными ударами, одному ещё сломала рёбра.
–Держи её! – хрипло велел Альбер, беря из поднесённого помощниками футляра короткий меч грубой работы.
            Змея забилась сильнее, понимая, что сейчас будет. Женская голова чудовища зашипела, показывая раздвоенный язык.
–Держите…– повторил Альбер. Он был страшен.
            Её и без того держали. Просто тварь, чуя свою смерть, хотела жить. Кто мог её в том упрекнуть?
            Альбер видел её тонкие черты, тонкие губы, раздвоенный язык, видел волосы золотыми кольцами и глаза…ярко-голубые человеческие глаза. В них блестели слёзы.
–Отруби ей голову! – посоветовал Рэндольф, но Альбер только качнул головой:
–Сейчас…сладим!
            А дальше был удар. И обжигающая боль для умирающей в страшной агонии Змеиной девы – проклятия и божества этого тихого городка. С одного удара Альбер разрубил её голову пополам да так, чтоб та часть, на которую приходилось лицо, уродливо упала к его ногам…
            Уже неопасное, отвратительное лицо чудовища.
–Этим не поздоровится, – заметил Рэндольф, кинув презрительный взгляд на арестованных прислужников Змеиной девы. – Тьфу. Погань!
            Альбер убрал меч в футляр. Это ещё понадобится. Это единственное орудие, поглощающее любую известную до этих пор магию. В разные времена этот меч был известен как меч Святого Петра, Экскалибур, меч-кладенец, меч Великого Карла и Зульфикар.
            Ценная вещь. Грубая работа, но неоценимая.
–Надо здесь убраться, – сказал Альбер, – увести этих, успокоить девочку с мамой и отвезите эту дрянь Элейне. Пусть посмотрит на дело наших рук.
            Рэндольф кивнул. Всё будет сделано. И сегодня, и завтра, и иногда, конечно, с опозданием.
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0518227

от 22 июня 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0518227 выдан для произведения:             В мрачности заседал основной состав «Центра спасения фантастических существ» (в простонародье «цэсэсфэсэ»), да и как без мрачности?  Тяжёлая вина на каждом. Ну хорошо, не на каждом, большая на Шефе «Центра», но он же не будет один вину всю на себе тащить? Поспешит поделиться.
–Как проглядели? Как мы все проглядели?! – Шеф бушевал. Ему было страшно, досадно и мерзко. Происшествие вышло отвратительным и шумным.
            Он бы с удовольствием бушевал «вы проглядели!», но тут уж не извернёшься. Они-то проглядели, а он над ними зачем поставлен?
–Девять трупов! Девять! – Шеф никак не мог прийти в себя. – И какие?! Детские. Ну и…
–Шеф, – Гарольд из отдела по изучению «копытных» – единорогов и кентавров (ох, сколько пришлось вынести от кентавров, оскорблённых приравниванием к рогатой лошади!), всё-таки не выдержал: –  так ведь вам Элейна докладывала о свидетельстве одной женщины, которая видела…
            Шеф метнул на Гарольда уничижительный взгляд, обещающий, в лучшем случае, переход на ручную очистку конюшен единорогов и кентавров, и перевёл взгляд на Элейну.
            Элейна – глава отдела по наблюдению и изучению всяких волшебных змей защищаться не пыталась. Хотя, конечно, она лучше других помнила о свидетельстве женщины, поступившем три недели назад, согласно которому – в одном мексиканском городе видели существо, похожее на виновную в совершенном преступлении Ламию.
            Впрочем, называть эту тварь Ламией было не совсем корректно. Точно так, как специалист по водной фауне Малкольм всегда выделял отличие кракенов от гигантских спрутов, так и Элейна всегда замечала, что «Ламия» – это не точное имя для существа. во-первых, Ламия – согласно принятому в «Центре» утверждению – представляла собой полузмею-полуженщину, а существо, совершившее преступление, подвергшее мрачности всё «цэсэфэсэ» – имело лишь женскую голову на змеином теле. Во-вторых, последняя Ламия была официально истреблена в пятнадцатом веке…
            Наверное, по этой причине Шеф и не стал, услышав свидетельство женщины о странном змее-человеке, тратить ресурсы на проверку. Само существование такой твари – это уже фантастика даже для центра фантастических существ. И дожитие такого существа – невероятно.
            Но среди всех этих невероятностей есть факт: девять мёртвых детей. И не просто мёртвых…
–Это не Ламия, – на всякий случай сказала Элейна.
            Как будто это имело значение! Для Шефа сейчас ничего вообще не имело значение, кроме того, что репутация «цэсэфэсэ» летела к чертям!
–Змея-человек, – возразила травница Лили, – в любом случае – это ближе к Ламии.
–Ламия поедает детей целиком, – попыталась отбиться Элейна.
            Но это тоже уже не имело значение. Да, было это различие. Было. несчастные дети не были съедены полностью или на половину…у них просто отъели лицо. И неважно как назвать эту тварь. Ламия или не Ламия… есть факт: девять трупов. Есть ещё факт: три недели назад Элейна докладывала на заседании о том, что женщина из мексиканского городка сообщала о том, что видела странное создание.
            Её слова не были приняты. А теперь?
–Почему ты не настояла? – Шеф нашёл виноватую в лице Элейны.
            Но она была к этому готова:
–Решения принимаете вы. Вы сказали, что Ламии мертвы. Я не стала настаивать.
–Ты же сама сказала, что это не Ламия? – это влез кто-то из знатоков паучьего отдела. Молчали б лучше!
            Элейна поперхнулась оправданием.
            Шеф прикрыл глаза. Он понимал, что винить Элейну было неразумно, но очень хотелось на кого-то сорваться и пострашнее! Чтобы поняли все Ламии мира или, ещё более опасные СМИ, ч то он делает всё возможное, чтобы покарать эту тварь, покусившуюся на невинных детей.
            Но Шеф не стал гневить небеса срывом. В конце концов, он уже был обязан небесам. Если бы не они, то «цэсэфэсэ» ещё долго бы пытался сообразить что происходит, и почему множатся детские жертвы. Но на седьмом ребёнке небеса снизошли до Шефа – произошедшее в детской спаленке попало на камеру видеоняни…
            При одном воспоминании о видео Шефу становилось тошно. Он видел запись дважды – просматривал сам и вместе с сотрудниками, но и ему, повидавшему не так уж и мало, трудно было совладать с собой.
            Сначала просто была комната. Мирно посапывал ребёнок в кроватке. Тишина, лунный свет, освещающий пару брошенных на пол игрушек. И тут – в лунном проблеске – широкая змеиная спина. Бесшумное, и от того ещё более ужасное, быстрое движение. Змея провернула свои кольца стремительно…
–Три-четыре метра в длину, – шёпотом оценили  из несчастного змеиного отдела.
            Три-четыре метра, это, конечно, страшно и для обычной змеи. При запечатлённой же на камере толщине спины – это и вовсе ужас.
            Головы змеи, впрочем, в этот момент на камеру не попало, так что до этих пор можно было просто предположить, что в дом пробралась обыкновенная ползучая дрянь.
            Но скрылся из поля зрения хвост – гадина заползла под кровать, несколько раз шелохнулась, будто под ветром, простыня, свисавшая до самого пола. Простынка-простынка, тонкая, наверняка чистая, выстиранная и может быть, выглаженная любящей матерью для своего ребёнка, и скрывавшая сейчас за своей тонкостью отвратительное существо.
–Ой-йо…– кто-то из птичьего отдела не сдержал чувств, когда существо появилось снова. Оно приподнялось с другой стороны кровати, и на этот раз камера выхватила – голова! Человеческая голова!
            Действительно. Голова. Самая обыкновенная женская голова, тонкие черты лица, маленький нос, тонкие губы…
            Шефу почему-то подумалось в отвращении, что губы должны быть кровавыми. Камера этого не могла передать, но и увиденного ему хватило для того, чтобы омерзение снова прохватило его и отозвалось где-то в сердце уколом ужаса.
            Голова с золотистыми волосами, мягко свитыми в кольца, качнулась, а затем склонила неестественно (хотя, о какой естественности тут шла речь?) над спящим ребёнком.
–Ой, мама…– пропищали из угла травников.
            Голова снова приподнялась, а затем…
–Стоп! Стоп! – Альбер из числа полевых сотрудников, призванных для выездов, выслеживания и захвата фантастических существ, даже вскочил в возбуждении. – Видите?! Что она делает?
            Ламия-неламия вытягивала губы трубочкой. Свистела?
–Сядьте, бога ради! – множество рук усадили нетерпеливого Альбера на место.
            Впрочем, большая часть сотрудников тотчас об этом пожалела. Потому что пока Альбер скакал перед экраном, он его хотя бы закрывал, а без него все имели возможность увидеть, как ребёнок, тонко дрогнув во сне, вдруг зашевелился, сел, потирая глаза. А затем увидел кто его навестил. Но было уже поздно. Мощные змеиные кольца рванули к нему, сдавили, не давая и вздохнуть, вскрикнуть, придавили к постели, а женская голова, покоящаяся на змеином теле, склонившись, открыла рот, демонстрируя уродливый раздвоенный язык и острые змеиные клыки и…
            Чьи-то желудки не выдержали. кто-то опрометью метнулся из зала заседания в туалет. Снести увиденное было не всем под силу. А на записи эта тварь, не зная, что за ней уже после всего будут наблюдать, спокойно и быстро отъедала лицо несчастному ребёнку. Вначале он дёргался, слабо бился, пытаясь сбросить с себя неведомую и страшную силу, но потом затих.
            Запись кончилась тем, что существо, закончив трапезу, нырнуло на пол, и исчезло, выскользнуло прочь…
            Шеф молча налил себе воды, залпом выпил. Тяжело дыша, спросил:
–Какие у вас есть мысли?
            Мыслей было немного. И они как-то сообщались между всеми сотрудниками: часть из них думала об увиденном весьма в нецензурной форме, ещё часть думала об увольнении (мысль была сиюминутной, но она была), а конструктивно в такой ситуации размышлять было крайне сложно.
            Альбер, однако, поднялся.
–Я думаю, нам надо сосредоточиться не на вопросах о том, что это такое, а на том, что нам с этим делать. Во-первых, я не могу понять – по какому принципу она…оно? Выбирает жертв.
–Все жертвы не старше десяти лет, самой младшей пять. Есть и мальчики, и девочки, – ещё один полевик –Рэндольф твёрдой рукой отодвинул Шефа в сторону с его креслом и принялся изучать бумаги. – Двое мексиканцы, одна испанка, англичанин…короче, существо явно не националист.
            Шутка прошла мимо.
–Так как эта тварь выбирает жертв? – повторил Альбер. – Всё произошло в пределах одного городка.
–По крайней мере, она не летает! – Рэндольфу было не по себе, и он пытался скрыть это за неуместными  замечаниями.
–Рэндольф, – позвала Элейна, – заткнись.
            Рэндольф фыркнул.
–Надо посмотреть, чем связаны семьи,  – сказала Элейна. Она понемногу приходила в себя. Её подогревал научный интерес. – Может быть, у них есть что-то общее. Может быть, их отцы работают в одной фирме или их матери закупаются в одном супермаркете? Или, быть может, дети…
–Там, похоже, один супермаркет! – Рэндольф не выдержал снова.
–Должна быть связь, – повысила голос Элейна.
–Согласен, – кивнул Альбер. – Второй момент… как эта тварь попадает и исчезает из дома? В окно? В двери? Какова вероятность, что она пролезла бы везде, вылезла бы и осталась незамеченной? И потом – неужели в этом городке так беспечно относятся к закрытым окнам и дверям? Вот она – загадка!
–И третий момент, – продолжил Шеф, – не вопрос, а уточнение. Я хочу, чтобы эта тварь была мертва.
–Но…– Элейна, совсем оправившаяся, попыталась возразить, мол, это ненаучно! Но Шеф жестом велел ей молчать и она сникла – лучшее, на что можно было надеяться – это на изучение мёртвого образца.
***
            Мария-Элиза Куэвас уже в третий раз намыливала лицо мылом. В глазах безжалостно щипало, но она не чувствовала, что лицо её чистое.
            Дело здесь было не в кокетстве. Дело было в странном ощущении липкости на лице, с которым девятилетняя Мария-Элиза проснулась. Обычно девочка не особенно следила за своей гигиеной, она неохотно чистила зубы, кое-как мыла руки, а тут намывала лицо и тёрла с какой-то сумасшедшей тщательностью.
–Детка, опоздаешь на занятия! – мама уже ждала её с завтраком. Обычно Мария-Элиза спускалась быстрее ветра вниз,  где её ждала горячая овсянка на молоке с горкой свежих фруктов, какао и тосты с сыром. Но сегодня припозднилась. До сих пор плещет вода…странное дело.
            Повод для беспокойства матери. Но Франческа Куэвас была мудра и не позволяла себе лишнего в тревоге о своей дочери. Она пыталась быть ей другом, помня о том, как беспощадно её саму контролировала и как не давала ей вздохнуть  собственная мать.
            В кухню вошла Роза. Пожилая женщина, ставшая для Франчески Куэвас опорой в хозяйстве. За малую плату Роза до блеска вычищала дом, ходила в магазин и возилась с лужайкой у дома. Франческе было стыдно за такую тяжесть, возложенную на плечи Розы. Но иначе она поступить не могла – всё чаще Франческа Куэвас чувствовала недомогание, и даже переезд сюда, прочь от шумного города пока не шёл на пользу. Роза же, зная тревогу Франчески, улыбалась и отшучивалась:
–Мои плечи весьма широки! Не беспокойтесь.
            Сегодня она вошла в кухню с каким-то особенным вниманием. Шаги её были торопливы, а взгляд быстро оббежал кухню, Франческу…
–Мария ещё не спустилась, – улыбнулась ей Франческа. – Всё ещё в ванной.
            Тень удивления промелькнула на морщинистом лице розы.
–Может быть, ей нужны средства гигиены? – Франческа Куэвас глянула на Розу, ища у неё поддержки. – Девочки сейчас так быстро взрослеют, и…
            Она осеклась. В кухню вошла Мария-Элиза. С мокрым ещё лицом, она быстро поздоровалась с мамой и Розой и принялась за завтрак.
            Роза, слегка склонив голову набок, отступила в коридор, и нарочито шумно затеяла передвижку каких-то вещей.
–Что-то не так? – Франческа Куэвас не сдержала беспокойства. – Ты какая-то сегодня…
–Всё нормально, – торопливо перебила Мария-Элиза, – просто не выспалась.
–Что-то плохое снилось? – бессонница это уже понятнее. Франческа Куэвас видела много плохих снов. В последнее время даже чаще, чем это было допустимо.
–Про папу, – солгала Мария-Элиза и Франческа примолкла. Про него они обычно не говорили. Всё и так понятно. Без слов. Захотел лёгких денег, сглупил, а потом попался. Франческу каждый раз брала досада на него: не мог жить честно? Она могла, а он?
–Я же ради семьи…– пытался он тогда сказать ей. Франческа бесилась:
–Ради семьи? А что теперь ты от семьи оставил?
            Да и раздумиям повод был. Подходил конец его срока. Франческа до сих пор не знала, хочет ли она его видеть снова в доме, и не знала как поговорить, как спросить о том дочь. Знала. Что надо, и в самые кратчайшие сроки, но не могла собраться с мыслями.
            Видимо, Мария-Элиза тоже думала о том же и переживала во сне…
            Мария-Элиза не смотрела на мать, поглощая завтрак. Ей снился плохой сон, да. Сон, после которого она проснулась с ощущением липкой кожи лица, и ощущение, которое всё пыталась отмыть. И во сне этом не было отца. Зато была какая-то змея, которая придушивала её.но всем этим делиться с матерью Мария-Элиза не считала нужным: что она, маленькая что ли? Змеи здесь бывают, но они редко попадают в дом, и уж тем более здесь нет настолько крупных!
            Всё страхи, детские страхи, а Мария-Элиза уже взрослая. Сейчас она доест кашу и пойдёт на занятия.
***
            Роза была удивлена, увидев утром Франческу  Куэвас в бодром расположении духа. Ещё больше была удивлена тому, что Мария-Элиза спустилась утром с лестницы, а не была найдена с объеденным лицом.
            Разумеется, это удивление Роза не показала.
            Благообразного, доброжелательного вида пожилая женщина, лихо управлявшаяся по своему и чужому хозяйству, пригревавшая в своём доме то одного, то другого беспутного внука не имела даже внешне логической связи с тем, что в «цэсэфэсэ» звали «Ламией» и «тварью», а Роза и ей подобные рекли «Змеиной девой».  А связь была.
            Она объединяла Розу, помогавшую дому Куэвас, а до того дому Лангер; молоденькую няню Хуану, садовника Стефана, кухарку Христину, старожила Маэлоса…
            И змеиную нечисть, пожиравшую лица детей.
            Молодость редко помнит заветы предков. Молодость их не ценит, называет предрассудками, забывая, что не просто так плетётся память, что не идут предрассудки из ничего, и стоит иногда в их тени великая зловещая тень знания.
            Роза помнит. Розу хорошо учили родители. Помнит завет и Хуана – хотьмолода, а щепетильна во всяком соблюдении заветов. И Стефан тоже, и Христина, и Маэлс, и все, кто были до них. сейчас только камер поставили, да следят ой-йо как. Но ничего, не для себя стараются ведь и Роза, и Хуана, и прочие.
            Для детей своих.
            Отдай Змеиной деве чужих детей, и она не съест твоих. Отдай Змеиной деве юную плоть, и она вознаградит детей твоих долгой жизнью. Отдай ей чужих, чтоб своё сберечь.
            Жаль детей и Розе, и Стефану, и Маэлосу, и Хуане, и Христине. Жаль, конечно, а своих-то больше жаль. Эти-то что, чужие. А своим хочется жизнь сохранить, и дать долгие лета.
            Вот и впускают Змеиную деву. То Христина «забудет» окно в кухне закрыть, то Маэлос откроет заднюю калитку. Божество змеиное, а память людская. Помнит и понимает. Скользит и страшно на неё смотреть, и трепетно…
***
            Земля горячая. Очень горячая. Но это ничего. ей уже совсем ничего. мощные кольца выбрасывают тело вперёд, низко склоняет она голову, ползёт… прошлой ночью её спугнули от сладкой плоти, нынче ночью она своё возьмёт!
            Прошлой ночью она лишь лизнула девочке лицо, а тут – шорох за окном. Какая-то машина подъехала. Чёрная, противная, опасная. Застыла у дома.
            Спугнули.
            Она хочет есть.  Она всегда хочет есть, но, как иронично наказали её злые силы – никогда не может насытиться, и никогда не может взять того, что ей не предложено. Можно посадить её у ребёнка и она не тронет его, а можно лишь открыть дверь и она, при глашённая…
            Ничего. скоро поест. Скоро она сожрёт нежное детское лицо, чтобы не растрескалось своё, сохранённое богами зла и гнева. Скоро она насытится.
            Уже чуется запах. Запах сна. Запах безмятежности. Уже видится приоткрытая дверь – Роза никогда не обходит почтением, хотя все обещания выполнены и дана долгая жизнь и детям её, и внукам, да только жизнь эта несчастливая.
            Но о том сговора и не было. речь шла о самой жизни и о её долготе.
            А здесь всё чисто. Живы. Живут долго.
            Ещё немного, ещё чуть-чуть. Сделано! Вползает  мощное тело, разгибая сильные кольца в дом. Франческа спит, но до неё нет дела. Взрослым не надо бояться. Она берёт лишь детей.
            Наверх! Девочка спит необычайно чутко, но змеи бесшумны, змеи же, которые хотят выжить, которые хотят насытиться, и того бесшумнее. Ну, ещё и ещё…выше и выше.
            Здесь тоже открыто. Роза! Молодец,  Роза! Знаешь заветы предков. Знаешь, кого чтить надо.
            Как манит плоть. Как нежна кровь…
            Она не удерживается от опасного более быстрого, чем нужно, движения, и чувствует голодное возбуждение. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Надо только нырнуть за эти накрахмаленные простыни, под кровать, выползти с другой стороны, поднять голову, вытянуть уродливые людские губы трубочкой, создавая тот самый тихий свист…
–Бейте её! Бейте!
            Что? не по плану. Всё не по плану!
            Она мечется. Резко включается свет. Вокруг люди. Ребёнка в постели нет. В постели женщина. Кругом люди в чёрном.
            Она бросается в сторону, на неё силятся набросить металлическую сеть, но ничего – кольца ещё пригодятся. Мгновение – мощный рывок и удар приходится на грудь переднему нападавшему.
            Гореть твоим детям и внукам, Роза! И всем вашим детям, кому дано благословение Змеиной девы.
            Удар…
            Они побеждают. Они всегда побеждают. Они победили, когда пришли в дом к её сестрам, победили, когда она осталась одна. И сейчас…тоже.
            Меняются времена, остаются одни и те же победители. Люди.
***
–Погань! – сплёвывает Рэндольф, когда металлические проволоки всё-таки стягивают сильное тело змеи. – Тьфу…
            Хорошо, что есть металл и техника. Людям здесь не справиться. Напуганная змея двоих лишила сознания мощными ударами, одному ещё сломала рёбра.
–Держи её! – хрипло велел Альбер, беря из поднесённого помощниками футляра короткий меч грубой работы.
            Змея забилась сильнее, понимая, что сейчас будет. Женская голова чудовища зашипела, показывая раздвоенный язык.
–Держите…– повторил Альбер. Он был страшен.
            Её и без того держали. Просто тварь, чуя свою смерть, хотела жить. Кто мог её в том упрекнуть?
            Альбер видел её тонкие черты, тонкие губы, раздвоенный язык, видел волосы золотыми кольцами и глаза…ярко-голубые человеческие глаза. В них блестели слёзы.
–Отруби ей голову! – посоветовал Рэндольф, но Альбер только качнул головой:
–Сейчас…сладим!
            А дальше был удар. И обжигающая боль для умирающей в страшной агонии Змеиной девы – проклятия и божества этого тихого городка. С одного удара Альбер разрубил её голову пополам да так, чтоб та часть, на которую приходилось лицо, уродливо упала к его ногам…
            Уже неопасное, отвратительное лицо чудовища.
–Этим не поздоровится, – заметил Рэндольф, кинув презрительный взгляд на арестованных прислужников Змеиной девы. – Тьфу. Погань!
            Альбер убрал меч в футляр. Это ещё понадобится. Это единственное орудие, поглощающее любую известную до этих пор магию. В разные времена этот меч был известен как меч Святого Петра, Экскалибур, меч-кладенец, меч Великого Карла и Зульфикар.
            Ценная вещь. Грубая работа, но неоценимая.
–Надо здесь убраться, – сказал Альбер, – увести этих, успокоить девочку с мамой и отвезите эту дрянь Элейне. Пусть посмотрит на дело наших рук.
            Рэндольф кивнул. Всё будет сделано. И сегодня, и завтра, и иногда, конечно, с опозданием.
 
 
 

 

Убогий

Кружева