Кружева

            Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. Нет, в этом не было бы ничего удивительного, ровно как и осуждающего, если бы не тот маленький факт, что Клодин Эрне было всего четырнадцать лет и она бы с удовольствием улыбалась, да вот только улыбаться было нечему.
            Нет, когда-то, когда было ещё неосознанное детство, когда была колыбель, и когда отступал вечный спутник её семьи голод, тогда на детском личике и появлялась улыбка, но только давно это было, так давно, что и вспоминать уже неприлично.
            Семья Клодин жила примерно так как и все семейства по соседству. Питались от того, что даст земля и леса. Если гневались высшие силы – что ж, ничего не сделаешь. Если налетали пожары и забеливали поля…
            Что ж, и на то воля!
            Да, все семьи в этой деревне жили примерно одинаково. Клодин даже в чём-то везло – у неё оба родителя могли трудиться, а старшие сёстры уже ходили в невестах. Ходили, впрочем, без успеха – дать за ними приданое семья Эрне не могла. А без приданого красота в голодный год не так уж и нужна.
            В год разлуки с семьёй Клодин слышала мельком разговоры о том, что голод лютует по всем землям – неурожай страшный, всё пожирает жучок и засуха. Но мало ей была дела до других, заботила её только родная семья. Ей было в тот год всего пять, и кое-что в этой жизни Клодин понимала. И если мало поняла она о других землях, то чётко сообразила: лично им будет худо.
            Бросилась к матери. Та в мрачности отодвинула дочь изломанной трудом и вечной усталостью рукой…
            Не от досады отодвинула, не от нелюбви, а от тоски и от того, что витало уже в воздухе принятое их семейством решение, и хоть грозило оно разлукой с Клодин всему семейству, это всё же был выход!
            Витало в воздухе два дня, жило в переглядках отца и матери, оживало тенью в их быстрых разговорах, и, наконец, прорвалось.
            Клодин Эрне узнала, что отставляют её от семьи и передают на обучение в кружевницы аж в город.
            Клодин Эрне знала уже за свою недолгую жизнь, что берут иной раз на обучение кого-то в город, но за это надо было платить родителям. Откуда же деньги у её семьи?
            Это позже Клодин Эрне узнает, что это её родителям заплатили, чтобы забрать её без всяких препятствий и обещали, что Клодин станет настоящим мастером по плетению кружев. Какая-то дама, которую Клодин никогда толком и не помнила, говорила им о том, что у девочки необыкновенно тонкие и ловкие пальцы и именно это поможет Клодин сделаться быстро лучшей…
            Это потом Клодин узнает и то, что тут не было обмана. Она действительно стала одной из лучших уже к двенадцати годам. Правда – теперь  ослепла. Как и некоторые также подобранные и взятые в кружевницы на обучение девочки. Кому-то везло, кому-то не очень – не угадаешь! Но кружева были в моде, они захватили дворы и даже люди незнатные хотели соответствовать. Как тут без риска? Тем более, кому нужны эти девочки?
            Узнает она и то, что дама, приходившая беседовать с родителями и заплатившая им, отдала лишь малую часть из того, что выручала за продажу одного только кружева. И это казалось и Клодин, и её родителям большой суммой, и женщину эту провожали до ворот, кланялись, называли благодетельницей…
            А потом Клодин плохо помнила. Какие-то сборы, какие-то вздохи, наконец, измученное лицо матери и её слова:
–Выучишься, быстро станешь зарабатывать, и вернёшься. Это шанс, дочка. Будь прилежной.
            Уезжать не хотелось. Но пришлось. Клодин сама в тот момент поверила в какое-то грядущее и тёплое счастье и пообещала себе, что будет очень-очень стараться и уже скоро, да-да, скоро…
            Теперь Клодин Эрне четырнадцать лет и она слепая. Её жизнь отдана холоду и забытью. Она не ест досыта и живёт среди таких же как она несчастных и юных душ, которые просто не могут уже плести кружева, да и вообще ничего не могут.
            И каждый день Клодин Эрне просыпается, сама не зная зачем, с робкой надеждой, что всё это сон. Но нет. Каждый раз это кошмар наяву и ожог – от давно сгоревшего, но оставившего шрамы тёплого близкого счастья.
            Счастья, которого не было ей дано и капли.
***
            Главная кружевница по первому впечатлению строга, но справедлива. Она сразу называет маленькой Клодин Эрне своё имя – госпожа Клер Пажо, и сообщает, что в её мастерской царит железная дисциплина.
            Клодин Эрне это и сама уже чувствует. Она и сама может увидеть множество девочек и юных девушек, склоняющихся на иголками и дивными ажурными узорами, что расширяются и удлиняются на глазах. Это чудо, и это может завораживать…
            На новенькую девушки не поднимают глаз. Они ловко переставляют пальцы с иголками и деревянными катушками, и поглощены одинаковым тихим раздумьем. Их лица сосредоточены и поражают этой сосредоточенностью, стук спиц и крючков складывает какую-то никогда неспетую песню.
            Здесь светло, но на мгновение в глазах Клодин темнеет от духоты.
–Мы никогда не открываем здесь окон, – объясняет госпожа Пажо. – Наши кружева не любят воздуха, солнечного света и воды. Во всяком случае, пока мы их не продадим. Иди сюда.
            Клодин Эрне подходит, покорная этой несыгранной на главной площади, но от того не менее значимой музыке, к кружевнице. Та показывает ей узоры. Они тонкие – один краше другого и поражают лёгкостью Клодин. Она видит на одном круги и квадратики, на другом же орнамент из листьев, а на третьем – о чудо, чудо! – Мадонну с младенцем.
–Не трожь, – предостерегает госпожа Клер Пажо, заметив, как загораются глаза у девочки. – Это дорого. Здесь настоящие серебряные нити.
            Клодин видит. Они напоминают ей о снежинках. Ей хочется тронуть, а ещё лучше – взять его в руки. Но нельзя, нельзя…
–Будешь покорна и трудолюбива, сможешь также, – на этот раз госпожа Пажо почти что ласкова. Пройдут годы, прежде чем Клодин, вспоминая это от нечего делать, поймёт – ласка та была от предвкушения заработка, а не от радости за Клодин. В конце концов, сколько их, Клодин, там побывало?..
            Но Клодин Эрне спрашивает:
–А это дорого?
–Что? – госпожа Пажо с удивлением взирает на ребёнка.
–Продаётся, – смущается Клодин. – Мои родители…
–Станешь богата, если станешь известна, – объясняет госпожа Пажо.
            Это позже, задыхаясь в безысходной слепоте, в непрожитой и загубленной окончательно юности, Клодин поймёт – кружевница такого рода как она ничего не стоит. Это там, где собираются знатные дамы, где собираются богатые красавицы и куда приглашаются лучшие и известные кружевницы совсем иное отношение. А здесь нет. Эта светлая мастерская единственный выход.
            На завтрак горячая каша на воде. Это ничего – в голоде Клодин была. Затем урок. Госпожа Пажо или учит сама, или передаёт на обучение старшей девочке – Мари Тассе. Мари неохотно разговаривает, но от неё Клодин учиться проще – Мари не берёт её руку в свою и не водит её как надо, создавая узор, а наблюдает за каждым движением девочки.
–а ты богата? – спрашивает Клодин.
–Иглу не сбей, – отвечает Мари. Всё её внимание сосредоточено на учении.
            До обеда, который случается в полдень, от завтрака шесть часов. И все эти шесть часов непрерывная работа, а в случае Клодин – учёба.
            Разрешается только выход в уборную или в коридор – размять ноги, но не больше, чем три раза за всё время. Иначе – как успеть со всеми заказами?
            У Клодин уже от первого дня ломит руки и спину. Глаза почему-то сушит. Она ещё крепится – может после обеда будет лучше?..
            На обед суп с кусочком курицы и хлебом. Для Клодин это отдых. Она с трудом разминает затекшие пальцы, чтобы взять деревянную ложку. Ей даже есть не хочется. Ей хочется лечь. А кругом кружевницы – её возраста и возраста старше – всего около дюжины, с тихим только разговором меж собой, спешно обедают.
            Затем госпожа Пажо позволяет им четверть часа передохнуть. И все они, не сговариваясь, и Клодин, чувствуя это единение, ложатся где придётся по мастерской на пол. Иные, впрочем, лежат недолго и торопятся встать, чтобы ещё походить и снова лечь.
            Перерыв кончен. Госпожа Пажо объявляет работу. У кружевниц есть ещё около четверти часа, прежде, чем она проверит кто и чем занимался и кто как творил узор до обеда, подскажет и поправит, если придётся.
            Затем работа. Ещё шесть часов до ужина.  Три дозволенных перерыва. Затёкшие руки и почему-то пересохший полностью рот.
–Хорошая девочка, – хвалит госпожа Пажо Клодин Эрне, но Клодин уже наплевать. Ей хочется закрыть глаза и не видеть кружев и прыгающих иголок. – небрежно, но ты понимаешь принцип. Завтра ты попробуешь сделать салфетку.
            Закончена смена, но госпожа Пажо объявляет:
–Мари, Одетт и Каролина!
            Клодин видит как вздрагивает уже знакомая ей Мари, и настораживаются ещё две девушки постарше.
–Вам нужно закончить наряд для графини Шантье. После ужина я вас жду.
            Клодин передёргивает от ужаса. Она понимает отчётливо в этот момент, что быть лучшей здесь, похоже, совсем невыгодно.
            На ужин хлеб и каша. Мари, Одетт и Каролине выдают ещё по ржаному пирожку. Мари неожиданно протягивает свой Клодин:
–Возьми, кроха.
            После ужина – спать. И только три юные девушки идут доделывать какой-то наряд.
            Сейчас ослепшая Клодин Эрне вспоминает не только первый день. Она вспоминает и судьбы кружевниц, которых успела увидеть. Все они были одинаковы по судьбе – взятые, выкупленные, подобранные в приютах девочки, привезённые сюда, начавшие трудиться. Здесь их содержит госпожа Пажо. Она не бьёт работниц. Она прилежно их учит, она направляет их руки на правильную перестановку иголок и крючков, на нужное натяжение нити, но напоминает тем, кто по случайности оказывается в мятежности:
–Ты живёшь под крышей моей мастерской и ешь мой хлеб. Ты можешь идти отсюда, но не возвращайся тогда совсем.
            Идти…куда? Домой? Там они все, у кого есть ещё дом – лишний рот. И потом, чтобы добраться, да не пострадать, не пропасть совсем, не сгинуть страшно – нужны и деньги, и силы, и смекалка. А ничего из этого нет. Есть только эти кружева, да ещё, пожалуй, нескончаемое желание лечь.
            И потом привыкают руки. И сами уже вроде бы ведут крючки и иголки, и чувствуют уже нити, и крепко вшивают жемчужинки, и госпожа Пажо как будто бы довольна, и даже обещает:
–Будешь у меня главной помощницей!
            И видится будущее словно бы… и приходит госпожа Пажо иной раз и говорит, что работу той или иной кружевницы, хвалила очень та или иная баронесса-графиня-просто знатная или богатая дама.
             Не просто хвалила, а уж очень хочет как-нибудь познакомиться!
            Это всё обман. Редки такие знакомства, зато кружевница ждёт чуда, перелома в судьбе. Ха-ха. Наивной надеждой живёт человек.
            Такой надеждой жила и Мари. Сейчас не живёт вообще никак. Ещё в зрячести Клодин увидела её тело – почерневшее и ссохшееся, страшно лежавшее на кровати. Мари удавилась. Но тут госпожа Пажо сама дала маху – так говорили другие кружевницы – привлекала Мари к каждому срочному заказу, оставляла её на ночь, Мари и не выдержала.
            Бедная. Клодин Эрне навсегда запомнила эту робкую тонкую девушку.
            Кому-то и везёт иной раз – вон, Каролина. Её посылали до лавки зеленщика как старшую. Там она познакомилась с каким-то торговцем, и, не думая, бежала. А талантлива была! Сокрушалась госпожа Пажо, кричала о неблагодарности Каролины и хоть вторили её крику кружевницы, а сами поглядывали меж собой – молодец, девка, нашла куда вырваться.
            А Лапьер и вовсе сбежала себе на уме. Ни с кем-то. Одна. Так и сказала:
–Это ад. Я домой. Там голодно, но там я могу ходить когда хочу.
            Пропала. Удачно ли? Сгинула ли?.. это иной раз занимало Клодин Эрне, пока она переставляла иголки по узору, оплетая их нитью, но теперь, в слепоте, перестало. Сбежала и сбежала, чёрт с ней. Сама Клодин пропадает.
***
            Как назло – у Клодин талант. К тонким длинным пальцам прилагается ещё хватка и природная ловкость. Как назло, она быстро учится, и, хотя обещает себе, что не будет лучшей, обещания не сдерживает. Уж очень хвалит госпожа Пажо, очень уж блестящее будущее прочит, говорит и про знакомства с графинями, и про визиты к самой королеве…
–В этом сезоне в моде чёрный, – вздыхает госпожа Пажо. Она родом из времени, когда кружева были белые и только. а теперь? Ей это не нравится. Но за это платят. К тому же – не ей плести ведь. Свой заработок она имеет, а своё здоровье уже не губит. Хватит! Пусть трудятся эти девочки.
            Замечает Клодин иной раз что исчезнет одна-другая кружевница. То гуще их в мастерской, то свободно. Но ничего. Это ей не важно тогда было. Привыкают к работе пальцы, привыкает спина. Ей, как лучшей, разрешено вставать чуть чаще, но она и сама увлекается работой как-то вдруг, уходит в мысли, в мысли о доме, о маме и папе, о сестрах, да пропускает дозволенное.
            Госпожа Пажо, впрочем, обещает, что нынче осенью позволит Клодин навестить родителей. Обещает даже ссудить поездку.
            Осенью же вдруг падает продажа кружев. Госпожа Пажо вздыхает, просит потянуть до весны. Весной заболевает одна из постоянных клиенток…
            Тянется, тянется время. Клодин замечает, как похожи эти обещанные поездки на обещанные кружевницам встречи со знатными дамами, которые так хотели познакомиться с мастерицей, но, вот беда ­– то больны, то дела не очень, то в отъезде…
            Понимает и перестаёт надеяться. В её сердце что-то навсегда умирает. Руки плетут и плетут, разум тускнеет.
            Их не учат ничему, кроме кружевного мастерства. Им не дают ничего, кроме кружевного мастерства. У них нет книг, и даже Библии, чтобы научиться самой. У них нет выходных, чтобы не лезла крамольная мысль свободы. Госпожа Пажо же исправно изо дня в день вбивает им другое:
–Благодаря мне вы сможете добиться большего.
            Она ловко плетёт слова. Точно кружево кладёт на правду. Стучат иголки. Стучат крючки. Шелестит кружево.
–Вы должны трудиться, и тогда у вас будет всё.
            Кружево слов, кружево жизней, кружево, выползающее меж тонких умелых пальцев. Вся жизнь Клодин Эрне – кружево. В сердце уже не больно о доме. В сердце уже пусто. в уме кружево. Вокруг кружево. Ничего, кроме кружева.
–Можете сделать что-нибудь для себя, – позволяет госпожа Пажо лучшим кружевницам в Сочельник. Девушки переглядываются. Среди них и Клодин. Сделать для себя – это, конечно, о кружеве…
            На которое они не могут уже смотреть. Тем более – носить?!
            Не сговариваясь, девушки садятся за работу. Для себя – это непонятно. Для клиента – понятно. На заказ – понятно.
            В городе бал – кружевницы работают до глубокой ночи.
            В городе приём – бешено стучат иголки. И сушит, сушит глаза и ломит снова спину. Есть такое, к чему никак нельзя привыкнуть. Но кружевницы молчат. Они как-то даже рады, что большой мир, который им, похоже, не дано будет узнать, хоть как-то вспоминает о них.
***
            За Клодин Эрне закрывается дверь. Это она ещё угадывает. Но толку? Кругом тела. Это она чувствует. Тепло потому что. И ещё – горько.
–Ты будешь жить здесь, – шепчет госпожа Пажо, беря руку четырнадцатилетней Клодин и ведя её куда-то среди смутных теней…
            Госпожа Пажо благодетельна. Она не выгоняет Клодин Эрне, выпавшую из нужности, на улицу. Она приводит её в убогий дом, созданный для таких ослепших кружевниц. Здесь со временем подбирается какая-то лёгкая работа, не требующая от безграмотных и ослепших девушек какого-либо усилия. Например, двенадцатилетняя кружевница Эрма моет посуду. Она приловчилась. А вот пятнадцатилетняя Хэндра пошла дальше – её нагружают ещё зрячие (хоть немного) дешёвыми остатками кружев и отправляют по городской площади.
            Госпожа Пажо заботится о них. Правда, так как прибыль они больше не приносят, забота её бледнеет. Здесь подаётся холодная каша. Здесь не бывает хлеба. И здесь не бывает курицы.
            Но и на каше можно было бы жить, если было бы хоть ради чего. А так – почти полная темень в глазах, беспросветные годы.
            Впрочем, почему-то госпожа Пажо замечает, что юные девушки, попавшие сюда, не живут долго. Кто-то уходит в попрошайки и теряется. А кто-то, даже будучи в юном возрасте и в расцвете лет, неожиданно умирает.
            Ей не дано понять сердцем, что такое горе.
            Она не знает что здесь уже не плачут. Здесь воют. И нельзя понять даже кто. И сложно найти, только если ползти на звук, кого утешить.
            Это место дожития. Клодин лежит здесь, одна из многих, и не знает как докатилась до этого. Всё ведь было нормально. Ну сушило глаза – так это у каждой кружевницы! Но не каждая слепнет. Потом мушки какие-то перед глазами. Так то от духоты наверное. Потом как тень и Клодин попортила кружевной узор, чем вызвала разочарование госпожи Пажо.
            А затем? Как же это? Просто краски стали не чёткими. Сбились руки. Раз и опять. И снова.
–Кажется, я больна, – сказала Клодин госпоже Пажо.
–Доктора ныне стоят дорого,– заметила госпожа Пажо, но вызвала его, рассудив, что вообще-то можно и побаловать немного одну из лучших кружевниц своей мастерской.
            Доктор сказал откровенно:
–если продолжит в том же духе, ослепнет.
            Сказал он это самой госпоже Пажо в отсутствие Клодин.
–Ей нужен отдых? – предположила госпожа Пажо и прикинула про себя, сколько она готова подождать.
–Ей нужно отказаться от этого! – возразили ей.
            Этого госпожа Пажо уже снести не могла. Из Клодин Эрне, очевидно, вышла хорошая кружевница. Но хорошая кружевница и ценная кружевами, а не отлёжкой и отлыниванием. Госпожа Пажо решила, что хоть какие-то остатки, но получит от Клодин. А потом к тем, кому не повезло. Это будет выгодней, чем сейчас отстранять девчонку и отпускать её.
–да и куда ей деваться? – рассуждала госпожа Пажо, – к родителям? Она там не будет нужна больная. Она и здоровая там не очень-то была нужна!
            На вопрос Клодин о том, что с ней, госпожа Пажо ответила:
–Тебе надо просто чаще отрываться от работы. Через каждые четверть часа-полчаса.
            Клодин поверила. А теперь она лежала на соломенном тюфяке в забытьи и безысходности. Лежала и вспоминала маму, уверенную в том, что дочь их если не спасёт семейство из нищеты, то сама уж точно вылезет; отца, замученного работой; сестёр…
            Вспоминала тех, кого видела здесь в мастерской из девочек и девушек. Вспоминала обеды – хоть и простые, но сытные. Как же они отличались от сегодняшних!
            Её пальцы, неподвластные болезни и памяти, шевелились. Как будто бы с воспоминаниями Клодин плела и кружево. Кружево жизни, кружево событий. Её кружево, за которое и монетки ломаной никто не даст. Кружево, которое ничего не стоит.
            Кто-то тихо плакал недалеко от неё, но Клодин не замечала этого. Как и мерный перестук иголок, так и этот тихий плач стал несыгранной на площади музыкой жизни, о которой большой мир не знал.
            Раз-два…Мари умерла. Три-четыре, Поль ушла в швеи. Пять-шесть, Тереза ослепла…
            Пальцы шевелятся, а глаза недвижимы. К чему им движение? Темнота, темнота подступает. Клодин закрывает глаза, её пальцы ещё шевелятся, переплетая события её жизни в невидимое ненужное кружево. Но толку? Его не продать. И ничего уже не сделать.
            Остаётся только нищета, забытье, полуголодное состояние, какая-нибудь убогая работа, прозябание и тоскливая смерть.
            Кружево жизни, кружево смерти. так сложилось. Таковы обстоятельства, которые Клодин никому не сможет предъявить как обвинение.
            Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. это не было её выбором. Просто большую часть из этих лет улыбаться было нечему. Поначалу ещё можно было улыбнуться на похвалу от госпожи Пажо, но потом работа, работа…
            А теперь безысходность. И теперь Клодин Эрне улыбнулась бы только своей смерти.
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0518163

от 19 июня 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0518163 выдан для произведения:             Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. Нет, в этом не было бы ничего удивительного, ровно как и осуждающего, если бы не тот маленький факт, что Клодин Эрне было всего четырнадцать лет и она бы с удовольствием улыбалась, да вот только улыбаться было нечему.
            Нет, когда-то, когда было ещё неосознанное детство, когда была колыбель, и когда отступал вечный спутник её семьи голод, тогда на детском личике и появлялась улыбка, но только давно это было, так давно, что и вспоминать уже неприлично.
            Семья Клодин жила примерно так как и все семейства по соседству. Питались от того, что даст земля и леса. Если гневались высшие силы – что ж, ничего не сделаешь. Если налетали пожары и забеливали поля…
            Что ж, и на то воля!
            Да, все семьи в этой деревне жили примерно одинаково. Клодин даже в чём-то везло – у неё оба родителя могли трудиться, а старшие сёстры уже ходили в невестах. Ходили, впрочем, без успеха – дать за ними приданое семья Эрне не могла. А без приданого красота в голодный год не так уж и нужна.
            В год разлуки с семьёй Клодин слышала мельком разговоры о том, что голод лютует по всем землям – неурожай страшный, всё пожирает жучок и засуха. Но мало ей была дела до других, заботила её только родная семья. Ей было в тот год всего пять, и кое-что в этой жизни Клодин понимала. И если мало поняла она о других землях, то чётко сообразила: лично им будет худо.
            Бросилась к матери. Та в мрачности отодвинула дочь изломанной трудом и вечной усталостью рукой…
            Не от досады отодвинула, не от нелюбви, а от тоски и от того, что витало уже в воздухе принятое их семейством решение, и хоть грозило оно разлукой с Клодин всему семейству, это всё же был выход!
            Витало в воздухе два дня, жило в переглядках отца и матери, оживало тенью в их быстрых разговорах, и, наконец, прорвалось.
            Клодин Эрне узнала, что отставляют её от семьи и передают на обучение в кружевницы аж в город.
            Клодин Эрне знала уже за свою недолгую жизнь, что берут иной раз на обучение кого-то в город, но за это надо было платить родителям. Откуда же деньги у её семьи?
            Это позже Клодин Эрне узнает, что это её родителям заплатили, чтобы забрать её без всяких препятствий и обещали, что Клодин станет настоящим мастером по плетению кружев. Какая-то дама, которую Клодин никогда толком и не помнила, говорила им о том, что у девочки необыкновенно тонкие и ловкие пальцы и именно это поможет Клодин сделаться быстро лучшей…
            Это потом Клодин узнает и то, что тут не было обмана. Она действительно стала одной из лучших уже к двенадцати годам. Правда – теперь  ослепла. Как и некоторые также подобранные и взятые в кружевницы на обучение девочки. Кому-то везло, кому-то не очень – не угадаешь! Но кружева были в моде, они захватили дворы и даже люди незнатные хотели соответствовать. Как тут без риска? Тем более, кому нужны эти девочки?
            Узнает она и то, что дама, приходившая беседовать с родителями и заплатившая им, отдала лишь малую часть из того, что выручала за продажу одного только кружева. И это казалось и Клодин, и её родителям большой суммой, и женщину эту провожали до ворот, кланялись, называли благодетельницей…
            А потом Клодин плохо помнила. Какие-то сборы, какие-то вздохи, наконец, измученное лицо матери и её слова:
–Выучишься, быстро станешь зарабатывать, и вернёшься. Это шанс, дочка. Будь прилежной.
            Уезжать не хотелось. Но пришлось. Клодин сама в тот момент поверила в какое-то грядущее и тёплое счастье и пообещала себе, что будет очень-очень стараться и уже скоро, да-да, скоро…
            Теперь Клодин Эрне четырнадцать лет и она слепая. Её жизнь отдана холоду и забытью. Она не ест досыта и живёт среди таких же как она несчастных и юных душ, которые просто не могут уже плести кружева, да и вообще ничего не могут.
            И каждый день Клодин Эрне просыпается, сама не зная зачем, с робкой надеждой, что всё это сон. Но нет. Каждый раз это кошмар наяву и ожог – от давно сгоревшего, но оставившего шрамы тёплого близкого счастья.
            Счастья, которого не было ей дано и капли.
***
            Главная кружевница по первому впечатлению строга, но справедлива. Она сразу называет маленькой Клодин Эрне своё имя – госпожа Клер Пажо, и сообщает, что в её мастерской царит железная дисциплина.
            Клодин Эрне это и сама уже чувствует. Она и сама может увидеть множество девочек и юных девушек, склоняющихся на иголками и дивными ажурными узорами, что расширяются и удлиняются на глазах. Это чудо, и это может завораживать…
            На новенькую девушки не поднимают глаз. Они ловко переставляют пальцы с иголками и деревянными катушками, и поглощены одинаковым тихим раздумьем. Их лица сосредоточены и поражают этой сосредоточенностью, стук спиц и крючков складывает какую-то никогда неспетую песню.
            Здесь светло, но на мгновение в глазах Клодин темнеет от духоты.
–Мы никогда не открываем здесь окон, – объясняет госпожа Пажо. – Наши кружева не любят воздуха, солнечного света и воды. Во всяком случае, пока мы их не продадим. Иди сюда.
            Клодин Эрне подходит, покорная этой несыгранной на главной площади, но от того не менее значимой музыке, к кружевнице. Та показывает ей узоры. Они тонкие – один краше другого и поражают лёгкостью Клодин. Она видит на одном круги и квадратики, на другом же орнамент из листьев, а на третьем – о чудо, чудо! – Мадонну с младенцем.
–Не трожь, – предостерегает госпожа Клер Пажо, заметив, как загораются глаза у девочки. – Это дорого. Здесь настоящие серебряные нити.
            Клодин видит. Они напоминают ей о снежинках. Ей хочется тронуть, а ещё лучше – взять его в руки. Но нельзя, нельзя…
–Будешь покорна и трудолюбива, сможешь также, – на этот раз госпожа Пажо почти что ласкова. Пройдут годы, прежде чем Клодин, вспоминая это от нечего делать, поймёт – ласка та была от предвкушения заработка, а не от радости за Клодин. В конце концов, сколько их, Клодин, там побывало?..
            Но Клодин Эрне спрашивает:
–А это дорого?
–Что? – госпожа Пажо с удивлением взирает на ребёнка.
–Продаётся, – смущается Клодин. – Мои родители…
–Станешь богата, если станешь известна, – объясняет госпожа Пажо.
            Это позже, задыхаясь в безысходной слепоте, в непрожитой и загубленной окончательно юности, Клодин поймёт – кружевница такого рода как она ничего не стоит. Это там, где собираются знатные дамы, где собираются богатые красавицы и куда приглашаются лучшие и известные кружевницы совсем иное отношение. А здесь нет. Эта светлая мастерская единственный выход.
            На завтрак горячая каша на воде. Это ничего – в голоде Клодин была. Затем урок. Госпожа Пажо или учит сама, или передаёт на обучение старшей девочке – Мари Тассе. Мари неохотно разговаривает, но от неё Клодин учиться проще – Мари не берёт её руку в свою и не водит её как надо, создавая узор, а наблюдает за каждым движением девочки.
–а ты богата? – спрашивает Клодин.
–Иглу не сбей, – отвечает Мари. Всё её внимание сосредоточено на учении.
            До обеда, который случается в полдень, от завтрака шесть часов. И все эти шесть часов непрерывная работа, а в случае Клодин – учёба.
            Разрешается только выход в уборную или в коридор – размять ноги, но не больше, чем три раза за всё время. Иначе – как успеть со всеми заказами?
            У Клодин уже от первого дня ломит руки и спину. Глаза почему-то сушит. Она ещё крепится – может после обеда будет лучше?..
            На обед суп с кусочком курицы и хлебом. Для Клодин это отдых. Она с трудом разминает затекшие пальцы, чтобы взять деревянную ложку. Ей даже есть не хочется. Ей хочется лечь. А кругом кружевницы – её возраста и возраста старше – всего около дюжины, с тихим только разговором меж собой, спешно обедают.
            Затем госпожа Пажо позволяет им четверть часа передохнуть. И все они, не сговариваясь, и Клодин, чувствуя это единение, ложатся где придётся по мастерской на пол. Иные, впрочем, лежат недолго и торопятся встать, чтобы ещё походить и снова лечь.
            Перерыв кончен. Госпожа Пажо объявляет работу. У кружевниц есть ещё около четверти часа, прежде, чем она проверит кто и чем занимался и кто как творил узор до обеда, подскажет и поправит, если придётся.
            Затем работа. Ещё шесть часов до ужина.  Три дозволенных перерыва. Затёкшие руки и почему-то пересохший полностью рот.
–Хорошая девочка, – хвалит госпожа Пажо Клодин Эрне, но Клодин уже наплевать. Ей хочется закрыть глаза и не видеть кружев и прыгающих иголок. – небрежно, но ты понимаешь принцип. Завтра ты попробуешь сделать салфетку.
            Закончена смена, но госпожа Пажо объявляет:
–Мари, Одетт и Каролина!
            Клодин видит как вздрагивает уже знакомая ей Мари, и настораживаются ещё две девушки постарше.
–Вам нужно закончить наряд для графини Шантье. После ужина я вас жду.
            Клодин передёргивает от ужаса. Она понимает отчётливо в этот момент, что быть лучшей здесь, похоже, совсем невыгодно.
            На ужин хлеб и каша. Мари, Одетт и Каролине выдают ещё по ржаному пирожку. Мари неожиданно протягивает свой Клодин:
–Возьми, кроха.
            После ужина – спать. И только три юные девушки идут доделывать какой-то наряд.
            Сейчас ослепшая Клодин Эрне вспоминает не только первый день. Она вспоминает и судьбы кружевниц, которых успела увидеть. Все они были одинаковы по судьбе – взятые, выкупленные, подобранные в приютах девочки, привезённые сюда, начавшие трудиться. Здесь их содержит госпожа Пажо. Она не бьёт работниц. Она прилежно их учит, она направляет их руки на правильную перестановку иголок и крючков, на нужное натяжение нити, но напоминает тем, кто по случайности оказывается в мятежности:
–Ты живёшь под крышей моей мастерской и ешь мой хлеб. Ты можешь идти отсюда, но не возвращайся тогда совсем.
            Идти…куда? Домой? Там они все, у кого есть ещё дом – лишний рот. И потом, чтобы добраться, да не пострадать, не пропасть совсем, не сгинуть страшно – нужны и деньги, и силы, и смекалка. А ничего из этого нет. Есть только эти кружева, да ещё, пожалуй, нескончаемое желание лечь.
            И потом привыкают руки. И сами уже вроде бы ведут крючки и иголки, и чувствуют уже нити, и крепко вшивают жемчужинки, и госпожа Пажо как будто бы довольна, и даже обещает:
–Будешь у меня главной помощницей!
            И видится будущее словно бы… и приходит госпожа Пажо иной раз и говорит, что работу той или иной кружевницы, хвалила очень та или иная баронесса-графиня-просто знатная или богатая дама.
             Не просто хвалила, а уж очень хочет как-нибудь познакомиться!
            Это всё обман. Редки такие знакомства, зато кружевница ждёт чуда, перелома в судьбе. Ха-ха. Наивной надеждой живёт человек.
            Такой надеждой жила и Мари. Сейчас не живёт вообще никак. Ещё в зрячести Клодин увидела её тело – почерневшее и ссохшееся, страшно лежавшее на кровати. Мари удавилась. Но тут госпожа Пажо сама дала маху – так говорили другие кружевницы – привлекала Мари к каждому срочному заказу, оставляла её на ночь, Мари и не выдержала.
            Бедная. Клодин Эрне навсегда запомнила эту робкую тонкую девушку.
            Кому-то и везёт иной раз – вон, Каролина. Её посылали до лавки зеленщика как старшую. Там она познакомилась с каким-то торговцем, и, не думая, бежала. А талантлива была! Сокрушалась госпожа Пажо, кричала о неблагодарности Каролины и хоть вторили её крику кружевницы, а сами поглядывали меж собой – молодец, девка, нашла куда вырваться.
            А Лапьер и вовсе сбежала себе на уме. Ни с кем-то. Одна. Так и сказала:
–Это ад. Я домой. Там голодно, но там я могу ходить когда хочу.
            Пропала. Удачно ли? Сгинула ли?.. это иной раз занимало Клодин Эрне, пока она переставляла иголки по узору, оплетая их нитью, но теперь, в слепоте, перестало. Сбежала и сбежала, чёрт с ней. Сама Клодин пропадает.
***
            Как назло – у Клодин талант. К тонким длинным пальцам прилагается ещё хватка и природная ловкость. Как назло, она быстро учится, и, хотя обещает себе, что не будет лучшей, обещания не сдерживает. Уж очень хвалит госпожа Пажо, очень уж блестящее будущее прочит, говорит и про знакомства с графинями, и про визиты к самой королеве…
–В этом сезоне в моде чёрный, – вздыхает госпожа Пажо. Она родом из времени, когда кружева были белые и только. а теперь? Ей это не нравится. Но за это платят. К тому же – не ей плести ведь. Свой заработок она имеет, а своё здоровье уже не губит. Хватит! Пусть трудятся эти девочки.
            Замечает Клодин иной раз что исчезнет одна-другая кружевница. То гуще их в мастерской, то свободно. Но ничего. Это ей не важно тогда было. Привыкают к работе пальцы, привыкает спина. Ей, как лучшей, разрешено вставать чуть чаще, но она и сама увлекается работой как-то вдруг, уходит в мысли, в мысли о доме, о маме и папе, о сестрах, да пропускает дозволенное.
            Госпожа Пажо, впрочем, обещает, что нынче осенью позволит Клодин навестить родителей. Обещает даже ссудить поездку.
            Осенью же вдруг падает продажа кружев. Госпожа Пажо вздыхает, просит потянуть до весны. Весной заболевает одна из постоянных клиенток…
            Тянется, тянется время. Клодин замечает, как похожи эти обещанные поездки на обещанные кружевницам встречи со знатными дамами, которые так хотели познакомиться с мастерицей, но, вот беда ­– то больны, то дела не очень, то в отъезде…
            Понимает и перестаёт надеяться. В её сердце что-то навсегда умирает. Руки плетут и плетут, разум тускнеет.
            Их не учат ничему, кроме кружевного мастерства. Им не дают ничего, кроме кружевного мастерства. У них нет книг, и даже Библии, чтобы научиться самой. У них нет выходных, чтобы не лезла крамольная мысль свободы. Госпожа Пажо же исправно изо дня в день вбивает им другое:
–Благодаря мне вы сможете добиться большего.
            Она ловко плетёт слова. Точно кружево кладёт на правду. Стучат иголки. Стучат крючки. Шелестит кружево.
–Вы должны трудиться, и тогда у вас будет всё.
            Кружево слов, кружево жизней, кружево, выползающее меж тонких умелых пальцев. Вся жизнь Клодин Эрне – кружево. В сердце уже не больно о доме. В сердце уже пусто. в уме кружево. Вокруг кружево. Ничего, кроме кружева.
–Можете сделать что-нибудь для себя, – позволяет госпожа Пажо лучшим кружевницам в Сочельник. Девушки переглядываются. Среди них и Клодин. Сделать для себя – это, конечно, о кружеве…
            На которое они не могут уже смотреть. Тем более – носить?!
            Не сговариваясь, девушки садятся за работу. Для себя – это непонятно. Для клиента – понятно. На заказ – понятно.
            В городе бал – кружевницы работают до глубокой ночи.
            В городе приём – бешено стучат иголки. И сушит, сушит глаза и ломит снова спину. Есть такое, к чему никак нельзя привыкнуть. Но кружевницы молчат. Они как-то даже рады, что большой мир, который им, похоже, не дано будет узнать, хоть как-то вспоминает о них.
***
            За Клодин Эрне закрывается дверь. Это она ещё угадывает. Но толку? Кругом тела. Это она чувствует. Тепло потому что. И ещё – горько.
–Ты будешь жить здесь, – шепчет госпожа Пажо, беря руку четырнадцатилетней Клодин и ведя её куда-то среди смутных теней…
            Госпожа Пажо благодетельна. Она не выгоняет Клодин Эрне, выпавшую из нужности, на улицу. Она приводит её в убогий дом, созданный для таких ослепших кружевниц. Здесь со временем подбирается какая-то лёгкая работа, не требующая от безграмотных и ослепших девушек какого-либо усилия. Например, двенадцатилетняя кружевница Эрма моет посуду. Она приловчилась. А вот пятнадцатилетняя Хэндра пошла дальше – её нагружают ещё зрячие (хоть немного) дешёвыми остатками кружев и отправляют по городской площади.
            Госпожа Пажо заботится о них. Правда, так как прибыль они больше не приносят, забота её бледнеет. Здесь подаётся холодная каша. Здесь не бывает хлеба. И здесь не бывает курицы.
            Но и на каше можно было бы жить, если было бы хоть ради чего. А так – почти полная темень в глазах, беспросветные годы.
            Впрочем, почему-то госпожа Пажо замечает, что юные девушки, попавшие сюда, не живут долго. Кто-то уходит в попрошайки и теряется. А кто-то, даже будучи в юном возрасте и в расцвете лет, неожиданно умирает.
            Ей не дано понять сердцем, что такое горе.
            Она не знает что здесь уже не плачут. Здесь воют. И нельзя понять даже кто. И сложно найти, только если ползти на звук, кого утешить.
            Это место дожития. Клодин лежит здесь, одна из многих, и не знает как докатилась до этого. Всё ведь было нормально. Ну сушило глаза – так это у каждой кружевницы! Но не каждая слепнет. Потом мушки какие-то перед глазами. Так то от духоты наверное. Потом как тень и Клодин попортила кружевной узор, чем вызвала разочарование госпожи Пажо.
            А затем? Как же это? Просто краски стали не чёткими. Сбились руки. Раз и опять. И снова.
–Кажется, я больна, – сказала Клодин госпоже Пажо.
–Доктора ныне стоят дорого,– заметила госпожа Пажо, но вызвала его, рассудив, что вообще-то можно и побаловать немного одну из лучших кружевниц своей мастерской.
            Доктор сказал откровенно:
–если продолжит в том же духе, ослепнет.
            Сказал он это самой госпоже Пажо в отсутствие Клодин.
–Ей нужен отдых? – предположила госпожа Пажо и прикинула про себя, сколько она готова подождать.
–Ей нужно отказаться от этого! – возразили ей.
            Этого госпожа Пажо уже снести не могла. Из Клодин Эрне, очевидно, вышла хорошая кружевница. Но хорошая кружевница и ценная кружевами, а не отлёжкой и отлыниванием. Госпожа Пажо решила, что хоть какие-то остатки, но получит от Клодин. А потом к тем, кому не повезло. Это будет выгодней, чем сейчас отстранять девчонку и отпускать её.
–да и куда ей деваться? – рассуждала госпожа Пажо, – к родителям? Она там не будет нужна больная. Она и здоровая там не очень-то была нужна!
            На вопрос Клодин о том, что с ней, госпожа Пажо ответила:
–Тебе надо просто чаще отрываться от работы. Через каждые четверть часа-полчаса.
            Клодин поверила. А теперь она лежала на соломенном тюфяке в забытьи и безысходности. Лежала и вспоминала маму, уверенную в том, что дочь их если не спасёт семейство из нищеты, то сама уж точно вылезет; отца, замученного работой; сестёр…
            Вспоминала тех, кого видела здесь в мастерской из девочек и девушек. Вспоминала обеды – хоть и простые, но сытные. Как же они отличались от сегодняшних!
            Её пальцы, неподвластные болезни и памяти, шевелились. Как будто бы с воспоминаниями Клодин плела и кружево. Кружево жизни, кружево событий. Её кружево, за которое и монетки ломаной никто не даст. Кружево, которое ничего не стоит.
            Кто-то тихо плакал недалеко от неё, но Клодин не замечала этого. Как и мерный перестук иголок, так и этот тихий плач стал несыгранной на площади музыкой жизни, о которой большой мир не знал.
            Раз-два…Мари умерла. Три-четыре, Поль ушла в швеи. Пять-шесть, Тереза ослепла…
            Пальцы шевелятся, а глаза недвижимы. К чему им движение? Темнота, темнота подступает. Клодин закрывает глаза, её пальцы ещё шевелятся, переплетая события её жизни в невидимое ненужное кружево. Но толку? Его не продать. И ничего уже не сделать.
            Остаётся только нищета, забытье, полуголодное состояние, какая-нибудь убогая работа, прозябание и тоскливая смерть.
            Кружево жизни, кружево смерти. так сложилось. Таковы обстоятельства, которые Клодин никому не сможет предъявить как обвинение.
            Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. это не было её выбором. Просто большую часть из этих лет улыбаться было нечему. Поначалу ещё можно было улыбнуться на похвалу от госпожи Пажо, но потом работа, работа…
            А теперь безысходность. И теперь Клодин Эрне улыбнулась бы только своей смерти.
 
 
 
 

 

Ламия

О поиске смысла (сказка ни о чём)