Колдун

            Фонсо был сладкоежкой и уже этим выделялся среди колдунов своего ковена. Нет, если бы он был ленивым, или злоупотреблял бы вином, или даже бы носился с мерзким хихиканьем по полям, то ему никто и слова бы не сказал и не одарил бы косым взглядом. Но для лени Фонсо был слишком мечтателен, для вина слишком праведен, а для плясок по полю – слишком скучен. Зато Фонсо любил сладкое: он намешивал в утренний ивовый отвар пять ложек сахара, в течение дня подкреплялся бесконечными конфетами и вареньями, а вечером был не прочь отъесть неплохой кусок от штоллена, и даром, что до рождества еще полгода!
            За это уже Фонсо невзлюбили. Конечно, были и другие причины. Например, он всегда возвращал одолженную книгу или свиток в срок, но не редкостью было встретить на возвращённых листах следы от шоколада или штрейзеля. Для колдуна избавиться от пятна – пустяк, но вот отношение обижало. И если бы Фонсо вовсе не вернул бы книги или свитка, ему тоже бы никто не сказал и слова, но он возвращал, подлец такой.
            Ещё Фонсо выделялся тем, что в отличие от многих колдунов своего ковена, всегда выглядел опрятно. Ну, вернее, опрятность его была видна на фоне других колдунов, а вот на фоне холёной знати Фонсо проигрывал. Но Фонсо очень старался. Он заключал договоры с портными и швеями, с парикмахером и сапожником, и выглядел средним человеком. Именно человеком.
            Он презирал положенные колдунам длинные ногти и бороды – во всём этом колдуны копили силу. Он презирал мятые природные ткани, в которых вместе с грязью и дорожной пылью оседало  благословение земли…
–Одумайся, брат! – взывали к нему в ковене, – ты отказываешься от части сил!
–Ничего, мне хватит и той, что есть, – возражал Фонсо. Он хотел жить и радоваться этой самой жизни.
–Одумайся, брат, ты отдаёшь в мир магию!
–Ну и что? – удивлялся Фонсо. И здесь колдунам парировать было нечем, как и все колдуны Фонсо был вынужденным эгоистом.
            Короче говоря, когда Фонсо решил переехать от города в относительную глушь, никто не стал возражать – подальше бы этот странный тип держался бы от ковена! До того не похож и до того раздражающим он оказался!
            А Фонсо как будто бы и не заметил этой радости ковена после того, как он озвучил ему своё решение о переезде. Спокойненько запаковал он свои сундуки, запечатал их замком-заклинанием и пустился в путь. Выбрав себе деревню, заглянул к наместнику, представился и объявив себя колдуном, да назвав имя своё, зажил в своём мире.
            Колдуна наместник принял с враждебным холодком. Было от чего обижаться на них! кто сманивал дев в рощи, да так, что не возвращались девы? Кто плясал при луне на полях? Кто жёг дурные травы?..
            Но Фонсо привычно не заметил и этого. Он, конечно, мог бы объяснить, что дев обычно никто всерьёз не сманивал (по крайней мере, из известных ему существ), мог, разумеется, и вампир охальничать, и маг какой-нибудь тёмной магией заняться, но это же единичные случаи. Вампирам плевать кого пить, тут дева или не дева им нет дела, а маг тёмный – это случай редкий и преступный, так что если шла дева в лес, так то она, верней всего, выворачивалась – либо встреча у неё там сердечная, либо и вовсе побег по велению этого сердечного дела!
            Бывало, впрочем, и так, что дева в мага влюблялась и с ним лесом убегала… словом, ни Фонсо, ни ковен его не при деле.
            При луне и вовсе черти пляшут, а не колдуны. Колдуны больше на полях этих лежат, а лучше того – дома, хоть в пещере какой, но не в поле, не в сырости росы и в холоде ночи.
            А травы жгут и того хлеще – одни ведьмы да чародейки.
            Но всего этого Фонсо не стал объяснять наместнику и тихо поселился в деревне. Наместник приглядывался месяц, второй, и всё-таки был вынужден признать, что пока беды или намёток её не видать.
            Признать-то признал, а всё же не успокоился: неужто порядочные колдуны ещё остались?
***
–Господин колдун, к вам можно? – Фонсо искал временного покоя, потому и удалился он от города в деревню. Там его терзали редкие, но тогда казавшиеся ему надоедливыми  посетители: кому погадай, кому подскажи, кому приворожи, кому напротив… и хочется, конечно, остаться честным, но колдун – это не маг, и не ведьма, от земли не проживёт. Приходилось брать деньги и заказы не шибко выбирать. Подкопив немного, Фонсо и ушёл в деревню.
            Вот только не рассчитал запаса монет, и теперь вынужден был до сих пор открывать двери. Правда, монет ему предлагали всё реже. Давали курицей, или мясом, или  молоком, овощами, хлебами, пирогами, вареньем, мёдом, изделиями из ткани…
            Всё это было с одной стороны, привлекательно и мило с точки зрения романтического уклада жизни. Не монетой единой живёт человек! а Фонсо порой всё же досада брала – не так он себе всё представлял. Он хотел жить и изучать магию, а был вынужден работать, чтобы жить.
            И место этой работы значения не имело: город, деревня… всё одно – трудись, чтобы назавтра было что-то на столе.
            Именно из-за этой необходимости работы Фонсо вздохнул, отложил в сторону бутерброд (толстый слой масла, а сверху в палец толщиной слой варенья), и отозвался нарочито добродушно:
–Ну разумеется можно!
            Он не был рад своим бесчисленным гостям, но ему надо было на что-то жить. Колдовство стало ему подспорьем, а когда-то было мечтой.
            Вошёл старичок – бодрый и крепкий, таких Фонсо и видел только в деревнях и полагал, что это от труда – состариться нельзя, силы сразу спадут, это тебе не при деньгах жить, а своим умом, своими руками!
–Что у вас? – спросил Фонсо мягко.
            Старичок поклонился и ответил торопливо:
–Так ведь это… вы простите уж великодушно, я не от зла пришёл, не досадовать вам! Только вот горе у меня. Фрида хворает.
            Фонсо покачал головой:
–Плохо, друг мой, плохо. Уже годков-то ей немало. Всякая болезнь вредна.
            Старичок заморгал, растерялся:
–Так ведь два года ей…
            «А, так это не жена…» - запоздало сообразил Фонсо. Он решил показаться значимым и знакомым с ситуацией – в одной книжке было сказано, что осведомлённость в ситуации, ровно как и тёплое приветствие вызывают у клиентов доверие.
            Но надо было выкручиваться.
–Два года, два года! – передразнил Фонсо. – Любая болезнь вредна. Особенно к двум годам. Не так выразился, а ты цепляешься!
            Старичок замахал руками:
–Простите меня, дурака! Одна вы  наша надежда. До города-то не добраться, да и там, возьмётся ль кто?..
            Фонсо кивнул, важно и медленно поднялся из-за стола:
–Не рыдай, старик, решим мы с Фридой.
            И принялся собираться. Хорошо было бы знать что-нибудь о неизвестной Фриде, чтобы понять что лечить.
–Чем хворает? – спросил Фонсо, разглядывая свои амулеты. Что-то надо было выбрать, конечно, в них толка нет абсолютно, но через любой можно управлять своей силой – в том хитрость колдовства, в том отличие его от магии и чародейства.
–Да вчера ещё ела плохо. Смотрела жалобно. Сегодня встать не может. Я её и хворостиной, и уговаривал уже, а она не идёт. Головой мотает только, мычит жалобно-жалобно…
            «Так это корова!» – Фонсо вздохнул. Он не любил крупных животных, и даже то, что животные эти были полезны, никак не помогало ему. Зато сейчас это давало ему возможность срубить больше.
            И Фонсо пошёл, проклиная день, когда он появился на свет не в богатой, а в самой обыкновенной семье, где работа была единственным смыслом. И как Фонсо протестовал против этого! Как стремился доказать с самого детства, что кроме труда ежедневного человек должен быть устремлён куда-то к высшему. Но детство кончилось быстро. Его отправили в подмастерья ковена, и наступили его собственные трудовые дни, после которых у него не было сил на мысли о высшем.
            Фонсо тогда думал, что после учёбы будет легче, но оказалось, что колдунов ковен выпускает больше, чем нужно для средней страны. И куда девать этих колдунов?  Ну пара-тройка будет при дворе, ещё пятерых, скажем, содержать будет богатая часть – знать и советники, ещё кто-то будет заниматься действительно теоретической частью колдовства. Но ты попади в эти жалкие единицы! Займи эти места, обойди тех, кто  наглее и смелее, кто умеет льстить или умеет загадочно отмалчиваться.
            Но куда девать остальных? Кто-то ещё разойдётся в городе, но остальным – перебиваться заработком. Или, как вариант – идти на сторону тех переулков, куда приличный человек и не заглянет, где яды смешиваются с отчаянием, где чужие слабости и чувства становятся способом заработать.
            Но всего этого не говорят в ковене. И когда колдуны получают свои знаки отличия, что не знаком служат, а скорее клеймом, они ещё не знают, что за сила стоит за этими знаками, и какое презрение копится в указах к носящим эти знаки.
            Официально колдун может работать и не колдуном. Неофициально – его едва ли возьмут даже грузить уголь. И что здесь виной? Снобизм, страх, или противоречивое отношение короля к колдунам? С одной стороны он приближает к себе их, держит нескольких при дворе и в совете, с другой – душит их, мешая занимать должности слишком долго, мешая работать над чем-то помимо колдовства.
            И обо всём этом в ковене тоже не говорят. Со всем этим колдун сталкивается только получив знак своей принадлежности.
            И не ему уже разбираться в причинах такого поведения короля, в поведении общества – ему теперь только заботиться о себе и устраиваться.
            И Фонсо пытался устроиться, хотя и досадовал на неуютность этого устройства всегда.
***
            Впрочем, ему повезло. В этой деревне было много живности. И это был год, когда колдун был нужен как воздух. Коровы, овцы и козы заболевали с поразительной частотой. Фонсо спасал их от падучей, зачерпывал энергию от земли, пропускал её сквозь пальцы, сквозь амулет, и животное, которое умерло бы без его участия, открывало глаза и благодарно, шумно дышало.
            А Фонсо получал благодарность от жителя, да кусок мяса или кувшин молока.
            Заболевали дети. Фонсо лечил их.  Он пропускал их боль и страдание через амулет, обращал всю тьму и горечь от тела в силу, и возвращал обратно. За это Фонсо обещали вечно молиться за его душу, целовали ему руки и совали мёд, пряники, конфеты…
            Заболевали и взрослые. Фонсо помогал как мог. Облегчал боль, пропуская её через себя, выдыхал эту боль своим ртом и запускал своими руками новую жизнь.
            И за это получал он когда монеты, когда сало, когда одежду…
            У него были расходы. В деревне их было немало, ничуть не меньше, чем в городе. У него была тоска – в деревне сложно было найти сладкое на постоянной основе. Чего уж говорить, если день без работы не приносил Фонсо и кусочка, но это ничего – у него были запасы, но неделя или полторы без работы – это было уже критично, и Фонсо мрачнел и худел. А сладкое?
            В деревне не было кондитерских. Сладкое здесь было в виде редких конфет и пряников, и то, если повезёт, а в основном – варенье и мёд…
            И всё это ложилось тяжёлым камнем на душу Фонсо. Может быть, он смог бы обогатиться духовно, как всегда хотел, но после работы у него не оставалось сил, а в дни покоя, когда его никто не спрашивал, работа почему-то висела. Приходилось подолгу вспоминать теорию, искать в страницах, перелистывать словари на рунном наречии, и уже тогда вытаскивать какую-то мысль.
–Если бы я был богат! – досадовал Фонсо. Но он не умел устроиться. Он не обладал связями или представительной внешностью, которая помогла бы ему пробиться или привлечь внимание знатных господ. Не был он и выдающимся колдуном. Серединка на половинку – если точнее, с той только разницей, что ему хватило горя это понять о себе и признать, что не стоит он больше,  чем имеет и его мечты о каком-то высшем развитии, выходящем за рамки ежедневной рутины, не подходят его началу. Такие мечты надо иметь тому, кто велик.
–Или тому, кто богат, – сам с собою размышлял Фонсо, обводя взглядом свою почти пустую избу. Он давно хотел податься обратно в город, здесь ему осточертело. Но что делать в городе? Где искать устройства? Кого просить о заступничестве? Кому и как продать свои умения в колдовстве? Это всё-таки город. Это не деревня. Там много колдунов и умнее, и хитрее, и беспощаднее.
            Фонсо был на распутье. Он всё ещё любил сладкое, всё ещё старался за собой следить, тратя нехитрые сбережения на костюмы и парикмахера, но здесь не было колдунов его ковена, и не было к нему вообще никакого внимания, и потому Фонсо погружался в стоическую тоску, и та отражалась внешне на его лице. Здесь его бунт был незамечен. А раньше, в городе, ему казалось, что если он будет выделяться среди своих, то тогда, конечно, он буде т чего-то стоить. Он и покидал город с мыслями о том, как победит их серую рутинную жизнь, и где-нибудь в деревне, где по его прежнему разумению, было сытно и спокойно, что-нибудь откроет новое в колдовстве, как-нибудь возвысится, сделается заметнее по заслуженности.
            А пока – любовью к сладостям и опрятности он просто репетировал славу и создавал в уме свой образ. А реальность швыряла его раз за разом о каменистый берег правды, и била его хрупкие образности без всякой пощады.
            В конце концов, в одно утро Фонсо обнаружил, что у него болят зубы. Залечить себя он смог, но тяга к сладкому заметно ослабела, ещё больше делая Фонсо незаметным среди всех. А ему хотелось жизни, когда-то нарисованной воображением…
            Но глаза его тускнели, седина ложилась на пряди его волос и он всё дольше и дольше оставался в этой деревне, и без всякого уже азарта брался за какую-нибудь колдовскую исследовательскую работу. И даже когда  ему не мешали, он всё равно чувствовал себя обиженным и досадовал на всех подряд. Себя же оправдывал:
–Да я только начну, а они заявятся!
            И всё больше откладывал начало письма и изучения, и просто сидел в кресле или дремал в нём. И когда заявлялись-таки, торжествовал:
–Хорошо, что я не начал, пришлось бы прервать!
            И шёл, ворча на всех, собираться на новый труд, что кормил его.
***
–Вы ведь колдун? – этот юноша был бледен, и явно напуган. От того же, что страх ему был противен по роду происхождения, голос его звучал вызывающе.
–Колдун, – согласился Фонсо, оглядывая костюм своего внезапного посетителя. Не редкость, конечно, что прибыл ночью, но редкость вид его! Золотоё шитьё, бархатный камзол, перстни с каменьями на руках, высокие сапоги из мягкой кожи…
            А ещё надменный вид.  Он привык получать то, что хочет.
–Помогите мне! – велел юноша. он хотел попросить, но просить не привык, от того даже просьба его звучала приказом.
–Чем же? – спросил Фонсо, стараясь не завидовать. Не получалось. Колдун видел, на каком экипаже прибыл сюда, в эту глушь, юнец. Видел его двух слуг и кучера – они и сейчас слонялись по двору Фонсо, карауля, чтобы с их хозяином ничего дурного не произошло. И теперь видел костюм этого юноши…
–Я прибыл из земель своего отца! – юноша горделиво усмехнулся, – между прочим, графа Уолтера. Вам это, конечно, понятно?
            Нет, понятно не было. Фонсо не знал графа Уолтера. Он не следил за новостями. Но по виду понял – граф известен.
–Чем могу помочь? – спросил Фонсо грубее, чем хотел. Зависть жгла его.  Он тоже хотел бы сопровождать своё появление и наглость чьим-нибудь именем.
–Я…– юноша сбился, – мой отец… я заплачу вам сколько вы скажете!
–Заплатите за что? – осторожно поинтересовался колдун.
            Посетитель взял себя в руки, вспомнил, что он сын богатого и известного графа и изложил суть дела. А суть была проста и скучна: граф Уолтер был женат. От этого брака у него появился сын – Ардом, на сегодня виконт Уолтер, стоявший сейчас перед Фонсо. Но вскоре графиня заболела и умерла.
–Я помню её руки, – поделился Ардом неожиданно, – тёплые. Она не позволяла кормилице и няньке проводить со мной больше времени, чем ей. Отец не любил этого, но она умела усмирять его нрав.
            Но графиня умерла, и дом опустел. Отец и сын не объединились под этим горем, а напротив стали дальше. И некоторое время жили в холодной вежливости и в обязательствах. Но вот. Казалось бы, чудо – оттаивала стена холода, отец начал снова мягчать, и причиной тому…
–Она даже не знатная! – злился Ардом. – Как мог он посмотреть на неё?!
            Но как-то всё-таки смог. И посмотрел, и нарёк своей невестой, и уже приказал слугам считать её их госпожой, и уже объявил Ардому, что тот скоро станет старшим братом.
            И трудно сказать, что ударило по Ардому больше всего. То, что на место матери пришла какая-то другая женщина? То, что теперь Ардому придется разделить всё наследство с братом или сестрой? То, что Ардом больше не единственное дитя и к нему уже изменилось отношение?..
–Вы должны мне помочь! – заявил Ардом. – Уберите её из жизни моего отца. Из моего…нашего дома. Я заплачу столько, сколько вы скажете. Эта дрянь не должна там находиться! Она не заменит мне мать!
            Фонсо выслушал юношу с гулко бьющимся сердцем. Не история его взволновала, а неожиданная мысль, подсказанная самим Ардомом. Мысль о замене.
            Мысль о том, что нужно совершить для этого – сама по себе ужасала. Но если откинуть полчаса ужаса и боли , и затем задвинуть на дальни е полки совесть…что останется в итоге? Молодость, чужое лицо, чужое знатное имя, и  возможность заниматься чем-то новым, хоть вернуться к исследованиям колдовства без страха за завтрашний кусок хлеба, хоть за что-то другое.
            И цена всему этому – полчаса боли и совесть. Много? Фонсо так не считал.
            Он забыл, что давно уже не работает над проектами по исследованию колдовства, что никто ему давно не мешает этим заниматься, и что ничего он не достиг в своей жизни на сегодня, имея обидные, но всё-таки лучшие, чем у многих шансы. У него было подспорье в виде         колдовства, а  он был недоволен этим, досадовал на необходимость труда, на рутину…
            Забытый огонёк полыхнул в глазах Фонсо. Он принял решение и стал по-настоящему страшен.
–Сколько? – высоким голосом спросил Ардом, ему не нравилась эта затея. Гнев привёл его сюда, но теперь гнев боролся с чем-то странным, чем-то сильным, и впервые задумался Ардом о том, что неправ, и, гоня эту мысль, заторопился узнать о цене.
–Скажем так, это будет благотворительность…– чужим неживым голосом отозвался Фонсо, и не успел Ардом удивлённо вскинуть брови, как колдун уже складывал руку в нужном ему знаке. Пальцы ломило от неприятного чужого знака тёмной энергии, сила протекала ядовитая, злая, колючая.
            Но Фонсо знал – это ещё ничего. знал и всё-таки решился поступить так.
            Виконт свернулся от боли, его скрутило ничком, невидимая сила вытряхивала из людской оболочки его самого: его чувства, его зрение, его мысли, выкаливала его лихорадкой, вытравливало…
            И Фонсо переживал то же самое. И с ним невидимая сила обходилась также грубо. И его она выкидывала из тела, ослепляла…
            Слуги не то услышали, не то почувствовали что-то неладное не сразу. Всё уже заканчивалось, когда они, ведомые какой-то ещё одной стороной силы, вломились в избу колдуна. И застыли, увидев тяжело дышащего своего господина, и распростёртого у его ног колдуна.
–Где вы ходите? – огрызнулся он, увидев слуг, – этот негодяй чуть не убил меня! Он хотел ограбить меня, а вы? На всех пожалуюсь! Мерзавцы! Ротозеи!
            Ему подали руку, сбивчиво попытались напомнить, что он сам велел им оставаться на улице, и что они не виноваты. Но тот, кто надел лицо Ардома Уолтера, кто влился в его сущность как в одежду, оттолкнул и руку, и объяснения.
            Пошатываясь, он вышел из своего дома в новую жизнь, оставляя позади скованного немотой смерти человека.
            Ночной воздух резанул по гудящим лёгким, но эта боль отозвалась в новом Ардоме сладостью. Он шёл в новый мир, в новую жизнь и считал, что заслужил это.
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0517553

от 25 мая 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0517553 выдан для произведения:             Фонсо был сладкоежкой и уже этим выделялся среди колдунов своего ковена. Нет, если бы он был ленивым, или злоупотреблял бы вином, или даже бы носился с мерзким хихиканьем по полям, то ему никто и слова бы не сказал и не одарил бы косым взглядом. Но для лени Фонсо был слишком мечтателен, для вина слишком праведен, а для плясок по полю – слишком скучен. Зато Фонсо любил сладкое: он намешивал в утренний ивовый отвар пять ложек сахара, в течение дня подкреплялся бесконечными конфетами и вареньями, а вечером был не прочь отъесть неплохой кусок от штоллена, и даром, что до рождества еще полгода!
            За это уже Фонсо невзлюбили. Конечно, были и другие причины. Например, он всегда возвращал одолженную книгу или свиток в срок, но не редкостью было встретить на возвращённых листах следы от шоколада или штрейзеля. Для колдуна избавиться от пятна – пустяк, но вот отношение обижало. И если бы Фонсо вовсе не вернул бы книги или свитка, ему тоже бы никто не сказал и слова, но он возвращал, подлец такой.
            Ещё Фонсо выделялся тем, что в отличие от многих колдунов своего ковена, всегда выглядел опрятно. Ну, вернее, опрятность его была видна на фоне других колдунов, а вот на фоне холёной знати Фонсо проигрывал. Но Фонсо очень старался. Он заключал договоры с портными и швеями, с парикмахером и сапожником, и выглядел средним человеком. Именно человеком.
            Он презирал положенные колдунам длинные ногти и бороды – во всём этом колдуны копили силу. Он презирал мятые природные ткани, в которых вместе с грязью и дорожной пылью оседало  благословение земли…
–Одумайся, брат! – взывали к нему в ковене, – ты отказываешься от части сил!
–Ничего, мне хватит и той, что есть, – возражал Фонсо. Он хотел жить и радоваться этой самой жизни.
–Одумайся, брат, ты отдаёшь в мир магию!
–Ну и что? – удивлялся Фонсо. И здесь колдунам парировать было нечем, как и все колдуны Фонсо был вынужденным эгоистом.
            Короче говоря, когда Фонсо решил переехать от города в относительную глушь, никто не стал возражать – подальше бы этот странный тип держался бы от ковена! До того не похож и до того раздражающим он оказался!
            А Фонсо как будто бы и не заметил этой радости ковена после того, как он озвучил ему своё решение о переезде. Спокойненько запаковал он свои сундуки, запечатал их замком-заклинанием и пустился в путь. Выбрав себе деревню, заглянул к наместнику, представился и объявив себя колдуном, да назвав имя своё, зажил в своём мире.
            Колдуна наместник принял с враждебным холодком. Было от чего обижаться на них! кто сманивал дев в рощи, да так, что не возвращались девы? Кто плясал при луне на полях? Кто жёг дурные травы?..
            Но Фонсо привычно не заметил и этого. Он, конечно, мог бы объяснить, что дев обычно никто всерьёз не сманивал (по крайней мере, из известных ему существ), мог, разумеется, и вампир охальничать, и маг какой-нибудь тёмной магией заняться, но это же единичные случаи. Вампирам плевать кого пить, тут дева или не дева им нет дела, а маг тёмный – это случай редкий и преступный, так что если шла дева в лес, так то она, верней всего, выворачивалась – либо встреча у неё там сердечная, либо и вовсе побег по велению этого сердечного дела!
            Бывало, впрочем, и так, что дева в мага влюблялась и с ним лесом убегала… словом, ни Фонсо, ни ковен его не при деле.
            При луне и вовсе черти пляшут, а не колдуны. Колдуны больше на полях этих лежат, а лучше того – дома, хоть в пещере какой, но не в поле, не в сырости росы и в холоде ночи.
            А травы жгут и того хлеще – одни ведьмы да чародейки.
            Но всего этого Фонсо не стал объяснять наместнику и тихо поселился в деревне. Наместник приглядывался месяц, второй, и всё-таки был вынужден признать, что пока беды или намёток её не видать.
            Признать-то признал, а всё же не успокоился: неужто порядочные колдуны ещё остались?
***
–Господин колдун, к вам можно? – Фонсо искал временного покоя, потому и удалился он от города в деревню. Там его терзали редкие, но тогда казавшиеся ему надоедливыми  посетители: кому погадай, кому подскажи, кому приворожи, кому напротив… и хочется, конечно, остаться честным, но колдун – это не маг, и не ведьма, от земли не проживёт. Приходилось брать деньги и заказы не шибко выбирать. Подкопив немного, Фонсо и ушёл в деревню.
            Вот только не рассчитал запаса монет, и теперь вынужден был до сих пор открывать двери. Правда, монет ему предлагали всё реже. Давали курицей, или мясом, или  молоком, овощами, хлебами, пирогами, вареньем, мёдом, изделиями из ткани…
            Всё это было с одной стороны, привлекательно и мило с точки зрения романтического уклада жизни. Не монетой единой живёт человек! а Фонсо порой всё же досада брала – не так он себе всё представлял. Он хотел жить и изучать магию, а был вынужден работать, чтобы жить.
            И место этой работы значения не имело: город, деревня… всё одно – трудись, чтобы назавтра было что-то на столе.
            Именно из-за этой необходимости работы Фонсо вздохнул, отложил в сторону бутерброд (толстый слой масла, а сверху в палец толщиной слой варенья), и отозвался нарочито добродушно:
–Ну разумеется можно!
            Он не был рад своим бесчисленным гостям, но ему надо было на что-то жить. Колдовство стало ему подспорьем, а когда-то было мечтой.
            Вошёл старичок – бодрый и крепкий, таких Фонсо и видел только в деревнях и полагал, что это от труда – состариться нельзя, силы сразу спадут, это тебе не при деньгах жить, а своим умом, своими руками!
–Что у вас? – спросил Фонсо мягко.
            Старичок поклонился и ответил торопливо:
–Так ведь это… вы простите уж великодушно, я не от зла пришёл, не досадовать вам! Только вот горе у меня. Фрида хворает.
            Фонсо покачал головой:
–Плохо, друг мой, плохо. Уже годков-то ей немало. Всякая болезнь вредна.
            Старичок заморгал, растерялся:
–Так ведь два года ей…
            «А, так это не жена…» - запоздало сообразил Фонсо. Он решил показаться значимым и знакомым с ситуацией – в одной книжке было сказано, что осведомлённость в ситуации, ровно как и тёплое приветствие вызывают у клиентов доверие.
            Но надо было выкручиваться.
–Два года, два года! – передразнил Фонсо. – Любая болезнь вредна. Особенно к двум годам. Не так выразился, а ты цепляешься!
            Старичок замахал руками:
–Простите меня, дурака! Одна вы  наша надежда. До города-то не добраться, да и там, возьмётся ль кто?..
            Фонсо кивнул, важно и медленно поднялся из-за стола:
–Не рыдай, старик, решим мы с Фридой.
            И принялся собираться. Хорошо было бы знать что-нибудь о неизвестной Фриде, чтобы понять что лечить.
–Чем хворает? – спросил Фонсо, разглядывая свои амулеты. Что-то надо было выбрать, конечно, в них толка нет абсолютно, но через любой можно управлять своей силой – в том хитрость колдовства, в том отличие его от магии и чародейства.
–Да вчера ещё ела плохо. Смотрела жалобно. Сегодня встать не может. Я её и хворостиной, и уговаривал уже, а она не идёт. Головой мотает только, мычит жалобно-жалобно…
            «Так это корова!» – Фонсо вздохнул. Он не любил крупных животных, и даже то, что животные эти были полезны, никак не помогало ему. Зато сейчас это давало ему возможность срубить больше.
            И Фонсо пошёл, проклиная день, когда он появился на свет не в богатой, а в самой обыкновенной семье, где работа была единственным смыслом. И как Фонсо протестовал против этого! Как стремился доказать с самого детства, что кроме труда ежедневного человек должен быть устремлён куда-то к высшему. Но детство кончилось быстро. Его отправили в подмастерья ковена, и наступили его собственные трудовые дни, после которых у него не было сил на мысли о высшем.
            Фонсо тогда думал, что после учёбы будет легче, но оказалось, что колдунов ковен выпускает больше, чем нужно для средней страны. И куда девать этих колдунов?  Ну пара-тройка будет при дворе, ещё пятерых, скажем, содержать будет богатая часть – знать и советники, ещё кто-то будет заниматься действительно теоретической частью колдовства. Но ты попади в эти жалкие единицы! Займи эти места, обойди тех, кто  наглее и смелее, кто умеет льстить или умеет загадочно отмалчиваться.
            Но куда девать остальных? Кто-то ещё разойдётся в городе, но остальным – перебиваться заработком. Или, как вариант – идти на сторону тех переулков, куда приличный человек и не заглянет, где яды смешиваются с отчаянием, где чужие слабости и чувства становятся способом заработать.
            Но всего этого не говорят в ковене. И когда колдуны получают свои знаки отличия, что не знаком служат, а скорее клеймом, они ещё не знают, что за сила стоит за этими знаками, и какое презрение копится в указах к носящим эти знаки.
            Официально колдун может работать и не колдуном. Неофициально – его едва ли возьмут даже грузить уголь. И что здесь виной? Снобизм, страх, или противоречивое отношение короля к колдунам? С одной стороны он приближает к себе их, держит нескольких при дворе и в совете, с другой – душит их, мешая занимать должности слишком долго, мешая работать над чем-то помимо колдовства.
            И обо всём этом в ковене тоже не говорят. Со всем этим колдун сталкивается только получив знак своей принадлежности.
            И не ему уже разбираться в причинах такого поведения короля, в поведении общества – ему теперь только заботиться о себе и устраиваться.
            И Фонсо пытался устроиться, хотя и досадовал на неуютность этого устройства всегда.
***
            Впрочем, ему повезло. В этой деревне было много живности. И это был год, когда колдун был нужен как воздух. Коровы, овцы и козы заболевали с поразительной частотой. Фонсо спасал их от падучей, зачерпывал энергию от земли, пропускал её сквозь пальцы, сквозь амулет, и животное, которое умерло бы без его участия, открывало глаза и благодарно, шумно дышало.
            А Фонсо получал благодарность от жителя, да кусок мяса или кувшин молока.
            Заболевали дети. Фонсо лечил их.  Он пропускал их боль и страдание через амулет, обращал всю тьму и горечь от тела в силу, и возвращал обратно. За это Фонсо обещали вечно молиться за его душу, целовали ему руки и совали мёд, пряники, конфеты…
            Заболевали и взрослые. Фонсо помогал как мог. Облегчал боль, пропуская её через себя, выдыхал эту боль своим ртом и запускал своими руками новую жизнь.
            И за это получал он когда монеты, когда сало, когда одежду…
            У него были расходы. В деревне их было немало, ничуть не меньше, чем в городе. У него была тоска – в деревне сложно было найти сладкое на постоянной основе. Чего уж говорить, если день без работы не приносил Фонсо и кусочка, но это ничего – у него были запасы, но неделя или полторы без работы – это было уже критично, и Фонсо мрачнел и худел. А сладкое?
            В деревне не было кондитерских. Сладкое здесь было в виде редких конфет и пряников, и то, если повезёт, а в основном – варенье и мёд…
            И всё это ложилось тяжёлым камнем на душу Фонсо. Может быть, он смог бы обогатиться духовно, как всегда хотел, но после работы у него не оставалось сил, а в дни покоя, когда его никто не спрашивал, работа почему-то висела. Приходилось подолгу вспоминать теорию, искать в страницах, перелистывать словари на рунном наречии, и уже тогда вытаскивать какую-то мысль.
–Если бы я был богат! – досадовал Фонсо. Но он не умел устроиться. Он не обладал связями или представительной внешностью, которая помогла бы ему пробиться или привлечь внимание знатных господ. Не был он и выдающимся колдуном. Серединка на половинку – если точнее, с той только разницей, что ему хватило горя это понять о себе и признать, что не стоит он больше,  чем имеет и его мечты о каком-то высшем развитии, выходящем за рамки ежедневной рутины, не подходят его началу. Такие мечты надо иметь тому, кто велик.
–Или тому, кто богат, – сам с собою размышлял Фонсо, обводя взглядом свою почти пустую избу. Он давно хотел податься обратно в город, здесь ему осточертело. Но что делать в городе? Где искать устройства? Кого просить о заступничестве? Кому и как продать свои умения в колдовстве? Это всё-таки город. Это не деревня. Там много колдунов и умнее, и хитрее, и беспощаднее.
            Фонсо был на распутье. Он всё ещё любил сладкое, всё ещё старался за собой следить, тратя нехитрые сбережения на костюмы и парикмахера, но здесь не было колдунов его ковена, и не было к нему вообще никакого внимания, и потому Фонсо погружался в стоическую тоску, и та отражалась внешне на его лице. Здесь его бунт был незамечен. А раньше, в городе, ему казалось, что если он будет выделяться среди своих, то тогда, конечно, он буде т чего-то стоить. Он и покидал город с мыслями о том, как победит их серую рутинную жизнь, и где-нибудь в деревне, где по его прежнему разумению, было сытно и спокойно, что-нибудь откроет новое в колдовстве, как-нибудь возвысится, сделается заметнее по заслуженности.
            А пока – любовью к сладостям и опрятности он просто репетировал славу и создавал в уме свой образ. А реальность швыряла его раз за разом о каменистый берег правды, и била его хрупкие образности без всякой пощады.
            В конце концов, в одно утро Фонсо обнаружил, что у него болят зубы. Залечить себя он смог, но тяга к сладкому заметно ослабела, ещё больше делая Фонсо незаметным среди всех. А ему хотелось жизни, когда-то нарисованной воображением…
            Но глаза его тускнели, седина ложилась на пряди его волос и он всё дольше и дольше оставался в этой деревне, и без всякого уже азарта брался за какую-нибудь колдовскую исследовательскую работу. И даже когда  ему не мешали, он всё равно чувствовал себя обиженным и досадовал на всех подряд. Себя же оправдывал:
–Да я только начну, а они заявятся!
            И всё больше откладывал начало письма и изучения, и просто сидел в кресле или дремал в нём. И когда заявлялись-таки, торжествовал:
–Хорошо, что я не начал, пришлось бы прервать!
            И шёл, ворча на всех, собираться на новый труд, что кормил его.
***
–Вы ведь колдун? – этот юноша был бледен, и явно напуган. От того же, что страх ему был противен по роду происхождения, голос его звучал вызывающе.
–Колдун, – согласился Фонсо, оглядывая костюм своего внезапного посетителя. Не редкость, конечно, что прибыл ночью, но редкость вид его! Золотоё шитьё, бархатный камзол, перстни с каменьями на руках, высокие сапоги из мягкой кожи…
            А ещё надменный вид.  Он привык получать то, что хочет.
–Помогите мне! – велел юноша. он хотел попросить, но просить не привык, от того даже просьба его звучала приказом.
–Чем же? – спросил Фонсо, стараясь не завидовать. Не получалось. Колдун видел, на каком экипаже прибыл сюда, в эту глушь, юнец. Видел его двух слуг и кучера – они и сейчас слонялись по двору Фонсо, карауля, чтобы с их хозяином ничего дурного не произошло. И теперь видел костюм этого юноши…
–Я прибыл из земель своего отца! – юноша горделиво усмехнулся, – между прочим, графа Уолтера. Вам это, конечно, понятно?
            Нет, понятно не было. Фонсо не знал графа Уолтера. Он не следил за новостями. Но по виду понял – граф известен.
–Чем могу помочь? – спросил Фонсо грубее, чем хотел. Зависть жгла его.  Он тоже хотел бы сопровождать своё появление и наглость чьим-нибудь именем.
–Я…– юноша сбился, – мой отец… я заплачу вам сколько вы скажете!
–Заплатите за что? – осторожно поинтересовался колдун.
            Посетитель взял себя в руки, вспомнил, что он сын богатого и известного графа и изложил суть дела. А суть была проста и скучна: граф Уолтер был женат. От этого брака у него появился сын – Ардом, на сегодня виконт Уолтер, стоявший сейчас перед Фонсо. Но вскоре графиня заболела и умерла.
–Я помню её руки, – поделился Ардом неожиданно, – тёплые. Она не позволяла кормилице и няньке проводить со мной больше времени, чем ей. Отец не любил этого, но она умела усмирять его нрав.
            Но графиня умерла, и дом опустел. Отец и сын не объединились под этим горем, а напротив стали дальше. И некоторое время жили в холодной вежливости и в обязательствах. Но вот. Казалось бы, чудо – оттаивала стена холода, отец начал снова мягчать, и причиной тому…
–Она даже не знатная! – злился Ардом. – Как мог он посмотреть на неё?!
            Но как-то всё-таки смог. И посмотрел, и нарёк своей невестой, и уже приказал слугам считать её их госпожой, и уже объявил Ардому, что тот скоро станет старшим братом.
            И трудно сказать, что ударило по Ардому больше всего. То, что на место матери пришла какая-то другая женщина? То, что теперь Ардому придется разделить всё наследство с братом или сестрой? То, что Ардом больше не единственное дитя и к нему уже изменилось отношение?..
–Вы должны мне помочь! – заявил Ардом. – Уберите её из жизни моего отца. Из моего…нашего дома. Я заплачу столько, сколько вы скажете. Эта дрянь не должна там находиться! Она не заменит мне мать!
            Фонсо выслушал юношу с гулко бьющимся сердцем. Не история его взволновала, а неожиданная мысль, подсказанная самим Ардомом. Мысль о замене.
            Мысль о том, что нужно совершить для этого – сама по себе ужасала. Но если откинуть полчаса ужаса и боли , и затем задвинуть на дальни е полки совесть…что останется в итоге? Молодость, чужое лицо, чужое знатное имя, и  возможность заниматься чем-то новым, хоть вернуться к исследованиям колдовства без страха за завтрашний кусок хлеба, хоть за что-то другое.
            И цена всему этому – полчаса боли и совесть. Много? Фонсо так не считал.
            Он забыл, что давно уже не работает над проектами по исследованию колдовства, что никто ему давно не мешает этим заниматься, и что ничего он не достиг в своей жизни на сегодня, имея обидные, но всё-таки лучшие, чем у многих шансы. У него было подспорье в виде         колдовства, а  он был недоволен этим, досадовал на необходимость труда, на рутину…
            Забытый огонёк полыхнул в глазах Фонсо. Он принял решение и стал по-настоящему страшен.
–Сколько? – высоким голосом спросил Ардом, ему не нравилась эта затея. Гнев привёл его сюда, но теперь гнев боролся с чем-то странным, чем-то сильным, и впервые задумался Ардом о том, что неправ, и, гоня эту мысль, заторопился узнать о цене.
–Скажем так, это будет благотворительность…– чужим неживым голосом отозвался Фонсо, и не успел Ардом удивлённо вскинуть брови, как колдун уже складывал руку в нужном ему знаке. Пальцы ломило от неприятного чужого знака тёмной энергии, сила протекала ядовитая, злая, колючая.
            Но Фонсо знал – это ещё ничего. знал и всё-таки решился поступить так.
            Виконт свернулся от боли, его скрутило ничком, невидимая сила вытряхивала из людской оболочки его самого: его чувства, его зрение, его мысли, выкаливала его лихорадкой, вытравливало…
            И Фонсо переживал то же самое. И с ним невидимая сила обходилась также грубо. И его она выкидывала из тела, ослепляла…
            Слуги не то услышали, не то почувствовали что-то неладное не сразу. Всё уже заканчивалось, когда они, ведомые какой-то ещё одной стороной силы, вломились в избу колдуна. И застыли, увидев тяжело дышащего своего господина, и распростёртого у его ног колдуна.
–Где вы ходите? – огрызнулся он, увидев слуг, – этот негодяй чуть не убил меня! Он хотел ограбить меня, а вы? На всех пожалуюсь! Мерзавцы! Ротозеи!
            Ему подали руку, сбивчиво попытались напомнить, что он сам велел им оставаться на улице, и что они не виноваты. Но тот, кто надел лицо Ардома Уолтера, кто влился в его сущность как в одежду, оттолкнул и руку, и объяснения.
            Пошатываясь, он вышел из своего дома в новую жизнь, оставляя позади скованного немотой смерти человека.
            Ночной воздух резанул по гудящим лёгким, но эта боль отозвалась в новом Ардоме сладостью. Он шёл в новый мир, в новую жизнь и считал, что заслужил это.
 
 
 
 
 
 

 

Скрытный

Лучший