Вы простите уж старого пьяницу за вчерашнее. При всей видимой, показной, а по сути болезненной да еще и псевдонаучной шутливости я был зол безмерно. Спустившись в магазин за пивом не столько любимого, сколько дешевого своего сорта, я в который уже раз за жизнь обнаружил на старом месте новый ценник и опять осерчал. Мне бы попинать того, кто на самом деле виновен, или сорваться хотя бы на милой продавщице хохлушке Маше, а я на филологов с философами наехал зачем-то. Простите, друзья. Так наверное устроен всякий человек, по крайней мере всякий бессильный (или безвольный) человек. Вот отчего к примеру зол старик? Он злится на старость, на неумолимое приближение смерти, на неизбывную тоску по былой потенции, интеллектуальной и ниже, но старость-то не пнешь, как невозможно возразить всему неизбежному, будь то длань господня, указ президента, рак желудка иль отъятый алтын. Те, кто рекомендуют относиться к неотвратимому философски, на самом деле говорят всего лишь о квиетизме – даже не философском, а религиозном пребывании в состоянии полной бездеятельности, в надежде на любовь Христову пред ликом всякой неприятности от смерти до лишних двадцати рублей за бутыль.
Восточная мудрость гласит: прежде чем ответить в гневе, сосчитай до ста. У меня было время и на сто раз по сто, и вот, успокоившись вполне, покорно (а как иначе?) проглотив новый ценник, задумался я почему-то (как странно устроен рассудок, как непредсказуемо тасуется в нем колода) о… Крыме. Я любил Крым, любил Севастополь, Ялту, Феодосию я прожил месяц своего детства в земном раю – Артеке, я никогда не считал Крым чужим и ни за что не обратил бы внимания, что есть отдельное государство Украина, кабы не отняли бы они у меня моего Гоголя, лишь только этим и обозначив национальную мою с ними якобы разницу. Я всегда любил и люблю полнотелых да черноглазых хохлушек за их природные веселость и хлебосолье, я всегда незлобиво подтрунивал над хохлами за их забавное, но и совсем не без оснований, казацкое тщеславье, я люблю степь и Днепр, так неподражаемо, гениально описанные общим нашим Гоголем… Но вот подумал я теперь почему-то о… кукловодах, подумал, что сидят где-нибудь на земле, аки гнойные чирьи на заднице, какие-нибудь маленькие, незаметные, гнусные, но очень могущественные, несоизмеримо ближе нас к Творцу иль дьяволу безымянные серые кардиналы, дергают за ниточки кукол: Обам, Путиных, Меркелей и проч., те дергают СМИ, те дергают нас и вот уже мирный марионеточный театрик наш весь в дыму, в крови, в на ровном месте ненависти, клевете, предательстве…, но и в аншлаге. Незлобивому Шекспиру современники пеняли, да и сегодня еще обвиняют, мол слишком много в пьесах его смертей да подлостей. Хм…, да он дитя невинное супротив теперешних шекспиров. Мне чхать на Обаму, Европу и их хоровое мнение – кордебалет, даже если весь поголовно из прим, один черт кордебалет, фон, массовка, только вот за державу (жаль, затаскали хорошую фразу) обидно. Больно видеть, как по всей России на улицы выходят якобы спонтанные, от русской сердечности, сострадательности демонстрации какой-то там солидарности и поддержки кого-то или чего-то там. Что-то больно (физически, под сердцем больно) напоминает недалекое совсем, когда в одно и то же время подметали трамвайные пути и устраивали судьбы каких-то испанских оборванцев, а сами еще не совсем уверенно застегивали свои собственные штаны. Никакой Гоголь, никакой Булгаков нам не учители? Ведь кинул же кто-то кличь, дал же кто-то денег (и мы догадываемся кто), чтобы мирная, измученная борьбою со своей нищетой домохозяйка из Ярославля иль Благовещенска, вдруг почему-то ощутив в себе прилив неизбывной национальной гордости и межнационального единства, бросила стирать мужнины носки иль внучкины колготки и поперлась на городскую площадь трясти российским флагом иль плакатом, мало вдаваясь в синтаксис и семантику начертанного на нем. Когда деньги дергают за марионеточные корды кукол-политиков, а те кукол-журналистов, я потягиваю пиво, покуриваю, чешу пивное брюшко свое да незлобиво посмеиваюсь, как и должно вести себя не слишком воспитанному зрителю с галерки на средней драматургии спектаклишке, но когда простому работяге суют в руку сначала палку с лозунгом, а там, глядишь, и древко вил, хочется схватить пистолет (если б был) и высадить всю обойму… в небо. Да, в небо, потому как никогда нам не сведать, кто ж на самом деле все это дерьмо замучивает. Знаю одно – паны дерутся, а у холопов (что хохлов, что москалей – нас с вами) чубы трещат. А еще гнусно становится на душе, когда какой, уже не президент, не журналист даже, а всего лишь когда-то хороший артист и даже, бывало, с буквы заглавной, а теперь плевый актеришка, режиссеришка, певунчишка, чья слава давно зовет панихиды по себе, вдруг хватается за любой конфликт, за всякое зло, чем бы оно ни пахло, где есть возможность услышать имя свое, лишь бы еще чуть, ну хоть на последок свои пятнадцать минут… Б…! Тут и Маркса к месту будет вспомнить, что наши мертвые нас за ноги из могил тянут. Он правда имел ввиду много шире, но мы сузим тут до Крыма с Киевом да Москвой.
Эк меня разбередило с дрожжей-то вчерашних… Неужто банальная двадцатка всему виной? Ну да, ну пускай и в сотый раз залез кто, не уловить за руку кто, в мой карман, но зачем же стулья-то ломать? Терпимее надо быть, толерантнее, квиетивнее; ведь любое зло, будь то удорожание пива или страсти по Крыму – онтологическая неизбежность; а иначе… «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей». Вы уж простите старому пьянице похмельное брюзжание его. Ему много не нужно: дожить бы не под забором, помереть бы в спокойствии, под облегченный выдох детей и лечь бы теплою весною по камень с эпитафией к своему имени, а отнюдь не к имени Клим Чугункин, на запятнать бы память по себе тем, что с кем-то дернутой нити заплевывал слюною жилетку свою с криками: «Ату его!», а кого его? - уж и не вспомнить.
Помочь сайту
Поздравления
