Яблоки

–Что, просто не проснулись? – в голосе Силада неприкрытая насмешка. Так он маскирует страх – что делать, боятся все в этом мире. Особенно боятся те, кто всеми силами храбрится.
–Верно, – Энцо отвечает нарочито лениво. Он знает, как это звучит, но в магию ему давно не положено верит, так к чему нагонять на себя лишний страх? Они здесь для грабежа, а не для страха и размышлений. – Они просто не проснулись. Все, разом.
            Силад мрачнеет. В лунном блеске видно как он хмурится, но Энцо не ловит его на этой мрачности – ни к чему, они здесь не для того.
 –Вообще здесь красиво, – Варг впервые за долгое время подаёт голос. Но он прав – тут красиво и если не замечать мрачности Силада, можно без труда увидеть всю заснувшую деревню. Три всадника прекрасно различают со своего холма в лунном свете маленькие, уютные, будто бы сошедшие с идиллических картинок уличных бродячих художников домики. В каждом доме семья.
            Отсюда даже не видно, что дома те заброшенные. Да и как разберёшь по аккуратным крышам да ещё не потерявшим крепости ступенькам? А то, что деревья разошлись, обнаглели, да трава поднялась – так то ещё ничего не значит.
            Сказочная деревня в серебряном свете луны. Спит деревня. И все в ней спят. Вечно.
–Яблоками пахнет, – Варг шумно вздыхает. Он прав и в этом. Яблочный запах здесь побеждает запах подступающего холода и запах земли. Яблоки пьянят воздух, и его аж рябит от переливов яблочных запахов – от сладостной гнили уже упавших на землю, ненужных яблок, до только входящих в силу.
            Энцо сначала хочет ответить, но быстро передумывает, спохватывается. Этот край когда-то славился своими яблоневыми посадками, целые корзины с ними отправлялись в город на тяжёлых поводьях, шли и пешком, держа эти тяжёлые плетёные корзины.
            А теперь? Вся деревня без какого-то знака и смысла не проснулась одним утром. Не проснулся ни стар, ни млад, ни зрел, ни юн, ни зол, ни влюблён, ни богат…
            Никто не проснулся.
–Проклято место! – вынес вердикт народ и слуги креста поддержали.
            Так и падали яблоки, ненужные с проклятых мест никому. Забредали, говорят, в деревню и странники, и любопытные, и просто безумные, скрывались от закона, да только…
            Только где они все?
–Они там что, так и лежат? – Силад не местный. Это Энцо специально учёл, чтобы не путались под ногами. Варг хоть и выходец соседнего края, да наслышан много, но ничего – Варг отчаянный, ему жизнь не мила. Энцо тоже отчаянный, но хочет ещё пожить, вкусить наслаждений, от того и не один он здесь, а с теми, кого не жаль, если что.
–Лежат, – как можно спокойнее отзывается Энцо, но спокойствие ему даётся с трудом: налетает тихий, но уже холодный ветер,  а с ним и запах гниющих яблок, и ещё…
            Нет, конечно же, ветер не говорит, не может! Но слышится Энцо:
«Убирайтесь!»
            Но он вор опытный, вида не подаёт, про себя досадует на трусость Силада. Но куда уж теперь отступать?
–Вперёд! – Энцо усмехается, стоять дольше нечего, только себе жути нагонять и он пришпоривает лошадь. Спуск с холма всегда опасный, но Энцо умеет рисковать и делать вид что риск ему привычен. Лошадь покоряется ему, следуют за Энцо и спутники, хоть и помедлили всё же, но спускаются.
            Луна серебрит их путь.
***
–Значит так, – внизу становится спокойнее. Энцо даже приходит в себя полностью и снова становится собою. Привязаны лошади, держит их хитрый воровской узел внакидку: случись чего (хотя что может произойти в краю мёртвых?), они тут же высвободят лошадей и только их и видели! – Заходим с трёх сторон. Действуем тихо. Лишнего шума не производим. На каждый дом не больше трёх минут, включая вход и выход. Ясно? Отлично. Выходя – закрываем плотно дверь и окна, чтоб другой не обознался.
            Командовать Энцо не привык. Ему по душе было быть одиночкой в своём нелёгком деле. Но всё же иногда приходилось и сбиваться в кучку, быть лидером, то есть, брать на себя ответственность и командование. Благо, их было трое, включая Энцо. Благо, не приходилось завоёвывать авторитет хотя бы у этих двоих!
–Силад на запад, все дома по краю. Варг – по правому. Я пойду по центру. Идём не отсюда, а сюда, ясно? Сначала достигаем крайнего дома своей стороны, потом идём к отходу. Шума не производим.
–Так здесь нет никого! – Варг усмехается. В серебряном свете луны его усмешка выглядит жутко. Всё дело в шраме – уродливом и жутком, проходящим через глаз. Видимо, однажды Варг едва не лишился глаза.
            Аккуратнее надо быть! сам Энцо гордился тем, что его лицо не изуродовано, и тем, что в отличие от Силада, его даже дознаватели не знали. Хороший вор – это вор, которого не слышно, не видно, лица которого не знают. Энцо даже придумал себе вторую жизнь – он тихий торговец…
            Так оказалось и краденное сбывать легче. А на время отлучек в лавке торговала жена – или подозревающая, но молчащая, или совсем оглупевшая, не знавшая истинного заработка Энцо, и его старший сын – нередко помогавший отцу.
            Но сегодня было опасно сюда идти. Пусть тут лишь суеверие, но опасно. Дрогнуло отцовское сердце, велело взять чужих.
–Шум всегда мешает, – Энцо возражает тихо, но яростно. Если Варг попробует спорить – Энцо ударит его по уху.
            Но Варг не спорит, кивает. Ему равнодушно.
–Берём лишь украшения, монеты и что-нибудь ценное. Если шкатулки не открываются сразу, берём их, разберёмся позже. Вещь сразу в мешок.
            Энцо отдаёт последние указания, ещё раз требует кивков – поняли ли? Они поняли, кивают. Энцо делает первый шаг. Первый шаг сделать сложно, дальше легче. Вот он уже летит в лунном свете бешеной тенью, перемещается по привычке под тенями деревьев, пригибается у забора – вряд ли кто его может здесь видеть, но привычка есть привычка.
            Лучше быть посмешищем, чем непредусмотрительным дураком.
            Энцо идёт решительно. Он не думает сейчас ни о деревне, не проснувшейся утром разом, ни о телах, что сейчас так и лежат, два года спустя, в своих кроватях – де застиг их вечный сон, не тронутые разложением смерти и гнилью безысходного Ничто.
            Энцо идёт быстро. Ему хочется убраться отсюда скорее. Но он рассудил верно, вернее, рассудили они с Абелем – страх и суеверие держат любопытных ещё далеко, но будет ли так следующей осенью? Здесь есть дома и сады, есть мёртвые, нетронутые тлением и ещё…
            Деньги, монеты. Жили же эти люди? Торговали! Когда-то кончится страх и придёт риск. Пусть сгинули первые – так может и не добрались сюда вовсе, всё слухи ведь! А дороги небезопасны. Но кто-то должен рискнуть. Церковь провела расследование и запечатала это место своими наказами, но долго они будут столпами, наказы эти?
            Слова Абеля были убедительны. Да и сам он тоже. Работать с ним было почему-то страшновато и неловко, но Энцо знал – Абель не обманет и выплатит столько, сколько было оговорено. Так было с кражей ожерелья леди С., с кражей двух чаш из Церкви (те из золота, дар короля!) и также было с кражей алмазного перстня. Абель неразговорчив, но это даже на пользу – зато идеи у него всегда ценные.
            Энцо бранится: он едва не налетел на неожиданное плетение у последнего к околице дома, едва не упал. Выругаться зато можно  с шипением, от души – дорога дорогой, а всё же под ноги смотреть надо. А он чего? Сам дурак: несколько гибких прутиков образовывают под его ногами  низенький забор, а в заборе крест. А он не видит!
            Страх правит!
            Энцо мотает головой: хватит с него! Сейчас он примется за дело и всё войдёт в норму. Первый дом уже здесь – в нём два этажа, значит, жил кто-то значимый. У самого Энцо никогда не было второго этажа. Он и первый-то с трудом заработал.
            «Яблоки!» – горько усмехается про себя Энцо и входит внутрь. Дверь поддаётся ему легко, хотя она спит вместе со своими хозяевами вечным сном уже второй год. Но ничего, принимает. Он переступает порог – здесь темно, но любой вор умеет искать в темноте.
            А ещё здесь холодно. Куда холоднее чем на улице.
            Он сам постановил не больше трёх минут на дом. А сколько времени уже потратил, стоя истуканом на пороге?
            «Очнись, трус!» – требует Энцо сам у себя и ноги ему подчиняются. Три минуты на дом – это мало, если речь идёт о тщательном осмотре, но воры знают тайники. Опытные воры знают и видят их сразу. Даже в темноте.
            Кухня не имеет интереса для Энцо, хотя тёмный бутыль наверняка с перебродившим вином – это весьма кстати. Но нет секунды лишней! Шаг, ещё шаг.
            В большой комнате первое тело. Здесь против воли Энцо замирает – он знает о смерти много, гораздо больше, чем хочет, но всё же смерть – это уродство, а здесь – сон. Какой-то особенно беспощадный сон.
            Старуха лежит в лунном свете также, как и легла, накрывшись одеялом до груди. Руки поверх – состарены трудом. Она спит. Она бледна, не дышит, но не гниёт.
            Энцо с трудом переводит дыхание: как-то иначе он всё это представлял. Он старается не смотреть на старуху, умелыми движениями обшаривая тумбочку у кровати. Есть! Пара колечек и цепочка – это плохой улов на такую затрату сил, но это уже начало.
            Пустая комната, выбеленная  холодом и луной. И ещё одна. Наконец – он и она. Семейная пара. Может быть счастливая. Энцо не думает  об этом. Его время идёт, он торопливо обшаривает стол, выдвигает тайные ящички, о которых до того знали лишь мастер да владелец стола. Мешочек…увесистый, бренчащий долгожданными золотниками – ночь становится лучше!
            Жадность ведёт Энцо дальше. второй этаж. Истекли три минуты на дом, но он не может отказаться от куска. Хотя, какой кусок?
            Детская. Страшно, безумно страшно. Энцо видит, что тельце, уснувшее загадочным мистическим сном, принадлежит девочке лет десяти, не старше.
            Десять лет? Его дочери десять. И если бы она не проснулась однажды, он бы, наверное, умер от горя.
            Энцо стоит у кроватки, не имея сил стоять и не имея сил отойти. Стоит как во сне, пока не слышит за окном хруст. Яблоко.
            Варг! Сказано же было – тихо! Но нет, хрустит яблоком. Погань! Закопать его мало. Но это, конечно, после.
            Энцо стряхивает с себя наваждение и проходит по комнате. Может ли у девочки быть что-то ценное? Книжки, куклы, чернильница. Её явно любили и учили. А это что? кулон. Серебряный.
            Энцо против воли оставляет кулон на месте – нельзя, просто нельзя. Наконец выходит.
***
            Но дышать на улице не легче. Запах сочных и начавших гнить яблок повсюду. Он наваливается, хмелит, кружит. Душно! Но хотя бы не холодно. Энцо идёт, не замечая уже, что производит шум – под его ногами всё те же яблоки и он давит их, не может не давить, их слишком много, и, лопаясь под его каблуками, они выплёскивают на землю отравленный яблочный сок и всё тот же тяжёлый запах удушливо-сладкого гниения.
            Энцо уже не помнит про проступок Варга, да и на улице уже стихло. Нет ни одной тени, лишь луна – свидетель, соучастник! Энцо заходит в следующий дом. Здесь дверь скрипит, жалуется, но кому интересны её жалобы?
            Энцо оставляет мешок с краденным добром у дверей, проходит в первую комнату, где его прохватывает холод. Такой же, как в прошлый раз. Энцо это почему-то не удивляет, не глядя на очередное спящее вечный нетленным сном тело, он начинает рыться в вещах и столе.
            Пусто! Неужели чья-то мысль оказалась скорее мысли Энцо, и кто-то успел перехватить кражу? Может быть. В конце концов, все мысли уже были во вселенной до Энцо. Воровство существует тысячи лет, а сколько за это время было воров?
            Но на тело взглянуть всё-таки приходится. Энцо не желает, но оно притягивает взгляд. Энцо глухо вскрикивает, хотя он ведь не трус…
            Он видит тело. Старуха. Одеяло по грудь, та же поза, что в прошлом доме. И старуха, будто бы, та же.
            Или нет? может быть, они все похожи? Энцо не рассмотрел её внимательно, незачем было. Может совпадение?
            Энцо идёт дальше, он пятится, отвести взгляд от тела невозможно, пока оно в поле зрения. Но вот комната. Он, она, может быть счастливые…
            Невозможно! Невозможно! Те же? похожие? Энцо чувствует, как сходит с ума. Он бросается вглубь дома, желая убедиться в своём безумии.
            Следующая комната пуста. Кровать есть, чернильница, игрушки, книжки, серебряный кулон. Но это другой дом! Другой! Почему же…
–Здравствуйте, – вежливо звучит за спиной. Энцо подпрыгивает на месте, не заботясь о том, как смешён в своём движении. Он уже знает что увидит, но всё равно цепенеет, когда всё-таки видит девочку лет десяти.
            Энцо падает на пол. Ноги предают его. Девочка улыбается ему. В лунном свете она ужасно бледна. В лунном свете она спокойна и вежлива. И в лунном свете совершенно точно видно, что на ней нет следов тления, но запах гниющих яблок становится словно бы плотнее, удушливее и кольцами он поднимается к самому носу Энцо.
–Что…я не хотел, не хотел, – Энцо слабеет, когда запах подкрадывается ближе, когда завладевает им. Оправдания его жалкие, но что делать, если молчать совсем нет сил?
–Мы тоже, – вежливо отзывается девочка. – Но нас не спросили.
            Тысяча вопросов ещё колет иголочками: «кто не спросил?», «о чём не спросил?», «почему вы душите меня?», «что это за запах?», но ответы уже не имеют смысла. Энцо слабеет и падает окончательно, запах кружит его, пеленает в своих путах, давит. Словно совсем желает раздавить.
***
            Пробуждение паршиво. В голове шум, на губах и во рту убийственная сухость. Вокруг явное движение – медленное, словно нет жизни, но есть воля. Чья-то воля.
            Энцо пытается сесть и узнает сразу три вещи. Первая – его тело связано плотными верёвками. Второе – он привязан к двум своим товарищам ровно посередине, как и договаривались идти на грабёж. Третье – вокруг них бледные люди. Можно разглядеть в лунном свете и бледную девочку лет десяти, и старуху, и пару, и ещё множество людей. Они шевелятся, копошатся бледными земляными червями, но разглядеть сути их копошения нельзя.
–Помо…те…– хрипит Энцо и рядом с ним, услышав его голос, начинают биться товарищи.
–Энцо? Как нам…
–Нам конец.
            Первый голос принадлежит Варгу. Такой же хриплый, такой же непримиримый. Второй – Силаду. Он полон тоскливой обречённости.
–Послушайте! – Энцо знает, что такое быт лидером – это значит нести ответственность, и он пытается торговаться. Но для начала надо привлечь внимание. – Послушайте, мы добрые путники, заблудились и теперь…
            Голос предаёт его. Но копошащиеся люди не реагируют. Лишь поводят глазами, мельком смотрят, интереса нет, одно равнодушие.
–Отпустите нас! – возмущается Энцо. В его голосе уже паника. Он пытается вырваться из верёвок, но те связаны хитрым воровским узлом, вошедшим в моду в столице. Абель что-то такое недавно показывал Энцо, но кто ж знал, что это пригодится так скоро?
–Отпустите! Отпустите! – они орут на три голоса, бранятся, не боясь уже растревожить ночь. На них не обращают внимания.
            Двое подходят где-то за спиной – Энцо чувствует их шаги, знает сколько и знает что это мужские шаги. Да только смысла в этом знании нет. удар, ещё удар, решительный лязг и визжащего Варга оттаскивают них волоком по земле. Энцо пытается обернуться, но его за волосы дёргают позади, запрещая поворачивать голову.
            Варг орёт. Бранится, явно пытается вырваться, угрожает, плачет. Он напуган. Он казался отчаянным, но он напуган. Так напуган, что не похож на себя.
            Энцо пытается представить свой исход и делает ещё одну попытку заговорить:
–Послушайте, мы не хотели тревожить вас, но сейчас мы сожалеем. Мы хотели бы…
            Они не дослушивают. Сильные ледяные руки впиваются в его руки, рвут верёвки, лязгает металл, но Энцо рано радуется краткой надежде, померкшей и сгнившей. Его толкают на землю, также тащат, как мешок или мёртвую скотину. Он лягается, ему сбивает дыхание. Его волокут недолго, шагов двадцать, но он успевает выбиться из сил и охрипнуть, теперь он не может кричать и даже дыхание даётся ему с трудом.
            А его отпускают и вдруг толкают куда-то в сторону.
            Шумно, больно, высоко. Высоко?
            Ослепнув на краткий миг от ужаса, Энцо не сразу осознаёт, что он в яме. В сырой яме! Он пытается подняться, но не может – высоко, падение высоко. На него летят комья земли, он отплёвывается, шипит, плачет.
            Он не верит в то, что всё закончится так. так нелепо и так мерзко. Он не верит в то, что происходящее реально. Он убивал, да. Он грабил – да. Но он никогда никого не закапывал живьём!
            Энцо рвётся из последних сил, но земля рыхлая, жирная, она обминается об его руки, не даёт ему опоры, он выбивается из сил, пока его засыпают с особенным усердием десятки рук, пришедших для кары вору.
            Каждая – длань кары. Каждая бросает комья по-звериному, засыпает жалкое людское тело жирной, удивительно жирной землёй.
            Энцо задыхается, он уже ничего не видит, ничего не чувствует и слабо брезжит в его угасающем сознании мысль: «почему здесь такая жирная земля?»
            Но комья земли залепляют нос и рот, уши и глаза. Он глохнет и задыхается в плену земли, в агонии.
***
–Добрый будет урожай, – улыбается Абель. В лунном свете видно, как бледна его кожа. Он шумно вдыхает переполненный яблочной гнилью воздух, – добрый будет!
–Добрый, – соглашается с кривой улыбкой старуха, её кожа почти синяя от бледности и серебряного света луны, – скоро снег укроет ковром, приморожит, да разогреется земля к весне.
–Долго сопротивлялись? – интересуется Абель. Он не обращается ни к кому, но его слышат все. Ещё бы, он всё-таки здесь свой. Он единственный, кто не уснул сразу, а сообразив, вышел за ворота, и вдохнул свежести.
            А яблоки наливались силой, наполняли воздух особенным ядом, травили душу, плавили разум и леденили сердце. Страшные яблоки. Насмешка.
            Тьмы или света. Дьявола, чёрта или просто злой силы?
            Деревня не успела того узнать. Она упала в сон, а потом была серебряная луна. И потом было ещё кое-что, неподвластное жизни, приходящее лишь в посмертии.
–Недолго, – смеётся старуха. У неё давно нет зубов – гниль не тронула тела, не тронула кости, но гниль съела те части, что не принадлежали заснувшим в вечность. Эти зубы были вставными, ещё при жизни она обрела их. Гниль уничтожила их, оставив шамканье и причмокивание отвратительной пустоты её рта.
            Абель улыбается с нежностью. Она отвратительна, он тоже. В свете луны этого нельзя постичь. Но они все, сохранившиеся для смертного зрения целыми, стали ничем. Их сила, их жизнь, их дух поддерживают только яблони – налившиеся тягучим соком плоды, упавшие на землю от сочности и тяжести или только входящие в рост.
–Хорошо, Энцо был неплох, – Абель кивает в сторону  свежевырытой ямы. Там где-то покоится Энцо. Вскоре корни яблони прорастут сквозь его бренное ничтожное тело и будут всё, что у него ещё есть. То же будет и с другими.
            Это не жестокость в их понимании. Это всего лишь забота о собственном посмертии, приправленная славой этого края – славой о сочных яблоках, которые везли на тяжёлых поводьях и несли пешком в город на продажу.
            Это не жестокость, это просто их посмертие – ненужный яблочный сад, в который они уйдут тогда, когда перестанут заезжать к ним путники и забредать странники. А дальше и их ждёт та же земля и те же корни. И то же последнее деяние – подпитать фруктовое дерево, чтобы дало то никому ненужные, проклятые плоды, которые долго будут гнить под ногами в серебряном соучастии лунного света…
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0522084

от 30 октября 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0522084 выдан для произведения: –Что, просто не проснулись? – в голосе Силада неприкрытая насмешка. Так он маскирует страх – что делать, боятся все в этом мире. Особенно боятся те, кто всеми силами храбрится.
–Верно, – Энцо отвечает нарочито лениво. Он знает, как это звучит, но в магию ему давно не положено верит, так к чему нагонять на себя лишний страх? Они здесь для грабежа, а не для страха и размышлений. – Они просто не проснулись. Все, разом.
            Силад мрачнеет. В лунном блеске видно как он хмурится, но Энцо не ловит его на этой мрачности – ни к чему, они здесь не для того.
 –Вообще здесь красиво, – Варг впервые за долгое время подаёт голос. Но он прав – тут красиво и если не замечать мрачности Силада, можно без труда увидеть всю заснувшую деревню. Три всадника прекрасно различают со своего холма в лунном свете маленькие, уютные, будто бы сошедшие с идиллических картинок уличных бродячих художников домики. В каждом доме семья.
            Отсюда даже не видно, что дома те заброшенные. Да и как разберёшь по аккуратным крышам да ещё не потерявшим крепости ступенькам? А то, что деревья разошлись, обнаглели, да трава поднялась – так то ещё ничего не значит.
            Сказочная деревня в серебряном свете луны. Спит деревня. И все в ней спят. Вечно.
–Яблоками пахнет, – Варг шумно вздыхает. Он прав и в этом. Яблочный запах здесь побеждает запах подступающего холода и запах земли. Яблоки пьянят воздух, и его аж рябит от переливов яблочных запахов – от сладостной гнили уже упавших на землю, ненужных яблок, до только входящих в силу.
            Энцо сначала хочет ответить, но быстро передумывает, спохватывается. Этот край когда-то славился своими яблоневыми посадками, целые корзины с ними отправлялись в город на тяжёлых поводьях, шли и пешком, держа эти тяжёлые плетёные корзины.
            А теперь? Вся деревня без какого-то знака и смысла не проснулась одним утром. Не проснулся ни стар, ни млад, ни зрел, ни юн, ни зол, ни влюблён, ни богат…
            Никто не проснулся.
–Проклято место! – вынес вердикт народ и слуги креста поддержали.
            Так и падали яблоки, ненужные с проклятых мест никому. Забредали, говорят, в деревню и странники, и любопытные, и просто безумные, скрывались от закона, да только…
            Только где они все?
–Они там что, так и лежат? – Силад не местный. Это Энцо специально учёл, чтобы не путались под ногами. Варг хоть и выходец соседнего края, да наслышан много, но ничего – Варг отчаянный, ему жизнь не мила. Энцо тоже отчаянный, но хочет ещё пожить, вкусить наслаждений, от того и не один он здесь, а с теми, кого не жаль, если что.
–Лежат, – как можно спокойнее отзывается Энцо, но спокойствие ему даётся с трудом: налетает тихий, но уже холодный ветер,  а с ним и запах гниющих яблок, и ещё…
            Нет, конечно же, ветер не говорит, не может! Но слышится Энцо:
«Убирайтесь!»
            Но он вор опытный, вида не подаёт, про себя досадует на трусость Силада. Но куда уж теперь отступать?
–Вперёд! – Энцо усмехается, стоять дольше нечего, только себе жути нагонять и он пришпоривает лошадь. Спуск с холма всегда опасный, но Энцо умеет рисковать и делать вид что риск ему привычен. Лошадь покоряется ему, следуют за Энцо и спутники, хоть и помедлили всё же, но спускаются.
            Луна серебрит их путь.
***
–Значит так, – внизу становится спокойнее. Энцо даже приходит в себя полностью и снова становится собою. Привязаны лошади, держит их хитрый воровской узел внакидку: случись чего (хотя что может произойти в краю мёртвых?), они тут же высвободят лошадей и только их и видели! – Заходим с трёх сторон. Действуем тихо. Лишнего шума не производим. На каждый дом не больше трёх минут, включая вход и выход. Ясно? Отлично. Выходя – закрываем плотно дверь и окна, чтоб другой не обознался.
            Командовать Энцо не привык. Ему по душе было быть одиночкой в своём нелёгком деле. Но всё же иногда приходилось и сбиваться в кучку, быть лидером, то есть, брать на себя ответственность и командование. Благо, их было трое, включая Энцо. Благо, не приходилось завоёвывать авторитет хотя бы у этих двоих!
–Силад на запад, все дома по краю. Варг – по правому. Я пойду по центру. Идём не отсюда, а сюда, ясно? Сначала достигаем крайнего дома своей стороны, потом идём к отходу. Шума не производим.
–Так здесь нет никого! – Варг усмехается. В серебряном свете луны его усмешка выглядит жутко. Всё дело в шраме – уродливом и жутком, проходящим через глаз. Видимо, однажды Варг едва не лишился глаза.
            Аккуратнее надо быть! сам Энцо гордился тем, что его лицо не изуродовано, и тем, что в отличие от Силада, его даже дознаватели не знали. Хороший вор – это вор, которого не слышно, не видно, лица которого не знают. Энцо даже придумал себе вторую жизнь – он тихий торговец…
            Так оказалось и краденное сбывать легче. А на время отлучек в лавке торговала жена – или подозревающая, но молчащая, или совсем оглупевшая, не знавшая истинного заработка Энцо, и его старший сын – нередко помогавший отцу.
            Но сегодня было опасно сюда идти. Пусть тут лишь суеверие, но опасно. Дрогнуло отцовское сердце, велело взять чужих.
–Шум всегда мешает, – Энцо возражает тихо, но яростно. Если Варг попробует спорить – Энцо ударит его по уху.
            Но Варг не спорит, кивает. Ему равнодушно.
–Берём лишь украшения, монеты и что-нибудь ценное. Если шкатулки не открываются сразу, берём их, разберёмся позже. Вещь сразу в мешок.
            Энцо отдаёт последние указания, ещё раз требует кивков – поняли ли? Они поняли, кивают. Энцо делает первый шаг. Первый шаг сделать сложно, дальше легче. Вот он уже летит в лунном свете бешеной тенью, перемещается по привычке под тенями деревьев, пригибается у забора – вряд ли кто его может здесь видеть, но привычка есть привычка.
            Лучше быть посмешищем, чем непредусмотрительным дураком.
            Энцо идёт решительно. Он не думает сейчас ни о деревне, не проснувшейся утром разом, ни о телах, что сейчас так и лежат, два года спустя, в своих кроватях – де застиг их вечный сон, не тронутые разложением смерти и гнилью безысходного Ничто.
            Энцо идёт быстро. Ему хочется убраться отсюда скорее. Но он рассудил верно, вернее, рассудили они с Абелем – страх и суеверие держат любопытных ещё далеко, но будет ли так следующей осенью? Здесь есть дома и сады, есть мёртвые, нетронутые тлением и ещё…
            Деньги, монеты. Жили же эти люди? Торговали! Когда-то кончится страх и придёт риск. Пусть сгинули первые – так может и не добрались сюда вовсе, всё слухи ведь! А дороги небезопасны. Но кто-то должен рискнуть. Церковь провела расследование и запечатала это место своими наказами, но долго они будут столпами, наказы эти?
            Слова Абеля были убедительны. Да и сам он тоже. Работать с ним было почему-то страшновато и неловко, но Энцо знал – Абель не обманет и выплатит столько, сколько было оговорено. Так было с кражей ожерелья леди С., с кражей двух чаш из Церкви (те из золота, дар короля!) и также было с кражей алмазного перстня. Абель неразговорчив, но это даже на пользу – зато идеи у него всегда ценные.
            Энцо бранится: он едва не налетел на неожиданное плетение у последнего к околице дома, едва не упал. Выругаться зато можно  с шипением, от души – дорога дорогой, а всё же под ноги смотреть надо. А он чего? Сам дурак: несколько гибких прутиков образовывают под его ногами  низенький забор, а в заборе крест. А он не видит!
            Страх правит!
            Энцо мотает головой: хватит с него! Сейчас он примется за дело и всё войдёт в норму. Первый дом уже здесь – в нём два этажа, значит, жил кто-то значимый. У самого Энцо никогда не было второго этажа. Он и первый-то с трудом заработал.
            «Яблоки!» – горько усмехается про себя Энцо и входит внутрь. Дверь поддаётся ему легко, хотя она спит вместе со своими хозяевами вечным сном уже второй год. Но ничего, принимает. Он переступает порог – здесь темно, но любой вор умеет искать в темноте.
            А ещё здесь холодно. Куда холоднее чем на улице.
            Он сам постановил не больше трёх минут на дом. А сколько времени уже потратил, стоя истуканом на пороге?
            «Очнись, трус!» – требует Энцо сам у себя и ноги ему подчиняются. Три минуты на дом – это мало, если речь идёт о тщательном осмотре, но воры знают тайники. Опытные воры знают и видят их сразу. Даже в темноте.
            Кухня не имеет интереса для Энцо, хотя тёмный бутыль наверняка с перебродившим вином – это весьма кстати. Но нет секунды лишней! Шаг, ещё шаг.
            В большой комнате первое тело. Здесь против воли Энцо замирает – он знает о смерти много, гораздо больше, чем хочет, но всё же смерть – это уродство, а здесь – сон. Какой-то особенно беспощадный сон.
            Старуха лежит в лунном свете также, как и легла, накрывшись одеялом до груди. Руки поверх – состарены трудом. Она спит. Она бледна, не дышит, но не гниёт.
            Энцо с трудом переводит дыхание: как-то иначе он всё это представлял. Он старается не смотреть на старуху, умелыми движениями обшаривая тумбочку у кровати. Есть! Пара колечек и цепочка – это плохой улов на такую затрату сил, но это уже начало.
            Пустая комната, выбеленная  холодом и луной. И ещё одна. Наконец – он и она. Семейная пара. Может быть счастливая. Энцо не думает  об этом. Его время идёт, он торопливо обшаривает стол, выдвигает тайные ящички, о которых до того знали лишь мастер да владелец стола. Мешочек…увесистый, бренчащий долгожданными золотниками – ночь становится лучше!
            Жадность ведёт Энцо дальше. второй этаж. Истекли три минуты на дом, но он не может отказаться от куска. Хотя, какой кусок?
            Детская. Страшно, безумно страшно. Энцо видит, что тельце, уснувшее загадочным мистическим сном, принадлежит девочке лет десяти, не старше.
            Десять лет? Его дочери десять. И если бы она не проснулась однажды, он бы, наверное, умер от горя.
            Энцо стоит у кроватки, не имея сил стоять и не имея сил отойти. Стоит как во сне, пока не слышит за окном хруст. Яблоко.
            Варг! Сказано же было – тихо! Но нет, хрустит яблоком. Погань! Закопать его мало. Но это, конечно, после.
            Энцо стряхивает с себя наваждение и проходит по комнате. Может ли у девочки быть что-то ценное? Книжки, куклы, чернильница. Её явно любили и учили. А это что? кулон. Серебряный.
            Энцо против воли оставляет кулон на месте – нельзя, просто нельзя. Наконец выходит.
***
            Но дышать на улице не легче. Запах сочных и начавших гнить яблок повсюду. Он наваливается, хмелит, кружит. Душно! Но хотя бы не холодно. Энцо идёт, не замечая уже, что производит шум – под его ногами всё те же яблоки и он давит их, не может не давить, их слишком много, и, лопаясь под его каблуками, они выплёскивают на землю отравленный яблочный сок и всё тот же тяжёлый запах удушливо-сладкого гниения.
            Энцо уже не помнит про проступок Варга, да и на улице уже стихло. Нет ни одной тени, лишь луна – свидетель, соучастник! Энцо заходит в следующий дом. Здесь дверь скрипит, жалуется, но кому интересны её жалобы?
            Энцо оставляет мешок с краденным добром у дверей, проходит в первую комнату, где его прохватывает холод. Такой же, как в прошлый раз. Энцо это почему-то не удивляет, не глядя на очередное спящее вечный нетленным сном тело, он начинает рыться в вещах и столе.
            Пусто! Неужели чья-то мысль оказалась скорее мысли Энцо, и кто-то успел перехватить кражу? Может быть. В конце концов, все мысли уже были во вселенной до Энцо. Воровство существует тысячи лет, а сколько за это время было воров?
            Но на тело взглянуть всё-таки приходится. Энцо не желает, но оно притягивает взгляд. Энцо глухо вскрикивает, хотя он ведь не трус…
            Он видит тело. Старуха. Одеяло по грудь, та же поза, что в прошлом доме. И старуха, будто бы, та же.
            Или нет? может быть, они все похожи? Энцо не рассмотрел её внимательно, незачем было. Может совпадение?
            Энцо идёт дальше, он пятится, отвести взгляд от тела невозможно, пока оно в поле зрения. Но вот комната. Он, она, может быть счастливые…
            Невозможно! Невозможно! Те же? похожие? Энцо чувствует, как сходит с ума. Он бросается вглубь дома, желая убедиться в своём безумии.
            Следующая комната пуста. Кровать есть, чернильница, игрушки, книжки, серебряный кулон. Но это другой дом! Другой! Почему же…
–Здравствуйте, – вежливо звучит за спиной. Энцо подпрыгивает на месте, не заботясь о том, как смешён в своём движении. Он уже знает что увидит, но всё равно цепенеет, когда всё-таки видит девочку лет десяти.
            Энцо падает на пол. Ноги предают его. Девочка улыбается ему. В лунном свете она ужасно бледна. В лунном свете она спокойна и вежлива. И в лунном свете совершенно точно видно, что на ней нет следов тления, но запах гниющих яблок становится словно бы плотнее, удушливее и кольцами он поднимается к самому носу Энцо.
–Что…я не хотел, не хотел, – Энцо слабеет, когда запах подкрадывается ближе, когда завладевает им. Оправдания его жалкие, но что делать, если молчать совсем нет сил?
–Мы тоже, – вежливо отзывается девочка. – Но нас не спросили.
            Тысяча вопросов ещё колет иголочками: «кто не спросил?», «о чём не спросил?», «почему вы душите меня?», «что это за запах?», но ответы уже не имеют смысла. Энцо слабеет и падает окончательно, запах кружит его, пеленает в своих путах, давит. Словно совсем желает раздавить.
***
            Пробуждение паршиво. В голове шум, на губах и во рту убийственная сухость. Вокруг явное движение – медленное, словно нет жизни, но есть воля. Чья-то воля.
            Энцо пытается сесть и узнает сразу три вещи. Первая – его тело связано плотными верёвками. Второе – он привязан к двум своим товарищам ровно посередине, как и договаривались идти на грабёж. Третье – вокруг них бледные люди. Можно разглядеть в лунном свете и бледную девочку лет десяти, и старуху, и пару, и ещё множество людей. Они шевелятся, копошатся бледными земляными червями, но разглядеть сути их копошения нельзя.
–Помо…те…– хрипит Энцо и рядом с ним, услышав его голос, начинают биться товарищи.
–Энцо? Как нам…
–Нам конец.
            Первый голос принадлежит Варгу. Такой же хриплый, такой же непримиримый. Второй – Силаду. Он полон тоскливой обречённости.
–Послушайте! – Энцо знает, что такое быт лидером – это значит нести ответственность, и он пытается торговаться. Но для начала надо привлечь внимание. – Послушайте, мы добрые путники, заблудились и теперь…
            Голос предаёт его. Но копошащиеся люди не реагируют. Лишь поводят глазами, мельком смотрят, интереса нет, одно равнодушие.
–Отпустите нас! – возмущается Энцо. В его голосе уже паника. Он пытается вырваться из верёвок, но те связаны хитрым воровским узлом, вошедшим в моду в столице. Абель что-то такое недавно показывал Энцо, но кто ж знал, что это пригодится так скоро?
–Отпустите! Отпустите! – они орут на три голоса, бранятся, не боясь уже растревожить ночь. На них не обращают внимания.
            Двое подходят где-то за спиной – Энцо чувствует их шаги, знает сколько и знает что это мужские шаги. Да только смысла в этом знании нет. удар, ещё удар, решительный лязг и визжащего Варга оттаскивают них волоком по земле. Энцо пытается обернуться, но его за волосы дёргают позади, запрещая поворачивать голову.
            Варг орёт. Бранится, явно пытается вырваться, угрожает, плачет. Он напуган. Он казался отчаянным, но он напуган. Так напуган, что не похож на себя.
            Энцо пытается представить свой исход и делает ещё одну попытку заговорить:
–Послушайте, мы не хотели тревожить вас, но сейчас мы сожалеем. Мы хотели бы…
            Они не дослушивают. Сильные ледяные руки впиваются в его руки, рвут верёвки, лязгает металл, но Энцо рано радуется краткой надежде, померкшей и сгнившей. Его толкают на землю, также тащат, как мешок или мёртвую скотину. Он лягается, ему сбивает дыхание. Его волокут недолго, шагов двадцать, но он успевает выбиться из сил и охрипнуть, теперь он не может кричать и даже дыхание даётся ему с трудом.
            А его отпускают и вдруг толкают куда-то в сторону.
            Шумно, больно, высоко. Высоко?
            Ослепнув на краткий миг от ужаса, Энцо не сразу осознаёт, что он в яме. В сырой яме! Он пытается подняться, но не может – высоко, падение высоко. На него летят комья земли, он отплёвывается, шипит, плачет.
            Он не верит в то, что всё закончится так. так нелепо и так мерзко. Он не верит в то, что происходящее реально. Он убивал, да. Он грабил – да. Но он никогда никого не закапывал живьём!
            Энцо рвётся из последних сил, но земля рыхлая, жирная, она обминается об его руки, не даёт ему опоры, он выбивается из сил, пока его засыпают с особенным усердием десятки рук, пришедших для кары вору.
            Каждая – длань кары. Каждая бросает комья по-звериному, засыпает жалкое людское тело жирной, удивительно жирной землёй.
            Энцо задыхается, он уже ничего не видит, ничего не чувствует и слабо брезжит в его угасающем сознании мысль: «почему здесь такая жирная земля?»
            Но комья земли залепляют нос и рот, уши и глаза. Он глохнет и задыхается в плену земли, в агонии.
***
–Добрый будет урожай, – улыбается Абель. В лунном свете видно, как бледна его кожа. Он шумно вдыхает переполненный яблочной гнилью воздух, – добрый будет!
–Добрый, – соглашается с кривой улыбкой старуха, её кожа почти синяя от бледности и серебряного света луны, – скоро снег укроет ковром, приморожит, да разогреется земля к весне.
–Долго сопротивлялись? – интересуется Абель. Он не обращается ни к кому, но его слышат все. Ещё бы, он всё-таки здесь свой. Он единственный, кто не уснул сразу, а сообразив, вышел за ворота, и вдохнул свежести.
            А яблоки наливались силой, наполняли воздух особенным ядом, травили душу, плавили разум и леденили сердце. Страшные яблоки. Насмешка.
            Тьмы или света. Дьявола, чёрта или просто злой силы?
            Деревня не успела того узнать. Она упала в сон, а потом была серебряная луна. И потом было ещё кое-что, неподвластное жизни, приходящее лишь в посмертии.
–Недолго, – смеётся старуха. У неё давно нет зубов – гниль не тронула тела, не тронула кости, но гниль съела те части, что не принадлежали заснувшим в вечность. Эти зубы были вставными, ещё при жизни она обрела их. Гниль уничтожила их, оставив шамканье и причмокивание отвратительной пустоты её рта.
            Абель улыбается с нежностью. Она отвратительна, он тоже. В свете луны этого нельзя постичь. Но они все, сохранившиеся для смертного зрения целыми, стали ничем. Их сила, их жизнь, их дух поддерживают только яблони – налившиеся тягучим соком плоды, упавшие на землю от сочности и тяжести или только входящие в рост.
–Хорошо, Энцо был неплох, – Абель кивает в сторону  свежевырытой ямы. Там где-то покоится Энцо. Вскоре корни яблони прорастут сквозь его бренное ничтожное тело и будут всё, что у него ещё есть. То же будет и с другими.
            Это не жестокость в их понимании. Это всего лишь забота о собственном посмертии, приправленная славой этого края – славой о сочных яблоках, которые везли на тяжёлых поводьях и несли пешком в город на продажу.
            Это не жестокость, это просто их посмертие – ненужный яблочный сад, в который они уйдут тогда, когда перестанут заезжать к ним путники и забредать странники. А дальше и их ждёт та же земля и те же корни. И то же последнее деяние – подпитать фруктовое дерево, чтобы дало то никому ненужные, проклятые плоды, которые долго будут гнить под ногами в серебряном соучастии лунного света…
 
 
 
 
 
 
 

 

Камень

Дверь