Из первого пепла

(*)
–Это не перспия, Ричард, – теперь и я могла в этом убедиться. Бедная Каталина на саму себя уже не походила, и спутать изначально симптомы было легко, но мадам Франческа вовремя меня вразумила, и сейчас я видела, что у девочки отсутствует синева в уголках губ, так характерная для перспии…
            Странно, что целители не обратили на это внимание. С Ричарда спроса нет – он услышал о страшном диагнозе для своей дочери и потерян.
            Перспия – это конец. Это страшно. Это смерть для любого мага и любой ведьмы. Самое худшее в ней то, что никто не может до сих пор определить её появление или остановить её – это всё равно, что латать воздушный шарик, вроде бы вы заклеили дырочку в одном месте, а из другого уже пошёл воздух. Только вместо шарика жизнь, а вместо воздуха – сила. И будь проклят день, когда перспия обнаруживает себя среди твоих близких, особенно, если проявляется вдруг в твоём ребёнке. Продлить жизнь можно, но отдавая свои силы, да и жизнь ли это?
            Впрочем, мне легко рассуждать – у меня нет близких. Вернее – они где-то есть, где-то живут, но им нет до меня дела, а мне до них. Так повелось давно.
–Тогда что это? – я думала, что Ричард психанёт, начнёт ехидствовать и вспоминать что я вообще не целитель, а во всех целительских науках Академии проходила на уровне молитв, удачных списываний и покровительству профессора Карлини.
            Но он остался спокоен. Это спокойствие дала ему усталость. Сейчас он выглядел едва ли ярче, чем его уходящая дочь. Та же серость, те же круги под глазами… говорят, что перспия отнимает жизнь не только у тех, кто ею болен, но и всей семьи – кто будет сносить муки своего близкого, не делая ни одной попытки помочь?
–Не знаю, но не перспия. Силы уходят – я вижу, но это не она. Да и мадам Франческа сказала, что все случаи перспии тщательно фиксируются целителями.
–Целители сказали мне что это перспия, – напомнил Ричард. Стоять ему было уже тяжело, и он опустился в кресло. Против воли я испытала жалость…не к его дочери, нет, её я не знала – только мельком и то недолгое время, что она училась у меня, а к Ричарду. У нас с ним долгие годы было приятельство, почти что дружба, а потом я всё порушила. Вернее, мы оба порушили. Маги должны держаться друг друга, а я не сдержалась, сглупила, Ричард из-за меня получил наказание, потом отомстил мне, а я поклялась отомстить ему.
            Всё запуталось, слишком запуталось. И пока я зализывала раны, лишённая своего агентства, которое было мне и домом, и работой, пока теряла Габи – неприкаянную, рождённую в мире магии, но магии этой не имеющей, пока искала способ…
            Словом, Ричард сам нашёл меня. Он знал мой характер и попросил новое соглашение: я отомщу ему, я убью его, но тогда, когда он сам попросит, а до тех пор он мне поможет восстановить всё, что сам же отнял.
            Ну или почти всё. Габи уже не вернётся. Но это не его вина, а моя. Это я не подумала о том, что неприкаянная слабая девушка – узница двух миров, закончит печально.
            Тогда я не поняла, почему Ричард попросил о новом соглашении, с чего вдруг искал отсрочки, а теперь я знаю – его дочь умирает и он пытался сделать всё, чтобы отдалить её от исхода. Он отдавал ей все силы, какие только мог, и боялся, что я вмешаюсь и вломлю ему своей местью…
            Вот только это не та болезнь.
–Да что ты её слушаешь, Ричард? – Илди подала голос из другого кресла. Она была слабее Ричарда, и от того позволила мне войти в дом. Истеричная особа, какой я её помнила, сейчас была слаба и сговорчива. Ну почти сговорчива. Да и рассчитывать ей было не на кого. – Выгони её…
            Ведьма, конечно, ведьме соратница, но никогда не подруга. Я проигнорировала её слова, даже в сторону её не взглянула – недосуг мне вступать в перепалки.
–Все случаи перспии фиксируются целителями, – я упорствовала. – Целители сказали тебе, что у твоей дочери перспия, но не внесли её в список случаев?
–Если тебе это сказала Франческа, то старая дура может просто не знать новых данных, – вот это уже было больше похоже на Ричарда. Он не искал причину своей неправоты, он искал объяснение, почему другие не могут быть правы.
–Во-первых, она не дура, – за Франческу мне стало обидно. Да, она преподавала и преподавала жёстко ещё когда я сама училась в Академии, а сейчас мы были коллегами и я всё равно её опасалась, но она всегда была профессионалом! – Дура здесь скорее я, потому что пришла в попытке тебе помочь, а ты здесь разводишь…
            Я махнула рукой – чего я на него накинулась? У человека горе. У него дочь с истеричкой, и эта дочь умирает, а сам он нажил врага в моём лице и я своё всё равно однажды возьму.
–Короче, она может и не знает новых данных, но я до тебя сама к ним заглянула, – я свернула разговор в мирное русло, прекратив защищать мадам Франческу, – и вот тебе новость – перспии у твоей дочери не зарегистрировано.
            Глаза у Ричарда стали осмысленнее. Похоже, он понял суть моих слов и это его ободрило.
–Да заткнись ты! – прошелестела Илди, – нашлась тоже…
            Я снова её проигнорировала. Я понимала – она мать. Да, у неё не сложилось с Ричардом, но у неё была дочь, и эту дочь она любила. И теперь девочка угасала, а какая-то мутная ведьма Магрит несла ересь о том, что это вообще не та болезнь.
            И это в те часы, когда Илди пыталась найти смирение перед неизбежным.
–Они бы внесли её в список, – я настаивала. – Ричард, ты же знаешь этих бюрократов!
            Он медленно кивнул, не поднимаясь из кресла, и крепко задумался – он тоже знал этих бюрократов-целителей и понимал, что такие варианты как «забыли внести» или «не стали вносить» в список пострадавших от перспии – не существует. Знал он и то, что целители наши никому не подвластны – никому не отчитываются.
            Кто их проверит?
            А Ричард с Илди явно не стали бы проверять списки в тот день, когда их мир начал распадаться на части из-за болезни их дочери. Не до того. Да и левые бы тоже не полезли – никто потехи ради или любопытства не полезет смотреть списки, даже подумать о таких болезнях страшно. Франческа их проверяет на предмет консультаций, а я проверила ради Ричарда, а так, не думаю, что за последний год их трогал кто-то ещё.
–Ну и что это…– Илди подала голос, похоже, она понемногу смирилась с моим присутствием и моими словами, – что это значит?
–Значит, они скрыли правду, или вовсе не знают её, – сказала я и почувствовала, как холодею. А если правда скрыта, не может ли она оказаться ещё хуже, чем эта болезнь? Может быть не стоило мне давать им надежду? Может стоило выяснить прежде самой?
            А ещё лучше – не стоило мне в это лезть! Магрит, когда ты сначала будешь думать, а потом только действовать? Что за тяга осчастливить непонятной надеждой, да даже не надеждой, а её тенью? Вот знала бы ты что-то наверняка, тогда ещё ясно, тогда благородно. А так? Не худшая ли это пытка надеждой?
–Это имеет смысл, – но поздно, Ричард уже поднимался из кресла. – Знаешь, это правда звучит странно. Я направлюсь в башню Целителей, спрошу как оно на деле.
            Его голос звучал тихо, но я услышала в нём страшную надежду и мысленно отвесила себе пощёчину – молодец, Магрит, ты совершила очередное идиотство.
–Я с тобой, – сказала Илди, но подняться не смогла.
–Лучше я с тобой, – пришлось ориентироваться на ходу. – Ты лучше пригляди за девочкой. Вот.
            Я вообще много чего успеваю сделать, когда во мне кипит неуёмная жажда действия. Вот и сегодня я уже достала с утра мадам Франчески, перекроила расписание уроков с профессором Орвуро, и к профессору Карлини за содействием вломилась. Первая смотрела на меня со снисхождением, второй хмурился, зато Карлини не удивлялся уже ничему и просто выдал мне нужное.
–Это запас сил, – объяснила я, извлекая тонкий узкий флакон из кармана. – Будет хуже – просто влей его содержимое в её рот, сама не растрачивайся.
            Илди чуть только не обнюхала флакон. Но я не обиделась. Она была сейчас не ведьмой, которая хотела оскорбить другую ведьму недоверием, она была матерью, и от содержимого флакона зависело очень многое.
–Вечером принесу ещё, – пообещала я. – А пока попробуем сходить к целителям. Да?
            Ричард только кивнул.
***
–Ты же понимаешь, что я не могу ничего гарантировать? – не мне следовало заводить этот разговор, но если я уже влипла, то надо успокоить совесть. Говорят, что у ведьм её нет. И тут либо со мной что-то не так, либо она всё-таки есть, но ведьмы её прячут, потому что моя – бунтовала.
            Ричарду за пределами дома стало лучше. Во всяком случае, щёки его чуть порозовели.
–Я знаю, что это не перспия, но что это тогда…и чем закончится, – я чувствовала, как страшно колотится сердце. По мере нашего приближения к Башне Целителей, оно стучало всё страшнее и быстрее, и мне казалось, что оно и вовсе может выскочить, ненужное и растревоженное.
            Но я должна была сказать!
–Знаю, – промолвил Ричард, снисходя ко мне, – знаю, что не можешь, Магрит. Но любая надежда, любая её тень – это больше, чем ничто. Целители только справляются о ней раз в два дня, и то – жива или нет. Они никого не присылают, они ничего не советуют…
            Он осёкся. Я знала, что он хотел сказать о том, что целители должны быть милосерднее. Вот только это было ложью. Мы были магами и ведьмами, а не людьми. Это у них целители добрые и отзывчивые, а у нас никакого снисхождения и никакого милосердия быть не может. Таков наш мир – ты имеешь силу, ты отвечаешь за неё и себя. Если тебе хватает мозгов проверять на себе заклинания или зелья, то извини, конечно, но какого ты хочешь к себе отношения?
            У людей не так! Но это не повод нам смешивать наших целителей. Да и тридцать лет от перемирия с людьми всего прошло – этого мало, очень мало для многовековой вражды, въевшейся в нас и в них. В крупных городах мы ещё можем существовать, но в деревеньках и откосах – тут всё едва-едва держится. А заяви мы о том, что хотим смешивать целителей, даже хотя бы взять от них вежливое участие – нас просто не поймут. Да и многие ведьмы вовсе не ходят к  целителям – сами лечимся, природой.
–Пришли, – грубовато сказал Ричард, когда врата башни Целителей поползли со скрипом, сообщая всем о нашем приходе. Прийти сюда просто, ты потом не пожалей только о том, что пришёл.
            Хотя бы из-за того, что тут шатаются неприкаянные – из магического мира, но без магии. Ни капли её. Позорные для своих семей, не нашедшие места в магическом мире, они стекаются сюда на грязную работу. Да и не только сюда, но участь их одинаково незавидна – если это «Серый Дом», то там на них испытывают новые заклинания и новые зелья, а если сюда, в Башню Целителей, то здесь они занимаются омовением почивших, уборкой и огородами, прачечными, а ещё на них также проверяются зелья, только уже не в составах, а в дозах – не много ли?
            И неприкаянные равнодушны к своей участи. И только от этого равнодушия можно пожалеть, что ты вообще сюда пришёл.
            А на мне ещё жизнь висит. Габи! Моя несчастная Габи. Моя помощница, из числа неприкаянных, всем довольная, счастливая иметь работу у меня, она закончила свой путь. И я её не защитила. Я сгубила её. Я сказала ей, что жду её, но не подумала, что говорю ей это при других неприкаянных, которые не смогли скрыть своей зависти к ней и её устройству.
            Я не подумала, а теперь Габи нет. И каждый неприкаянный будет напоминать мне о ней и о моей величайшей глупости.
–Не смотри, – посоветовал Ричард, который как-то умудрился ещё заметить моё состояние и даже попытаться позаботиться о нём. – Не надо на них смотреть.
            А как на них не смотреть, если они равнодушие своего существования простирают куда дальше, чем сами стоят? Их взгляды пусты, движения неровны и дрожат, а я…
–Доброго дня, – целитель вышел нам навстречу, закрывая мои страшные внутренние метания, у которых уже не было никакой цели, кроме как кусать меня, напоминать о том, какая я дура и как слаба перед своими же решениями и своим же прошлым.  – Не скажу, что мы ждали гостей, но раз уж пришли, скажите с чем?
            Ричард посмотрел на него мрачно и тяжело. И куда только слабость его исчезла? Взгляд злой, полный магической силы. Уже исходящей, истончившейся, но в силе.
–Ричард, не надо, – предостерегла я и поспешила взять инициативу в свои руки: – мы по поводу девочки. Его дочери. Вы должны помнить – вы поставили ей перспию.
–Она не лечится, – целитель был категоричен, – так что уходите.
–Но не внесли её в реестр заболевших. Мы хотим знать почему.
            Целитель моргнул. Кажется, хорошо что я не дала Ричарду сразу же начать действовать. Надо же, я оказалась сговорчивее, чем он! Во времена пошли! Или обстоятельства.
–Следуйте за мной, – целитель всё же решил заговорить, но едва ли его расположил к себе мой вопрос или заступничество от Ричарда. Скорее наоборот – фигура Ричарда, измотанная и бледная, говорила об отчаянии, а отчаяние, как известно, ужасно, и даже человек в отчаянном положении способен на всё, а что уж про нас говорить?
            Целитель круто повернулся, мимоходом замахнулся на какого-то неприкаянного, неудачно сунувшегося к нему под ноги с метлой и того как ветром сдуло. Я заставила себя не реагировать. В конце концов, Габи это не вернёт, и не все неприкаянные такие как она, многие из них слишком знают свою ничтожность и не остановятся ни перед чем, лишь бы другие неприкаянные познали ту же ничтожность.
            Но мне об этом не надо думать. Я ведьма. Я родилась ведьмой и умру – неважно как и от чего – ведьмой.
***
            «Мы не знаем что с ней» – равнодушный голос и равнодушный взгляд. Это для Ричарда и Илди дитя, а для Башни Целителей это просто «не знаем».
            «Мы не знаем что с ней, потому и сказали то, что подходило. Видим, что не так, справляемся…» – раз в два дня, правда, и всего лишь уточняем жива или нет. Но мы не ищем лечения для неё. Мы вообще считаем, что если болезнь похожа на перспию, то это она и есть. мало ли разновидностей? Ну вот и мы не знаем.
            «Когда умрёт, тогда и внесём в реестр. Как погибшую от перспии», – единственная попытка обещания, что она, впрочем, значит, эта попытка? Всего лишь открывает нежелание Башни Целителей отрываться от своих дел, от редких больных и обмену опытом с «Серым Домом». Что им до какой-то девочки? Больна и больна. Похоже на перспию, ну пусть она и будет.
–И вообще, чего беспокоитесь? – недоумевал целитель.
            Наверное, три сотни зелий назад он бы понял чего беспокоятся его гости, но сейчас всё ему непонятно – смерть так сплелась с его работой, что он стал равнодушен к живым и только пожимать плечами ему осталось.
–Бить его всё-таки не следовало. Тем более руками, словно я человек какой-то, – наконец произносит Ричард, отставляя от себя наполовину опустошённый бокал с вином. Вокруг нас люди, какая-то громкая музыка, на нас, конечно, поглядывают – видно же, что не свои, не людские зашли в бар, но мы живём в крупном городе, тут уже нас не выгонят. А поесть надо. Да и выдохнуть.
–Не следовало, – соглашаюсь я, – но я бы тоже не выдержала. Зачем они вообще сидят в своей башне, если лишний раз и зада не отрывают?
–Когда-то у них было много наших, – с ненавистью объясняет Ричард, в эту минуту так на себя прежнего похожий, – когда были войны и драки. Сейчас-то что? С мелкими проблемами мы сами справляемся, а если что серьёзное, то тут уже и их силы ограничены.
–Мне жаль, – говорить тяжело, но я должна. – Мне жаль, что мы ничего не добились. Я думаю, надо чтобы твою дочь осмотрела мадам Франческа. Если хочешь, пойдём прямо сейчас, я думаю, она не откажет.
            Повредничает она всегда, но вряд ли когда откажет в помощи.
–Хочу, – говорит Ричард, но не поднимается. Я тоже сижу.
            Молчим почти минуту. Я прячу молчание в глотке – так можно выиграть время.
–Я плохой отец, да? – спрашивает Ричард. По его тону ясно – он давно хотел спросить меня об этом. Почему меня? Потому что больше некого. Маги и ведьмы всегда держатся одиночками. До личного допустить – это и себя потерять можно. А я уже всё знаю.
–Почему? Ты столько отдал сил, вливал в неё, что…
–Не в этом дело, – перебивает Ричард, – вот сейчас я бы должен быть у неё, а я сижу здесь. Или отправиться к Франческе, а я…
–Сидишь здесь.
–Именно. Что если сегодняшний день для Каталины последний, а я не видел этого? Не провёл его до последнего мига с нею? Что если она уйдёт, а я не успею с ней проститься? Отдавать силы может каждый дурак, в этом мало героического.
–Ошибаешься, – я возражаю с неожиданной даже для себя горячностью, – ты не прав, Ричард! Ты отдаёшь силы из своей сути, не считаясь с запасом, точно зная, что на кону и твоя жизнь.
–Но я не могу сидеть дома. Я даже комнатёнку снял, лишь бы не быть дома, не ночевать, не видеть ни её, ни Илди. Я понимаю, ей тяжелее, но видеть это не хочу. Не могу. – Ричард хватается за вино как за спасение, я качаю головой:
–Не каждому дано видеть и выдержать подобное. Я мало знаю о семье, сам понимаешь, меня мои забыли и оставили на попечении Академии, но я не думаю, что если бы сейчас я узнала, что кто-то из моих болен, мало ли – так вот, я не думаю, что я выдержала бы быть всё время рядом. Видеть страдание, видеть болезнь – это тяжело, может быть, тяжелее, чем болеть самому. А тут такое! И дочь…
            Ричард долго молчит, обдумывает, ищет аргументы против моих слов, и, хотя он может найти их десяток, он кивает, соглашается со мной. Илди не может его простить – она в горе, сам себя он простить не может тоже, а я могу. Всем нам нужно немного прощения, хотя бы для того, чтобы временно заткнуть слабости своей сути. Потом он будет себя казнить, но пока мои слова ему нужны. Его дочь ещё жива и я не обвиняю его в том, что он сидит здесь, а не рядом с нею.
–Это тяжело, Ричард, – говорю я, – ты любишь её, и от того твоё страдание не имеет меры. Я сочувствую, я…
            Осекаюсь. Что ему моё сочувствие?
–Вино хорошее, я повторю заказ, – лгу я неразборчиво, хотя от вина у меня уже онемел кончик языка. Но так можно спрятаться от его взгляда.
–Когда она родилась, я был счастлив, – тихо говорит Ричард, когда девушка, принесшая мне заказ, прокопошившись у нашего столика, наконец, отходит. – Я в тот момент уже знал, что родители поступили правильно, не дав нам с Илди пожениться, я уже понял, что мне не по пути с нею, но Каталина… я не думал, что могу так любить кого-то не за какие-то там достижения, а просто за сам факт того, что она есть, понимаешь?
            Я киваю. А что ещё остаётся? Выдохнуть и идти к Франческе – пусть осмотрит девочку. Едва ли она найдёт причину, едва ли сможет сделать что-то, но хоть какой-то шанс, верно? Хотя какой там шанс. Будь там шанс – Ричард бы здесь не сидел.
–Илди тоже тогда была другой, но с рождением дочки она изменилась.  С рук не спускала. Никому не доверяла. Кучу нянек сменили. Не дай тьма Каталина на чьих-то руках плакать начинала, а позже, как подросла, каждый синяк её для Илди скандалом заканчивался – кто не уследил и кто виноват?
–Опасалась, – против воли я улыбаюсь. – Наверное, это нормально.
–Наверное, – Ричард соглашается легко. О прошлом говорить просто. В прошлом всё понятно. – А когда Каталина болела, то Илди у неё ночами сидела, не вставала, к целителям не вела, сама сбивала ей жар и от кашля тоже…
            Болела? Я настораживаюсь против желания. Что-то мне не нравится в этом слове. Что-то не так. Но что?
            Впрочем, кажется, я начинаю понимать.
–Прости, я на минуту, – прерывать Ричарда невежливо, но если я сейчас окажусь права, то моя невежливость будет малейшей из его проблем.
            Он смотрит мне вслед – растерянно и недоумённо. Только что я его слушала, а вот уже ухожу в сторону туалетов. Но не кабинка мне нужна.
            Благо – пусто. Я прибиваюсь к клочку зеркала, касаюсь его кончиками пальцев. Франческа, простите, но вы мне нужны. Ваш совет мне нужен.
            Зеркало издевательски ровно.
            Франческа, пожалуйста, отзовитесь мне! Вы мне нужны, мымра вы наша знающая, ведьма вы наша…
–Да вы охамели, деточка! – Франческа появляется в зеркальной глади, смотрит на меня насмешливо и устало.
–Вы здесь! – я выдыхаю, но новая тяжесть сваливается на плечи. – Мне нужно кое-что знать. Помогите, пожалуйста.
–Надеюсь, вы не кроссворд разгадываете? – интересуется Франческа, она прекрасно видит и двери кабинок, и меня-растрёпу, и потому снижает количество шуток.
–Не кроссворд, но всё-таки ребус, – признаю я. – Мадам Франческа, до какого возраста ведьмы болеют? То есть, ни чем-то серьёзным, а жаром там, кашлем…
            Франческа метнула в меня убийственный взгляд. Несмотря на разделяющее нас расстояние – мыльница героически раскололась, принимая силу ведьмы на себя.
–Если вы задаёте мне вопросы такого рода, то вы, очевидно, болеете до сих пор. Причём на голову! – грозно отзывается профессор.
            И я понимаю что близка к правоте. Ведьмы не маги. Они устроены так, что их внутренняя сила сама блокирует большинство мелких болезней. Пока маги отпаиваются зельями, ведьме они нужны при более серьёзных болезнях, но точно не при кашле и не при жаре.
            Ричард может этого не знать. Он маг. Он дальше от природы.
–А до какого возраста у ведьмы проявляются магические способности? – терять уже было нечего.
–Я вас отправлю на пересдачу своего же предмета, – обещает Франческа, – и плевала я на то, что вы и сами профессор!
–Мадам, прошу вас!
–Ну до трёх лет, это закон.  Дитя, вы мне объясните?
–Спасибо за помощь, – второй раз меньше чем за четверть часа я становлюсь хамлом, но ничего, если я сейчас права, то это уже не так важно.
            Надо вернуться к Ричарду.
–Ты в порядке? – он встревожен.
            Я в полном порядке, Ричард. А вот к тебе у меня вопросы. Вернее – пока один.
–Ричард, ты можешь точно вспомнить, когда у Каталины прорвались магические способности?
–Э…– он снова теряется, задумывается, – ну думаю да, могу.
–Точно вспомнить? – уточняю на всякий случай.
–Да. Каталине должно было исполниться пять. Мы переживали с Илди, что магия не показывает себя, но перед пятым днём рождения это случилось. Илди так радовалась! А в чём дело?
            Он догадывается спросить меня об этом. Ещё до того как я успеваю ответить, догадывается сам:
–Не вздумай мне сказать, Магрит…
–У жены спроси! – я встаю, – спроси у неё почему она дочь с рук не спускала да за каждый плач её маялась. Не только от страха, а ещё и от знания. Ещё спроси  когда именно она свою силу отделила от себя и в дочь впихнула. Знаю, многие так делают, но когда хоть что-то есть, понимаешь? Силе надо помочь, но если есть эта сила. Вот от того она и не успевала в Академии, от того и Илди хуже и слабее, чем ты. От того и не перспия это.
            Всё сошлось в один миг и в один ряд. Кусочки склеились и показали правду. Дочь Ричарда и Илди родилась неприкаянной. И именно её мать, знавшая ещё до родов, что это так, металась, пытаясь спрятать это от Ричарда. Ричард был молод, не знал о ведьмах многого, и не понял, что в его дочери все годы лежала сила его несостоявшейся жены. Лежала, кое-где откликалась, кое-где проявлялась, а теперь девочка росла, взрослела, сил не хватало, и бесполезно было их вливать – магия не проснулась в ней, не могла.
            Безумная женщина, несчастная Илди решила пробудить магию в дочери, понадеялась на чудо, на сон детских силёнок, а после уже никак нельзя было отступить. А ныне выходил отток жизни и вытаскивал силы из самой Илди и Ричарда. Магия, чужая магия топила девочку. Это как лить какой-нибудь разъедающий яд во флакон, который назначен лишь для воды – по первости стекло будет держаться, а после треснет, и трещина пошла по жизни Каталины, и вылезла ложным диагнозом, а целители… либо им наплевать, либо они не стали вмешиваться.
–Заплатишь, ладно? – я поднимаюсь, не дожидаясь его ответа. Он сломан сейчас. Для мага нет большего позора, чем ребенок из числа неприкаянных. А тут столько лет лжи. И всё сходится. И все странности, которые явно было, и всё, что он не замечал…
            Не хотел замечать! Ведь было где-то им самим же услышано про проявление сил, и подвеску-кулон Илди повесила  на шею дочери накануне пробуждения сил – вернее, там клочок своей силы оставила, а он хорош, безусловно хорош – попался как мальчишка!
–Магрит, – Ричард поднимает голову, чтобы сказать всё, что он думает об этой ведьме, но Магрит уже нет. Она разнесла его мир в клочья, оставила ему единственный ответ и ушла.
            Как и полагается ведьме.
***
–Она призналась, – мне было всё равно, но Ричард почему-то хотел, чтобы я узнала. Для того пришёл даже в Академию, вытащил меня из учительской под ехидный, полный красноречия взгляд мадам Франчески. – Сказала, что ещё под сердцем чувствовала, что в ней нет магии. Не сказала… решила, что магия будет спать, а она пока поможет. А потом было уже поздно. У неё в роду были неприкаянные, как оказалось. Они прятали.
            Я молча слушала его нервный монолог. Что ж, тяжело оказываться правой.
            Но он хотя бы выглядел лучше, чем в последние дни.
–Не знаю что делать, – признался он, – я думал, что у меня есть дочь, а теперь…
–Она у тебя есть, – я не удержалась от мрачного смешка, – только вопрос в том, как ты поступишь с нею.
–Она не умирает, – неясно, сожалел ли Ричард теперь об этом или нет. Ещё сутки назад он бы, наверное, всё отдал, чтобы это было правдой. Но правда сказала, что она не умирает, да, и добавила почему: не накачивайте её магией, она у вас человек.
–Это всё ещё твоя дочь, – напомнила я. – Тебе решать что делать с этим.
–Мы отправим её учиться…подальше, – Ричард покачал головой, – она думала что ведьма, но это не так. И теперь придется учить её жить. А я в ужасе.
–Она тоже. Даже в большем, куда большем, чем ты.
–Зато ты счастлива? – Ричард взглянул на меня испытующе. – Мой мир горит. Ты счастлива? Похоже на месть?
–Похоже, – согласилась я, – но я потеряла всё то немногое, что обрела.  А ты всего лишь потерял в семье ведьму. Она у тебя осталась, осталась дочерью, но не будет у нее возможности заколдовать тебе галстук, и что?
            Ричард даже побелел от ярости:
–Ты не понимаешь о чём говоришь! Это же позор! Неприкаянная…
            Его аж скривило от отвращения.
–Надеюсь, хоть ей повезёт больше, – ответила я, – и она будет подальше от тебя. Ты сам говорил мне как любишь её, а сегодня, когда угроз для ее жизни больше нет, отвергаешь.
–С этим не так просто смириться! – Ричард ещё попытался возмутиться, но я оттолкнула его:
–У меня урок, Ричард. Мне надо учить детей…
            Надо было удержаться и не грубить, но я не смогла и добавила:
–Им быть ещё магами и ведьмами.
–Ты изменилась, Магрит, – Ричард даже не пытался прикрыть ненависть в своих словах.
            Но я промолчала, не поддалась на его слова и он ушёл. Грубо и резко, явно проклиная мои слова. Стало ли мне легче? И да, и нет. Девочка не умирала, это хорошо, иначе исход её был бы печальным. Да, она была мне чужой, но она ещё не совершила ничего выдающегося – ни плохого, ни хорошего, так что за что ей было умирать? Но ей предстояло жить в мире заново, с нуля, не зная ничего о нём, и долго ещё, если не всегда терпеть отношение отца, который вроде бы её любил ещё вчера…
            А я? Жалость к Ричарду у меня проходила, и я снова твёрдо знала, что отомщу ему. А ещё чувствовала как изменилось во мне что-то – раз и навсегда изменилось.
(*)
 (История Магрит в рассказах «Об одном доме», «Благое дело», «Чёрный Сад», «Спящее сердце», «Разочарование», «Без вины»,  «Руины», «Неудачница», «Искушение», «О терпении», «Метла», «Без надежды» и «Неправда»)
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2024

Регистрационный номер №0529183

от 13 мая 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0529183 выдан для произведения: (*)
–Это не перспия, Ричард, – теперь и я могла в этом убедиться. Бедная Каталина на саму себя уже не походила, и спутать изначально симптомы было легко, но мадам Франческа вовремя меня вразумила, и сейчас я видела, что у девочки отсутствует синева в уголках губ, так характерная для перспии…
            Странно, что целители не обратили на это внимание. С Ричарда спроса нет – он услышал о страшном диагнозе для своей дочери и потерян.
            Перспия – это конец. Это страшно. Это смерть для любого мага и любой ведьмы. Самое худшее в ней то, что никто не может до сих пор определить её появление или остановить её – это всё равно, что латать воздушный шарик, вроде бы вы заклеили дырочку в одном месте, а из другого уже пошёл воздух. Только вместо шарика жизнь, а вместо воздуха – сила. И будь проклят день, когда перспия обнаруживает себя среди твоих близких, особенно, если проявляется вдруг в твоём ребёнке. Продлить жизнь можно, но отдавая свои силы, да и жизнь ли это?
            Впрочем, мне легко рассуждать – у меня нет близких. Вернее – они где-то есть, где-то живут, но им нет до меня дела, а мне до них. Так повелось давно.
–Тогда что это? – я думала, что Ричард психанёт, начнёт ехидствовать и вспоминать что я вообще не целитель, а во всех целительских науках Академии проходила на уровне молитв, удачных списываний и покровительству профессора Карлини.
            Но он остался спокоен. Это спокойствие дала ему усталость. Сейчас он выглядел едва ли ярче, чем его уходящая дочь. Та же серость, те же круги под глазами… говорят, что перспия отнимает жизнь не только у тех, кто ею болен, но и всей семьи – кто будет сносить муки своего близкого, не делая ни одной попытки помочь?
–Не знаю, но не перспия. Силы уходят – я вижу, но это не она. Да и мадам Франческа сказала, что все случаи перспии тщательно фиксируются целителями.
–Целители сказали мне что это перспия, – напомнил Ричард. Стоять ему было уже тяжело, и он опустился в кресло. Против воли я испытала жалость…не к его дочери, нет, её я не знала – только мельком и то недолгое время, что она училась у меня, а к Ричарду. У нас с ним долгие годы было приятельство, почти что дружба, а потом я всё порушила. Вернее, мы оба порушили. Маги должны держаться друг друга, а я не сдержалась, сглупила, Ричард из-за меня получил наказание, потом отомстил мне, а я поклялась отомстить ему.
            Всё запуталось, слишком запуталось. И пока я зализывала раны, лишённая своего агентства, которое было мне и домом, и работой, пока теряла Габи – неприкаянную, рождённую в мире магии, но магии этой не имеющей, пока искала способ…
            Словом, Ричард сам нашёл меня. Он знал мой характер и попросил новое соглашение: я отомщу ему, я убью его, но тогда, когда он сам попросит, а до тех пор он мне поможет восстановить всё, что сам же отнял.
            Ну или почти всё. Габи уже не вернётся. Но это не его вина, а моя. Это я не подумала о том, что неприкаянная слабая девушка – узница двух миров, закончит печально.
            Тогда я не поняла, почему Ричард попросил о новом соглашении, с чего вдруг искал отсрочки, а теперь я знаю – его дочь умирает и он пытался сделать всё, чтобы отдалить её от исхода. Он отдавал ей все силы, какие только мог, и боялся, что я вмешаюсь и вломлю ему своей местью…
            Вот только это не та болезнь.
–Да что ты её слушаешь, Ричард? – Илди подала голос из другого кресла. Она была слабее Ричарда, и от того позволила мне войти в дом. Истеричная особа, какой я её помнила, сейчас была слаба и сговорчива. Ну почти сговорчива. Да и рассчитывать ей было не на кого. – Выгони её…
            Ведьма, конечно, ведьме соратница, но никогда не подруга. Я проигнорировала её слова, даже в сторону её не взглянула – недосуг мне вступать в перепалки.
–Все случаи перспии фиксируются целителями, – я упорствовала. – Целители сказали тебе, что у твоей дочери перспия, но не внесли её в список случаев?
–Если тебе это сказала Франческа, то старая дура может просто не знать новых данных, – вот это уже было больше похоже на Ричарда. Он не искал причину своей неправоты, он искал объяснение, почему другие не могут быть правы.
–Во-первых, она не дура, – за Франческу мне стало обидно. Да, она преподавала и преподавала жёстко ещё когда я сама училась в Академии, а сейчас мы были коллегами и я всё равно её опасалась, но она всегда была профессионалом! – Дура здесь скорее я, потому что пришла в попытке тебе помочь, а ты здесь разводишь…
            Я махнула рукой – чего я на него накинулась? У человека горе. У него дочь с истеричкой, и эта дочь умирает, а сам он нажил врага в моём лице и я своё всё равно однажды возьму.
–Короче, она может и не знает новых данных, но я до тебя сама к ним заглянула, – я свернула разговор в мирное русло, прекратив защищать мадам Франческу, – и вот тебе новость – перспии у твоей дочери не зарегистрировано.
            Глаза у Ричарда стали осмысленнее. Похоже, он понял суть моих слов и это его ободрило.
–Да заткнись ты! – прошелестела Илди, – нашлась тоже…
            Я снова её проигнорировала. Я понимала – она мать. Да, у неё не сложилось с Ричардом, но у неё была дочь, и эту дочь она любила. И теперь девочка угасала, а какая-то мутная ведьма Магрит несла ересь о том, что это вообще не та болезнь.
            И это в те часы, когда Илди пыталась найти смирение перед неизбежным.
–Они бы внесли её в список, – я настаивала. – Ричард, ты же знаешь этих бюрократов!
            Он медленно кивнул, не поднимаясь из кресла, и крепко задумался – он тоже знал этих бюрократов-целителей и понимал, что такие варианты как «забыли внести» или «не стали вносить» в список пострадавших от перспии – не существует. Знал он и то, что целители наши никому не подвластны – никому не отчитываются.
            Кто их проверит?
            А Ричард с Илди явно не стали бы проверять списки в тот день, когда их мир начал распадаться на части из-за болезни их дочери. Не до того. Да и левые бы тоже не полезли – никто потехи ради или любопытства не полезет смотреть списки, даже подумать о таких болезнях страшно. Франческа их проверяет на предмет консультаций, а я проверила ради Ричарда, а так, не думаю, что за последний год их трогал кто-то ещё.
–Ну и что это…– Илди подала голос, похоже, она понемногу смирилась с моим присутствием и моими словами, – что это значит?
–Значит, они скрыли правду, или вовсе не знают её, – сказала я и почувствовала, как холодею. А если правда скрыта, не может ли она оказаться ещё хуже, чем эта болезнь? Может быть не стоило мне давать им надежду? Может стоило выяснить прежде самой?
            А ещё лучше – не стоило мне в это лезть! Магрит, когда ты сначала будешь думать, а потом только действовать? Что за тяга осчастливить непонятной надеждой, да даже не надеждой, а её тенью? Вот знала бы ты что-то наверняка, тогда ещё ясно, тогда благородно. А так? Не худшая ли это пытка надеждой?
–Это имеет смысл, – но поздно, Ричард уже поднимался из кресла. – Знаешь, это правда звучит странно. Я направлюсь в башню Целителей, спрошу как оно на деле.
            Его голос звучал тихо, но я услышала в нём страшную надежду и мысленно отвесила себе пощёчину – молодец, Магрит, ты совершила очередное идиотство.
–Я с тобой, – сказала Илди, но подняться не смогла.
–Лучше я с тобой, – пришлось ориентироваться на ходу. – Ты лучше пригляди за девочкой. Вот.
            Я вообще много чего успеваю сделать, когда во мне кипит неуёмная жажда действия. Вот и сегодня я уже достала с утра мадам Франчески, перекроила расписание уроков с профессором Орвуро, и к профессору Карлини за содействием вломилась. Первая смотрела на меня со снисхождением, второй хмурился, зато Карлини не удивлялся уже ничему и просто выдал мне нужное.
–Это запас сил, – объяснила я, извлекая тонкий узкий флакон из кармана. – Будет хуже – просто влей его содержимое в её рот, сама не растрачивайся.
            Илди чуть только не обнюхала флакон. Но я не обиделась. Она была сейчас не ведьмой, которая хотела оскорбить другую ведьму недоверием, она была матерью, и от содержимого флакона зависело очень многое.
–Вечером принесу ещё, – пообещала я. – А пока попробуем сходить к целителям. Да?
            Ричард только кивнул.
***
–Ты же понимаешь, что я не могу ничего гарантировать? – не мне следовало заводить этот разговор, но если я уже влипла, то надо успокоить совесть. Говорят, что у ведьм её нет. И тут либо со мной что-то не так, либо она всё-таки есть, но ведьмы её прячут, потому что моя – бунтовала.
            Ричарду за пределами дома стало лучше. Во всяком случае, щёки его чуть порозовели.
–Я знаю, что это не перспия, но что это тогда…и чем закончится, – я чувствовала, как страшно колотится сердце. По мере нашего приближения к Башне Целителей, оно стучало всё страшнее и быстрее, и мне казалось, что оно и вовсе может выскочить, ненужное и растревоженное.
            Но я должна была сказать!
–Знаю, – промолвил Ричард, снисходя ко мне, – знаю, что не можешь, Магрит. Но любая надежда, любая её тень – это больше, чем ничто. Целители только справляются о ней раз в два дня, и то – жива или нет. Они никого не присылают, они ничего не советуют…
            Он осёкся. Я знала, что он хотел сказать о том, что целители должны быть милосерднее. Вот только это было ложью. Мы были магами и ведьмами, а не людьми. Это у них целители добрые и отзывчивые, а у нас никакого снисхождения и никакого милосердия быть не может. Таков наш мир – ты имеешь силу, ты отвечаешь за неё и себя. Если тебе хватает мозгов проверять на себе заклинания или зелья, то извини, конечно, но какого ты хочешь к себе отношения?
            У людей не так! Но это не повод нам смешивать наших целителей. Да и тридцать лет от перемирия с людьми всего прошло – этого мало, очень мало для многовековой вражды, въевшейся в нас и в них. В крупных городах мы ещё можем существовать, но в деревеньках и откосах – тут всё едва-едва держится. А заяви мы о том, что хотим смешивать целителей, даже хотя бы взять от них вежливое участие – нас просто не поймут. Да и многие ведьмы вовсе не ходят к  целителям – сами лечимся, природой.
–Пришли, – грубовато сказал Ричард, когда врата башни Целителей поползли со скрипом, сообщая всем о нашем приходе. Прийти сюда просто, ты потом не пожалей только о том, что пришёл.
            Хотя бы из-за того, что тут шатаются неприкаянные – из магического мира, но без магии. Ни капли её. Позорные для своих семей, не нашедшие места в магическом мире, они стекаются сюда на грязную работу. Да и не только сюда, но участь их одинаково незавидна – если это «Серый Дом», то там на них испытывают новые заклинания и новые зелья, а если сюда, в Башню Целителей, то здесь они занимаются омовением почивших, уборкой и огородами, прачечными, а ещё на них также проверяются зелья, только уже не в составах, а в дозах – не много ли?
            И неприкаянные равнодушны к своей участи. И только от этого равнодушия можно пожалеть, что ты вообще сюда пришёл.
            А на мне ещё жизнь висит. Габи! Моя несчастная Габи. Моя помощница, из числа неприкаянных, всем довольная, счастливая иметь работу у меня, она закончила свой путь. И я её не защитила. Я сгубила её. Я сказала ей, что жду её, но не подумала, что говорю ей это при других неприкаянных, которые не смогли скрыть своей зависти к ней и её устройству.
            Я не подумала, а теперь Габи нет. И каждый неприкаянный будет напоминать мне о ней и о моей величайшей глупости.
–Не смотри, – посоветовал Ричард, который как-то умудрился ещё заметить моё состояние и даже попытаться позаботиться о нём. – Не надо на них смотреть.
            А как на них не смотреть, если они равнодушие своего существования простирают куда дальше, чем сами стоят? Их взгляды пусты, движения неровны и дрожат, а я…
–Доброго дня, – целитель вышел нам навстречу, закрывая мои страшные внутренние метания, у которых уже не было никакой цели, кроме как кусать меня, напоминать о том, какая я дура и как слаба перед своими же решениями и своим же прошлым.  – Не скажу, что мы ждали гостей, но раз уж пришли, скажите с чем?
            Ричард посмотрел на него мрачно и тяжело. И куда только слабость его исчезла? Взгляд злой, полный магической силы. Уже исходящей, истончившейся, но в силе.
–Ричард, не надо, – предостерегла я и поспешила взять инициативу в свои руки: – мы по поводу девочки. Его дочери. Вы должны помнить – вы поставили ей перспию.
–Она не лечится, – целитель был категоричен, – так что уходите.
–Но не внесли её в реестр заболевших. Мы хотим знать почему.
            Целитель моргнул. Кажется, хорошо что я не дала Ричарду сразу же начать действовать. Надо же, я оказалась сговорчивее, чем он! Во времена пошли! Или обстоятельства.
–Следуйте за мной, – целитель всё же решил заговорить, но едва ли его расположил к себе мой вопрос или заступничество от Ричарда. Скорее наоборот – фигура Ричарда, измотанная и бледная, говорила об отчаянии, а отчаяние, как известно, ужасно, и даже человек в отчаянном положении способен на всё, а что уж про нас говорить?
            Целитель круто повернулся, мимоходом замахнулся на какого-то неприкаянного, неудачно сунувшегося к нему под ноги с метлой и того как ветром сдуло. Я заставила себя не реагировать. В конце концов, Габи это не вернёт, и не все неприкаянные такие как она, многие из них слишком знают свою ничтожность и не остановятся ни перед чем, лишь бы другие неприкаянные познали ту же ничтожность.
            Но мне об этом не надо думать. Я ведьма. Я родилась ведьмой и умру – неважно как и от чего – ведьмой.
***
            «Мы не знаем что с ней» – равнодушный голос и равнодушный взгляд. Это для Ричарда и Илди дитя, а для Башни Целителей это просто «не знаем».
            «Мы не знаем что с ней, потому и сказали то, что подходило. Видим, что не так, справляемся…» – раз в два дня, правда, и всего лишь уточняем жива или нет. Но мы не ищем лечения для неё. Мы вообще считаем, что если болезнь похожа на перспию, то это она и есть. мало ли разновидностей? Ну вот и мы не знаем.
            «Когда умрёт, тогда и внесём в реестр. Как погибшую от перспии», – единственная попытка обещания, что она, впрочем, значит, эта попытка? Всего лишь открывает нежелание Башни Целителей отрываться от своих дел, от редких больных и обмену опытом с «Серым Домом». Что им до какой-то девочки? Больна и больна. Похоже на перспию, ну пусть она и будет.
–И вообще, чего беспокоитесь? – недоумевал целитель.
            Наверное, три сотни зелий назад он бы понял чего беспокоятся его гости, но сейчас всё ему непонятно – смерть так сплелась с его работой, что он стал равнодушен к живым и только пожимать плечами ему осталось.
–Бить его всё-таки не следовало. Тем более руками, словно я человек какой-то, – наконец произносит Ричард, отставляя от себя наполовину опустошённый бокал с вином. Вокруг нас люди, какая-то громкая музыка, на нас, конечно, поглядывают – видно же, что не свои, не людские зашли в бар, но мы живём в крупном городе, тут уже нас не выгонят. А поесть надо. Да и выдохнуть.
–Не следовало, – соглашаюсь я, – но я бы тоже не выдержала. Зачем они вообще сидят в своей башне, если лишний раз и зада не отрывают?
–Когда-то у них было много наших, – с ненавистью объясняет Ричард, в эту минуту так на себя прежнего похожий, – когда были войны и драки. Сейчас-то что? С мелкими проблемами мы сами справляемся, а если что серьёзное, то тут уже и их силы ограничены.
–Мне жаль, – говорить тяжело, но я должна. – Мне жаль, что мы ничего не добились. Я думаю, надо чтобы твою дочь осмотрела мадам Франческа. Если хочешь, пойдём прямо сейчас, я думаю, она не откажет.
            Повредничает она всегда, но вряд ли когда откажет в помощи.
–Хочу, – говорит Ричард, но не поднимается. Я тоже сижу.
            Молчим почти минуту. Я прячу молчание в глотке – так можно выиграть время.
–Я плохой отец, да? – спрашивает Ричард. По его тону ясно – он давно хотел спросить меня об этом. Почему меня? Потому что больше некого. Маги и ведьмы всегда держатся одиночками. До личного допустить – это и себя потерять можно. А я уже всё знаю.
–Почему? Ты столько отдал сил, вливал в неё, что…
–Не в этом дело, – перебивает Ричард, – вот сейчас я бы должен быть у неё, а я сижу здесь. Или отправиться к Франческе, а я…
–Сидишь здесь.
–Именно. Что если сегодняшний день для Каталины последний, а я не видел этого? Не провёл его до последнего мига с нею? Что если она уйдёт, а я не успею с ней проститься? Отдавать силы может каждый дурак, в этом мало героического.
–Ошибаешься, – я возражаю с неожиданной даже для себя горячностью, – ты не прав, Ричард! Ты отдаёшь силы из своей сути, не считаясь с запасом, точно зная, что на кону и твоя жизнь.
–Но я не могу сидеть дома. Я даже комнатёнку снял, лишь бы не быть дома, не ночевать, не видеть ни её, ни Илди. Я понимаю, ей тяжелее, но видеть это не хочу. Не могу. – Ричард хватается за вино как за спасение, я качаю головой:
–Не каждому дано видеть и выдержать подобное. Я мало знаю о семье, сам понимаешь, меня мои забыли и оставили на попечении Академии, но я не думаю, что если бы сейчас я узнала, что кто-то из моих болен, мало ли – так вот, я не думаю, что я выдержала бы быть всё время рядом. Видеть страдание, видеть болезнь – это тяжело, может быть, тяжелее, чем болеть самому. А тут такое! И дочь…
            Ричард долго молчит, обдумывает, ищет аргументы против моих слов, и, хотя он может найти их десяток, он кивает, соглашается со мной. Илди не может его простить – она в горе, сам себя он простить не может тоже, а я могу. Всем нам нужно немного прощения, хотя бы для того, чтобы временно заткнуть слабости своей сути. Потом он будет себя казнить, но пока мои слова ему нужны. Его дочь ещё жива и я не обвиняю его в том, что он сидит здесь, а не рядом с нею.
–Это тяжело, Ричард, – говорю я, – ты любишь её, и от того твоё страдание не имеет меры. Я сочувствую, я…
            Осекаюсь. Что ему моё сочувствие?
–Вино хорошее, я повторю заказ, – лгу я неразборчиво, хотя от вина у меня уже онемел кончик языка. Но так можно спрятаться от его взгляда.
–Когда она родилась, я был счастлив, – тихо говорит Ричард, когда девушка, принесшая мне заказ, прокопошившись у нашего столика, наконец, отходит. – Я в тот момент уже знал, что родители поступили правильно, не дав нам с Илди пожениться, я уже понял, что мне не по пути с нею, но Каталина… я не думал, что могу так любить кого-то не за какие-то там достижения, а просто за сам факт того, что она есть, понимаешь?
            Я киваю. А что ещё остаётся? Выдохнуть и идти к Франческе – пусть осмотрит девочку. Едва ли она найдёт причину, едва ли сможет сделать что-то, но хоть какой-то шанс, верно? Хотя какой там шанс. Будь там шанс – Ричард бы здесь не сидел.
–Илди тоже тогда была другой, но с рождением дочки она изменилась.  С рук не спускала. Никому не доверяла. Кучу нянек сменили. Не дай тьма Каталина на чьих-то руках плакать начинала, а позже, как подросла, каждый синяк её для Илди скандалом заканчивался – кто не уследил и кто виноват?
–Опасалась, – против воли я улыбаюсь. – Наверное, это нормально.
–Наверное, – Ричард соглашается легко. О прошлом говорить просто. В прошлом всё понятно. – А когда Каталина болела, то Илди у неё ночами сидела, не вставала, к целителям не вела, сама сбивала ей жар и от кашля тоже…
            Болела? Я настораживаюсь против желания. Что-то мне не нравится в этом слове. Что-то не так. Но что?
            Впрочем, кажется, я начинаю понимать.
–Прости, я на минуту, – прерывать Ричарда невежливо, но если я сейчас окажусь права, то моя невежливость будет малейшей из его проблем.
            Он смотрит мне вслед – растерянно и недоумённо. Только что я его слушала, а вот уже ухожу в сторону туалетов. Но не кабинка мне нужна.
            Благо – пусто. Я прибиваюсь к клочку зеркала, касаюсь его кончиками пальцев. Франческа, простите, но вы мне нужны. Ваш совет мне нужен.
            Зеркало издевательски ровно.
            Франческа, пожалуйста, отзовитесь мне! Вы мне нужны, мымра вы наша знающая, ведьма вы наша…
–Да вы охамели, деточка! – Франческа появляется в зеркальной глади, смотрит на меня насмешливо и устало.
–Вы здесь! – я выдыхаю, но новая тяжесть сваливается на плечи. – Мне нужно кое-что знать. Помогите, пожалуйста.
–Надеюсь, вы не кроссворд разгадываете? – интересуется Франческа, она прекрасно видит и двери кабинок, и меня-растрёпу, и потому снижает количество шуток.
–Не кроссворд, но всё-таки ребус, – признаю я. – Мадам Франческа, до какого возраста ведьмы болеют? То есть, ни чем-то серьёзным, а жаром там, кашлем…
            Франческа метнула в меня убийственный взгляд. Несмотря на разделяющее нас расстояние – мыльница героически раскололась, принимая силу ведьмы на себя.
–Если вы задаёте мне вопросы такого рода, то вы, очевидно, болеете до сих пор. Причём на голову! – грозно отзывается профессор.
            И я понимаю что близка к правоте. Ведьмы не маги. Они устроены так, что их внутренняя сила сама блокирует большинство мелких болезней. Пока маги отпаиваются зельями, ведьме они нужны при более серьёзных болезнях, но точно не при кашле и не при жаре.
            Ричард может этого не знать. Он маг. Он дальше от природы.
–А до какого возраста у ведьмы проявляются магические способности? – терять уже было нечего.
–Я вас отправлю на пересдачу своего же предмета, – обещает Франческа, – и плевала я на то, что вы и сами профессор!
–Мадам, прошу вас!
–Ну до трёх лет, это закон.  Дитя, вы мне объясните?
–Спасибо за помощь, – второй раз меньше чем за четверть часа я становлюсь хамлом, но ничего, если я сейчас права, то это уже не так важно.
            Надо вернуться к Ричарду.
–Ты в порядке? – он встревожен.
            Я в полном порядке, Ричард. А вот к тебе у меня вопросы. Вернее – пока один.
–Ричард, ты можешь точно вспомнить, когда у Каталины прорвались магические способности?
–Э…– он снова теряется, задумывается, – ну думаю да, могу.
–Точно вспомнить? – уточняю на всякий случай.
–Да. Каталине должно было исполниться пять. Мы переживали с Илди, что магия не показывает себя, но перед пятым днём рождения это случилось. Илди так радовалась! А в чём дело?
            Он догадывается спросить меня об этом. Ещё до того как я успеваю ответить, догадывается сам:
–Не вздумай мне сказать, Магрит…
–У жены спроси! – я встаю, – спроси у неё почему она дочь с рук не спускала да за каждый плач её маялась. Не только от страха, а ещё и от знания. Ещё спроси  когда именно она свою силу отделила от себя и в дочь впихнула. Знаю, многие так делают, но когда хоть что-то есть, понимаешь? Силе надо помочь, но если есть эта сила. Вот от того она и не успевала в Академии, от того и Илди хуже и слабее, чем ты. От того и не перспия это.
            Всё сошлось в один миг и в один ряд. Кусочки склеились и показали правду. Дочь Ричарда и Илди родилась неприкаянной. И именно её мать, знавшая ещё до родов, что это так, металась, пытаясь спрятать это от Ричарда. Ричард был молод, не знал о ведьмах многого, и не понял, что в его дочери все годы лежала сила его несостоявшейся жены. Лежала, кое-где откликалась, кое-где проявлялась, а теперь девочка росла, взрослела, сил не хватало, и бесполезно было их вливать – магия не проснулась в ней, не могла.
            Безумная женщина, несчастная Илди решила пробудить магию в дочери, понадеялась на чудо, на сон детских силёнок, а после уже никак нельзя было отступить. А ныне выходил отток жизни и вытаскивал силы из самой Илди и Ричарда. Магия, чужая магия топила девочку. Это как лить какой-нибудь разъедающий яд во флакон, который назначен лишь для воды – по первости стекло будет держаться, а после треснет, и трещина пошла по жизни Каталины, и вылезла ложным диагнозом, а целители… либо им наплевать, либо они не стали вмешиваться.
–Заплатишь, ладно? – я поднимаюсь, не дожидаясь его ответа. Он сломан сейчас. Для мага нет большего позора, чем ребенок из числа неприкаянных. А тут столько лет лжи. И всё сходится. И все странности, которые явно было, и всё, что он не замечал…
            Не хотел замечать! Ведь было где-то им самим же услышано про проявление сил, и подвеску-кулон Илди повесила  на шею дочери накануне пробуждения сил – вернее, там клочок своей силы оставила, а он хорош, безусловно хорош – попался как мальчишка!
–Магрит, – Ричард поднимает голову, чтобы сказать всё, что он думает об этой ведьме, но Магрит уже нет. Она разнесла его мир в клочья, оставила ему единственный ответ и ушла.
            Как и полагается ведьме.
***
–Она призналась, – мне было всё равно, но Ричард почему-то хотел, чтобы я узнала. Для того пришёл даже в Академию, вытащил меня из учительской под ехидный, полный красноречия взгляд мадам Франчески. – Сказала, что ещё под сердцем чувствовала, что в ней нет магии. Не сказала… решила, что магия будет спать, а она пока поможет. А потом было уже поздно. У неё в роду были неприкаянные, как оказалось. Они прятали.
            Я молча слушала его нервный монолог. Что ж, тяжело оказываться правой.
            Но он хотя бы выглядел лучше, чем в последние дни.
–Не знаю что делать, – признался он, – я думал, что у меня есть дочь, а теперь…
–Она у тебя есть, – я не удержалась от мрачного смешка, – только вопрос в том, как ты поступишь с нею.
–Она не умирает, – неясно, сожалел ли Ричард теперь об этом или нет. Ещё сутки назад он бы, наверное, всё отдал, чтобы это было правдой. Но правда сказала, что она не умирает, да, и добавила почему: не накачивайте её магией, она у вас человек.
–Это всё ещё твоя дочь, – напомнила я. – Тебе решать что делать с этим.
–Мы отправим её учиться…подальше, – Ричард покачал головой, – она думала что ведьма, но это не так. И теперь придется учить её жить. А я в ужасе.
–Она тоже. Даже в большем, куда большем, чем ты.
–Зато ты счастлива? – Ричард взглянул на меня испытующе. – Мой мир горит. Ты счастлива? Похоже на месть?
–Похоже, – согласилась я, – но я потеряла всё то немногое, что обрела.  А ты всего лишь потерял в семье ведьму. Она у тебя осталась, осталась дочерью, но не будет у нее возможности заколдовать тебе галстук, и что?
            Ричард даже побелел от ярости:
–Ты не понимаешь о чём говоришь! Это же позор! Неприкаянная…
            Его аж скривило от отвращения.
–Надеюсь, хоть ей повезёт больше, – ответила я, – и она будет подальше от тебя. Ты сам говорил мне как любишь её, а сегодня, когда угроз для ее жизни больше нет, отвергаешь.
–С этим не так просто смириться! – Ричард ещё попытался возмутиться, но я оттолкнула его:
–У меня урок, Ричард. Мне надо учить детей…
            Надо было удержаться и не грубить, но я не смогла и добавила:
–Им быть ещё магами и ведьмами.
–Ты изменилась, Магрит, – Ричард даже не пытался прикрыть ненависть в своих словах.
            Но я промолчала, не поддалась на его слова и он ушёл. Грубо и резко, явно проклиная мои слова. Стало ли мне легче? И да, и нет. Девочка не умирала, это хорошо, иначе исход её был бы печальным. Да, она была мне чужой, но она ещё не совершила ничего выдающегося – ни плохого, ни хорошего, так что за что ей было умирать? Но ей предстояло жить в мире заново, с нуля, не зная ничего о нём, и долго ещё, если не всегда терпеть отношение отца, который вроде бы её любил ещё вчера…
            А я? Жалость к Ричарду у меня проходила, и я снова твёрдо знала, что отомщу ему. А ещё чувствовала как изменилось во мне что-то – раз и навсегда изменилось.
(*)
 (История Магрит в рассказах «Об одном доме», «Благое дело», «Чёрный Сад», «Спящее сердце», «Разочарование», «Без вины»,  «Руины», «Неудачница», «Искушение», «О терпении», «Метла», «Без надежды» и «Неправда»)
 
 
 

 

Игла

Смута