Исповедь дочери.

— Почему ты не любил нас, пап?
— Я любил вас, но себя я любил больше.

из к/ф "Открытая дорога назад"

Все дети любят праздники. Когда под вечер приезжают гости и дарят подарки, когда можно шуметь, веселиться и громко кричать, когда мама разрешает есть горы конфет,  и удается лечь спать немножечко позже. Для детей такие дни, вечера имеют особенный запах. Новый Год встречается ароматом мандарин и шоколада, вылетающим из коробочек-пакетиков-мешочков-сюрпризов, подаренных на утреннике. День Рождения всегда пахнет бабушкиной выпечкой, уютно обволакивающей тонким запахом яблок и чего-то сладкого… О приближении майских напоминают немного необычные, где-то даже резкие, запахи жареного мяса и подрастающей травы.

Все дети любят праздники и, становясь взрослыми, о самых первых, самых веселых праздниках вспоминают с зажатым в сердце умилением и сохраненными где-то там в подсознании ароматными ассоциациями. Все дети любят праздники. А я вот, будучи маленькой, никогда их не любила. И сейчас память о почти каждом из них уносит меня в мир других запахов. Не детских, не приятных. Запахах, в которых кто-то растворил капли горечи и вкусы терпкости.

Помню свой первый праздничный День Рождения. С утра все готовятся, мельтешат. Никто не обращает на меня внимания. Но я не огорчаюсь. У меня есть дела, а главное, мысли - поважнее. Сегодня мне целых пять лет! С гордым видом, одетая в новое платьице – розовое, с фонариками, - я бегаю по дому, как принцесса, маленькая принцесса, которая ждет своих «вельможных» гостей. И наконец-то вечером, где-то к шести, приходят взрослые дяди в темных пиджаках и тети в красивых платьях. От них пахнет дымом и цветами. Все меня обнимают, целуют, дают в руки какие-то коробки, доставая из них игрушки, платья и заколки. Мама цепляет мне на голову большущий бант, и я, теперь еще более красивая, бегу навстречу своим маленьким друзьям. Мы весь вечер объедаемся сладким, играем в прятки, бросаемся мягкими игрушками и смеемся… все время смеемся. Потом гости спешат домой, забирая с собой своих маленьких деток, унося на воротниках пальто свои запахи – духов и дыма. Дом наполняется тишиной. Меня укладывают спать. Мама почему-то очень грустная, и под глазами у нее прячутся тени от черной краски для ресниц. Я засыпаю… немного волнуясь. Сквозь сон слышу громкий голос папы, который не похож, совсем не похож на те обычно мягкие звуки, которыми он здоровается со мной по утрам. Мне даже, наверно, снятся сны, в которых я - сказочная принцесса, живущая на горе молочного шоколада. А потом я просыпаюсь от криков. Это кричит мама. От этого крика мое маленькое сердечко стучит-стучит так быстро-быстро, как у птички, запутавшейся в силках. Я начинаю плакать… еще даже не видя. Босая, в голубенькой пижамке, выбегаю в коридор. И вижу. Теперь вижу. Я помню этот момент очень четко. Спина папы - большая, кажущаяся целой стеной, - загораживает мамины крики, мамин голос. Я стою на холодном полу, смотря на стену папиной спины, и плачу. А они меня не слышат. Так много криков в их головах, так много криков в этом узком темном коридоре, что они не слышат, не могут услышать меня. А я плачу. Плачу навзрыд. Захлебываюсь. Задыхаюсь. И всхлипываю – так протяжно… рывками. Потом я ничего не помню. Туман слез застилает глаза. И со мной от этого вечера остается только одно – чувство. Чувство, которое живет во мне до сих пор – чувство страха. И детская испуганная мысль: «Он убьет мою мамочку, он отберет мою мамочку»…

С тех пор я никогда не любила праздники. Новый Год, Дни Рождения, майские и Дни города. Я ненавидела это все. И не помнились никакие подарки, никакие запахи… кроме горького ветра от папиного дыхания, никакого вкуса, кроме ощущения соли на моих щеках.

Когда мне исполнилось семь лет, в нашей семье появился мой брат. Помню, как в дом занесли маленький сопящий сверток, вокруг которого все суетились, из-за которого так волновались. Все девчонки во дворе мне завидовали. У меня – младший братик. Это же так здорово. Так круто. Я была счастлива в те моменты. Хотелось, конечно, сестренку, но брат, брат – это так важно, так серьезно! Вадим, родители назвали его Вадимом.

Папа напился на Вадимкины крестины. Все шло уже по привычному сценарию. Сначала шум-гам, гости-танцы-пляски, а потом немного тишины… и потом снова шум… другой шум, в котором рассыпались осколки маминых криков. Я, уже тогда, еще будучи совсем маленькой, задавала себе вопрос: «Почему мама не сбежит от него? Почему она позволяет ему такое делать?». Все было очень странно, очень сложно…

Сразу после рождения Вадимки я уехала гостить к бабушке, папиной маме. Однажды к ней пришла бабулька с длинными черными, как у ведьмы, волосами. Да, она показалась мне ведьмой, страшной, пугающей своими бегающими маленькими глазами. Бабушка усадила «ведьму» пить чай, а мне дала большую книжку с раскрасками, тетрадку и кучу цветных фломастеров, отправив рисовать в «залу». Я была непоседливой и любопытной, как все дети, поэтому «рисунки» мне были не так интересны, как бабушкины разговоры с бабулькой-ведьмой. Немного покалалякав в тетрадках и раскрасках, я тихо открыла дверь, и бесшумно, на цыпочках пробралась ближе к кухне, откуда доносились скрипучие голоса старушек. И, притаившись в закоулке коридора, соединяющего большую комнату и кухню, начала слушать. Слова было разобрать трудно, но кое-что я все же услышала. Кое-что… то, что меня шокировало. Бабушка говорила обо мне и о маме. Говорила зло, особенно, произнося мамино имя. Говорила о том, что я, я… не папина дочка. Что папа взял нас с мамой «на свою голову». Говорила, говорила, говорила. А я слушала, впитывая в себя каждое слово, запоминая, откладывая и согревая. Да, трудно поверить, каждое это слово казалось мне теплым-претеплым, даже горячим… ведь каждое означало, что папа, папа, который обижает мою мамочку, совсем и не папа мне. А где-то, где-то живет другой папа. Другой, тот, который не напивается водкой по праздникам, не уходит в запои раз в три месяца, не трогает… не кричит на маму. Конечно, у них там что-то не получилось, не сложилось. Но это не важно. Где-то там, далеко живет мой другой папа.

Я грелась этой мыслью еще несколько дней. А потом, не выдержав, подошла и спросила у бабушки прямиком, ничуть не боясь и не смущаясь:
«А это правда, что папа мне не родной?»- Еще много лет это словосочетание «не родной» определяло мое отношение к отцу…
Бабушка, сменившись в лице, сквозь зубы процедила:
«Да, деточка, твой настоящий отец бросил тебя, а твой теперешний отец удочерил тебя, и ты должна помнить это и должна его благодарить!».

Но я не благодарила, я не помнила. Никаких душевных травм, никакого сожаления. Просто факт. Факт того, что у меня два отца… А по сути – ни одного. Я просто жила с этим фактом. Многое узнала. Узнала о том, что мой биологический отец и, правда, оставил нас с мамой ради какой-то женщины, что уехал жить в другую страну, что у него теперь двое сыновей. А у меня выходит – три брата. Эти двое, имен которых я не даже знала… и Вадимка. Мой родной Вадимка.

Иногда я думала о встрече с ним, с «настоящим». Думала… а вдруг он не такой. Вдруг он не так уж и плохо поступил. Но со временем… в душе не осталось ни надежд на встречу, ни надуманных чувств к этому далекому человеку. Я про себя называла его «биологический». А того отца, с которым жила, который растил меня… все равно, несмотря ни на что, звала «папой». Несмотря ни на что…

Несмотря даже на то, что произошло одним вечером, когда я забирала маленького Вадимку из садика. Он тогда балованым ребенком был. Все время мешал, дразнился, задирался. По дороге до дома все нервы мне измотал. Домой я зашла взвинченная, уставшая. А Вадим продолжал обзываться, дразниться, дергая меня за куртку и стукая лопаткой по моим ногам. Даже не помню, что я ему сказала. Да так, прикрикнула, когда мы уже были в прихожей, и он не хотел снимать верхнюю одежду. Даже не помню, как все произошло дальше. Просто вижу перед глазами налитые злостью глаза отца и просто чувствую звонкую пощечину на лице. Один раз, второй. Кровь на губах и привычный соленый привкус… 

Я плакала три часа. Три долгих часа, которые тикающим звуком отстукивали в моей голове одно слово - «ненавижу». Ненавижу. Ненавижу.

В тот вечер к списку моих желаний добавилось еще одно, отдвинув «компьютер» и «собаку» на вторые позиции. Я страстно, просто фанатично захотела, чтобы мои родители развелись. Чтобы вообще его не видеть. Никогда. Ни когда он трезвый, рассказывает смешные истории и сыплет повсюду искорки улыбок, ни когда он пьяный, крушит мой мир своими трясущимися от водки руками и сеет ненависть в каждой моей клеточке.

Мама пыталась уйти от него множество раз. Выгоняла после каждой пьянки, а потом приезжала забирать его от дружков, откачивала, выхаживала. Мама – сильная, волевая мама, самая лучшая, самая добрая, самая красивая… не могла справиться с запойным алкашом. На мой вопрос, на мой сто первый вопрос «Почему?» она ответила: «Папа прошел тяжелую войну. Его нужно понять.» После этого я смирилась. И не спрашивала. Хотя Афган, окрасивший его виски сединой, ранивший осколочным, разломавший, покалечивший душу… до сих пор не является в моих глазах оправданием… до сих пор. Не является это оправданием для мужчины, который так часто показывал своим детям, насколько сильно он «любит» их мать.

Время шло.
Мне 14. Папа напился и устроил скандал, не стесняясь присутствия моих друзей.
Мне 16. Папа спустил с лестницы моего любимого Сашку.
Мне 17. Папа не пошел на мой выпускной по моей просьбе. Я боялась, что он напьется и там…Боялась очередного позора.
Мне 25. Папа ударил Вадимку…

Время шло. Я многое приняла. Поняла. Отпустила. Каждая их ссора даже сейчас, когда я уже взрослая, когда уже давно не живу рядом, когда у самой есть семья… Каждая ссора, да что там... Даже просто намек на крик, даже просто резкое движение вызывает во мне дрожь. Дрожь. До всхлипов. Меня начинает трясти, физически трясти. Но я все же многое приняла. И даже многое забыла.

***

Мне 26. Сегодня мой день рождения. С утра позвонила мама. Сказала, что приехал… приехал один человек. О котором мы с ней никогда не говорили. Тот человек. Тот «факт». Мама робко спрашивает… хотела бы… я, могла бы… я встретиться с ним. Мама считает, что если я откажусь, это будет правильным решением. Но не сказать о его приезде она не может. Спасибо, мама. Спасибо. Да, я встречусь с ним. В кафе возле цирка. В том, куда вы с отцом меня водили в детстве, помнишь, у нас еще фото сохранилось… где я в смешной шапке и с чупачупсом в руке. Папа знает? Да… Папа знает... что ко мне приехал другой папа…

Родной…

***
«Каков он? Какие у него глаза. Голубые, серые? Или темные, карие, похожие на чернослив… совсем, как у меня?», - думаю я, усаживаясь на заднеее сидение такси. Осталось совсем чуть-чуть, и я узнаю. Руки дрожат. И пальцы такие холодные. Интересно, какие у него руки? Теплые… или вечные ледышки, как у меня?

Он ждет меня. Высокий такой. Смешной. На шее нелепый белый шарф родом из девяностых. И глаза у него не карие. Не как у меня. (Я почему-то вспоминаю глаза отца… не родного отца. Они так похожи на мои… Это так странно. Чего я об этом думаю? Глупости.)
Он берет мою руку. Плоть от плоти. И я не дрожу. Его руки теплые, даже горячие. Да, мы совсем не похожи… Он целует меня, и я чувствую, как на мое лицо ложится запах коньяка. Нет. Нет. Нет. И его слова «заплетаются», какие-то глупые «заплетающиеся» слова. Нет. Нет. Нет.

НЕТ.

***
Я бегу по ступенькам. Лифт не работает. У них так часто ломается лифт. Не вовремя. Мама, мама, ну возьми же трубку. Мне не нужен этот «биологический». Мама… Открываю дверь своим ключом. Тихо, как-то очень тихо. Обычно все телевизоры одновременно кричат дикторскими голосами на всю квартиру… А сейчас так тихо. Захожу на кухню. За столом сидит папа. Перед ним лежит мое фото… то самое, возле цирка… там, где я с чупачупсом. Вижу на фото несколько коричневых капелек от пролитого кофе. Перевожу взгляд на отца. Он поднимает глаза, и в них я вижу прозрачные капельки слез.

Несколько секунд. Он целует меня, обнимает… и я чувствую, как на мое лицо ложится вкус соли.
«Ты простишь меня, дочь? Прости, родная… Прости, что я тебе не родной. Так и не смог стать родным. Прости. Прости.»

Я прощаю. Ты... родной, пап, ты все равно самый родной…