Холуй и императоры

[Скрыть] Регистрационный номер 0269409 выдан для произведения:
                                                                                        Глава первая            

    Инспектор был среднего роста и в темных очках. Ему предстояло проверить работу Центра воспроизводства террористок (сокращенно называли ЦВЕТИК). Поговаривали, что однажды он попал в плен к неприятелям, которые долго возились с ним, пытаясь получить нужные сведения; ничего не получив, выкололи ему один глаз и  намеривались добраться до мозга, но подоспел приказ пока не кончать упрямца. Руководство хотело развязать ему язык с помощью  психотропных средств. Упрямец, видать, родился в рубашке: во время бомбежки стена его узилища была частично разрушена, и ему удалось в суматохе улизнуть. 
    Все еще кровоточащую глазницу в полевом госпитале обработали антисептиками; кругозор его уменьшился наполовину, однако более опасных последствий увечья удалось избежать. Сначала инспектор носил черную повязку на голове -  слово «одноглазый» самим своим существованием раздражало его, и вскоре вместо повязки появились темные очки. Они еще более сузили его горизонт, особенно в пасмурные дни; инспектор боялся оступиться и вынужден был постоянно смотреть  под ноги. Почему его не комиссовали? Инспектор к тому времени слишком много знал об организации – это первопричина, а вторая заключалась в том, что такие люди здесь на вес золота: он телом доказал свою преданность. Обычное, в общем-то, тело ломали, да так и не смогли сломать. Он вспоминал иногда пытки как кошмар, от которого не отмахнешься, как от комара, но который уже не способен причинить даже той физической боли, что причиняет своим длинным хоботком комар. Инспектор не любил вспоминать и еще меньше любил рассказывать. Если бы он не презирал своих врагов, может быть, он и сказал бы им  какую-то долю правды. Пытки были изощренными, он не раз в бессознательном состоянии опорожнял мочевой пузырь и вымазывал пол калом. Очнувшись, инспектор тогда хотел  умереть, но его берегли для новых пыток. То, что они сделали с глазом, было цветочком по сравнению с тем, что они вытворяли с  телом. Тело оклемалось. А нынешние условия для того же самого тела иначе как комфортные не назовешь. Еда в достатке, коньяк хорошего качества – сыр в масле катайся, час от часу легче. Кто-то должен растяжку ставить, кто-то тротиловым эквивалентом стать, кто-то наркотики в своей заднице перевозить – у него все это в прошлом. Отперевозился, отставился. Его задача теперь - говори юницам: не дрейфь, не думай, взрывай. И он, проверяя их готовность, одновременно учил, как быстрее отправить на тот свет тех, кто этого вовсе не желает. Конкретно учил:  у них есть растяжки учебные и автоматы новейшие с подствольными гранатометами тоже учебные. Изловчишься, упокоишь сотню – хорошо, тысячу – еще лучше. Арифметика простая. Инспектор закурил и посмотрел на свои пальцы, держащие сигарету, - даже ему, полуслепому, и то хорошо видна желтизна кожи: дым незаметно делал свое дело, хотя сигареты были первоклассные. Курить он стал после побега из плена; начальство на это посмотрело сквозь пальцы, имея самые точные сведения о том, что ему довелось пережить. А так ЦВЕТИК был колюч, вроде шиповника, к курильщикам, алкоголикам и любителям сала. Даже с одним пороком пробраться в него не просто, если не невозможно, что уж говорить про обладателей всех трех! 
    Инспектор всегда вел жизнь кочевника и к ней привык. Раньше он рисковал своей шкурой каждодневно: в любую минуту его могли схватить враги. Он не сомневался в том, что был внесен в их картотеки с потрохами и фотографиями в профиль и анфас. Отдавая должное противнику, видел его слабые места и умело этим пользовался. Однажды он ценой собственной жизни должен был взорвать объект, тот в срок взлетел на воздух, и обошлось это дешевле, чем было запланировано. Те, кто послал его, уже списали смертника со счетов; возвращение было равноценно прибытию из иного мира. Кое-кому из руководства захотелось подкорректировать события, убрав лишнего свидетеля; он был к этому готов, он знал своих. Пуля, выпущенная  в спину, по счастливой случайности не достигла цели, и это было его третье рождение на свет. Дело произошло высоко в горах, он шел, наклоняясь вперед под тяжестью рюкзака. За несколько мгновений до выстрела камень поехал под левой ногой, и он упал влево чуть раньше, чем пролетела  пуля. Больно стукнулся лбом о выступ скалы, но эта боль была ничто по сравнению с радостью от сознания того, что и на этот раз он остался жив. Тот, кто подчищает тылы, ни за что не будет стрелять во второй раз – таков их неписаный закон, и попробуй кто-либо его нарушь. Он, видать, здорово засветился: противник взъерепенился, открыв на него  самую настоящую охоту. Что поделаешь, он имел право люто ненавидеть хотя бы за взорванный объект, напичканный человеческим мясом. Они и пытать его имели право, садистски и расчетливо, потому что им позарез нужна была информация, которой располагал тогда только он. Вероятно, пришлось бы в конце концов что-то рассказать, так как ему сразу дали понять, насколько хрупкий сосуд его тело. Чувствовалось, что они и раньше сталкивались с такими упрямцами, как он. Судьба на этот раз не дала им раскрыть свое мастерство в полной мере. Этим его возвращением руководство осталось довольно. Если бы предал, то не вернулся бы. Из боевика и кочевника он превратился в кочевника и боевика: ему приходилось больше ездить по тренировочным центрам и лагерям, смотреть и оценивать, но не самому таскать взрывчатку. Он оставался боевиком лишь в том смысле, что в случае серии неудач тех, кого он инспектировал, руководство могло отправить на дело его самого. Инспектор был шкурно заинтересован в том, чтобы подопечные выполняли поручения, как надо, поэтому был строг и придирчив к ним. С некоторых пор ему уже не хотелось лично иметь дело со взрывчаткой. У него вокруг пупка стал ощутимо нарастать жирок, что означало: организму требуется отнюдь не пыточная камера, а спокойствие. К тому же инспектор решил завести семью и подыскивал себе невесту.
    ЦВЕТИК принадлежал к одним из самых беспокойных в его ведомстве центров. Здесь случались убийства на базе наркотического опьянения. Как наркотики попадали в лагерь – даже спецслужбе докопаться не удалось, хотя нельзя исключать, что ее представители не проявили должного рвения. Молодых особей женского пола готовят к добровольной смерти – много ли можно с них потребовать? Так и остался ЦВЕТИК рассадником своеволия и бесшабашности. Может быть, для того чтобы развеять этот образ, начальник центра решил угостить инспектора вечерним представлением на сцене драмы собственного сочинения под названием «Холуй и императоры». Начальник по воинскому званию был выше гостя, однако, считая его представителем руководства, готов был ему всячески угождать. Густая, круглая борода придавала начальнику воинственный вид. Драма тешила его авторское самолюбие, много раз была отрепетирована, премьера же откладывалась до подходящего случая. И вот он, этот случай, наступил. ЦВЕТИК посетил уважаемый среди боевиков человек, побывавший в ежовых рукавицах, изувеченный, но никого не предавший.
                                                                                        Глава вторая
    Пикантность ситуации заключалась в том, что все его подчиненные были женщины. Смертницы знали о своей грядущей судьбе и не пытались ее изменить. Руководство готово было многое простить им за эту жертвенность. Шахидка, начиненная взрывчаткой, могла проникнуть туда, куда дороги мужчине заказаны. Конечно, он, начальник, по глазам видел их суть: они были не живые ко всему, а остановившиеся, замедленные, отягощенные чем-то жестким, неподвижным. У одной шахидки была неизлечимая болезнь. У другой – гибель близких, у третьей – изнасилование в извращенной форме, у некоторых – идея. Все эти разные причины действовали одинаково: гасили, будто холодной водой огонь, интерес к жизни. Начальник не раз замечал, что его подчиненных интересует лишь смерть и то, что будет после нее. Они словно не понимали, что обязаны увести за собой как можно больше людей, которым дорога жизнь, и в этом их главная ценность для руководства, затрачивавшего на содержание центра немалые деньги. Большая часть средств уходила на техническое оснащение: у них имелись самые последние новинки по усилению поражающего фактора взрыва, а собственно ЦВЕТИКУ перепадало немногое. Питание удалось организовать здесь неплохое, но и то лишь благодаря тому, что среди смертниц нашлась энтузиастка кухни,  готовившая традиционные блюда из тех продуктов, что удавалось достать. В дополнение к ним шли консервы, банок с ними хватало вполне. Центр, в общем-то, был небольшой: двенадцать шахидок, включая привратницу, древнюю старуху в парандже, оберегавшую железные ворота, до половины врытые в землю. Они автоматически открывались не в стороны, как обычно, а вверх, а затем, закрываясь, падали, как нож гильотины. Лагерь полностью, за исключением ворот, опутан колючей проволокой из нержавейки. Стоит коснуться проволоки вверху – в тело вонзится та, что находится в середине, а если коснуться ногами нижней проволоки – в голову и шею вонзится находящаяся вверху. И хотя над головами обитателей колючей проволоки не было, центр производил впечатление кокона, в котором вызревала бабочка. Что это за бабочка, знал хорошо лишь бородатый начальник да временно находящийся здесь инспектор. Оба они обладали сотовой связью и нужными номерами телефонов, а из остальных исключение было сделано лишь для седовласой привратницы с невыцветшими черными глазами. Но даже эта привратница в парандже не знала о том, что в кабинете начальника находится ноутбук и куча дисков к нему. Эти диски по вечерам уводили начальника в большой мир, и ему не так было скучно прожигать оставшиеся дни. По возрасту он не шел ни в какое сравнение с привратницей, хотя уже давно перешагнул тот рубеж, когда мужчина интересуется женщинами, поэтому выбор руководства несколько лет назад пал на него. Удачные теракты выпускниц ЦВЕТИКа упрочили положение начальника, и в непосредственное управление лагерем никто не вмешивался. Мнение инспектора почти тот час становилось мнением вышестоящих, а оно в основе содержало мнение начальника: он ведь непосредственно работал с шахидками,  лишь ему известными методами преодолевал их своеволие и капризы. Капризничать было от чего. Семеро из них еще не вышли из детородного возраста, а пятеро только входили в него, и критические дни случались то у одной, то у другой, причем порой в самую неподходящую минуту. Осуществляешь марш-бросок с полным оснащением, вдруг – плохо ей, приходится отпускать в лагерь одну. А вдруг драпанет? Что тогда будет ему, начальник знал, но старался об этом не думать. 
    В туалет вечером зайдешь,  он у них один на всех и без удобств, а  в ведре для туалетной бумаги прокладки, пропитавшиеся кровью, с едким, только им присущим запахом. Мутит от него, закурить бы, как инспектор это делает, а нельзя. Не положено. Чистить туалет время от времени приходилось ему же, ведра тяжелые с испражнениями и личинками мух таскать, выливать в яму и закапывать. Привратница, старая хрычовка, этим заниматься ни за что не стала бы. Скорее, в дерьме утонет, чем в руки лопату возьмет. Если бы не вычистил он туалет перед приездом инспектора, вонючая жижа уже как раз через край ямы пошла. Руководству было бы об этом доложено. Кто посмеется, а кто и выводы сделает: какие же это смертницы, если боятся запачкать руки собственным дерьмом? 
                                                                                     Глава третья
    Свою затею с инсценировкой начальник считал несомненной удачей. Когда нет никаких проверок, когда его телки занимаются своими делами, он счел лучшим времяпрепровождением сочинительство. Тут к его услугам весьма кстати оказался ноутбук, оснащенный новейшими программами, и он впервые в жизни начал писать. Очень скоро начальник почувствовал, насколько это трудное дело, и  хотел было прекратить бесплодное занятие, но получил по электронной почте зашифрованное сообщение о том, что скоро в лагерь приедет гость и надо встретить его как полагается. «Зачем именно сейчас?- подумал начальник. – Обложили нас крепко – не рыпнуться». Впрочем, он был рад визитеру – это хоть какое-то разнообразие. Жить в горах для него означало находиться на необитаемом острове. И вот – пусть инспектор, но кунак: они служили одному делу. Впрочем, дело это он представлял себе смутно. Ну и что из того? Центр воспроизводства террористок процветал, платили неплохо. Начальник видел впереди обеспеченную старость. А инспектировали его не первый раз. Он знал, как угодить проверяющему. Одноглазый был изувечен, поговаривают, что его тогда оскопили. Боялись воспроизводства боевиков в их земном обличье. Но вопреки всему он выжил, и это вызывало уважение. Начальник надеялся: его пьеска, высмеивающая неверных, придется инспектору по душе.
-На международном уровне наша поддержка сокращается,- сказал одноглазый в личной беседе.- Бывшие друзья воротят рыло.
Он дал ему прочитать статью из газеты, написанную доктором психологических наук:
«Не существует определенного социального портрета террориста. Но если вы спрашиваете о России, то это преимущественно вдовы и матери, потерявшие своих детей. Вообще смертника нельзя оценивать с точки зрения обыденной психологии. Там действует психология мести. Есть два никогда не насыщаемых чувства: это потребность в любви и потребность в мести. Большинство чеченских смертниц пережили тяжелое психологическое потрясение: потерю родителей или родственников при депортации, затем в процессе ужасных событий, которые там происходили десять лет назад, потерю братьев, мужей, детей… Их иногда называют еще «черными вдовами». Вот из таких обездоленных людей и выбирают террористов-смертников. Для них фактически не существует мир. Существует только желание мести. Выбирают из тех, кто много чего потерял в процессе своей предшествующей жизни. Людей, для которых жизнь уже не так существенна. Можно попытаться себя поставить на место матери, у которой отняли ребенка, которая потеряла мужа или брата. Ее жизнь для нее не имеет смысла. Таких вот и вербуют преимущественно.
Мы с вами оцениваем это с точки зрения европейской психологии, а на Кавказе другая психология и другие представления об отмщении, другая реакция на горе. Поэтому их толкает традиция, обычаи, боль утраты. А кроме того, они проходят обычно специальную подготовку, где кроме религиозной составляющей еще делается хорошая промывка мозгов и в том числе обработка психотропными препаратами.
Промывка мозгов чаще всего делается под действием психотропных препаратов. Это соответствующее внушение, которое ориентирует на достижение поставленной цели, на выполнение конкретного задания, на преданности своему тренеру и внушает смертнице уверенность в своей правоте. Безусловно, она понимает, что мишени терактов ни в чем не виноваты. Но они об этом практически не думают, особенно после соответствующей психологической обработки. Они понимают, что есть цель – отомстить, и что это должно быть услышано и увидено. С одной стороны теракт – это ужасное событие. С другой стороны – это послание мести. С третьей – это потребность быть выслушанным. Но большинство стран реагируют на террор ответными действиями устрашающего характера. Если брать гуманитарную стратегию антитеррора, то задача любой антитеррористической деятельности это максимально сокращать масштабы терроризма, но использовать при этом не насильственные, не репрессивные методы. Нужно разобраться, в чем проблема и почему целое поколение людей поступает именно таким образом. Есть такое понятие в современной психологии «историческая психическая травма». При этом эти травмы наносятся, как правило, целому народу. И вот в таких травмированных обществах действуют несколько иные психологические механизмы консолидации.
Распознать смертницу практически невозможно. Во-первых, даже если у вас есть специальные инструкции – к примеру, они есть у всех специалистов ФСБ, служб аэропортов, вокзалов – смертницу специально тренируют на умение скрывать эмоции, растворяться в толпе и не привлекать к себе внимание».
-Умеют твои растворяться в толпе? 
-Да где я ее, толпу эту, возьму?
-Нет толпы – все равно учи растворяться. Пусть в воздухе растворяются. 
Помолчали.
-Пойдем твою ханум спросим, почему она не убила Сталина.
Привратница в парандже, будто приросшей к ее плечам, сидела в своем домике и читала Коран. Домик был чистый, уютный, из единственного окна падал яркий свет. Женщина давно утратила национальность. Груди отвисли и слились с телом.
-Скажи, почему ты не убила Сталина? Ведь он принес твоей семье столько горя. Ты обязана была отомстить.
-Нельзя так говорить. Сталин сам кавказец. На любую месть он ответил бы новой местью. Нельзя так говорить.
-Ну а как девочки? Не рвутся на волю?
-Куда им рваться? У них никого нет. А если где и есть родственник, так отрекся трижды.
-Ты не приходи на спектакль. Карауль. А то я боюсь, как бы чего не стряслось в это время.
Черная молния пронзила единственный глаз инспектора.
-Будь спокоен, падишах, я не подведу.
Падишахом она называла и своего непосредственного начальника. Гости ушли, а старуха опять уткнулась в страницы толстой книги в коричневом переплете.
Спектакль начался вечером. Начальник волновался за него не только как автор. Он хотел показать себя в лучшем свете как воспитателя смертниц. ЦВЕТИК не имел большего помещения, чем столовая. В ней и собрались в назначенное время все, исключая привратницу. Актеров было трое, вернее, актрис, которым предстояло исполнять мужские роли. Поймет ли проверяющий юмор по адресу врага? Должен понять, поскольку давно известно, что смех действует покруче гранатомета.
Императоров было двое – это мальчишки, один высокий, с круглым лицом и наметившимися усиками, другой – низкорослый и вялый. Для них раздобыли кафтаны, расшитые золотом. Их учителя звали холуем, и это не кличка, а профессия: в Древнем Риме учителя звали рабом.
Сцена - с гулькин нос. Три шага в длину, три в ширину. Большего, в общем-то, и не требовалось. На ней вмещалось два стула, задрапированные под императорские кресла. Над ними к стене гвоздями была прибита увеличенная фотография шапки Мономаха. Стол для холуя и еще один стул.
Мужчины сели поближе к сцене. Позади них на двух параллельных скамьях разместились будущие смертницы. Они уже считали себя покойными и неохотно пришли на спектакль. Зрительницы были убеждены, что мулла не разрешил бы им так развлекаться.
Круглолицего императора играла высокая малолетка, третья жена погибшего шахида. После смерти мужа она стала жить с его братом, тоже шахидом, но и того настигла пуля снайпера. Родителей она успела забыть, и ей показалось, что пуповина, соединяющая ее с миром, обрезана. Начальник указал ей цель, а привратница подтвердила, что Коран разрешает убивать неверных. Второго императора играла девица, достигшая детородного возраста, невысокая, худощавая. Роль холуя досталась смертнице, которая по возрасту была старше других, а выглядела моложе. Щеки румяные, брови черные, в глазах смола закипает.
Оба императора сидят в креслах.
Х О Л У Й
Мы собрались – это раз, мы сражались – это два,
Нас бомбили, обосрались, сами выжили едва.
П Е Р В Ы Й  И М П Е Р А Т О Р
  Мне сказали на Кукуе, что мушкеты устарели,
Как кукушки – откричали, отсвистели коростели.
Растолкуй, холуй толковый - время есть у нас пока –
Как с одним полком стрелковым разметелить два полка?
Х О Л У Й
Два полка всегда сильнее, если с ними Магомет,
Два полка всегда слабее, если Магомета нет.
В Т О Р О Й  И М П Е Р А Т О Р
Лев Кириллович давече говаривал, что Бог един для всех. И в кровавом бою на все воля Божия. Для нас бомбардиры и пушки, а для Господа всякое убийство – грех тяжкий. Ты, холуй, умнее Льва Кирилловича?
Х О Л У Й
Лев Кириллович учился, он боярин просвещенный и Матвеева умнее. Я – бездарный самоучка и живу слепою верой. Эта вера неуемна, и меня она покинет после смерти не в постели, так в подвале после пыток.
П Е Р В Ы Й  И М П Е Р А Т О Р
А на дыбе подтвердишь ты, в чем твой избранный оплот?
Если из тебя прольется не слеза – кровавый пот?
Дух твой будет ли спокоен, если пострадает плоть?
Ты уверен, что не бросит в этот час тебя Господь?
Х О Л У Й
Раньше не боялся смерти – не боюсь теперь смертей,
И Аллах не забывает преданных ему детей.
В Т О Р О Й  И М П Е Р А Т О Р
Иисус сказал однажды, что поднявший меч от меча и погибнет. Много было крепких, умных, с сильной верою различной, почему-то меч поднявших на собрата своего. И никто из этих крепких, ни один из этих умных, с сильной верою различной, горькой доли не избегнул от ответного удара. Ты, холуй, не знаешь, видно: кровь невинных вопиет?
Х О Л У Й
Если с нечистью водиться, нужно заново родиться,
Кровь неверных – что водица, но напиться не сгодится…
П Е Р В Ы Й  И М П Е Р А Т О Р
О другом, холуй, подумай. Если я построю флот,
То найду на суше море, иль оно меня найдет?
Х О Л У Й
А на это я отвечу, ненавистью к Вам горя,
Если Магомет к горе не идет,
То к Магомету идет гора.
Первый и второй императоры стали мирно играть на персидском ковре, а холуй уселся в развязной позе на кресло первого императора. Раздались пистолетные выстрелы в потолок столовой – так шахидки приветствовали окончание спектакля.