Дыра

Их много, очень много. Вся земля утыкана ими, словно ранами. Почти не осталось живого места на её цветастом сарафане. Они и в зелёном бору, и на чёрной пахоте, и в пожелтевшей степи. Такое ощущение, что какой-то огромный, невиданный доселе зверь нарыл несметное количество нор. И теперь, пугая своей зияющей чернотой, они уходят метастазами куда-то вглубь матушки земли.

Александр сидит на крыльце и задумчиво смотрит вдаль. Палящее солнце слепит глаза, заставляет жмуриться. Там на краю рабочего посёлка буквально через пару кривых улочек отсюда возле одной из таких дыр стоит шум, кипит работа. Железная рука экскаватора отрывает от большущей чёрной кучи увесистую массу и переносит в кузов самосвала. Уголь отливает на солнце антрацитовым блеском. Столбы пыли, подхватываемые ветром, разносятся по посёлку, накрывают чёрной пеленой сады, хаты, огороды. Через несколько минут загруженный по самый верх многотонник заурчит и увезёт добычу в неизвестном направлении. Из-за постоянных движений тяжёлой техники от былого асфальта не осталось и следа. Одна сплошная угольная пыль, которая в дождливую погоду вперемешку с мусором превращает улицу в непролазную жижу.

– Мне уже пора, – жена подошла сзади и нехотя чмокнула в макушку. – Сегодня в магазине ревизия. Не жди. Вернусь поздно.

Он молча провёл её взглядом до калитки и остался один на один с витающим в воздухе ароматом дорогих духов. Очередная уловка, чтобы покинуть дом. На протяжении последних двух лет он уже перестал понимать, где ложь, а где правда. Да и стоит ли в этом разбираться? Её понять можно. Молодая в самом расцвете сил баба с красивым лицом и аппетитной фигурой так и просится на грех. У неё нерастраченной любви целый вагон и маленькая тележка. Не выдержала, сдалась. Вот и бегает «налево». А что он может ей дать? Одно название – муж. Только голова, руки и полтуловища. Ниже – ничего. И это ничего распласталось своей немощью в рамках инвалидного кресла. Ни встать, ни сесть, ни в туалет сходить, ни толком помыться. На улицу выползти, подышать и то проблема. Одним словом – овощ. Вялый, гнилой, варенный, никуда не годящийся, никому не нужный. Хочешь переместиться куда – упирайся, крути колёса своей каталки. Теперь это его машина до последних дней. Да разве о такой машине он мечтал всего каких-то пару лет назад?! Кто бы мог подумать, что так обернётся. А во всём виновата она – дырка!

«О, шахта, шахта, ты – могила! Сырая тёмная дыра. Детишек по миру пустила и жёнам счастья не дала…», – припомнились слова старой шахтёрской песни. Её он слышал от деда, тоже шахтёра, а тот перенял в наследство от своего, «пахавшего» под землёй ещё при царском режиме. Тогда тоже были дыры, которые и шахтой-то не назовёшь. Так, закопушки, захόдки, руднички, кόпанки по-простому. Мантулили по двенадцать часов к ряду без выходных и отпускных за пару гривенных. Грязные, чёрные, как негры. Ни одеться, ни помыться. В обносках и с увесистым обушком в руках. Глубина небольшая, вентиляции никакой. Пыль столбом, дышать нечем. Руби уголь и помалкивай. В свете тлеющей шахтёрской лампы ничего не видать, одни глаза блестят. Механизации не знали. Разве только лошадь, чтобы на поверхность вагонетку с углём выволочь. А в основном на себе. Ярмо на шею и сам, как скотина, тянешь гружёные салазки. Где в полный рост, где на коленях, а то и по-пластунски. Жили в землянках рядом с кόпанкой. Пришёл со смены, пожевал что есть, упал немытым на пол и забылся тяжким сном. А утром опять всё с начала. До тридцати дожил и ты уже старик.

Сашка ещё мальцом слушал рассказы деда и удивлялся. Становилось страшно и дико одновременно. Разве возможно такое? Его отец работал на местной шахте. Только всё было по-другому. Белыми небоскрёбами смотрелись в бескрайней степи бетонные столбы подъемных машин, а рядом многоэтажное надшахтное здание конторы, как корабль, пришвартовавшийся к огромной горе под названием террикон. Змейка гладкой асфальтовой дороги от посёлка до шахты, и рабочий автобус, курсирующий туда-сюда. Многие на собственных колёсах могли себе позволить на работу и обратно. Если у человека появлялись новенькие «Жигули» или даже «Волга», все знали – в шахте заработал или в металлургическом цеху. Хочешь и ты? Пожалуйста! Просим на передовую – в очистной забой, проходку или в мартен, в самое пекло. Но через несколько лет можно было и машину купить или на кооперативную квартиру насобирать, за которые потом не стыдно в глаза землякам смотреть. Своим тяжким, но благородным и благодатным трудом заработал. Не украл, не обманул, не отобрал. А именно заработал.

Его отец, как и дед с прадедом, всю жизнь шахте отдал. Были и «Жигули», и новый просторный дом отгрохали, и на моря, можно сказать, за копейки отдыхать ездили всей семьёй. Вместе с людьми и посёлок хорошел, развивался. Новая школа, детский сад, больница, клуб…. Но и не это было главным. Главное, что у людей была полная уверенность в завтрашнем дне. За себя, детей, внуков, за страну в целом. И каждый чувствовал себя Человеком.

Маленький Сашка часто бывал с батей на шахте. То демонстрация, то праздник по поводу досрочного выполнения и перевыполнения плана. Шахта тогда становилась нарядная, вся во флагах и цветах, как невеста на свадьбе. Оркестр, громкая музыка, митинг, аплодисменты, смеющиеся радостные лица. И звон орденов на отворотах строгих костюмов. За труд, как за бой. Человек труда в почёте был. И большущий плакат на всю стену: «Славься шахтёрское племя!».

А ещё Сашка видел шахтёров, выходящих на-гора. Чумазых, присыпанных угольной пылью, но весёлых, неунывающих. Они шли по галерее от ствола в ламповую, сдавали на зарядку батарейки с лампочками и прямиком в баню. По коридорам разносился непередаваемый, характерный только для шахты запах, замешанный на сырости, угольной пыли, человеческом поту и шахтёрских «тормозках». Их мог купить в шахтном буфете за рубль любой шахтёр перед спуском, чтобы уже под землёй сделать небольшой перерыв и пополнить свои силы. Дома еды хватало всегда, но Сашке почему-то казалось, что вкуснее тех «тормозков» нет ничего на свете. Шахтёры просовывали в раздаточное окошко буфета рубль, а грудастая тётечка в белом халате заворачивала им в бумагу кусок ароматной копчёной колбасы, пару варёных яиц, большой кусок хлеба, помидор или огурец, чищеную луковицу. А на десерт пирожки с повидлом или увесистый пряник. Запах шахтёрской еды витал в воздухе, щекотал ноздри, вызывал слюноотделение. «Может потому они такие крепкие и весёлые, – думал маленький Сашка, – что кушают «тормозки»?». Ещё из стены буфета торчали три волшебных крана с надписями «вода», «чай», «кофе». Вода была не простая, а газированная. А из кранов действительно вытекали чай и кофе. И всё бесплатно. Батя брал маленького Сашку крепкими руками, подносил к крану, и он пил газировку. Долго, растягивая удовольствие.

– Ну, сынка, как шахтёрская водица? Вкусная?

– Да! Очень! Только пузырики щиплются. Папка, и чего она такая колючая?

– А это, чтобы жажду утолить. Под землёй знаешь как тяжко и жарко!

– Не-а, не знаю.

– Ещё узнаешь, сынок.

 Сашка непременно хотел стать шахтёром, чтобы вот так лихо купить у тётечки ароматный «тормозок», набрать во флягу газировки, надеть робу с сапогами, а на голову каску с лампочкой и смелым размашистым шагом пойти в шахту. Как его батя, дед, прадед. В бой за уголь, за чёрное золото. Для посёлка, города, страны.

«О, шахта, шахта, ты – могила! Сырая тёмная дыра…». Никакая она не могила, не дыра. Вон помытые в бане шахтёры идут весёлой гурьбой. Смеются, шутят. По кружечке пивка в шахтной столовой после смены. Кто про свои огородные дела рассказывает, кто про ремонт в квартире, у кого дети в институт поступают. А тот шубу жене надумал купить или сыну машину присматривает, друзья на рыбалку собираются….

Он тоже таким стал. Всё же династия. Горное училище, первый рабочий день, первая зарплата, служба в армии, свадьба. Мечтал дальше учиться в техникуме или даже институте. А что? Вполне реально. Шахта направляла, платила, ждала возвращения молодого специалиста в родные пенаты, а если нужно, и жильём обеспечивала вне очереди.

Но пришли другие времена. Странные, дикие, пугающие. Мир словно перевернулся. Чёрное стало белым, белое – чёрным. Со всех сторон, как по команде, полилась грязь на прошлое, что раньше считалось нормой жизни. Повылазили, как тараканы со всех щелей, махровые антисоветчики, и началось. Словно бешеные псы залаяли с экранов, по радио, в газетах знатоки новой жизни. Оказывается, мы все неправильно жили. В ход пошли давно забытые и чуждые словечки: рынок, биржа, брокер, инвестор, собственник, господин, хозяин, пан, банкир, менеджер. А с ними пришла новая напасть: кризисы, инфляция, безработица, рэкет, дефолт, голод….  Какие-то трасты, кредитные союзы, финансовые группы и прочая забугорная шалупень, обещающая за кровнозаработанные сделать тебя миллионером. Сиди, не работай, стриги купоны из воздуха. А по сути, забирали последнее.

Сашкин дед, как человек старой «закваски», глядя на весь этот бардак, так и сказал:

–  Война, самая настоящая. Против своего народа. У верхушки мозги в деньгах растворились, захотелось стать господами. Вот и продали империалистам с нашего молчаливого согласия Родину за жвачку, кока-колу и доллары. Только доллары им, а жвачку с кока-колой нам. Радуйтесь! Вы теперь свободны. От кого, я вас спрашиваю? От морали, совести и достойной человеческой жизни?! В почёте бандиты, спекулянты с хапугами и проститутки. Одним словом – преступники. Иосиф Виссарионович такого бл…ва не допустил бы. В двадцать четыре часа порядок навёл бы. При нём каждую весну цены снижали на всё. О людях думал, а не о собственном кармане. Когда умер, из личного только китель с сапогами имел, да шинель с валенками. Ни тебе счетов в швейцарских банках, ни мерседесов с яхтами, ни особняков на островах. Мы за него были готовы жизни отдать. А кто за этих готов? Никто! Они его грязью поливают, потому что он таких душил на корню, как контру. Не давал грабить страну. А теперь – свобода! Вона, прибирай в собственный карман, если совести нет, что всем миром строилось и защищалось. Суки!

  Не выдержало сердце ветерана такой несправедливости. А вслед за ним и отца инсульт свалил, после того, как отдал семейные сбережения каким-то аферистам из банка в надежде спасти от инфляции. Тогда их много по всей стране развелось, как грибов после дождя. Рыскали пираньями в людском водовороте, съедая всё и вся. Банк лопнул, деньги с аферистами исчезли в неизвестном направлении. А он их на коленях в забое добывал пόтом, а то и кровью. Копейка к копейке, рубль к рублю. Для детей и внуков, чтобы дальше жили, работали, учились, не зная трудностей. Ещё лучше, чем он с дедом. Всё рухнуло в одночасье.

Александр продолжал трудиться на родной шахте. Но и там стали твориться странные дела. Вначале добытый уголь никому не нужен был, поэтому перестали платить зарплату. Потом работа вроде бы вошла в нормальное русло, но никто и не собирался погашать многомесячную задолженность. Вроде бы её и не было. Работай дальше за копейки и не мычи! Не то мигом вылетишь на улицу. Цены каждый день растут. А дома жена и две пары детских глаз, заглядывающих с надеждой в пустые папкины руки. Шахтное руководство чуть ли не каждую неделю меняется, скачет, как вошь на горячей сковороде, никак узакониться не может. Один побыл, проворовался, сбежал. Другой пришёл – та же «песня». Потом вдруг оказалось, что государство – плохой хозяин. Нет денег на содержание шахты. Нужен частный инвестор, который якобы спасёт шахту от банкротства. Оборудование не закупается, спецодежда старая, латанная-перелатанная, сапоги дырявые. О безопасности труда уже никто не беспокоится. Шахтную столовую вместе с буфетом закрыли. Про бесплатный кофе, чай и даже газировку можно только вспоминать. Из кранов течёт обычная водопроводная вода, да и то через день. В шахтной бане ни мыла, ни полотенец, ни горячей воды. Скажи спасибо, что хоть холодная ещё капает. Одним словом бардак!

Денег в посёлке катастрофически не хватало. Брошены на произвол школа, детский сад, больница, клуб. Обшарпанный посёлок начал походить на драную, хромую кошку с помойки. Всё валится, рушится, ломается, зарастает бурьяном, засыпается мусором.

«Как же так, – думал Александр. – Раньше денег на всё и на всех хватало, а теперь говорят, что нет. Уголь добываем по-прежнему. Гружёные вагоны уходят «за бугор», а в центральных областях, где о шахтах только слышали, люди в домах замерзают. Им тоже говорят, что нет денег. Врут! Те, кто эти деньги прикарманивает. Вон те новоявленные миллионеры и миллиардеры, чьи сытые рожи по телику показывают. Кичатся перед камерами дорогущими «тачками», особняками, костюмами, часами, гламурными собачками. Полуголая силиконовая стерва умиляется своим платиновым унитазом со стразами, её собачка лобстера из золотой чашечки ест, а у меня дома дети о простой конфете мечтают».

Дальше – хуже. Шахту, как неперспективную и убыточную решили закрыть. Парадокс: по данным геологоразведки угля в их местности немерено, примерно ещё на сто пятьдесят-двести лет, а эти вопят «закрывать».

Помнится, хлопотали они с отцом по хозяйству, решили поставить новый забор. Когда копали ямы под столбики, то буквально через полметра лопата зазвенела. Сашка глянул и обалдел:

– Это что ж получается, батя? На уголь нарвались, что ли?

– А то! – горделиво ответил отец. – У нас тут его знаешь сколько! Недра земли благодатные. Угольные пласты залегают, как слоёный пирог. Где ни копни, везде на уголёк нарвёшься. Потому и шахты в нашем крае по всей степи стоят. Тут вот полметра до пласта, в соседском огороде до него всего на один штык лопаты, а за посёлком вообще наносов нет, и он прямо на поверхность выходит.

– А-а-а! То-то я смотрю, там всегда земля в любую погоду смоляная, как воронье крыло. Так чего же мы себе на зиму не накопаем? Хотя бы печку топить.

– Ишь ты, шустрый какой! Во-первых, все недра в нашей стране принадлежат государству. Национальное достояние, так сказать. И ковырять землю-матушку кому вздумается и где попадя не дозволено. Преступление это! Во-вторых, теплотворная способность его никакая. Водичка, воздух и солнце с ним поработали, и где-то до глубины пятьдесят, а то и сто метров он выветрелый, с высокой зольностью. Никуда не годится. Вот поэтому на горных планах и рисуют линию под названием «граница годного угля», ниже которой он вполне нормальный. Копать – не перекопать. Ещё твоим правнукам работы хватит, а уголь нам, работающим на шахте, по закону и так привозят, почти бесплатный….

А тут вдруг неперспективная. И шахту закрыли. Всех на улицу. Железо и кабеля порезали на металлолом, продали частнику за копейки. Станки, насосы, электрооборудование и массу других механизмов разворовали. Многокилометровые выработки, по которым десятки лет сновали электровозы, ходили бригады, возили стройматериалы, качали на поверхность уголь, затопили. «Погрели руки» даже на ликвидации стволов, на засыпку которых списали кучу денег. Хотя никто её толком не проводил. Так, сделали вид и бросили.

Люди разбежались, кто куда. Деньги, невыплаченные почти за год труда, обещали отдать. Потом, если будут. Только кто ж их выплатит, когда самой шахты уже нет? Контору откровенно разграбили. Теперь опустошённое многоэтажное здание сиротливо зияет выбитыми дверями и окнами. Больше напоминает разбитый в ходе военных действий корабль, аварийно севший на мель посреди бескрайнего степного моря.

Первые дни Александр отходил от шока. Всё не верилось. Родная шахта, на которой работал ещё его дед, отец, а потом и он, рухнула и погибла, как символ великой эпохи. А с ней умерло что-то большое и важное в сознании, душе, сердце. Будто убили частичку самого тебя. И уже не поймёшь, кто ты, для чего живёшь. Да и как жить дальше?

Кто-то, не выдержав потрясений, беспробудно запил на последние гроши и на то, что ещё можно вынести из дому. Кто-то в поисках лучшей доли подался на заработки в другие области и страны, рискуя стать рабом-гастарбайтером. Иные пристроились на рынках стыдливо «толкать» своим же соплеменникам сомнительного качества трусы-носки и прочий заграничный ширпотребский фуфел. Страна превратилась в один огромный базар. Никто ничего не добывал, не производил, но все чем-то торговали. Продавали остатки того большого и великого, что строил его дед, отец, он и покупали откровенный импортный мусор. Общее отдали частному. Частное стало управлять всем, проникая раковой опухолью в мозги, кровь, сердца, отравляя душу.

Сын Александра пропитался этой заразой, увлёкся рыночными отношениями, захотел лёгких и больших денег. Влез в какую-то авантюру, продал отцову машину. Прогорел, и ещё остался должен. Кредиторы несколько раз приезжали, угрожали.       Подался в бега. Последний раз приехали и забрали, что было ценное в доме, обещали при встрече убить.

Младшая уже невеста. И тоже «протягивает ножки не по одёжке». Хочет выйти замуж за олигарха или стать моделью. Требует то мобильник, то компьютер с интернетом, то сапоги крутые. Так и заявила:

–  Я не собираюсь всю жизнь горбатиться, как вы. Я хочу жить красиво.

А чуть что не так, в слёзы. Истерики закатывает по каждому поводу, кивает на подружку богатых родителей. У той всё «в шоколаде». И она так хочет. А разве он сам не хочет, чтобы дочь жила счастливо и красиво?! Только как это сделать, когда вокруг безнадёга, яма, сплошная чёрная дыра? Особенно теперь, когда он уже ничто. Ни для детей, ни для жены. Недавно в сердцах высказали ему: «Как ты нас достал своей немощью, инвалид проклятый!»….

Александр тяжело вздохнул от нахлынувших воспоминаний. Мысли прервал шум. По улице, надрываясь изо всех сил, покатил очередной самосвал. Прыгая на ухабах, он просыпал тонкими струйками уголь, устилая чёрным ковром ведущую к дырке дорогу. А во всём виновата она – дырка. Вначале заманила, выкрутила все соки. Вот теперь выбросила за ненадобностью, как мусор, как использованный материал.

Он тогда от отчаяния, от безысходности согласился. Жрать почти нечего было. Если бы не огород, совсем подохли бы. Голодный за любой кусок хватается. А тут приехали подозрительные «толстопузики» на джипах. Закормленные, холёные, пальцы веером, на шеях золотые цепи, толстенные, как у его дворового пса. Где, мол, мужики, у вас тут угольный пласт проходит? А не хотите ли деньжат заработать? Платить будем исправно, только и вы должны работать безукоризненно, чтоб аж пыль из-под копыт.

Уж чего-чего, а пыли хватало. Взялись разрабатывать тот самый пласт, что аккурат за посёлком на поверхность выходит. Он начал было объяснять, что там уголь никудышный, и никто эту золу не купит, а ему в ответ: «Без тебя разберёмся, куда его деть. Твоё дело маленькое, копай и помалкивай».

Они копали и помалкивали. Прорубили дырку, размером с дверной проём, и пошли коридором прямо по пласту. Благо, условия хорошие: наносов нет, пласт пологий, почти горизонтальный. Первоначальных затрат мизер. Так что уголёк сразу на-гора пошёл, с первых метров проходки. На поверхности перед дыркой стала куча добычи расти, как на дрожжах. Хозяин – так теперь было принято величать благодетеля – по-детски радовался, потирая пухлые ручонки, предвкушая лёгкую добычу и сверхприбыль.  Ещё бы! Им рабам по тридцатке гривен за тонну добытого угля, а ему в Турции уже триста баксов дают. Вот это подъём, вот это бизнес, что надо!

Чуть позже, присмотревшись повнимательнее, он узнал хозяина. Сынок проворовавшегося ещё в советское время председателя городского исполнительного комитета. Шахтёрам-передовикам за хороший труд в те годы кроме премий и грамот полагались ещё и материальные вознаграждения. Кому спальный гарнитур, кому холодильник, кому телевизор или мебельную стенку. Народный контроль стал проверять и спрашивать, а шахтёры ни сном, ни духом. Взяли его тогда за холку, потрусили, и оказалось, всё добро, что должны были людям раздать, в его подвалах и гаражах штабелями сложено. Впаяли срок по максимуму, хотя и член партии. Строго тогда с этим было. Уехала его семья с позором подальше. Теперь вот сынок воротился хозяином новой жизни. Видать батя передал ему по крови любовь к воровскому делу, то есть, говоря современным языком, к бизнесу. Правду говаривал покойный дед про таких: «В тяжёлые времена всякое дерьмо всплывает на поверхность, выдавая себя за вершину жизни».

«О, шахта, шахта, ты – могила! Сырая, тёмная дыра…». Действительно дыра. Сырая, тёмная и очень пыльная. Всё, как дед рассказывал: ни вентиляции, ни механизации. Где стоя, где на коленях, а где и лёжа на боку приходилось рубить уголь. Пласт всего-то около метра. Вот и думай, изгаляйся, чтоб его достать. Пыль столбом, дышать нечем. Только вместо обушка изношенный отбойный молоток, подключенный к старому компрессору. Вместо конвейера обычное корыто. Нагрузил добычу, впрягся и потащил к стволу, скребя железом по породе. Там вместо вагонетки коляска мотоциклетная, привязанная к лебёдке. Пересыпал, крикнул, чтобы тащили на поверхность, и снова в забой. Вот и вся механизация, архаичная и примитивная до безобразия. Словно на сто лет назад время воротилось.

Вылез после смены грязный, как чёрт, и побрёл домой отмываться. Лёгкие от каждодневной пыли забиваются, каменеют, начинаешь задыхаться. Одно радует – каждый день живая копейка от хозяина. Сколько нарубил, столько получи. Но это лучше, чем совсем ничего, и даже очень хорошо по сравнению с теми, кто на поверхности без работы шатается. За месяц, если особо не тратить, неплохо получается. Только о здоровье стараешься не думать. Живёшь одним днём. Вышел живым на-гора, зажал в чёрной от сажи руке кровные и слава богу за прожитый день. Дома кое-как отмылся, упал и забылся тяжким сном.

Дальше – хуже. С глубиной давление растёт, давит, кровля над головой трещит, как старая материя, деревянные подпорки не выдерживают, начался капёж воды. Пласт под балку пошёл, а там местная речушка мелеет, по трещинам в шахту прорывается. Нужен лес для крепежа. Хороший, сосновый, сухой. И горбыли для затяжки, а иначе кровля обрушится в любой момент. Но хозяин не любил тратиться. Всё по минимуму. Ему бы вообще ничего не вкладывать, а только получать. Возмущается:

– Что вы всё время у меня просите?! То им дай, это дай. Работать надо лучше. Вечно им условия плохие. Много угля в целиках оставляете!

– Так если не оставлять, обрушится и задавит.

– Крепить будешь – не задавит.

– Так ведь уже почти нечем крепить. Леса нет.

– А это тебе что, не лес? Вон сколько деревьев! – тычет пухлой ручонкой в сторону лесопосадки, что вокруг колхозного поля высажена для задержки снега.

– Этот для крепежа не годится – сырой. К тому же тополь.

– Ха! Он ещё будет меня учить. Иди, руби сколько нужно. Колхоза всё равно уже нет, а нам в самый раз сгодится. Совсем обнаглела голытьба. Может вам тут ещё кофе с чаем принести?! А не нравится – вали на все четыре стороны. Я никого держать не собираюсь. Мне только свиснуть – мигом очередь таких же голодранцев выстроится. Жрать захочешь, полезешь.

Александр, как чувствовал. Стойки из сырого тополя не выдерживают, аж стонут от давления. В одно мгновение грохот и всё исчезло. Словно выключили сразу свет, звук, сознание, и он полетел в чёрную дыру….

Очнулся после долгой комы уже в больнице под капельницей. Руки ещё кое-как шевелятся, а всего остального будто и нет вовсе. Только сплошная боль. Врач сказал, что нужно в областную травматологию ехать. Там профессура будет думать, как переломанную в двух местах спину собирать.

За год несколько операций, куча лекарств, уколов, процедур. И куча денег. Все ушли до последней копейки, даже ещё занимать пришлось. Все те, что на дырке заработал. А ведь совсем недавно знакомые, узнав при встрече, что он на местной кόпанке работает, завидовали. Он радовался, терпел и работал по-рабски. Но это лучше, чем вообще ничего. Всё рухнуло в одночасье: и деньги, и работа, и мечты, и здоровье. Словно провалились в ту дыру.

Профессор при выписке бессильно развёл руками: «Что смогли…». Смогли только скрепить спину шурупами в двух местах, чтобы одно целое было, и усадить в инвалидное кресло. Голова, руки и полтуловища. Ниже – ничего.

Пока в больнице лежал, от хозяина дырки конкретные гонцы приезжали. Пояснили:

–     Куда хошь обращайся, толку не будет. Правда не на твоей стороне. У хозяина всё схвачено: и суды, и менты, и прокуратура. Он с ними в дёсны целуется и трубку мира курит, а прокуратура с бэхами его дырку крышует. За ним деньги и сила. Так что не дёргайся, иначе пожалеешь. Про дырку все знают, но официально по бумагам она нигде не проходит. Значит и тебя, как работника кόпанки, не существует. И ещё: мы знаем про твою жену-красавицу, дочку-невесту и где тебя искать. Подумай хорошенько. Считай, что пьяным с моста упал. Привет! А это тебе на первый и последний раз, чтобы с голодухи не подох, – бросили на койку несколько купюр из причитающейся ему последней зарплаты. Вот и всё….

Александр тяжело вздохнул. Вся жизнь промелькнула перед глазами одной кинолентой с оборванным концом. Разве об этом он мечтал, работая всю жизнь, как вол? А что впереди? Беспросвет и безнадёга, сплошная чёрная дыра.

– Здоров, Сашок! – знакомый голос прервал его тяжкие мысли.

За забором показалась чёрная от угольной сажи и породной пыли физиономия его бывшего напарника по работе. Грязная рваная роба, стоптанные сапоги, треснувшая шахтёрская каска.

– И тебе не хворать. Что так рано домой идёшь?

– Всё, каюк! Трос на лебёдке порвало. Стрельнул, как струна. Чуть не поубивало всех. Так что дырка стала. Все по домам. Может, на днях какое списанное старьё подвезут, тогда опять начнём. Ты-то как?

–     Как видишь – загораю, дурака валяю, – Александр попытался улыбнуться. Получилось как-то наигранно-криво.

–     Ты держись, Санёк. Не раскисай. Все мы под богом ходим. Вчера тебя, а завтра того и гляди, кого из нас. Жизнь скотская, даже хуже. Сдаётся, все мы на этой дырке плохо кончим.

–     Как там работается?

–     Хреново! Ни оборудования мало-мальски нового, ни техники. Всё вручную на старом, списанном, сломанном. Хозяин – жлобяра – даже на обычные лопаты копейку не даёт. Свои, говорит, несите. А уголёк ему давай и побольше!

–     Далеко уже продвинулись?

–     Под поселковым парком копаем. Слышь, раньше в этом месте запрещено было уголь вынимать, даже на большой глубине охранные целики оставляли. А теперь клуб по швам трещит, асфальтовые дорожки полопались и коржами вздыбились, на футбольном поле воронки от провалов, в домах на соседней улице щели в стенах, аж небо видать. Никому нет дела – ни милиции, ни прокуратуре, ни надзору. Все, суки, с дырки кормятся, все. А на нас им наплевать. Завтра посёлок под землёй окажется. Это ж ещё при тебе речушка обмелела? Так сейчас под парковый пруд подбираемся. Того гляди, затопит к чёртовой матери. Всех клятая дырка проглотит, всех!

Попрощавшись, товарищ ушёл. Александр ещё немного вглядывался вдаль. Туда, где совсем недавно шумела техника, дышала дырка, выбрасывая клубы чёрной пыли, накрывающей пеленой сады, хаты, огороды. Вдруг глаза его заблестели. Он быстро направил коляску к сараю. Старый рюкзак, который ещё с покойным батей и дедом таскали на рыбалку, оказался на месте. А вот тут в ящике, устланном парафиновой бумагой  должны быть аккуратно уложенные жёлтые пакеты. Лежат, родимые, ещё с тех времён, когда вместо зарплаты бартер давали. До абсурда доходило: «Бери, что есть и пока дают, а другого не предвидится». Взял от безысходности, но подумал: «И на кой они мне?». А вот теперь их время пришло, сгодятся в самый раз. Провода, детонаторы, батарейка, фонарик – кажется всё. У ворот развернулся, посмотрел на дом. Мысленно простился с родиной, женой, детьми. «Вот и чудно, не буду им мешать, мучить. Заодно с ней разберусь».

Коляска катится легко. Усыпанная угольной мелочью дорога вьётся траурной лентой. Туда, на край рабочего посёлка, буквально через пару кривых улочек. Вот и она – дырка. Открыла чёрную пасть, готовая всё поглотить своим многокилометровым кишечником горных выработок, переплетённых в глубине матушки земли. Вокруг всё перерыто, словно после бомбёжки. Кучи мусора, искорёженного металла, огрызки древесины. Ни души. Тишина, как перед грозой. Еле пробрался до самого входа кόпанки. Когда-то он был в числе первооткрывателей, делал рассечку, вгрызался в пласт. Сегодня он будет последним посетителем-инвалидом, который её же и закроет.

Развернулся спиной к дырке, глянул на небо, на солнце, на утопающий в цветущих садах посёлок. Закрыл глаза, словно пытался запечатлеть в сознании всё, что видит в последний раз. Где-то высоко в небе, ныряя в потоках степного ветра и лучах солнца, заливается жаворонок. Как в детстве, в бескрайней степи, укрытой седым ковром ковыля. Он поёт для него прощальную песню.

 «Ты хотела всех проглотить? Дудки! Хватит с тебя одной моей жизни. Других не будет. Сейчас я тебя накормлю досыта». Дощатый настил слегка поскрипывает под колёсами его нехитрой «машины». «Как здорово, что пласт пологий, почти горизонтальный. Даже такой инвалид, как я, сможет забраться в самое нутро этой зверюги». Где-то сзади удалялся светлым пятном выход. Впереди темно и душно. Включил фонарик. Главное не забыть правильно разложить «гостинец». Вот так: взрывчатка, детонатор, провода. Через несколько метров всё повторить.

По обе стороны от ствола пошли ответвления. Это ещё его работа. С этого участка он жене на шубу собирал, а с этого дочке на компьютер. Бумажка к бумажке, копейка к копейке, отказывая себе в еде, питье, забыв о здоровье, не обращая внимания на забитые от угольной пыли лёгкие, въевшуюся в кожу и глаза породную пыль. Лишь бы они чувствовали, что он у них есть – муж, отец, кормилец и добытчик. Вот с этой камеры он им на сапоги заработал, а та, что дальше, хоть и проходилась с трудом – постоянно высыпала кровлю на голову – но сдалась. Копейка к копейке, бумажка к бумажке, изо дня в день – и нате вам, любимые женщины, мобильники, чтобы как у всех.

Пошла сырость и болотный запах. Дышится с трудом. Лицо заливает пот. В этом месте дырка проглотила их местную речушку. Ту, что когда-то славилась раками и карасями. Вся, бедняга, по трещинам ушла под землю. Теперь её остатки журчат по почве горных выработок, смешиваются с пылью, создавая густую жижу под ногами. Коляска застопорилась, увязла в грязи. Он налегает руками на колёса, но безуспешно – они только проскальзывают.

Бросить и ползти. Всё равно назад дороги нет. Ползти, невзирая на боль, грязь, духоту, хватаясь руками за каждый выступающий камень, разбивая в кровь руки, волоча за собой безжизненную половину туловища с ногами. Как его дед по полю боя со связкой гранат, чтобы подорвать немецкий блиндаж, как его отец, когда вылезал из-под завала, таща на себе полуживого товарища по бригаде. Теперь вот он ползёт с рюкзаком на спине, захлёбываясь вонючей жижей. Видно у них у всех судьба такая – ползти, чтобы выполнить миссию. Каждому свою. Он обязательно выполнит, главное не забывать соединять провода. По опыту знает, что в непроветриваемой выработке полно газов, через несколько минут, когда его организм полностью отравится, рассудок помутнеет, то  можно не успеть. Он должен успеть. Пробраться, как можно глубже в чрево дырки, и замкнуть контакты...

Ухнуло глухо, но крепко. Так, что под ногами качнулась, как при землетрясении, земля, а в домах задребезжали стёкла. Дыра зевнула чёрной пастью, изрыгнула клубы дыма и пыли, и захлебнулась обрушившимися породами….

Толстый боров, отливая пропитанной массажным маслом спиной, развалился на столе и кряхтел от удовольствия.       

– Вы бы лежали ровненько и не баловались! – массажистка захлопала ресницами,  игриво изворачиваясь от пухлой мужской руки с массивным золотым браслетом, которая всё норовила залезть ей под белый халатик.

– Ну, чё ты жмёшься? Подумай хорошенько, от чего отказываешься. Я два раза не предлагаю. А хочешь, завтра на юга рванём или на пару недель «за бугор» смотаемся. Мне это дело, как два пальца об асфальт…

Неожиданный звонок прервал предложение ловеласа, заставил потянуться к телефону.

– Говори… Когда?...  Всю?... Вот же уроды! Наверное, напругу не вырубили, когда уходили, вот метан и рванул от искры. Ладно, не голоси. Хрен с ней. Я всё равно её хотел закрывать. Накладно стало с глубины уголь таскать. У поверхности дешевле и бабулесы быстрее отбиваются. Будем рядом новую открывать…. Как боятся? Никуда они не денутся, жрать захотят – полезут, как миленькие! А нет, я китайцев привезу. Те за плошку риса и днём и ночью в дырке колупаться будут. Их миллиарды, можно десятки и сотни дыр отрыть. – Бросил телефон и, уже повернувшись к массажистке: – Ну, так как, подумала?

Их много, очень много. Вся земля утыкана ими, словно ранами. Почти не осталось живого места на её цветастом сарафане. Они и в зелёном бору, и на чёрной пахоте, и в пожелтевшей степи. Такое ощущение, что какой-то огромный, невиданный доселе зверь нарыл несметное количество нор. И теперь, пугая своей зияющей чернотой, они уходят метастазами куда-то вглубь матушки земли.

29 марта 2013 г.