Девушка! Вы вся такая зеленая…

Девушка! Вы вся такая зеленая…
Ирина как-то очень странно была расположена к зеленому цвету. С одной стороны, чувствовалось, что он ей очень нравился, но… с другой стороны, она им никогда не пользовалась – раз, и, во-вторых, вообще, как-то презрительно отзывалась о нем, называя этот цвет не иначе, как «зЮлёёёный» с презрительным «Ю» и очень противно-протяжным «Ё», которое чаще всего звучит в слове «ёбаный».
Стоило ей в магазине увидеть что-либо зеленого цвета или зеленоватого оттенка, неважно что – от посуды и обоев до одежды и украшений, она сразу же брала это в руки, мяла, крутила налево-направо, рассматривала достаточно долго, вертела головой, но… никогда не примеряла и уж тем более не покупала, а как-то то ли виновато, то ли обижено, клала на прилавок, отводила глаза и произносила достаточно загадочно: «зююююлёёёёный». Иногда – со вздохом, а порою – с тяжелым вздохом.
По всему чувствовалось, что в ней сочетается, и тяга, и в то же время, ненависть к этому цвету. Хотя зеленоглазые женщины, а глаза Иринки, как раз и были зелеными, очень любят этот цвет, считая, что он гармонирует с их глазами.
Долго я не мог понять эту ее странность, пока однажды она сама не рассказала мне неприятный случай, произошедший с нею на первом курсе института.
Дело в том, что восьмилетку Ирина окончила в Турках, а девятый и десятый класс уже в Саратове. И чувствовала первое время в нем себя неуютно. Пусть и невелик Саратов-городок, но все же большой, настоящий, город, особенно в сравнении с небольшим райцентром, не имеющим абсолютно ничего городского в своем облике, а выглядящим просто как крупная деревня. Как все провинциалы только что перебравшиеся в город, она больше, чем этого требовалось, стеснялась, тушевалась и была, скажем так, довольно запуганной и замкнутой, можно даже сказать, нервной.
Поступив в институт, Иринка на радостях, подобрала под свои зеленые глаза полный демисезонный гарнитур – зеленые пальто, шарфик, перчатки… К сожалению, советские женщины были практически полностью лишены парижского шика – шляпок – видимо, красные руководители считали, что шляпка несовместима с тяжелым физическим трудом и будет развращать советских женщин, отвлекая их от мыслей о перевыполнении пятилетнего плана. Но традиционная для тех времен вязаная шапочка у Ирины была тоже зеленого цвета.
Как то, едучи с подругами в троллейбусе после занятий, в толпе и давке, она оказалась буквально прижатой, к каким-то молодым парням, пролетарского вида и, соответственно, с развязными манерами и быдляцкими ухватками. От парней попахивало застарелым перегаром и свежевыпитым пивом, которое придавало им особенной смелости и молодецкого удальства. Не найдя ничего лучшего для выхода своей, не растраченной на работе, энергии они стали «клеится» к Ирине и ее подругам, говоря, как часто бывает в таких ситуациях, какие-то глупости, граничащие с идиотизмом, выдавая их за остроумие.
Ирину, хорошо воспитанную и понимающую тонкий юмор, коробило от соседства таких ухарей. Но ничего сними поделать было нельзя. Уйти мешала толчея в троллейбусе. Ответить достойно казалось небезопасным, поскольку у пьяных переход от умильно-хамского в буйно-зверское состояние происходит мгновенно и неожиданно. А, что самое главное – по непонятным для трезвого ума причинам. Поэтому – коли жизнь дорога, то лучше не связываться. И если ее подружки, еще пытались что-то колко ответить, то она просто-напросто отмалчивалась.
Но это не помогло, а может быть и наоборот – ухудшило ситуацию. Один из парней, заметив, что Ирина все молчит да молчит, решил завязать с ней разговор, не найдя ничего лучшего, как сказав: «Девушка… вы вся такая зюлёёёная… ну, прям, как три ру-бля…», подчеркнуто растянув последний слог.
Непонятно, было ли «бля» специально выделено парнем или же это было следствием алкогольного опьянения, но именно оно и добило Ирину.
Вскрикнув от обиды и собственного бессилия по отношению к пьяному, даже не столько хулигану, сколько идиоту, с хлынувшими по лицу слезами, она, изо всех сил расталкивая локтями налево и направо людей, ринулась к выходу, проигнорировав гневные выкрики тех, кому она наступила на ногу или ударила под ребра…
Домой она добралась пешком и в совершенной истерике…
Больше ничего зеленого не надевала…
Время, которое, как принято считать, многое лечит, не стерла горечь обиды от полученного много лет назад оскорбления, виновником, которого, как она считала, явился, собственного говоря, ни в чем не повинный, зеленый цвет.
 
Постскриптум
Для тех счастливцев, кто родился после советских времен, замечу, что к трехрублевой купюре, в те годы, было совершенно одиозное отношение. Она действительно была зеленого цвета, но не того благородного темного-зеленого цвета, как американский доллар, а какого-то отмытого, изначально блеклого, салатового, что уже само по себе как-то ассоциировалось с «зеленым змием»[1]. Но «пьяной» купюрой ее сделала денежная реформа 1961 года, когда водка стала стоить 2=87 и для пьяниц трешка стала пропуском в пьяный рай, гарантией опохмела. И несмотря на то, что с 1972 года цена на водку выросла до 3=62, трешка осталась по-прежнему основным средством покупки бутылки.
Реальные трешки несли на себе отпечатки пребывания у обитателей дна общества. Засаленные, обтрепанные по краям, надорванные, склеенные, мятые, со следами множественных перегибов, они являлись наглядным воплощением поговорки «каковы сами – таковы и сани» и выглядели намного гаже, чем более расхожие рублевые купюры.
«Три рубля» в отношении женщин было еще более унизительно, поскольку обозначало дешевую, опустившуюся, проститутку, работающую только ради выпивки, что выразилось в ныне забытых поговорках: «Нинка – три рубля убытка» и «Три рубля и я – твоя».

[1] Несмотря на то, что «зеленый змий» первоначально обозначал модный в конце 19 и начале 20 века зеленый абсент (полынная настойка = наркотик туйон + 40 градусный спирт), который как раз и был блекло-зеленого цвета, это название закрепилось в России после революции за водкой.


 

© Copyright: Владимир Юрков, 2014

Регистрационный номер №0239007

от 14 сентября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0239007 выдан для произведения: Девушка! Вы вся такая зеленая…
Ирина как-то очень странно была расположена к зеленому цвету. С одной стороны, чувствовалось, что он ей очень нравился, но… с другой стороны, она им никогда не пользовалась – раз, и, во-вторых, вообще, как-то презрительно отзывалась о нем, называя этот цвет не иначе, как «зЮлёёёный» с презрительным «Ю» и очень противно-протяжным «Ё», которое чаще всего звучит в слове «ёбаный».
Стоило ей в магазине увидеть что-либо зеленого цвета или зеленоватого оттенка, неважно что – от посуды и обоев до одежды и украшений, она сразу же брала это в руки, мяла, крутила налево-направо, рассматривала достаточно долго, вертела головой, но… никогда не примеряла и уж тем более не покупала, а как-то то ли виновато, то ли обижено, клала на прилавок, отводила глаза и произносила достаточно загадочно: «зююююлёёёёный». Иногда – со вздохом, а порою – с тяжелым вздохом.
По всему чувствовалось, что в ней сочетается, и тяга, и в то же время, ненависть к этому цвету. Хотя зеленоглазые женщины, а глаза Иринки, как раз и были зелеными, очень любят этот цвет, считая, что он гармонирует с их глазами.
Долго я не мог понять эту ее странность, пока однажды она сама не рассказала мне неприятный случай, произошедший с нею на первом курсе института.
Дело в том, что восьмилетку Ирина окончила в Турках, а девятый и десятый класс уже в Саратове. И чувствовала первое время в нем себя неуютно. Пусть и невелик Саратов-городок, но все же большой, настоящий, город, особенно в сравнении с небольшим райцентром, не имеющим абсолютно ничего городского в своем облике, а выглядящим просто как крупная деревня. Как все провинциалы только что перебравшиеся в город, она больше, чем этого требовалось, стеснялась, тушевалась и была, скажем так, довольно запуганной и замкнутой, можно даже сказать, нервной.
Поступив в институт, Иринка на радостях, подобрала под свои зеленые глаза полный демисезонный гарнитур – зеленые пальто, шарфик, перчатки… К сожалению, советские женщины были практически полностью лишены парижского шика – шляпок – видимо, красные руководители считали, что шляпка несовместима с тяжелым физическим трудом и будет развращать советских женщин, отвлекая их от мыслей о перевыполнении пятилетнего плана. Но традиционная для тех времен вязаная шапочка у Ирины была тоже зеленого цвета.
Как то, едучи с подругами в троллейбусе после занятий, в толпе и давке, она оказалась буквально прижатой, к каким-то молодым парням, пролетарского вида и, соответственно, с развязными манерами и быдляцкими ухватками. От парней попахивало застарелым перегаром и свежевыпитым пивом, которое придавало им особенной смелости и молодецкого удальства. Не найдя ничего лучшего для выхода своей, не растраченной на работе, энергии они стали «клеится» к Ирине и ее подругам, говоря, как часто бывает в таких ситуациях, какие-то глупости, граничащие с идиотизмом, выдавая их за остроумие.
Ирину, хорошо воспитанную и понимающую тонкий юмор, коробило от соседства таких ухарей. Но ничего сними поделать было нельзя. Уйти мешала толчея в троллейбусе. Ответить достойно казалось небезопасным, поскольку у пьяных переход от умильно-хамского в буйно-зверское состояние происходит мгновенно и неожиданно. А, что самое главное – по непонятным для трезвого ума причинам. Поэтому – коли жизнь дорога, то лучше не связываться. И если ее подружки, еще пытались что-то колко ответить, то она просто-напросто отмалчивалась.
Но это не помогло, а может быть и наоборот – ухудшило ситуацию. Один из парней, заметив, что Ирина все молчит да молчит, решил завязать с ней разговор, не найдя ничего лучшего, как сказав: «Девушка… вы вся такая зюлёёёная… ну, прям, как три ру-бля…», подчеркнуто растянув последний слог.
Непонятно, было ли «бля» специально выделено парнем или же это было следствием алкогольного опьянения, но именно оно и добило Ирину.
Вскрикнув от обиды и собственного бессилия по отношению к пьяному, даже не столько хулигану, сколько идиоту, с хлынувшими по лицу слезами, она, изо всех сил расталкивая локтями налево и направо людей, ринулась к выходу, проигнорировав гневные выкрики тех, кому она наступила на ногу или ударила под ребра…
Домой она добралась пешком и в совершенной истерике…
Больше ничего зеленого не надевала…
Время, которое, как принято считать, многое лечит, не стерла горечь обиды от полученного много лет назад оскорбления, виновником, которого, как она считала, явился, собственного говоря, ни в чем не повинный, зеленый цвет.
 
Постскриптум
Для тех счастливцев, кто родился после советских времен, замечу, что к трехрублевой купюре, в те годы, было совершенно одиозное отношение. Она действительно была зеленого цвета, но не того благородного темного-зеленого цвета, как американский доллар, а какого-то отмытого, изначально блеклого, салатового, что уже само по себе как-то ассоциировалось с «зеленым змием»[1]. Но «пьяной» купюрой ее сделала денежная реформа 1961 года, когда водка стала стоить 2=87 и для пьяниц трешка стала пропуском в пьяный рай, гарантией опохмела. И несмотря на то, что с 1972 года цена на водку выросла до 3=62, трешка осталась по-прежнему основным средством покупки бутылки.
Реальные трешки несли на себе отпечатки пребывания у обитателей дна общества. Засаленные, обтрепанные по краям, надорванные, склеенные, мятые, со следами множественных перегибов, они являлись наглядным воплощением поговорки «каковы сами – таковы и сани» и выглядели намного гаже, чем более расхожие рублевые купюры.
«Три рубля» в отношении женщин было еще более унизительно, поскольку обозначало дешевую, опустившуюся, проститутку, работающую только ради выпивки, что выразилось в ныне забытых поговорках: «Нинка – три рубля убытка» и «Три рубля и я – твоя».

[1] Несмотря на то, что «зеленый змий» первоначально обозначал модный в конце 19 и начале 20 века зеленый абсент (полынная настойка = наркотик туйон + 40 градусный спирт), который как раз и был блекло-зеленого цвета, это название закрепилось в России после революции за водкой.


 

 

Куры-дуры

Здоров, как мерин!