Цэмэн

Кимэнь поставил трехногий кубок на стол, и восемьдесят чиновников двора подняли вверх свои — серебряные против золотого. Каждый из них был обязан Императору положением, но испокон веков повелось, что подданные и правители лишь наполовину семья, а наполовину — враги. Кимэнь отер губы — от воды. Император с юности не брал в рот вина, с тех пор, как его чуть не отравил собственный брат. В воде легче распознать яд, а трезвому взгляду легче распознать взгляды мятежные. Кимэнь сам не пил, а подданным подавал неразбавленное и внимательно слушал, что они, захмелев, говорят. Пятьдесят шагов отделяли престол от каменных стражей-змеев, между которыми пировали чиновники и гости. Им и невдомек, что каждое слово Кимэнь слышал, как нашептанное прямо ему на ухо. В пасти были встроены особые трубки, змеи хватали металлическими глотками голоса и на самом деле охраняли Кимэня, князя южной страны, возвысившегося до Императора.

Впрочем, чиновники — порода особая, привычная к подслушиванию, в этот пир Кимэнь уже и не ждал услышать крамолы. Но широкоспинный Министр Двора повздорил с Министром Церемоний.

"Друзья не разлей вода — с чего собачатся?"

— Просвещенные правители не брезгуют гадателями, — Министр Церемоний потрясал маленьким трехцветным веером, символом своей власти. Точно так же он делал, когда отчитывал танцовщиц или музыкантов за промахи. — Волю Неба не разглядеть полностью, а гадатели могут выведать небесные узоры и предсказать падение царства или где ему искать прибыли. В Империи наступает мир — и ученые проявляют себя.

— Ученые и колдуны — велика разница, — Министр Образования знай теребил бороду, которая десять лет назад походила на полураскрученный свиток, а теперь изрядно поредела. — В Империи наступает мир, и тут же на тучные поля нападает саранча. Так и твои колдуны, когда жить становится лучше, слетаются собирать золотишко из наивных людей. Эта зараза хуже чумы! Опыт и знания лучше гаданий предскажут будущее.

— Твои знания — всё о земле, в то время как человек живет между землей и небом. Человек может зараз охватить глазами только две стороны света, а гадальные доски, панцирь черепахи и стебли тысячелистника видят кругом.

— Как представишь своих гадальщиков государю, так и полетит твоя голова туда, куда они забыли предсказать! Сиди смирно, делай свое дело, как человек — проживешь долго и с пользой отечеству. Не замахивайся на опасные дела! — продолжал отговаривать Министр Образования друга. Кимэнь усмехнулся в усы — даже министры боятся Императора.

— Недоброе предчувствие у меня...

— Твои страхи — не страхи государя. Не нужно испытывать терпение у змеи и тигра.

"Я, значит, змея или тигр?" — Кимэнь загляделся бликами на кубке. Зеленый изумруд глядел на него змеиным глазом. А ведь когда-то при дворе в почете были только красные камни, это он заменил цвета страны на свои родовые. Змей и есть, пригревшийся на груди прежней династии и отравивший последние дни без того осыпающегося императорского дома. Он, Кимэнь, сжал челюсти на троне, он, Кимэнь, коварством и золотыми слитками, похожими на чешую, покорил пять княжеств. Император слышит все, как змея чует дрожь земли. Хватка его — как у граненых колец — никому не отобрать законной добычи Кимэня.

— Вызвать ко мне Министра Церемоний, — велел он, намеренно зло ударив дном кубка. Звук от удара — как гром среди ясного неба для чиновников. Все застыли, и Кимэню показалось, что он слышит их сердца, забившиеся в один такт — тяжелым страхом. Император ободряюще воздел руки, призывая подданных продолжать пировать, а сам удалился в Малый Зал Слушаний. Дрожащий Министр Церемоний последовал за своим правителем, утирая крупный пот со лба.

— Дибай, — Император стал вертеть ножны в руках — дурной знак, — а помнишь, когда мы шли войной на Княжество Хатанги, ты был моим поваром?

— Как же забыть, государь, — Министр Церемоний головы не смел поднять.

— Мне кажется, тогда поклоны были лучше. Я мог видеть глаза подданных. Теперь я вижу их трясущийся хребет и сразу вспоминаю издыхающих коней. Мои подданные не кони, а люди, а Дибай?

— Так и есть, государь, люди.

— А люди больше верны мне, Императору, или богам, а Дибай? И голову подними.

Министр Церемоний растерялся, захватал полными губами ускользающий от него воздух.

— Скажи честно, как думаешь, Дибай. Когда вспоминаю твою походную стряпню, так все на свете готов тебе простить.

— Я... не знаю, государь. Боги вечны, а Вы, Вы...

— Смертен, как человек? как умру, так и забудут меня...

— Вас не забудут и тысяча поколений! — Дибай выкрикнул это и тут же вжал голову в плечи.

— Молодец, Дибай! — Император похлопал кончиком ножен по плечу Министра. — Я стану богом через много поколений в памяти своих потомков, если они, конечно, сумеют удержать добытое мной. И ни один Министр не расскажет мне, что будет через сотни лет. Я слыхал, ты привечаешь у себя гадателей. Могут ли они знать ответ, что будет с моей Империей? кому из сыновей мне оставить трон? как сохранить все земли и заставить людей и после моей смерти держаться вместе, как единому народу, будь они из бывшей Хатанги, Рина или Чжура?

— Я приведу их к вам, государь — Министр Церемоний снова распростерся на ковре.

Император цокнул языком.

— Не пойдет так кланяться!




Дибай занял должность из-за шутки Кимэня. Когда прежний Министр Церемоний посмел указывать новому Императору, как тому следует себя вести, Кимэнь взъярился и казнил его, сказав, что отныне будет такая традиция — расправляться с зазнавшимися царедворцами. Намечались встречи послов из захваченных княжеств и княжеств сопредельных, и Кимэнь махнул рукой — даже Дибай справится с такой работой, — и на удивление оказался прав — бывший кашевар неожиданно оказался сообразителен не только в полевой кухне. Следуя за Кимэнем дорогой войны, Дибай успел понять, что по нраву господину, а что нет, и дворцовая жизнь потекла в новом русле. Так и теперь Дибай знал, что, раз загорелось у Императора увидеть гадальщиков, он может отдать им целый один день. Дни Императора драгоценны, особенно если поводья страны держит деятельный Кимэнь. Дибай выбрал всего восемь человек — людей с доброй славой, достойным поведением, да еще и лично все проверил — не угоди он Кимэню, как знать, не покатятся ли головы колдунов, зазывая в гости беды и неурожаи, да и у самого министра-кашевара нет защиты против государева меча.

Перед восемью ширмами поставили по одному предмету из царской сокровищницы, так, чтобы император видел их. За ширмами посадили гадальщиков, выряженных в белые халаты честности с черными воротниками государевой службы. Каждому достались и кисть с бумагой — писать ответ, что же спрятано за ширмой. Кимэнь ждал провалов, уж больно причудливые предметы он велел притащить в Зал Утех, но слава не была напрасной — все восемь чтецов судьбы угадали верно.

— Узнал бы я, что вы обманщики, стража бы забрала вас отсюда в "красный двор" и казнила как преступников и смутьянов. Хвалю за смелость, хвалю за точность. А знаете ли вы, зачем на самом деле я призвал вас сюда?

Самый старший из гадальщиков с волосами белыми, как лен, и такими длинными, что он заткнул их концы за пояс, поклонился и ответил:

— Мысли государя простираются над миром. Обычный человек смотрит вокруг, а государь смотрит еще и вдаль. Вы желаете видеть, что будет с нашей страной.

— Верно! — хлопнул по колену Кимэнь, и вдруг заметил, что кивают, соглашаясь со старшим, только шестеро гадальщиков. Седьмой, самый юный, с чертами тонкими и костями птичьими, остался неподвижен. Он плотно сжимал губы, и Кимэнь прочитал в этом несогласие. Но если сам Император подтвердил свое намерение, почему же этот гадальщик не поддакивает остальным?

— Тогда погадайте и напишите мне все, что сочтете нужным. Я рассмотрю ваши предсказания и сравню их. Если будете говорить об одном — всех щедро награжу, если о разном, то велю звать вас шутами, а не гадальщиками, за то, что хотя бы сумели меня развеселить.

Кимэнь разглядывал их, как диковинку. Одних бы он в такой одежде принял за обыкновенных чиновников или старцев, покинувших службу, другие в благообразной одежде смотрелись, как чужаки. Кимэнь, переживший заговоры и ловушки войны, считал, что лицо многое может рассказать о человеке. Люди с необычными лицами, которые не забыть, — необычны по натуре, как и он сам. У восьми гадальщиков самое необычное было у молодого, но Кимэнь не мог разгадать его черт. Может, будь он старше, морщины и борода подчеркнули бы характер, но молодость делала лицо маской, и Кимэню ужасно захотелось сорвать ее. Гадальщики зашумели, доставая свои хитрые принадлежности. Затрещали на жаровне панцири черепах, полетели вверх резные фигурки, затрещали друг о друга перебираемые стебли тысячелистника... Только у молодого гадальщика ничего не было в руках. Он молча сидел, не сводя взгляда с Императора. Он потянулся за кистью вместе с другими закончившими гадальщиками, и с таким же напряжением стал выводить знаки небесно правды.

Кимэнь вдумчиво читал каждый свиток. Три он мог сравнить с заверениями челяди, что Империя будет вечной, четыре подробно описывали, сколько продержится страна, в какие годы запасаться зерном, в какие — оружием, в какие — терпением, в какие — надеждой. Император задумчиво раскладывал свитки перед собой, сверяя сроки, и удивленно качал головой — видимо, и вправду небеса говорили с гадальщиками, раз записи сходились одна с другой. Наконец он развернул восьмой свиток, оставленный "на сладкое". Брови Императора сначала поползли вверх, потом сурово сдвинулись. Он улыбнулся, но Дибай боялся такой улыбки и звал ее "волчьей лаской". Он помнил, как потчевал ею Император предателей и дезертиров перед тем, как жестоко покарать их.

— Как твое имя, ты, справа?

— Цэмэн, государь, — ответил молодой гадальщик тоном ровным, совершенно не испугавшегося человека.

— Цэмэн, семь гадальщиков против тебя. Они утверждают, что моё царство будет жить еще шесть веков, станет основой еще более могущественного царства, а имя мое не будет забыто и через две тысячи лет. Ты же смеешь утверждать, что мое царство продержится лишь до конца моей жизни, а именем моим будут пугать потомков. Ты нахален или глуп?

— Я правдив. Если вы позволите пояснить...

— Давай, объясни.

— Я не спорю с семью старшими братьями, и потому, что согласен с ними. Я знал, что они напишут о благоденствии и трудностях страны, и не стал их упоминать. Вам бы наскучили семь свитков, мой восьмой вы бы прочли через строку. Потому я сразу перешел к главному — тому, что ускользнуло от моих старших братьев. Империя Ки простоит шесть сотен лет, но уже после вашей смерти она изменится так, что вы не узнаете в ней своего детища. Ведь вы спрашиваете не о границах или народе, вы спрашиваете о своем духе, объявшем эту страну. Он не переживет вас. Новые правители принесут новый дух, и он будет бледен и слаб в сравнении с вашим. Потом я согласен со старшими братьями, что вас будут помнить и через две тысячи лет, но слава эта не будет славой доброго правителя и отца народа. Доброе забудут, злое преувеличат, несуществующее сделают правдой.

— Когда другие гадали, ты сидел, сложа руки. Как же ты говорил с небесами?

— Мои небеса всегда со мной. Я смотрю на людей, и вижу их большую судьбу. Я смотрю на человека, и вижу его малую судьбу.

— Ты хочешь сказать, что даже у меня, Императора великой страны, судьба — маленькая?

— Она выше, чем у любого из ваших подданных, но ниже, чем у богов.

— Наглец! Я — сын неба!

— Вы — сын неба, — гадальщик имел ввиду что-то свое, еще больше раззадоривая Кимэня. Почему-то Император не мог злиться на гадальщика, хотя с любого другого приказал бы спустить три шкуры.

— Вы — сын неба, обреченный жить на земле, — тише сказал гадальщик, кланяясь Кимэню, и поклон его был подобострастным, но не таким, как у подданных императору, а как у верующих божеству. Кимэнь резко встал, изображая гнев:

— Семерых — наградить, этого — в цепи, — сурово произнес Император, но, едва увели Цэмэн, отдал другое указанье: — Наглеца — ко мне. И заставьте его надеть женское платье.

Когда Цэмэн развернули на полпути в темницу и сообщили волю Императора, тот вымолвил одно:

— У платья должен быть зеленый цвет.

Евнухи, досматривавшие Цэмэн, узнали секрет первыми.

— Услышав твой голос, я засомневался, мужчина ли ты, — в малой комнате Кимэнь сидел на троне, вращая в руках меч — без ножен. Будь здесь Дибай, сказал бы: "Господин играет". Блики от лезвия плясали по лицу коленопреклоненной Цэмэн, но и блики с ее ожерелья смели забираться по коленям Императора. — Зачем скрываешься? Гадальщик или гадательница — в этом деле нет разницы, кем быть.

— Когда государь был молод, он притворялся слабым и глупым, когда воевал — тоже. Слабость становилась силой. Так и я притворяюсь слабым, чтобы стать сильнее.

— Мужчина слаб?

— В мире духов порой все наоборот, не как у людей. Если б я и там была женщиной, то те, кто принес бы мне большую силу, даже не взглянули бы на меня. Но так как я одеваюсь мужчиной, они принимают меня за другого человека и подчиняются, как государю.

— Так ты еще и духов видишь? Какие еще таланты скрывает слабая Цэмэн?

— Видеть духов, гадать и жить для меня — одно. Я вижу не лица, а души, и вижу лишь потому, что внутри меня живут духи.

Кимэнь покачал головой: может ли внутри маленького тела жить много душ сразу? Если бы Цэмэн была мужчиной, он бы обозвал его худосочным, но как женщина Цэмэн была не тонка, и грудь почти не отличалась шириной от талии, а талия — от бедер. Лицо же гадальщицы, полное безмерного спокойствия, с ломаной линией ушей и длинным носом почему-то выглядело привлекательно для Кимэня.

— Ты знаешь, почему я не казнил тебя за дерзкие слова?

— Потому что они созвучны вашим мыслям.

— О чем же я думаю, Цэмэн?

— О том, что вам тесно, государь.

— Тесно? Мне? — Кимэнь ударил себя ладонью по груди. — Я правлю самой могущественной Империей, мой дворец больше, чем у любого из прежних властителей, и мне — тесно?

— Вы убеждаете себя, что это не так, но ваш дух больше дворца и больше неба над нашей страной, — Цэмэн держала узкие руки вместе, как смирная девушка, но говорила с силой. — Вы жили, захватывая воздух для жизни, но во время захвата вы росли, и становилось только теснее. Сейчас вы в отчаянии, государь. Ваш дух не знает, куда дальше расти.

Кимэнь направил луч с меча на себя.

— Цэмэн... Откуда ты знаешь это?

—Я вижу вашу душу, а не вашу власть или лицо. И мне больно смотреть на нее.

— Цэмэн, ты говоришь так, будто знаешь лекарство.

— Я знаю его, государь. Но я не дам вам его еще девять месяцев.

— Почему?

— Потому что вы догадывались о беде, я дала ей имя. Вам еще нужно твердо решить избавиться от оков.

— Я хочу сейчас, Цэмэн.

— Вы только говорите, государь. Девять месяцев ребенок растет внутри чрева матери, девять месяцев вы должны вынашивать решение.

— Цэмэн, если ты не скажешь сейчас, я все же закую тебя в темнице, — Император выпрямил руку, и острие меча оказалось у шеи гадательницы.

— Я знаю это, государь. Я написала родным письма, чтобы не ждали меня назад. Никогда.

— Значит ли это, что я продержу тебя в темнице всю жизнь или убью?

— Вы сами узнаете, государь. Я же... придя к вам, я решила служить вам, государь. До конца своих дней я буду рядом, государь — такова наша общая судьба на двоих.




Ровно спустя девять месяцев они встретились в той же тайной комнате.

— Вы исхудали, государь.

— Ты тоже, хотя я вовсе не морил тебя голодом.

Они рассмеялись в один миг, как будто жили вместе, а не порознь, и стали близки друг другу.

— Когда я воевал с пятью княжествами, у меня был аппетит зверя.

— У вас и сейчас божественный аппетит, но сегодняшнего голода не утолить рисом и мясом.

— Ты была права, Цэмэн. Спустя месяц после нашего разговора я подумал, что произошедшее — сон, что я заблуждался и был очарован тобой, как женщиной. Я погрузился в дела правителя, но на третий месяц был разочарован — я уже не могу сделать ничего большего, чем объединение шести княжеств в Империю Ки. Все, что я делаю — мелко и не приносит радости. К пятому месяцу я был доведен до отчаянья и стал искать смерти. Избежав гибели, я ощутил жгучую жажду жизни. И алчность. Я понял, что эта Империя — моя, ее кровь — моя кровь! Я не хочу отдавать ее даже сыновьям — ни пяди земли, ни горсти зерна! Я не хочу умирать, Цэмэн. Я хочу стать бессмертным, чтобы у Ки всегда был один Император — Кимэнь. Когда я думаю о бессмертии, меня одновременно охватывает великий покой — я нашел то, чего желаю всем сердцем, — и беспокойство — где же мне найти бессмертие? Пришел девятый месяц, и я взволнован — имеешь ли ты ключи к бессмертию, Цэмэн?

Император говорил взволнованно, ходя по комнате назад и вперед. Цэмэн была спокойна.

— Узоры неба не переменились за девять месяцев. Но если в животе — двойня, то один брат может погубить другого. Пути могло быть два, а решение — всего одно. Государь, если бы вы решили отречься от Ки, я бы сделала вас бессмертным за год. Но вы крепко держитесь за свое земное царство, и я могу принести вам бессмертие за десять лет. Первый путь был бы легок и безболезнен, второй — испытание. Нужно ли вам в вашем бессмертии царство? Не отринете ли вы Ки?

— Я и Ки связаны! Мое решение непоколебимо. И, пойди я легким путем, я был бы не Кимэнем.

— Это правда, государь. Но мое снадобье — яд, — Цэмэн подняла взгляд, и в черных радужках Кимэню померещились зеленые сполохи.

— Яд?

"В первый раз я видел ее как женщину в зеленом, теперь и в глазах зелень. Уж не змея ли моего рода Цэмэн? Змеи сбрасывают шкуру и вновь становятся молодыми. Змеи знают секрет бессмертия."

— Чтобы победить смерть, нужно долго и мучительно умирать. Нужно обмануть ее, как вы обманывали врагов, а я обманываю духов.

— Как ты предлагаешь обмануть смерть?

— Вы будете пить яд, пока ваше тело не разрушится. Миг смерти станет мигом возрождения. Земная скорлупа разрушится, и настоящий божественный змей Кимэнь вырвется на свободу, чтобы править вечно. Рискнете ли вы?

— Если ты будешь поить меня из своих рук, — Кимэнь схватил пальцы Цэмэн, больно сжимая их, — я рискну.

— Мои руки — не руки любви, государь.

— Ненависти? — пошутил Император.

— Преданности.




Зелье в черной чаше металла дымилось. Цэмэн села рядом с Кимэнем, дуя на темную поверхность яда. Пальцы ее были исколоты дикими травами, которые колдунья собирала в безлунную ночь в горах, руки Императора выглядели куда хуже — из рук молодого человека они превратились в морщинистые руки старика с серой кожей.

— Шестая чаша, — Цэмэн сама поднесла ее края к губам Кимэня. Он выпил все за раз, хотя на лбе появились морщины муки.

— Каждый год по чаше, — ответил он, судорожно сглатывая, чтоб не вырвало. Кимэнь попытался встать — ноги не удержали его. Он подобрался по полу к коленям Цэмэн и обхватил их.

— Шестая чаша, а я уже как древний старик. Ты обманула меня, Цэмэн. Я не доживу до десятого года и умру развалиной. Если бы я не послушался тебя, я бы по-прежнему правил Ки. Я бы укрепил страну так, чтобы мои потомки не знали, что они еще могут улучшить, и это у них бы болела голова от незначительности дел, а не у меня. Я зря потратил время, погнавшись за твоим бессмертием, Цэмэн. теперь моему царству не стать великим. Ты — моя судьба, Цэмэн.

— Что вы такое говорите, государь? — Цэмэн ласково гладила Кимэня по поседевшим волосам. На ее голове не было ни одного седого волоса, только в глазах затаилась боль и печаль.

Кимэнь не слышал ее.

— Я не сожалею, Цэмэн. Я был так одинок. Мой голод сложно утолить, но твоя дружба утешила меня. Мои небеса и земля — ты. Мне больше не нужна Империя.

Цэмэн задрала голову наверх.

— Вы слышали, небеса? — она смеялась, печально и зло одновременно. — Время пришло!

Руки колдуньи опустились на шею Императора, и она слегка надавила на какое-то место. Кимэнь тихо выдохнул, как от облегчения, и замер. Дыхание оборвалось, а Цэмэн вдруг промолвила, стирая слезы:

— Наконец-то вы отказались от земли, мой Дракон! Семь лет назад я увидела ваш настоящий облик и поклялась освободить вас. Но как же крепко вы вцепились в империю людей, забыв о небесных владениях! Только разрушив ваше тело, я смогла заставить вас забыть земной дом. Теперь вы можете занять небеснйы дом, государь. Но я не пойду с вами. Я полюбила ваше земное рождение, и я — причина его гибели. Мне нет прощения, ведь любой пожелавший зла Дракону должен быть наказан.

Цэмэн уложила тело Кимэня на постель и вышла из покоев. Раньше Кимэнь не отпускал ее ни на шаг, боясь, что его чиновники убьют Цэмэн. Он заботился о своей убийце до последнего дня. Когда Цэмэн вышла одна, евнухи сразу поняли причину.

— Жены императора следуют за ним. Государь Кимэнь шесть лет не видел других женщин, кроме колдуньи Цэмэн, так пусть она и останется вместе с ним! — так решили царедворцы.

Три дня длились великие похороны Императора — хитрого в юности, жестокого в молодости и безумного в зрелости. Каждый день открывали новые ворота гробницы, и Цэмэн прошла мимо всех каменных стражей-змеев, изумрудными глазами обещавшими удерживать ее душу внутри последних покоев Кимэня. Тело Императора положили в четыре золотых короба, телу Цэмэн достались три роскошных халата, а на шею ее возложили тяжелое золотое ожерелье, чтобы она не могла убежать от господина в его мертвой жизни. Ворота гробницы закрылись. Шум снаружи рассказал Цэмэн, что щель меж створками залили солнечным металлом. В темноте она вернулась к гробу Императора и накрыла ладонями то место, под которым было лицо Кимэня.

В этот миг над гробницей пророкотал гром — небесные духи приветствовали возвращение потерянного Императора Небес, Дракона. Огромное тело, сверкавшее молниями изнутри, заняло трон из облаков, лапы сжали Камень Времени и Камень Пространства. Бури прокатились по миру, возвещая всех живых существ об обретении владыки. Дракон ощутил торжество, но была в него примешана и непонятная горечь. Повелитель Неба забыл о чем-то важном, и оно осталось на земле.
 

© Copyright: Александра Котенко, 2015

Регистрационный номер №0287305

от 9 мая 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0287305 выдан для произведения: Кимэнь поставил трехногий кубок на стол, и восемьдесят чиновников двора подняли вверх свои — серебряные против золотого. Каждый из них был обязан Императору положением, но испокон веков повелось, что подданные и правители лишь наполовину семья, а наполовину — враги. Кимэнь отер губы — от воды. Император с юности не брал в рот вина, с тех пор, как его чуть не отравил собственный брат. В воде легче распознать яд, а трезвому взгляду легче распознать взгляды мятежные. Кимэнь сам не пил, а подданным подавал неразбавленное и внимательно слушал, что они, захмелев, говорят. Пятьдесят шагов отделяли престол от каменных стражей-змеев, между которыми пировали чиновники и гости. Им и невдомек, что каждое слово Кимэнь слышал, как нашептанное прямо ему на ухо. В пасти были встроены особые трубки, змеи хватали металлическими глотками голоса и на самом деле охраняли Кимэня, князя южной страны, возвысившегося до Императора.

Впрочем, чиновники — порода особая, привычная к подслушиванию, в этот пир Кимэнь уже и не ждал услышать крамолы. Но широкоспинный Министр Двора повздорил с Министром Церемоний.

"Друзья не разлей вода — с чего собачатся?"

— Просвещенные правители не брезгуют гадателями, — Министр Церемоний потрясал маленьким трехцветным веером, символом своей власти. Точно так же он делал, когда отчитывал танцовщиц или музыкантов за промахи. — Волю Неба не разглядеть полностью, а гадатели могут выведать небесные узоры и предсказать падение царства или где ему искать прибыли. В Империи наступает мир — и ученые проявляют себя.

— Ученые и колдуны — велика разница, — Министр Образования знай теребил бороду, которая десять лет назад походила на полураскрученный свиток, а теперь изрядно поредела. — В Империи наступает мир, и тут же на тучные поля нападает саранча. Так и твои колдуны, когда жить становится лучше, слетаются собирать золотишко из наивных людей. Эта зараза хуже чумы! Опыт и знания лучше гаданий предскажут будущее.

— Твои знания — всё о земле, в то время как человек живет между землей и небом. Человек может зараз охватить глазами только две стороны света, а гадальные доски, панцирь черепахи и стебли тысячелистника видят кругом.

— Как представишь своих гадальщиков государю, так и полетит твоя голова туда, куда они забыли предсказать! Сиди смирно, делай свое дело, как человек — проживешь долго и с пользой отечеству. Не замахивайся на опасные дела! — продолжал отговаривать Министр Образования друга. Кимэнь усмехнулся в усы — даже министры боятся Императора.

— Недоброе предчувствие у меня...

— Твои страхи — не страхи государя. Не нужно испытывать терпение у змеи и тигра.

"Я, значит, змея или тигр?" — Кимэнь загляделся бликами на кубке. Зеленый изумруд глядел на него змеиным глазом. А ведь когда-то при дворе в почете были только красные камни, это он заменил цвета страны на свои родовые. Змей и есть, пригревшийся на груди прежней династии и отравивший последние дни без того осыпающегося императорского дома. Он, Кимэнь, сжал челюсти на троне, он, Кимэнь, коварством и золотыми слитками, похожими на чешую, покорил пять княжеств. Император слышит все, как змея чует дрожь земли. Хватка его — как у граненых колец — никому не отобрать законной добычи Кимэня.

— Вызвать ко мне Министра Церемоний, — велел он, намеренно зло ударив дном кубка. Звук от удара — как гром среди ясного неба для чиновников. Все застыли, и Кимэню показалось, что он слышит их сердца, забившиеся в один такт — тяжелым страхом. Император ободряюще воздел руки, призывая подданных продолжать пировать, а сам удалился в Малый Зал Слушаний. Дрожащий Министр Церемоний последовал за своим правителем, утирая крупный пот со лба.

— Дибай, — Император стал вертеть ножны в руках — дурной знак, — а помнишь, когда мы шли войной на Княжество Хатанги, ты был моим поваром?

— Как же забыть, государь, — Министр Церемоний головы не смел поднять.

— Мне кажется, тогда поклоны были лучше. Я мог видеть глаза подданных. Теперь я вижу их трясущийся хребет и сразу вспоминаю издыхающих коней. Мои подданные не кони, а люди, а Дибай?

— Так и есть, государь, люди.

— А люди больше верны мне, Императору, или богам, а Дибай? И голову подними.

Министр Церемоний растерялся, захватал полными губами ускользающий от него воздух.

— Скажи честно, как думаешь, Дибай. Когда вспоминаю твою походную стряпню, так все на свете готов тебе простить.

— Я... не знаю, государь. Боги вечны, а Вы, Вы...

— Смертен, как человек? как умру, так и забудут меня...

— Вас не забудут и тысяча поколений! — Дибай выкрикнул это и тут же вжал голову в плечи.

— Молодец, Дибай! — Император похлопал кончиком ножен по плечу Министра. — Я стану богом через много поколений в памяти своих потомков, если они, конечно, сумеют удержать добытое мной. И ни один Министр не расскажет мне, что будет через сотни лет. Я слыхал, ты привечаешь у себя гадателей. Могут ли они знать ответ, что будет с моей Империей? кому из сыновей мне оставить трон? как сохранить все земли и заставить людей и после моей смерти держаться вместе, как единому народу, будь они из бывшей Хатанги, Рина или Чжура?

— Я приведу их к вам, государь — Министр Церемоний снова распростерся на ковре.

Император цокнул языком.

— Не пойдет так кланяться!




Дибай занял должность из-за шутки Кимэня. Когда прежний Министр Церемоний посмел указывать новому Императору, как тому следует себя вести, Кимэнь взъярился и казнил его, сказав, что отныне будет такая традиция — расправляться с зазнавшимися царедворцами. Намечались встречи послов из захваченных княжеств и княжеств сопредельных, и Кимэнь махнул рукой — даже Дибай справится с такой работой, — и на удивление оказался прав — бывший кашевар неожиданно оказался сообразителен не только в полевой кухне. Следуя за Кимэнем дорогой войны, Дибай успел понять, что по нраву господину, а что нет, и дворцовая жизнь потекла в новом русле. Так и теперь Дибай знал, что, раз загорелось у Императора увидеть гадальщиков, он может отдать им целый один день. Дни Императора драгоценны, особенно если поводья страны держит деятельный Кимэнь. Дибай выбрал всего восемь человек — людей с доброй славой, достойным поведением, да еще и лично все проверил — не угоди он Кимэню, как знать, не покатятся ли головы колдунов, зазывая в гости беды и неурожаи, да и у самого министра-кашевара нет защиты против государева меча.

Перед восемью ширмами поставили по одному предмету из царской сокровищницы, так, чтобы император видел их. За ширмами посадили гадальщиков, выряженных в белые халаты честности с черными воротниками государевой службы. Каждому достались и кисть с бумагой — писать ответ, что же спрятано за ширмой. Кимэнь ждал провалов, уж больно причудливые предметы он велел притащить в Зал Утех, но слава не была напрасной — все восемь чтецов судьбы угадали верно.

— Узнал бы я, что вы обманщики, стража бы забрала вас отсюда в "красный двор" и казнила как преступников и смутьянов. Хвалю за смелость, хвалю за точность. А знаете ли вы, зачем на самом деле я призвал вас сюда?

Самый старший из гадальщиков с волосами белыми, как лен, и такими длинными, что он заткнул их концы за пояс, поклонился и ответил:

— Мысли государя простираются над миром. Обычный человек смотрит вокруг, а государь смотрит еще и вдаль. Вы желаете видеть, что будет с нашей страной.

— Верно! — хлопнул по колену Кимэнь, и вдруг заметил, что кивают, соглашаясь со старшим, только шестеро гадальщиков. Седьмой, самый юный, с чертами тонкими и костями птичьими, остался неподвижен. Он плотно сжимал губы, и Кимэнь прочитал в этом несогласие. Но если сам Император подтвердил свое намерение, почему же этот гадальщик не поддакивает остальным?

— Тогда погадайте и напишите мне все, что сочтете нужным. Я рассмотрю ваши предсказания и сравню их. Если будете говорить об одном — всех щедро награжу, если о разном, то велю звать вас шутами, а не гадальщиками, за то, что хотя бы сумели меня развеселить.

Кимэнь разглядывал их, как диковинку. Одних бы он в такой одежде принял за обыкновенных чиновников или старцев, покинувших службу, другие в благообразной одежде смотрелись, как чужаки. Кимэнь, переживший заговоры и ловушки войны, считал, что лицо многое может рассказать о человеке. Люди с необычными лицами, которые не забыть, — необычны по натуре, как и он сам. У восьми гадальщиков самое необычное было у молодого, но Кимэнь не мог разгадать его черт. Может, будь он старше, морщины и борода подчеркнули бы характер, но молодость делала лицо маской, и Кимэню ужасно захотелось сорвать ее. Гадальщики зашумели, доставая свои хитрые принадлежности. Затрещали на жаровне панцири черепах, полетели вверх резные фигурки, затрещали друг о друга перебираемые стебли тысячелистника... Только у молодого гадальщика ничего не было в руках. Он молча сидел, не сводя взгляда с Императора. Он потянулся за кистью вместе с другими закончившими гадальщиками, и с таким же напряжением стал выводить знаки небесно правды.

Кимэнь вдумчиво читал каждый свиток. Три он мог сравнить с заверениями челяди, что Империя будет вечной, четыре подробно описывали, сколько продержится страна, в какие годы запасаться зерном, в какие — оружием, в какие — терпением, в какие — надеждой. Император задумчиво раскладывал свитки перед собой, сверяя сроки, и удивленно качал головой — видимо, и вправду небеса говорили с гадальщиками, раз записи сходились одна с другой. Наконец он развернул восьмой свиток, оставленный "на сладкое". Брови Императора сначала поползли вверх, потом сурово сдвинулись. Он улыбнулся, но Дибай боялся такой улыбки и звал ее "волчьей лаской". Он помнил, как потчевал ею Император предателей и дезертиров перед тем, как жестоко покарать их.

— Как твое имя, ты, справа?

— Цэмэн, государь, — ответил молодой гадальщик тоном ровным, совершенно не испугавшегося человека.

— Цэмэн, семь гадальщиков против тебя. Они утверждают, что моё царство будет жить еще шесть веков, станет основой еще более могущественного царства, а имя мое не будет забыто и через две тысячи лет. Ты же смеешь утверждать, что мое царство продержится лишь до конца моей жизни, а именем моим будут пугать потомков. Ты нахален или глуп?

— Я правдив. Если вы позволите пояснить...

— Давай, объясни.

— Я не спорю с семью старшими братьями, и потому, что согласен с ними. Я знал, что они напишут о благоденствии и трудностях страны, и не стал их упоминать. Вам бы наскучили семь свитков, мой восьмой вы бы прочли через строку. Потому я сразу перешел к главному — тому, что ускользнуло от моих старших братьев. Империя Ки простоит шесть сотен лет, но уже после вашей смерти она изменится так, что вы не узнаете в ней своего детища. Ведь вы спрашиваете не о границах или народе, вы спрашиваете о своем духе, объявшем эту страну. Он не переживет вас. Новые правители принесут новый дух, и он будет бледен и слаб в сравнении с вашим. Потом я согласен со старшими братьями, что вас будут помнить и через две тысячи лет, но слава эта не будет славой доброго правителя и отца народа. Доброе забудут, злое преувеличат, несуществующее сделают правдой.

— Когда другие гадали, ты сидел, сложа руки. Как же ты говорил с небесами?

— Мои небеса всегда со мной. Я смотрю на людей, и вижу их большую судьбу. Я смотрю на человека, и вижу его малую судьбу.

— Ты хочешь сказать, что даже у меня, Императора великой страны, судьба — маленькая?

— Она выше, чем у любого из ваших подданных, но ниже, чем у богов.

— Наглец! Я — сын неба!

— Вы — сын неба, — гадальщик имел ввиду что-то свое, еще больше раззадоривая Кимэня. Почему-то Император не мог злиться на гадальщика, хотя с любого другого приказал бы спустить три шкуры.

— Вы — сын неба, обреченный жить на земле, — тише сказал гадальщик, кланяясь Кимэню, и поклон его был подобострастным, но не таким, как у подданных императору, а как у верующих божеству. Кимэнь резко встал, изображая гнев:

— Семерых — наградить, этого — в цепи, — сурово произнес Император, но, едва увели Цэмэн, отдал другое указанье: — Наглеца — ко мне. И заставьте его надеть женское платье.

Когда Цэмэн развернули на полпути в темницу и сообщили волю Императора, тот вымолвил одно:

— У платья должен быть зеленый цвет.

Евнухи, досматривавшие Цэмэн, узнали секрет первыми.

— Услышав твой голос, я засомневался, мужчина ли ты, — в малой комнате Кимэнь сидел на троне, вращая в руках меч — без ножен. Будь здесь Дибай, сказал бы: "Господин играет". Блики от лезвия плясали по лицу коленопреклоненной Цэмэн, но и блики с ее ожерелья смели забираться по коленям Императора. — Зачем скрываешься? Гадальщик или гадательница — в этом деле нет разницы, кем быть.

— Когда государь был молод, он притворялся слабым и глупым, когда воевал — тоже. Слабость становилась силой. Так и я притворяюсь слабым, чтобы стать сильнее.

— Мужчина слаб?

— В мире духов порой все наоборот, не как у людей. Если б я и там была женщиной, то те, кто принес бы мне большую силу, даже не взглянули бы на меня. Но так как я одеваюсь мужчиной, они принимают меня за другого человека и подчиняются, как государю.

— Так ты еще и духов видишь? Какие еще таланты скрывает слабая Цэмэн?

— Видеть духов, гадать и жить для меня — одно. Я вижу не лица, а души, и вижу лишь потому, что внутри меня живут духи.

Кимэнь покачал головой: может ли внутри маленького тела жить много душ сразу? Если бы Цэмэн была мужчиной, он бы обозвал его худосочным, но как женщина Цэмэн была не тонка, и грудь почти не отличалась шириной от талии, а талия — от бедер. Лицо же гадальщицы, полное безмерного спокойствия, с ломаной линией ушей и длинным носом почему-то выглядело привлекательно для Кимэня.

— Ты знаешь, почему я не казнил тебя за дерзкие слова?

— Потому что они созвучны вашим мыслям.

— О чем же я думаю, Цэмэн?

— О том, что вам тесно, государь.

— Тесно? Мне? — Кимэнь ударил себя ладонью по груди. — Я правлю самой могущественной Империей, мой дворец больше, чем у любого из прежних властителей, и мне — тесно?

— Вы убеждаете себя, что это не так, но ваш дух больше дворца и больше неба над нашей страной, — Цэмэн держала узкие руки вместе, как смирная девушка, но говорила с силой. — Вы жили, захватывая воздух для жизни, но во время захвата вы росли, и становилось только теснее. Сейчас вы в отчаянии, государь. Ваш дух не знает, куда дальше расти.

Кимэнь направил луч с меча на себя.

— Цэмэн... Откуда ты знаешь это?

—Я вижу вашу душу, а не вашу власть или лицо. И мне больно смотреть на нее.

— Цэмэн, ты говоришь так, будто знаешь лекарство.

— Я знаю его, государь. Но я не дам вам его еще девять месяцев.

— Почему?

— Потому что вы догадывались о беде, я дала ей имя. Вам еще нужно твердо решить избавиться от оков.

— Я хочу сейчас, Цэмэн.

— Вы только говорите, государь. Девять месяцев ребенок растет внутри чрева матери, девять месяцев вы должны вынашивать решение.

— Цэмэн, если ты не скажешь сейчас, я все же закую тебя в темнице, — Император выпрямил руку, и острие меча оказалось у шеи гадательницы.

— Я знаю это, государь. Я написала родным письма, чтобы не ждали меня назад. Никогда.

— Значит ли это, что я продержу тебя в темнице всю жизнь или убью?

— Вы сами узнаете, государь. Я же... придя к вам, я решила служить вам, государь. До конца своих дней я буду рядом, государь — такова наша общая судьба на двоих.




Ровно спустя девять месяцев они встретились в той же тайной комнате.

— Вы исхудали, государь.

— Ты тоже, хотя я вовсе не морил тебя голодом.

Они рассмеялись в один миг, как будто жили вместе, а не порознь, и стали близки друг другу.

— Когда я воевал с пятью княжествами, у меня был аппетит зверя.

— У вас и сейчас божественный аппетит, но сегодняшнего голода не утолить рисом и мясом.

— Ты была права, Цэмэн. Спустя месяц после нашего разговора я подумал, что произошедшее — сон, что я заблуждался и был очарован тобой, как женщиной. Я погрузился в дела правителя, но на третий месяц был разочарован — я уже не могу сделать ничего большего, чем объединение шести княжеств в Империю Ки. Все, что я делаю — мелко и не приносит радости. К пятому месяцу я был доведен до отчаянья и стал искать смерти. Избежав гибели, я ощутил жгучую жажду жизни. И алчность. Я понял, что эта Империя — моя, ее кровь — моя кровь! Я не хочу отдавать ее даже сыновьям — ни пяди земли, ни горсти зерна! Я не хочу умирать, Цэмэн. Я хочу стать бессмертным, чтобы у Ки всегда был один Император — Кимэнь. Когда я думаю о бессмертии, меня одновременно охватывает великий покой — я нашел то, чего желаю всем сердцем, — и беспокойство — где же мне найти бессмертие? Пришел девятый месяц, и я взволнован — имеешь ли ты ключи к бессмертию, Цэмэн?

Император говорил взволнованно, ходя по комнате назад и вперед. Цэмэн была спокойна.

— Узоры неба не переменились за девять месяцев. Но если в животе — двойня, то один брат может погубить другого. Пути могло быть два, а решение — всего одно. Государь, если бы вы решили отречься от Ки, я бы сделала вас бессмертным за год. Но вы крепко держитесь за свое земное царство, и я могу принести вам бессмертие за десять лет. Первый путь был бы легок и безболезнен, второй — испытание. Нужно ли вам в вашем бессмертии царство? Не отринете ли вы Ки?

— Я и Ки связаны! Мое решение непоколебимо. И, пойди я легким путем, я был бы не Кимэнем.

— Это правда, государь. Но мое снадобье — яд, — Цэмэн подняла взгляд, и в черных радужках Кимэню померещились зеленые сполохи.

— Яд?

"В первый раз я видел ее как женщину в зеленом, теперь и в глазах зелень. Уж не змея ли моего рода Цэмэн? Змеи сбрасывают шкуру и вновь становятся молодыми. Змеи знают секрет бессмертия."

— Чтобы победить смерть, нужно долго и мучительно умирать. Нужно обмануть ее, как вы обманывали врагов, а я обманываю духов.

— Как ты предлагаешь обмануть смерть?

— Вы будете пить яд, пока ваше тело не разрушится. Миг смерти станет мигом возрождения. Земная скорлупа разрушится, и настоящий божественный змей Кимэнь вырвется на свободу, чтобы править вечно. Рискнете ли вы?

— Если ты будешь поить меня из своих рук, — Кимэнь схватил пальцы Цэмэн, больно сжимая их, — я рискну.

— Мои руки — не руки любви, государь.

— Ненависти? — пошутил Император.

— Преданности.




Зелье в черной чаше металла дымилось. Цэмэн села рядом с Кимэнем, дуя на темную поверхность яда. Пальцы ее были исколоты дикими травами, которые колдунья собирала в безлунную ночь в горах, руки Императора выглядели куда хуже — из рук молодого человека они превратились в морщинистые руки старика с серой кожей.

— Шестая чаша, — Цэмэн сама поднесла ее края к губам Кимэня. Он выпил все за раз, хотя на лбе появились морщины муки.

— Каждый год по чаше, — ответил он, судорожно сглатывая, чтоб не вырвало. Кимэнь попытался встать — ноги не удержали его. Он подобрался по полу к коленям Цэмэн и обхватил их.

— Шестая чаша, а я уже как древний старик. Ты обманула меня, Цэмэн. Я не доживу до десятого года и умру развалиной. Если бы я не послушался тебя, я бы по-прежнему правил Ки. Я бы укрепил страну так, чтобы мои потомки не знали, что они еще могут улучшить, и это у них бы болела голова от незначительности дел, а не у меня. Я зря потратил время, погнавшись за твоим бессмертием, Цэмэн. теперь моему царству не стать великим. Ты — моя судьба, Цэмэн.

— Что вы такое говорите, государь? — Цэмэн ласково гладила Кимэня по поседевшим волосам. На ее голове не было ни одного седого волоса, только в глазах затаилась боль и печаль.

Кимэнь не слышал ее.

— Я не сожалею, Цэмэн. Я был так одинок. Мой голод сложно утолить, но твоя дружба утешила меня. Мои небеса и земля — ты. Мне больше не нужна Империя.

Цэмэн задрала голову наверх.

— Вы слышали, небеса? — она смеялась, печально и зло одновременно. — Время пришло!

Руки колдуньи опустились на шею Императора, и она слегка надавила на какое-то место. Кимэнь тихо выдохнул, как от облегчения, и замер. Дыхание оборвалось, а Цэмэн вдруг промолвила, стирая слезы:

— Наконец-то вы отказались от земли, мой Дракон! Семь лет назад я увидела ваш настоящий облик и поклялась освободить вас. Но как же крепко вы вцепились в империю людей, забыв о небесных владениях! Только разрушив ваше тело, я смогла заставить вас забыть земной дом. Теперь вы можете занять небеснйы дом, государь. Но я не пойду с вами. Я полюбила ваше земное рождение, и я — причина его гибели. Мне нет прощения, ведь любой пожелавший зла Дракону должен быть наказан.

Цэмэн уложила тело Кимэня на постель и вышла из покоев. Раньше Кимэнь не отпускал ее ни на шаг, боясь, что его чиновники убьют Цэмэн. Он заботился о своей убийце до последнего дня. Когда Цэмэн вышла одна, евнухи сразу поняли причину.

— Жены императора следуют за ним. Государь Кимэнь шесть лет не видел других женщин, кроме колдуньи Цэмэн, так пусть она и останется вместе с ним! — так решили царедворцы.

Три дня длились великие похороны Императора — хитрого в юности, жестокого в молодости и безумного в зрелости. Каждый день открывали новые ворота гробницы, и Цэмэн прошла мимо всех каменных стражей-змеев, изумрудными глазами обещавшими удерживать ее душу внутри последних покоев Кимэня. Тело Императора положили в четыре золотых короба, телу Цэмэн достались три роскошных халата, а на шею ее возложили тяжелое золотое ожерелье, чтобы она не могла убежать от господина в его мертвой жизни. Ворота гробницы закрылись. Шум снаружи рассказал Цэмэн, что щель меж створками залили солнечным металлом. В темноте она вернулась к гробу Императора и накрыла ладонями то место, под которым было лицо Кимэня.

В этот миг над гробницей пророкотал гром — небесные духи приветствовали возвращение потерянного Императора Небес, Дракона. Огромное тело, сверкавшее молниями изнутри, заняло трон из облаков, лапы сжали Камень Времени и Камень Пространства. Бури прокатились по миру, возвещая всех живых существ об обретении владыки. Дракон ощутил торжество, но была в него примешана и непонятная горечь. Повелитель Неба забыл о чем-то важном, и оно осталось на земле.
 

 

Летаргия

Песня немой