Кто из ныне живущих не знавал допрежь Ивана Антоновича Клюквы? Да разве были такие? И как можно было ничего не знать об этом удивительном, выдающемся человеке, который более сорока лет пребывал в чине и наделал столь много пользы для разлюбезного нашего Отечества, что для описания этого понадобилась бы не одна десть бумаги и не менее трех дюжин канцелярских перьев номер 7? А ежели, паче чаяния, кому-то не выпало счастия лицезреть или общаться с Иваном Антоновичем, тому расскажем мы краткую историю его жизни и достославных свершений, поведанную нам самим Иваном Антоновичем Клюквой в минуту внезапного душевного озарения и в связи с очередной переписью населения.
Родился наш герой в некоем сельце, что стоит о двух сотнях верст от самоей нашей столицы. «От Авеля до Якова – вся деревня Хряково,» - говорили тамошние жители и верно: все жители, кроме одной семьи, были Хряковы, хотя этих последних можно было бы смело писать с маленькой буквы, потому что и фамилия оказалась совершенно свинская, и ни одного достойного ее представителя новейшая история в своих анналах не сохранила.
Отец Ивана Антоновича трудился простым слесарем, а мать – воспитательницей детского сада. Хоть и происходил наш герой из самого обычного сословия, но уже с младых ногтей отличался он от своих сверстников кротким и разумным нравом, никогда не причинял родителям хлопот в воспитании, не хулиганил во дворе и даже не воровал яблок с соседского огорода. В школе учился он на одни отличные отметки, участвовал в художественной самодеятельности, но особенно хорошо удавалось ему очинять карандаши, которые он носил в красивом пенальчике хохломской росписи.
Потом был институт – не самый известный и не самый никчемный, но вполне чинный. Здесь Иван Антонович тоже учился хорошо, на одни пятерки, готовился к «красному»
диплому, состоял редактором стенгазеты «Почин», в которой, по совету старших товари-
щей, мог учинить настоящий разгром нерадивым студентам – двоечникам и прогульщикам, и все так же хорошо очинял карандаши, которые носил в красивом портфельчике крокодиловой кожи.
После института Ивана Антоновича направили на работу в одну организацию – не столичную, конечно, и не в провинциальную, но тоже чинную. А вот должность ему дали самую мелкую и незначительную – простого подчинка. Но Иван Антонович ничуть этим не оскорбился, так как вполне понимал, что начинать службу надобно с самого простого звания, с низов, дабы потом, сделав карьеру, в полной мере вкусить всех радостей достигнутых высот.
Надо ли говорить, что работал он исключительно добросовестно, никогда не опаздывал на службу, не возражал начальству, выполнял общественные поручения по профсоюзной линии, а во все остальное время совершенствовал свое мастерство в очинке карандашей, которые стояли у него на столе в красивых стаканчиках с золотыми ободками.
Так шло время, но ожидаемого продвижения по службе не происходило. Крепко подумав, Иван Антонович понял причину такого недоразумения: все дело было в многочисленности этого сословного племени – подчинков. Их было так много, как полевых мышей на колхозном поле. Никто никогда не мог их точно сосчитать. Только всех перепишут, занесут в журналы, оглянутся – ан, опять их, подчинков, прибыло! опять пересчитывать! Может, они и размножаются не как обычные люди, а каким-нибудь почкованием?
И – главное – одинаковые они все, как близнецы: шеи у них тонкие, лица плоские, как масляничные блины, щеки бледные, уши прозрачные, голоса писклявые, как у котят, - поди, отличи, где какой… Нет, решил для себя Иван Антонович, надобно что-то делать, иначе засидишься в этой должности до самой старости. Но что он мог предпринять, не имея могущественных покровителей?
И тут ему помог случай. Однажды его начальник, зашед в кабинет подчинков, обратил внимание на ровные пучки красиво очиненных карандашей, стоявших на столе Ивана Антоновича. Сказать он ничего не сказал, но по его выразительному взгляду Иван Антонович понял: пора!
На следующее утро он явился на службу на час раньше обычного и, пока в присутствии никого не было, проник в кабинет начальника и перечинил ему все карандаши. «Кто это сделал?» - сурово спросил начальник своих подчинков. В этот момент сердце Ивана Антоновича упало в самые пятки, но он набрался смелости, встал со своего места и отчаянно, чуть не плача, сказал: «Я!» Через неделю Иван Антонович, сам того не ожидая, получил повышение по службе – должность чинка – и перебрался в другое учреждение, на целую сотню верст ближе к самоей столице.
Вот говорят: не велик чин – отставной козы барабанщик. И еще: не место красит человека; да враки это все, не верьте. Наш Иван Антонович от перемены места сильно изменился. У него порозовели щеки, окреп голос, и сам он словно стал выше ростом и шире в плечах, как и другие чинки. Этих последних было, разумеется, меньше числом, чем подчинков, но тоже – как тараканов в коммунальной квартире. И тоже не пересчитать.
Так прошло еще несколько лет. Иван Антонович, как и прежде, аккуратно ходил на службу, никогда не перечил начальству, добросовестно выполнял общественные поручения и довел мастерство очинки карандашей и раскладывания бумаг на столе до полного совершенства. Наконец, он почувствовал, что вполне созрел для нового этапа своей жизни.
Выбрав момент, однажды он пришел на службу на час раньше обычного, отобрал у уборщицы ключ от кабинета начальника, смело проник в помещение и перечинил там не только все карандаши, но даже фломастеры и деревянные указки.
Ответная реакция была бурной и стремительной. «Кто это сделал?» - возопило начальство, ворвавшись в кабинет чинков. Но на этот раз Иван Антонович повел себя гораздо смелее. «Я,» - сказал он твердо и даже осмелился посмотреть в глаза начальству, чего раньше себе не позволял. «Зайдите ко мне немедленно!» - был ответ.
О чем Иван Антонович говорил со своим начальником, не известно и по сю пору. Известно лишь, что через некоторое время он был не только не понижен в должности за свое самоуправство, но даже повышен до звания чина, а следом переехал на новое место службы: до самоей столицы ему теперь оставалось не более пяти верст пути.
По этой ли причине или по какой другой, но Иван Антонович снова сильно переменился: шея его теперь не влезала ни в одну прежнюю рубашку, голос побасовел, губы округлились, а взгляд медно-оловянных глаз стал столь твердым и решительным, что мог видеть любого человека насквозь и даже на пару метров позади него.
Чинов в ведомстве, где трудился Иван Антонович, тоже было изрядно, но их, по крайней мере, уже можно было различать: если не по лицам, то по костюмам или по цвету галстука. Это значительно упрощало общение, но и грозило серьезной конкуренцией: один из чинов, сидевший в соседнем кабинете и носивший синие галстуки, начал перенимать у Ивана Антоновича моду красиво очинять карандаши, а другой, всегда ходивший на службу в желтых ботинках, пытался переплюнуть самого Ивана Антоновича в искусстве раскладывания бумаг на столе… Да куда им, жалкие потуги! Ведь Иван Антонович совершенствовал свое мастерство не один десяток лет!
К тому же Ивану Антоновичу давно приспела пора жениться, как и положено по чину. И невесту он выбрал себе из ровни, из своего сословия. Избранница его, Марья Ивановна, поначалу жеманилась, но потом все же дала согласие: не век же в девках куковать… И стали они жить-поживать да добра наживать.
По вечерам Иван Антонович Клюква со своей Клюковкой любили прогуливаться по городской набережной, с которой в хорошую погоду можно было рассмотреть золоченые главки куполов самоей столицы и помечтать о своей будущности… Впереди супругов ехала большая черная машина с шофером, а позади семенили, согнувшись спинами, двое подчинков: один нес портфель Ивана Антоновича, а другой – зонтик Марьи Ивановны… хорошо!
И какая это была пара! само совершенство! Весь город сбегался посмотреть на эту прекрасную чету: какая поступь, какая грация в каждом движении, Боже мой!.. А ведь ходят – как самые простые люди, на виду, не чинятся, как прежние…
Так прошло еще несколько лет. Иван Антонович по-прежнему исправно ходил на службу, никогда не перечил указаниям начальства, и за это его даже выдвинули в «депутаты». Разумеется, он согласился и на этом поприще продолжал приносить обществу другую пользу. И все было бы чин-чинарем (ему уже приспела пора получать новую должность – чинища и перебираться в первопрестольную), да тут случилось с ним форменное несчастье: наш Иван Антонович, представьте, вдруг совершенно забросил свое главное занятие – очинку карандашей…
Теперь он живет в однокомнатной квартирке на первом этаже дома, построенного лет шестьдесят тому назад, еще при Йосифе Великом. Дом этот никогда не ремонтировался, у него текут все трубы и отваливается штукатурка. Ивану Антоновичу тоже сильно за шестьдесят, он постарел и обрюзг, а выцветшие глаза больше не буравят собеседников пронзительным взглядом. Гостей он встречает в некогда шикарном атласном халате, который теперь больше похож на грязную поддевку: засаленный, весь в каких-то пятнах и заплатках.
- А все гордыня наша! – говорит он. – Гордыня – самый страшный грех из пороков человеческих. Да вы проходите, прошу вас, без церемоний, без чинов. Я, знаете ли, человек самый простой… У вас не будет, случаем, десяти рублей на лекарства? А то пенсия у нас… сами знаете, какая…
- А в чем же гордыня? – спрашиваем, ссудив Ивана Антоновича десятью рублями.
- Да вот, представьте, для меня уже и новую должность учредили: генерального очинка, а я возьми да и забрось свое ремесло: думал – не по чину, пусть этим жалкие подчинишки пробавляются… А так, представьте себе, говорили бы вы теперь не с простым пенсионером, а с самим Чиниссимусом, с самим Иваном Антоновичем Клюквой! Э-э, да что там!..
Он разочарованно махнул рукой и провел нас в комнатку, где из мебели стояли только колченогая тумбочка и продавленная кровать с панцирной сеткой.
- Очень выгодная штука – первый этаж, - продолжил он, показывая на стены с многочисленными потеками. – Дом старый, каждый месяц у кого-то из соседей сверху обязательно прорвет трубу, а мне - доход. Я прикуплю каких-нибудь дешевеньких обоев, сварю на плитке клейстер, прилеплю обои кое-как, да и предъявлю жилконторе счет за ремонт и прочие неудобства… Очень, знаете ли, хорошая прибавка к пенсии! А еще у меня бессонница – совсем не сплю по ночам. Так я поставлю стульчик к входной двери – и слушаю всю ночь: наркоманы всякие в подъезде ошиваютя, молодежь парами – ахи там, вздохи, - алкаши местные бутылками гремят, ругаются, дерутся… Под утро, часам к шести, когда все разойдутся, - я на лестницу. Шприцы, конечно, мне ни к чему, а вот бутылок полный мешок наберу да лампочку в подъезде выкручу: днем она ни к чему, а мне польза! Так и живу…
- Да, сказал он на прощанье, - вы же ходите с переписью населения? Так вот вам мой совет: вы в другие квартиры можете не ходить – тут во всем подъезде одни Хряковы живут. Фамилия совершенно свинская и никудышная. Развелось их тут, Хряковых, как саранчи в пустыне, а пользы никакой… Представьте себе, простого карандаша очинить не могут! Совсем пустые людишки!..
Тань, ты всегде ПЕРВАЯ! Не успею тиснуть, ты уже прочитала! Спасибор тебе за это! Хотя этой "штучке" уже лет ... дцать. Тебе за это звание - ЧИНИССИМУСА портала "Парнас"! ГЕНЕРАЛЬНОГО! ПОЖИЗНЕННО! Я СКАЗАЛ! - как автор и изобретатель это ВЫСОКОГО звания! Алаверды, Таня!
Куда ежика подевал??????? Такой был славный(((( Плакаю.... Чиниссимус ежика хочет назад!!!!! Не, работа классная. Молодец. У тебя сатира замечательно получается. Талантливо.
Петя! Это твое творение потрясающее. Стиль такой смешанный и смешной. Повествование в духе 19 столетия вперемешку с 20-ым и еще со стебом. Класс!Такая потрясная сатира с моралью. А шест, вокруг которого все вертится - чин и "чиннооднокоренные" слова чего стоят. Петя - ты МАСТЕР! Ура тебе!
вот именно что так можно сказать не только про чиновников))) есть бездарные учителя, художники, писатели и просто люди, которые переползают с места на место ещё и гадить другим успевают)
Помочь сайту
Поздравления
Найди другого ежика))))Этот не радует.
Пока-пока!
за юмор)
