Цитадель

[Скрыть] Регистрационный номер 0303314 выдан для произведения:                                Сергей   Пилипенко
 
 
 
 
 
 
                   
                   ЦИТАДЕЛЬ
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
ПРОЛОГ
 
Каковыми бы ни были мотивы того или иного человека, и каковой бы не становилась в последующем его судьба - в целом, самое важное значение имеют его поступки, уже совершенные или просто зарожденные в голове, то есть в мыслях. Именно они фигурируют в, так называемом, деле человека и обращают на себя внимание  по сути всей общественности.
Так или иначе, но человек волен в себе и не безосновательно способен доказывать время от времени свою правоту или ту самую волю, выражая где-либо в качестве своего же совершенного поступка.
Таким образом, судить о самом человеке можно по его делам, что неоднократно доказано временем и подтверждено жизнью.
Час от часу, все те дела или совершенные действия как бы переплетаются с самой средой и уже составляют ее единое целое, что в итоге выражается, как общее время.
Так потом и говорится. Время было такое.
И  это выражение действительно верное, ибо, как  ничто другое, в точности отображает суть того или иного участка времени и происходящих  в нем же процессов.
Говоря более проще, можно было бы сказать просто так.
Каждый человек, представленный средой, своим явным или даже мысленным действием воздействует на окружающее, что значит, заставляет его меняться или принимать формы иного состояния.
Это, так называемый, первый регламент времени, согласно которому каждое действие является началом всякого иного материального движения. Его еще можно назвать протурбацией времени или изменением участка среды.
От силы введенного действия  зависит сила молекулярного противодействия, что говорит о взаимосвязи веществ в среде или их тесном сотрудничестве.
Это создает попутно возникающую силу, которая именуется силой инерционного давления и которая в итоге и образует второй регламент времени, что значит, выражает по-новому степень состояния среды.
Таким образом, во все времена или  когда бы-то ни было существо поступка определяло момент действия самого времени.
А это значит, что действия того или иного человека вполне могут сдвинуть с места огромное количество иных состояний или пробудить среду, что обозначает привести ее в состояние инерции.
Все это говорит о том, что каковой бы ни была величина совершенного того или иного поступка  - все же она имеет свое отражение и даже выраженное значение, что воздействует на среду, заставляя ее инерционно продвигаться вперед.
Во все времена именно люди являлись инициаторами каких-либо поступков и действий. Слагающее их большинство и составило  тот или иной отрезок времени или даже общую черту выражения  эпохи.
Своеобразной была эпоха, в которой проживал мастер непревзойденного слова Сократ. Именно ему было присуще насыщать среду различного рода словами, каждое из которых имело смысл общепринятого узаконенного движения.
Повествуемый ниже материал предлагает познакомиться с ним поближе и опознать черты того  времени, сопоставляя  его уже  с тем, в котором живем мы сами.
Ну и, само собой разумеется, попытаться понять самого философа в его действиях и поступках, не всегда благородных или великих по духу даже того времени.
Пути той природно исполнимой истины будут представлены  всем вам на суд.
Наши же пути пока будут преодолимы нами самими. Обождем, что скажет по тому поводу само время, или выражение в целом всех наших мыслей и прилагаемых  поступков...
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ц И Т А Д Е Л Ь
  
"Кто обозначит себя так, как я - будет осмеян толпою.
В столетиях я не превзойден и в тысячелетиях роста узнаваем. Так создала меня Природа, и ей я извечно за то благодарен"
                                                                 (СОКРАТ)
  
  
   " Ekstremum momentum tiranium proste - and skorpione system analisition "
  
 
  
"Это - Земля. Над ней ходят небеса. Внутри стоят чудеса. Кто создал это - не знаю. Но обзову его просто Природой. Так и оставим это слово и закрепим в дне людском на многие века"
   (Эпоха царя Голтона. Эпос. Сократ)
  
  
  
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
СОДЕРЖАНИЕ
  
В целом, это небольшое произведение представит на суд людской просто извечно живущую человеческую душу и как бы воскресит в памяти живых простое имя Сократ, ублажающее когда-то тело людское и обозначающее его со всех сторон.
Да, да. Именно так ходил и жил тот самый мыслитель времени и преподаватель одного из самых древних человеческих университетов.
Было что-то странное в образе его поведения, мышления и всего того, что просто окружало.
Таким его сотворила Природа, о чем он говорил сам и о чем бессловесно жалел в свое время.
Порою, степень такой жалости истекала ручьем и не давала покоя всякому, кто проходил мимо или был попросту близок ему самому.
В целом же, то был человек силы и силы ума, прежде всего. От него исходила волна самой си­лы и обдавала каждого, кто хоть как-то соприкасался с ним самим.
Таким был Сократ, сотворенный природой Земли и, естественно, кем-то еще, по сути своей обозначающийся, как Бог.
Здесь будет изъят из времени его краткий
жизненный путь, а самому читателю предложена многая суть тех прежних высказываний.
Также оповествуется и многое другое, пока не узнанное даже из других произведений и до сей поры не изъятое из-под земли.
Для каждого прочитанное и узнанное будет иметь свое историческое или какое другое значение. И каждый же будет судить сам, как о человеке, так и о степени правдивости всего описания.
- Нельзя судить строго и строго по существу, - так говорил сам Сократ и тут же добавлял следующее, как бы разъясняя и дополняя все то, что изрек предыдуще, - нужно судить по-человечески, по его закону, по его сознанию, по самому времени и только в целом по существу. Тогда, суд будет примерно верным и уподобаться справедливому, хотя даже так сказать было бы немного неверно, ибо справедливость предполагает большее и значительное. А, что в нем полагает, увы, не ведаю сам. Только догадываюсь, но это мои
рассуждения  к суду, а тем паче, его действию, не относятся.
Такие вот примерно наречия будут излагаться в произведении и согласно их же сложится и сам сюжет, стоимость которого для дня настоящего огромна и по-своему велика.
В чем - доподлинно догадаетесь сами. А нет - значит, не доросли до ума Сократа и не смогли распознать его среди своего людского обозрения.
И этим, и другим будет истолкована эта книга.
Но вряд ли наиболее доход­чивое найдет свое место в чьей-либо душе опровержения.
Цитаделью памяти времени можно условно обозначить само время деятель­ности Сократа.
И именно потому так обозначен этот рассказ и только по­этому сама душа изъята из поля сражения самих душ и под руководством чужеземной силы внедрена в чью-то суть и воплощена наружу, дабы мы все узрели ее и возвели дань времени и величия во всем своем числе.
Ничто не должно быть забыто и тем более то, что возлагает в себе общую человеческую суть. Таков девиз настоящего времени и призыв к написанию данного произведения мысли.
Настоящий ум не несет в себе слепоту убеждений. Не несет на себе временные, пролонгированные кем-то общественные самодемократические устои.
Ум вообще отрицает всяческие устои и прорицает свободу состояний в реальном изложении действий времени.
Но не стоит понимать это выска­зывание настолько привратно, чтобы отнести ум в разряд какой-либо анар­хии или вакханалии греха.
Ум предусматривает только уморазвитие в состоянии умонесущих естеств-существ.
Иначе говоря, он исключает безумие и прорицает в целом беспринципную жизнь любого общества сотворения.
Проще говоря, уму жить можно при любом государственном строе, при соблю­дении им самим качеств ведения ума и предпосылок к такому же дальней­шему развитию.
Но не будет слишком отдаляться от темы, и опустим дальней­шие высказывания самой души, уже по-настоящему вошедшей в земной состав и желающей выразиться в среде людей как можно яснее.
А потому, прис­тупим к самому прочтению и опустошим свои застоявшиеся во времени мозги, дабы набить их снова до отказа новым и более определяющим для вполне реальной, но пока несправедливо обустроенной жизни.
Как и предыдуще, время существования героя проставлено не будет.
Это де­ло самой истории и ее теоретиков. Мы же говорим с реальностью в виде исполненной ранее души и состоящей в среде наших человеческих основ.
Она сама укажет на время и определит себя среди прочих так же, как другие узнают ее по написанию со всех сторон "Сократ".
На этом краткое содержание завершено и можно полностью окунаться в страницы древней для нас истории, не забывая, правда, при этом, что вся история составлена живыми людьми, не всегда олицетворяющих то или иное время чьего-то присутствия.
Иначе говоря, вся история - это история предположений на основе обна­руженных где-либо документов или каких-либо иных предметов обихода.
Но не будем пока обсуждать эту дилемму времени и просто приступим к прочте­нию, хоть на некоторое время оторвавшись от каких-либо забот и прочих хлопот.
Хочу присоединиться к вам и прочесть все то совместно, ибо так­же желаю узнать многое из того, что было когда-то и сотворено кем-то.
Дань же поводыря отдаю той душе и с ее дальнейших слов все то повествую, при этом избегаю налагать свое и только подавать божье, если то необходимо или так требует та самая душа.
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Глава   1
 
ШКОЛА
 
(Весь текст - это не выдуманное творение самой души).
 
Еще в детстве когда-то во времена царя другого, а не то­го, обозначенного мною вначале, я начал подавать первые признаки умотворения от словесов божьих, нам в уста почти запихнутых и данных на съедение самим себе.
И за то часто попадало мне от родителей моих, а также от иных, только поверхностно людьми обозначающимся, а на деле к ним мало относящимся.
Подмечал я многое и оттого умнел и взрослел быстрее, чем все другие погодки или даже старше меня. Существ других родов я также любил и оберегал их от бесчинств разных, творящихся теми самыми людьми.
В том же детстве и возрасте я научился различать их по особям и даже начал игры разные придумывать с ними, дабы ублажить себя и кое-кого другого, тем самым доказывая, что иные рода также способны ко мно­гому, как и мы сами, только с ними надо побольше  возиться.
Так я и рос в заботах и преданиях своих, а кроме того, и в заботах каждо­дневных чужих, так как был приставлен я к одному местному вельможе и был у него вроде правой руки.
То рисинку ему подам, то что-нибудь другое. Сам он редко руками водил и вообще, говорил.
Только рот открывал, да еще жевал иногда, если в рот его обширный то все не проходило сразу.
Не нравилось мне прислуживать вельможе тому и всякие пакости с детства я ему причинял.
А надо сказать, что поставлен я к нему был пожизненно. То есть, до той поры, пока он, либо я сам не отойду в мир иной за пределы солнечного круга в кромешную тьму.
Такая вот была моя обязанность в эпоху уже взрослого царя Голтона, которому я, как все остальные, подчинял­ся
Вельможа мой не был царем, если то кому интересно узнать. Он был при царе тем самым вельможей.
Что он делал?
А кто его знает что. При мне только ел, пил, спал, да рот открывал. Так заведено было и приказано самим царем. К тому же мал я еще был и про то все мало понимал тогда.
Ну, так вот. Пакостям моим, как словесным, так и другим не было предела.
Любил я много поговорить и особенно спозаранку. Как только заря новая зарождалась, я тут как тут и речи свои вельможе тому раздаю, словно еду какую. Не нравилось то ему, да молчал он, так как говорить толком не мог.
Бог не дал ему речи той глубокой, что мне, и потому, вельможа только и мог, что рычать или какие глухие звуки издавать.
Случалось разозлялся он и кричал на меня. Только тогда что-то у него и получалось, но все одно не так ясно, как у меня. И от того он обозлялся еще больше.
Кашлял, хрипел и только потом, силу теряя, слезу ронял, своей рукой утирая, а не моей, как обычно все то было.
Сам не знаю, зачем я то все творил и почему. То ли озорство во мне си­льно играло, то ли ум сызмальства теребил меня и не давал покоя никому другому.
Из пакостей другого рода я свершил многое. И горячее ему под­ставлял, и подменял чем-либо еду какую, и злого духу напускал и, в целом, по голове иногда втихую бил, а затем прятался по углам, от него убегая.
В общем, мстил я ему за свою раболепость и вечную по жизни привязность.
Так я то все понимаю сейчас и диву даюсь своему тогдашнему надрыву в деле том, не особо лицеприятном для меня самого.
Так или иначе, но время шло, я взрослел и становился все более для него невыносимее. Вконец, не выдержал он и упросил главного избавить его от меня.
Не разрешалось такого, но я все же получил отступную, так как стар­ший тот отцом по сути состоял его и мог что-либо сделать всенародно.
Поступили они, конечно, по-хитрому. Чтоб народ не знал, от чего так полу­чилось, и вся подноготная наружу не излилась, взяли и обозначили меня Сократосом, что значит сокращенный или уволенный за проказу какую.
Обписали мое тело большими буквами со всех сторон и в путь дорогу выпроводили.
Так я лишился своего рабства, а заодно своих родных и близких, так как они все дома остались, а я ото всех удалился.
Народу объяснили, что волею царя так велено и богом определено. Для это­го целое торжество было затеяно, в котором я сам участия не принимал.
Долго бродил я по дорогам и пустырям каким-то, пока, наконец, не оп­ределился к одному ездовому купцу.
Гладиолусом его звали, отчего и за­помнился он мне, как цветок одноименно. Пробыл я с ним долгие года, мно­гому делу обучился и стал понимать разное.
В то же время, я и свой ум развивал и в разговорах своих, со старшим товарищем затеянных, то и дело подтверждал.
Не нравилось то ему особо, но все же терпел он, так как работник из меня был хороший и, в целом, помощник неплохой.
В общем, работа моя меня спасала от побоев каких-то со стороны его, да и от всякого другого, кого я языком своим обидеть мог.
Сейчас многого уже, конечно, не помню, но вспоминается, как однажды поспо­рили мы с ним по поводу того, чей ум главнее: мой языковедный или его работодательный и принужденный.
Долго мы с ним спорили, пока вконец, я не сказал такого:
- Знаешь что, мой сотоварищ старший, - так я к нему тогда обратился.
- Что? - говорил он мне в ту пору и головой вертел во все стороны, словно я был не рядом, а весь какой-то разбросанный со всех сторон.
- Скажу тебе просто и прямо. Труд мой языкотелый, в твою пользу прев­ращенный, может дать только одну дань времени - это прибыль от дела всего и от сознания его творения капелька ума в голову набежит. Труд же мой остроконечный язычный способен ума больше придать, так как он заставляет любого про себя или про что думать, а значит, собственную голову развивать. Заставляю я мозги шевелиться, что значит, для них работать.
А всякая работа имеет свою материальную прибыль.
- Какую прибыль? - спросил меня тогда старший.
- Материальную, - ответил я ему и пояснил, - это значит, выгоду в привесе ума еще кроме того, что было.
Не знаю, переспорил ли я его, но спор наш на том завершился.
Гладиолус, очевидно, устал от таких разговоров, и его глаза сами по себе слиплись.
Я же себе сказал еще следующее, как бы для себя заключая и более важное обозначая.
- Суть ума моего или другого в приросте времени самого от рождений наших, по роду одному передающихся.
Сказал я так и задумался над тем, да так, что вскоре и сам спать свалил­ся, ибо ум мой слабо еще в мозгах состоял и только-только вырисовывался.
О самих мозгах знал я многое из детства своего малосытного.
Хоть и кор­мил я вельможу того с руки, да самому мало что попадало. Потому, прихо­дилось иногда корм самому добывать и самими мозгами питаться. То дело мне одному не под силу было и потому звал я друзей старших.
Вместе мы разворачивали то все и поедали. Надо сказать, что съедать мозги и что-то в этом роде боялись.
Я пример тому подал, да так оно и пошло. Не боялся я и вред какой нанести другу четвероногому, которого спасал и вызволял из беды иногда.
Считал, что то тварь, в целом, для жизни людской предназначена и способна помочь ему в достижении успеха ума.
Само слово  ум -  не знаю откуда взялось. Было то у меня сызмальства и в речи просто велось.
Никто меня тому специально не обучал и по большей части, от меня к другим так же просто и перешло.
В общем, с мозгами и с умом я с детства знаком был, а потому, значение этому особое придавал и по сути жизни только с тем и к тому шел.
Проработал я у купца того, сотоварища моего старшего, долго.
Примерно лет девятнадцать мне исполнилось, как я от него к другому подался. Так слу­чилось не потому, что я с ним поругался, а из-за того, что захотелось мне делу другому обучиться.
Погоревал мой старший друг, но все же отпус­тил, хоть и не был я в рабах у него или в какой другой зависимости.
Это просто так сказано. Распрощались мы и в года старшие встретиться усло­вились .
- Как услышишь, что по Земле молва обо мне пошла, так сразу и приходи, - сказал я ему на прощание, руку подав и поцеловав.
- А как узнаю, что то про тебя? - спросил друг сквозь слезы.
- Имя мое. Оно одно. Это-то тебе и подскажет.
- Точно, - подтвердил он и рукою по моей спине и груди провел, как бы заглаживая шрамы те, что от рукоприкладств людских остались.
На том и простились.
Смахнул и я слезу, как-то жалко было расста­ваться. Все же, не один день провели вместе и были почти, как братья.
Но дело то уже сотворено было, а потому, повернулся я и зашагал к новому своему избраннику, дабы с его трудом поближе познакомиться.
Нового моего сотоварища звали Никоспориус, что обозначало почти непрев­зойденный из словес людских обозначений всяких.
Это за дело его так прозвали. А занимался он делом непростым.
Собирал остатки подати людской /из того, что от подати общей осталось/ и сотворял из него новое, что хорошо пахло, огнем горело и во рту зябью пробегало, коли его пригубить.
Люди прозвали его еще Спиритиусом за летучеть его напитка изготовлен­ного.
Так я познакомился с новым для меня делом и впервые в жизни исп­робовал алкоголь.
Мастер тот именно его приготовлением занимался. И был по делу тому первый во всей округе живущей.
Долго я к делу тому приноравливался. Вначале плохо у меня получалось, и от людей жалобы шли в мою сторону.
Хотел мастер меня за то даже выд­ворить из своего поместья небольшого, да только и спасся я тем, что тру­дился всегда хорошо. Потому, простил он меня и обучил делу по-новому.
Вот тогда я и допонял все, и начал производить жидкость ту, ничуть не хуже. Порадовался успеху тому сам мастер, и вместе мы то отметили тем самым живым огненным напитком.
Впервые в жизни я тогда над собою летал, тело свое видел как бы сверху и везде по округе носился. На другой день было не легче.
И только аж на третий дремота моя проходить начала, а сам я к жизни реальной возвращаться. Решил больше, что потреб­лять его не буду особо, а так, лишь понемногу, как то делают люди другие и в небо почему-то опосля смотрят.
- Видения у них появляются после того, - объяснял мне сам автор, - я же сам того не вижу уже давно.
Многому я у того Никоспориуса научился. Стал жизнь саму несколько по-другому воспринимать и стал чтить его, как первого моего настоящего учителя.
Таким он и был для меня, так как объяснял много, рассказывал и подтверждал реально.
Любил, правда, учитель мой выпить напитку того лиходейного, из-за чего многое с ним и живое, и неживое происходило, но все же, поучал всяко и ублажал мою уможивущую суть.
Отчасти из-за него я и сам к напитку тому пристрастился, но еще и потому, что выхода для себя внутреннего опосля первого случая больше не видел хоть сколько не пил.
- Так бывает только раз, - объяснил мне тогда мой учитель, - когда пере­пьешь - больше не повторяется. Так случилось уже со многими.
- Жалко, - отвечал ему я.
- Жалко, - повторял Никоспориус и руками в стороны почему-то разводил.
Пробыл я в учениках у него долгое время, лет несколько.
К напитку тому хорошо приучился и уже не пьянел больше как сразу, а на ногах хорошо держался, как и он сам.
Пробыл бы, наверное, я и больше, как если бы
беда одна не наступила и нас в путь совместно не увела.
Повелась у нас война древнегреческая.
Что-то разладилось в царстве того прежнего царя и вельможи друг против друга восстали.
Народ, как всегда, заложником в той войне стал и с убийством друг на друга пошел.
Уехали мы оттуда и часть оборудования с собой увезли.
Обосновались да­леко от мест тех и дело новое завели. Точнее, стал заниматься им один мастер. Я же, вдоволь всего того насмотревшись, решил в другие земли уйти.
- Пойду, - сказал я ему тогда, - взгляну на мир со стороны. Какой он есть, какие другие люди в нем.
- Иди, - не стал  держать меня тогда учитель, - только помни, куда бы ты не ходил - дорога все одно к месту изначальному приведет.


Удивился я тогда его словам и сразу не поверил. Верил я еще в свои силы и силу ума своего.
Распрощались мы с ним так же, как братья, и я в
путь далекий пустился.
Долго бродил по местам пустынным, долго без воды оставался, но вконец, дотопал до места одного, где жили люди другие.
Речи им Бог иные послал, а потому я их не понимал, а они меня, словно не слышали.
Стал я тогда на пальцах и руками что-то свершать, желая сказать, кто я и почему здесь.
- От войны убегаю, - так в переводе то все звучало для них.
И они меня поняли, а также место предоставили.
С той поры и начались мои настоящие скитания, о которых я сейчас с трудом и болью вспоминаю, и даже содрогаюсь иногда.
Люди те были индоусами. Так они себя называли и часто тыкали своими руками в нарисованный на лбу третий людской глаз.
- Здесь, - говорили они, - кроется тайна великая, которая нам видна и дана самим Богом.
- Что за тайна? - допытывался я по-своему и удивлялся их ежедневному ремеслу.
А занимались они многим. Животных четырехногих разводили, молоко с них доили и в пищу употребляли. И я научился делу тому уже после.
Огород сеяли и пахоту воспроизводили. Урожай сами чинили и возводили горы его в каких-то пирамидных стенах, сколоченных из древа того, что было вокруг.
Траву какую собирали, фрукты хранили и обмазывались ими во времена празднеств каких. Стал я у них многому учиться.
Хоть и умом сам богат был, но все же прислушивался и, как говорят, на ус мотал.
Вскоре ознакомился я со  всеми и языку их родному обучился.
Дико­ват он был для меня, да ничего, справился, как говорится.
Все люди подчинялись огню. В его образе состоял и самый главный из них.
Это был пожилой человек с целым рядом различных шрамов на теле. Многое он повидал в жизни и решил этому просветить и меня.
Не знаю, на чем ос­нован был его выбор, но в группу учеников я попал и понемногу начал узнавать про тайну Яхондзу и Яхонджи.
Началось и обучение по новым, доселе неведомым мне правилам, и понемногу стал мой ум мутнеть в просветлении их самих.
Это я хочу сказать, что многое мне самому было не понятно, в то время, как другие ученики воспринимали то, как уже давно известное.
Но мало-помалу я все же разобрался и уже не путал одно с другим, и мог четко объяснить происхождение чего бы-то ни было.
Так я начал обучаться науке жизни, ее возведению на свет и становлению в самом человеке.
Само слово человек, звучащее в переводе несколько по-иному, я также впервые услышал там и мог доподлинно понять его смысл.
Обучение длилось долго, и я уж не помню, сколько лет провел среди тех людей.
Но, когда оно завершилось, я вдруг почувствовал себя взрослым и ощутил в себе силу какого-то внутреннего владычества над другими, что давало мне право самой жизни и ее повеление среди естества.
Отмечу сразу, что какого драгого металла в том людском племени не было. Были у них просто вещи, изготовленные из того, что окружало их же бытовую сущность.
В пожизненных временах это время я отмечаю сам для себя, как время моего первого жизненного становления, ибо в ту пору я действительно впервые ощутил в себе сам признак жизни или смог отделить душу от естества, что значит, смог определить саму жизнь в жизни самого естества.
Эта наука не прошла для меня даром или не вышла каким-то обманом. В разные чудеса я не верил и подходил ко всему со своей стороны.
Учите­лю это особо не нравилось, но он терпел меня только за то, что я упорно трудился и добивался того, чего хотел понять или достичь сам. Там же я начал осуществлять свои первые выходы в свет вне всякого отравления организма и без всяческих вспомогательных средств.
Моя наука сама меня нашла. Так я могу констатировать  то, что тогда происходило со мною и всецело с теми, кто обучался рядом.
Я почему-то стал понимать больше, ощущать невидимое и определять его для себя в степени необходимости или, наоборот, отрицательности.
Мой ум и мозги начали наполняться чем-то, от чего кружилась голова, а земля под ногами ходила ходуном.
Как объяснял нам это учитель, это были всеобщие людские знания, собранные нами для воплощения их в наших телах.
Скупость слов учителя не давала возможности разыгрываться какому-то воображению и осознанию такого же происхождения. Она давала возможность развиваться самостоятельному уму и сосредотачивать узнан­ное где-то в глубинах самих мозговых ростков.
Снисхождение к ученикам было самое минимальное, наказание строгое, а невосприятие выражалось изгнанием.
Из всех собранных к следующей стопе обучения нас осталось совсем мало.
- Вы избранные, - говорил учитель и указывал сначала на нас, а затем куда-то в небо, обозначая его божеством Огня, - вы, избранные им, - допол­нял он, - и будете служить ему вечно. До тех пор, пока будет служить сама Земля и все то, что на ней произрастает.
Так и шло мое поочередное взрастание от одной стопы к другой аж до са­мого верха, что обозначался достижением вершин самопроизвольного обу­чения генополюса.
Это слово я почерпнул из своего языка и так обозначил по-своему в своей памяти, ибо, как и говорил, придавал всему свое значение и определение.
И вот, наконец, наступил тот день и час, когда мы дос­тигли тех самых вершин и пришла пора заканчивать обучение, переходя непосредственно в саму жизнь.
Нас распустили и каждый начал заниматься своим, как и до того.
Вначале все то показалось мне просто не понятным, но затем, покопавшись в своем уме, я понял, что так и должно было быть с самого начала.
Жизнь надо устраивать так, как она существует, а саму суть проводить в ней как того достигнет сам ум, слагающийся во времени и воцаряющийся на века в самой душе.
Так я понял свое самое первое предназначение и вернулся к своим, опре­деляя для себя свою же позицию поведения.
Я распрощался со всеми и от души поблагодарил учителя.
- Иди, - просто сказал он мне на прощание и указал путь рукой, - там есть те, кто в тебе нуждается и там будут те, кто не победит себя, но побе­дит твое тело.
То были первые и последние для меня пророчества, и они, как известно, сбылись.
Но тогда, меня это не смутило, и я зашагал быстро, и смело навст­речу своей новой волне ума, и навстречу своей собственной, по­неволе избранной судьбе.
Вначале я возвратился к. моему сотоварищу, с которым меня связывала дав­няя дружба.
Решил оттуда повести свою дальнейшую жизнь и оттуда же провозглашать свои первые цитаты.
Так я обозначил свои высказывания и указал во времени на то людям другим.
Собравшись с силами, имею в виду мысленными, я начал свое дело. А состояло оно вот в чем.
Время от времени люди обустраивали себе небольшие празднества.
А так, как им извечно была нужна простая задушевная речь на будь-каком тор­жестве, то нужен был кто-то, кто сумел бы это сделать наилучше.
Вот этим делом я и занялся. Уже позже в веке последующем и даже более того окрестили мою деятельность тамадой.
Но тогда, то было мое первое зачинание, мое первое сочинительство и мой первый среди людских голов успех.
Расскажу по порядку, как все то зачиналось.
Прибыв к своему давнему знакомому, я вначале не понял, чем он занимается в толпе людской.
Как оказалось впоследствии, он разводил тех самых оди­ноких четвероногих тварей, что в детстве я оберегал, тренировал их ум и давал различные представления.
Этим-то я и воспользовался. Его часто приглашали то туда, то сюда и, естественно, я шел вместе с ним, так как жили мы пока совместно и вместе хозяйство небольшое вели, дань поочередно отдавая тому самому вельможе, что мне опротивел с дет­ства.
Пока он занимался своими приготовлениями на тех празднествах, я над своим делом трудился. Собирал речью своей небольшой круг людей и ославлял кого-то, отчего толпа собиралась затем побольше и
вскоре перерастала в толчею вокруг слова моего.
Всем хотелось услышать, как я то делаю и всем же хотелось посмеяться над кем-то.
Далее наступал черед моего друга, и я любезно приглашал всех на его представление.
И люди, повинуясь моему слову, шли к нему и приветствовали, стоя уже вокруг него.
Так вот мы и трудились с ним бок о бок, можно сказать.
Но дружба и рабо­та наша совместная все же вскоре распалась. Завидел мой сотоварищ, что возле меня толпа больше охоче собирается, нежели возле него. И потому, сказал мне, что работать совместно больше не будем.
- Пусть, каждый из нас сам по себе состоять будет,- так он сказал мне, да на том и расстались.
Я не особо пожалел об этом и вскоре нашел новое пристанище.
Поселился уже сам, никого не стесняя и то самое хозяйство не ведя. Всего мне хва­тало, так как люди обо мне знали, ко мне шли за речью какой и, конечно, все необходимое приносили.
Но тут беда другая подступила. Не понравилось такое моему вельможе.
Чем ты оброк мне будешь давать? - спросил он меня сурово. - Своими  объедками?
Надо сказать, что ко времени тому тот вельможа уже говорить немного обучился и хотя трудно, но понять его можно было.
Отец его, главный из вельмож всех, уже помер, и потому мне в том месте проживать можно было. Не знал я тогда, что тому ответить, но сказал так.
- Знаю, что оброк должен быть, но где его взять, если хозяйство не веду сам.
- Того не знаю, - ответил вельможа во весь рот, - но давать что обязан. Не будет чего завтра - прикажу изгнать тебя снова и на лице твоем
имя обозначу, чтоб все видели и больш к себе не пускали.
Испугался я, честно говоря, того и начал выход из положения искать, чтоб вельможе тому угодить.
Долго размышлял я и, наконец, придумал. Точнее, втолковал сам себе.
- А что, если я оброк буду отдавать ему той же едою, что мне приносят. Надо только людям передать, чтоб носили немного больше.


Переговорил я с немногими, и они согласились.
- Раз такое дело, - сказал один, - то будем нести больше. Никто ведь кроме тебя речи такие вести не будет. Живи тут, уйти всегда успеешь.
На день, следующий люди принесли побольше и часть того всего я вельможе отнес.
Принял он то все и с гордостью молвил:
- Знал я, что так поступишь. Идти-то тебе некуда. Земля велика, да дом один.
Удивился я тогда такому чуду умственного превращения сего, но смолчал.
Побоялся его разгневать чем-то.
А далее, он сказал:
- Хочу, чтобы ты и мне речи свои посылал, кроме того, что сейчас принес.
- Как же я это делать буду?- спросил я тогда, не совсем понимая, что он имел в виду.
- Придумай сам, если такой умный, - засмеялся вельможа и горло его заклокотало, как в прежние времена.
Это чем-то меня насторожило, но тогда, я еще ничего не понял и остался стоять, как столб, а вельможу унесли рабы далее к дому его же другому.
Стал я тогда думать над его же словами и вскоре нашел выход.
Собрал черед людской или круг их небольшой возле себя и заявил так:
- Знаете что, люди, сказал мне вельможа?
- Что? - упросили они меня.
- Сказал, чтобы я и ему какое слово отправлял и его восславлял, как вас самих. Так вот. Долго думал я, как все то сотворить и нашел, думаю, выход.
- Какой же? - снова спросили меня.
- А вот какой. Я сочиню вам речи и вы, неся ему оброк свой, будете их прилагать ему. Это и будет дань словесная от вас самих и от меня также.
- Что ж, - согласились люди, - пусть, будет по-твоему. Но, как ты будешь обучать нас делу тому, если мы в поле на работе или где-то еще?
- Принося мне что-то, каждому из вас слово в уста буду вкладывать, - объ­яснил я, - запоминайте их и передавайте вельможе. Речи небольшие, быстро запомнятся.
- Хорошо, - согласились все и разошлись.
И вот, со дня следующего все то и началось.
Люди шли, я им словеса в уста вкладывал, и вельможа тот был весьма доволен.
Но вскоре снова меня вызвал и сказал так:
- Оброк малый платишь. Надо больше носить. Люди словес мало мне приносят. Пособи им в этом и сам раз в неделю приходи лично мне хвалу
воздавай.
Понял я тогда, что спасу не будет и, согласившись пока с ним, решил дру­гой выход искать.
Тут-то и подокралась ко мне в голову мысль о том, с чего это мой бывший хозяин так хорошо говорить стал.
Поговорив со многими, я узнал, что речь его превзошла тогда, когда отец с землей распрощался.
И вот понял я, наконец, откуда та сила в нем взялась.
О переселении душ я знал. Видел среди индусов такое и ведал, как их изгонять надо, если в теле они состоят.
Обговорил я то со всеми людьми и поведал о своих опасениях.
Надо сказа­ть, что прислушались они к голосу моему, хотя обо всем том только понас­лышке знали. Верили они мне. Знали, что не обману и к делу лучшему приве­ду.
И вот, посовещавшись, мы все толпою двинулись в вельможе.
Кое-кто взял с собою факелы и смело зажег их, когда я приказал.
Встретились мы с ним воочию. Это я имею в виду вельможу того, уже павшего, и себя.
До сих пор жутко мне по ночам иногда от того взгляда страшного, что я углядел.
А надо сказать, что силой тайною, обустроенной в моей голове, я также обладал. Это я знал и смело шел на дело то, несмотря на боязнь людскую.
И вот, мы сошлись в нереальном бою том или бою мистическом.
- Что пришел? - хрипло спросила меня душа та, затаенная внутри чрева вельможи мого.
- Хочу изгнать тебя из тела сына твого, - ответил просто я, искоса на людей глядючи, как они на то реагируют.
Кое-кто попятился назад, а кто и бегом бросился от взгляда того, нена­висти полного и хрипоты голосовой.
Не стал я останавливть тех людей, а сам подошел ближе и, руки вперед выставив, сказал так душе той:
- Изыйди из тела, оставь в покое сына свого, лети к праху, да там и осядь в глубины земные.
И словно что-то переменилось вместе с этим. Вельможа вдруг ниспал на землю, и корчиться в теле начал.
Вначале его затрясло, затем раздуло как бочку, а чуть позже пошло из него зловоние разное и изрыгательство.
До крови дело дошло и я уж думал, что он и не выживет.
Но, вдруг все то прекратилось, тело обмякло и словно по-новому ожило.
Горло по-старому заклокотало и едва разборчиво сообщило:
- Зачем ты вернулся, Сократос. Мне так было без тебя хорошо.
Голова вельможи откинулась назад, и он уснул прямо тут в луже своей собственной грязи.
Рабы вскоре подошли ближе и потащили его к дому, где обмыли и уложили в постель.
- Это все, - обратился я к людям, - расходитесь по домам. Душа та отошла в место нужное и больше ни вас, ни меня беспокоить не будет.
- Сократос, - обратился ко мне один из пришедших, - не уходи от нас никуда. Ты наш спаситель. Живи тут, среди нас. Будем вечно дань тебе приносить. Только не уходи.
- Не уйду, - пообещал я людям, хотя краешком своего возрастающего ума уже знал, что не будет так, как они хотят. Изгонят меня отсюда, как дело
то до суда какого земного дойдет.
Но тогда все же смолчал я и просто поблагодарил всех за то, что поддер­жали меня.
- Есть и у вас сила такая, - объяснил я, - потому, быстро мы победили душу ту и мигом управились.
Люди вскоре разошлись, а я задумался над своим положением.
Рано или поздно, но дело узнается, передастся теми же людьми далее, и молва доне­сет аж до вершин власти.
- Ладно, - решил все же я для себя, - побуду пока здесь, а там видно будет.
На том дело и закончилось.
Вскоре вельможа поправился от шока того и
стал таким, каким я его знал прежде.
Словно наново родился - так можно еще
сказать.
Жизнь потекла своим ручьем, и я в той жизни, словно корабль небольшой состоял.
Куда ветер подует - туда и я со своим умом поплыву.


Ветер не заставил себя долго ждать. Вести разошлись быстрее, и вскоре к
нам полным-полно вельмож других понаехало. Стали они диву даваться, как так могло быть и что из человека говорящего нормального стал другой видеться.
Начали они людей спрашивать и дошла очередь до меня.
 - Объясни нам, как такое могло случиться? - сурово спросил старший из тех, кто прибыл.
Я начал втолковывать им про сродность душ и их схожесть, про внедрение их в чрево людское и так далее.
Они только слушали и молчали. В кон­це рассказа моего старший сказал, словно обрек:
- Я вижу, ты умным слишком стал. Надо тебе к твоему уму еще и приработок иметь. Будешь, теперь состоять при мне. Вещателем будешь.
Если удрать куда соберешься - мигом найду и казню. Понял меня?
- Понял, - произнес я, понимая, что попал в новое рабство.
Так для меня моя новая обретенная вольность закончилась и совсем скоро я занял место подле вельможи того, одного из главных в нашем краю. Жизнь моя потекла другим ручьем.
Теперь, я ни на шаг не отступал от своего хозяина и всегда ему что-либо подносил : то еду, то одежду, то словеса какие, если делать было нечего.
И это было для меня настоящим мучением. Решил я и этого к своим рукам прибрать.
Только не озорством, как прежде, а умом.
Начал я речи свои декларировать подолгу и до того ум его изводил, что он скоро спать начинал от усталости великой.
Но так продлилось недолго. Поняв силу мою в этом, вельможа речи разводить зап­ретил.
- Будешь говорить только тогда, когда я скажу тебе, - сообщил он мне и рот мой рукою прикрыл, что это же и обозначало.
Теперь, без его последующего прикосновения я не мог рот разинуть даже для еды или беседы с кем-либо.
Так было тогда и с этим ничего не сде­лать.
Но я все же нашел выход. Стал я изнурять его своею мыслью, изнутри мною посылаемой прямо ему в голову.
Стал он снова в сон бросаться, словно в воду, когда жара стоит невыносимая.
Я дальше поднажал, но больше того не получалось.
Потому, оставил все, как есть, а сам во времени того сна занимался своим.
Начали ко мне люди другие заглядывать и про дела какие спрашивать.
Хочу сказать, что ко времени тому я стал немного разбираться в этом и сообщал где, у кого что пропадало.
Хочу также отметить, что вместе с хозяином спала совместно и его охрана великая, так что мне в деле моем помех не было, и я свободно с людьми теми разговоры вел.
Но и так продлилось недолго. Разузнав как-то, что я тем занимаюсь, мой вельможа сказал так:
- Раз ты способен своими речами голову мне заморочить до сна, то значит, способен и на других повлиять. Дай-ка я воспользуюсь тобою и созову
остальных вельмож. Ты же на них свой ум возложишь и сделаешь то, что я
скажу. А не так - так будешь изгнан, и печать на лице твоем будет стоять вечно.
Что мне оставалось делать?
Согласился я и принял предложение.
Вскоре совет тот состоялся. Каждому я в голову сказанное вельможей вложил и вскоре они все уснули.
Проснувшись же, словно после отдыха какого, они распрощались и разъехались кто куда.
И вот, спустя время небольшое стал мой вельможа прибавлять в богатстве своем. То один что пришлет, то другой, то третий.
Дошло до того, что каж­дый начал свое предлагать и в услужение к тому вельможе идти.
Испугался тогда он сам того. Знал, что если кто другой узнает или до самого царя дойдет, то не сносить ему своих одежд.
Вмиг рабом обер­нут и прогонят, как и меня. И говорит он тогда мне:
- Соберу я снова их сюда. Выложи из их голов все то обратно. Хватит их мучить. Этого достаточно.
Не отрицал я того, сам понимая, что от всего и мне может достаться.
Вновь собрались они, и я за работу взялся.
Спустя время, все разъехались, как и тогда, и мы стали ждать результаты.
Долго ничего не шло, и вельможа вроде бы успокоился, а с ним вместе и я сам.
Но вот, спустя еще немного вновь начали мольбы те приходить, и сами они с упрощением прибывать.
Испугался вельможа, испугался и я. Знал, чем может дело завершиться. Но силу собрал и снова в их головы вложил.
На этот раз вроде бы помогло больше. И долго от них вестей не было.
Но прошло время, и история повто­рилась вновь. Знал я, конечно, чем их лечить, но на этот раз не стал.
- Пусть, сами с собой борются, - так я решительно заявил вельможе своему и в сторону отступил.
- Нет, сделай как было, - потребовал он.
- Не буду, - ответил я, - если хочешь, изгоняй. Я не против. Ты уже давно в печенках у меня сидишь. Пойду, пройдусь светом, а то что-то зачах я
здесь.
И тут вельможа мой весь скис. Аж, жалко его стало. Но ничего с собой я поделать не мог.
И на решении своем настоял. А на день другой пустился я в путь без всякого спроса и разрешения. Никто меня не догонял и не останавливал.
Люди только просили не бросать их, но я сказал им, что боюсь погибнуть тут от рук других вельмож, делом тем разозленных.
Так я и ушел, оставляя позади себя вельмож не исцеленных и главного из них в состоянии страха за содеянное.
Сам же я к этому просто относился. Не могут умом совладать - пусть, учатся. На то им жизнь и дана. Так премудрствовал я по дороге в Каин, что на пути моем впереди восста­вал.
Решил я в городе большом затаиться пока и делом каким, мною ранее изученном заняться.
Но случилось так, что дело мое само пришло ко мне. Недалеко от самого города повстречал я старца одного.
Слеп он был, и поводырь ему требовался.
- Проведи меня в город, - попросил он меня, когда я проходил мимо, - за то отблагодарю тебя своим обедом.
- Хорошо, - согласился я и, надо признать, с радостью это сделал. И при деле вроде был, и при еде.
Надо отметить, что к слепому всегда хорошо относились и, конечно же, к поводырю также. И еду давали, и одежду какую, и ночлег где предлагали. По дороге старик мне рассказал свою историю и от чего слеп стал.
- В молодости, - говорил он, - любил я на солнце смотреть подолгу. Вот оно зрение мое и забрало. Так вот сызмальства и бродяжничаю по свету. Что люди дают - тем и перебиваюсь.
Верил я ему и чувствовал, что правду говорит. Глаза же его внешне вроде бы ничем испорчены не были и отчего казалось, что он просто прикидывается.
Вместе мы до городских стен дошли и в город сам вошли.
Стража стояла повсюду и на нас с подозрением смотрела.
- Слепец он, - объяснил я главному из них, - а я поводырь его.
- Ладно, идите, - согласился старший и отпустил.
Прошли мы вначале к шумному базару, где люд толпился и что хотел, продавал.
Тут я впервые узрел деньги, и их вид почему-то запомнился мне навсегда.
Это были небольшие монеты и звались по-своему драхмии. На них портрет царя того был, что ими и правил.
Деньги само были неровными, как бы обрубленными со всех сторон в виде круга. Далее, как я понял, их людс­кая рука затирала, и они становились глаже, ровнее.
Некоторые и вовсе круглыми становились, отчего сразу можно было понять, что они давно в обиходе, и многий люд ими воспользовался.
Подержал и я одну монету в руке, когда один торговец сунул слепому в его небольшую суму.
- Это тебе, - слепец, нащупав ее в глубине, отдал мне, - за твою поводырскую
работу.
- Спасибо, - поблагодарил я и сунул ее в свой подклад одежды, где содержал свои самые необходимые вещи: гребень, небольшой перстень, доставшийся от матери, часть ее рукава, что слезу утирала, когда уходил, и небольшое
кольцо, которое уже я нашел, по земле бродяжничая.
Двинули мы со слепцом по торговому ряду и вмиг богатства достигли.
Каж­дый монету совал, да еще и кое-чем из продуктов, вещей добавлял.
- Богато живут здесь люди, - сообщил мне слепец, когда мы из того ряда
вышли, - в других местах мало того приходится.
- А ты, во многих побывал? - спросил я вежливо старика.
- Да, пришлось. И этот город наиболее богат. Люди цену деньгам знают мало. А знаешь, почему?
- Почему? - спросил я.
- Потому что, они нищету мало видели. Подле царя живут и богатством своим разбрасываются. А все оно трудом ихним же добывается.
- Да, - согласился я с ним и, перебивая несколько его, задал свой вопрос, - а как узнал ты, что я мимо прохожу? Ты ведь не можешь видеть?
- Могу, - честно признался старец, - только очень смутно. Как будто какая тень мелькнет передо мною. А когда людей много, то, конечно, путаюсь. Одни тени восстают и света не видно.
- Да, плохо тебе, - согласился я и начал думать о том, чем бы мне еще таким заняться, чтобы ему, да и себе помочь.
- Слушай, а давай, я возьмусь за какое другое дело. Заодно тебе помогу.
- Какое же? - спросил старик и посмотрел в мою сторону.
- Буду речи вокруг тебя разводить. Люди будут слушать и деньги свои бросать. Богато ведь живут. Что они для них значат?
- А какие речи? - спросил тут же старик, - местное население особо их не любит, да и вельможам может не понравиться твое многословие.
- Ладно, не бойся. Найду, что сказать, - пообещал я ему и вместе мы отправились к центру того базара, что был больше похож на огромную людскую
толпу, скучающую от безделья.
- Как они живут? - думал я по дороге. - Если мало кто вещи те покупает и деньгами, либо чем другим платит?
На вопрос мой, самому себе поставленный, ответ пришел неожиданно.
Не ус­пели мы пройти и несколько шагов по новому торговому ряду, как вдруг, нас остановил один торговец.
- Стойте, - сказал он, на нас глядючи.
Мы остановились, а далее наступило самое обычное и простое.
Он сунул руку к слепому в суму и вытянул оттуда одну монету. Подержал ее в руке, лихо подкинул вверх, а затем надежно спрятал у себя в котомке. Нам же всучил какую-то вещь и с нею мы двинули далее.
- Это вы купили у меня, - пояснил он и широко открыл рот, улыбаясь.
- Ясно, - кивнул головой я и мы двинули дальше.
Спустя несколько шагов нас снова остановили и поступили так же.
Так продолжалось, пока мы не дошли до конца ряда.
С кучей каких-то не нужных нам предметов мы и остановились. Деньги кончились, а продуктов нам не да­вали.
- Не волнуйся, - сказал слепец, ощупав все то своею рукою. - здесь так принято. Сейчас пойдем к другому ряду и возвратим былое обратно. Или
поменяем на еду.
Так и поступили.
Спустя время у нас в котомках лежало небольшое количество продуктов и часть заработанных денег.
- Здесь все так поступают,- сказал старик, поясняя, -  вначале приходят и становятся в ряды. Затем же, поочередно выходят, что-либо меняют и рас­ходятся по домам, если нет никаких приезжих или таких, как мы.
- Понятно, - дошло до меня то дело, и мы продвинулись далее, уже минуя ряды к самому центру.
Там остановились и присели отдохнуть. Через время, немного освоившись на новом месте, я встал и начал призывно зазывать людей к себе поближе для услышания моих речей.
Вначале никто не двинулся с места, но чуть позже любопытство взыграло и люди потихоньку потянулись ближе.
Начал я им про свою судьбу рассказывать и цифери какие произносить, по годам раскладывая жизнь свою и описуя действо какое, в той жизни состоявшееся.
Это заинтересовало людей и на немного они подвинулись ближе. Тогда я, смелости набравшись, начал про свои подвиги рассказывать, и люди впервые засмеялись.
Вовсе расслабившись, я приложил к речи своей несколько хоро­ших высказываний уже в сторону самих собравшихся, и люди развеселились.
После того я вовсе распалился и начал речи производить так, как и в тех местах, где жил прежде. Людям это понравилось, и они попросили еще.
- За еще надо платить, - наполовину в шутку, наполовину всерьез сказал я и прибавил к тому одну из своих святых фраз.
Люди засмеялись и начали бросать кто что. Так я получил здесь свою ра­боту и начал промышлять ею вместе со стариком.
День ото дня людей ста­новилось больше и скоро место вокруг меня заполнялось ими до отказа. Рассказывал я многое и многое воспроизводил сам. Мысли и речи сами по себе рождались и воплощались наружу.
Иногда, чуду тому удивлялся я сам. Но понимал просто, что это ум мой растет и величает в речах.
Появилось вскоре и новое дело для старика. Взглядом своим он обводил толпу собрав­ших и убирал с их лиц всякую настороженность, достигая общей раскре­пощенности в нашей беседе. Многие спрашивали у меня, что делаю тут среди них, если мог бы голову заморочить самому царю.
- Царю то не надобно, - отвечал быстро я, за вопрос тот ухватившись, - ему драхмии ваши нужны, да еще пожиток какой, от вас собранный. В остальном же он не нуждается. Законы сам устанавливает и святостью своею благоволит.
Опасные для меня были те разговоры, да ничего с собой поделать я не мог. Уж, больно обидно было мне за народ, который своим трудом обогащал многих. За себя я также не боялся.
Дар пророчества стал с некоторого момен­та во мне взрастать и я уже знал, когда срок мой придет и день смерти моей наступит.
Начал я также и людям кое-что предсказывать. Начали и они сами меня о многом спрашивать, и я им отвечал.
Отвечал сразу, по ходу вопроса, как говорят. Рисовал будущее многим и просвещал, как мог стороны самой жизни на Земле.
Часто рисовал на песке саму Землю и ука­зывал на ней, где сами находимся, а где - другие.
- И откуда ты все знаешь? - допрашивали меня часто люди, не верящие моим словам.
- Богом мне то послано, да еще своим умом в жизни познано, - отвечал я им и продолжал свои изъяснения.
И это дело, мною налаженное, долго не просуществовало.
Та же молва донес­ла мои разговоры до стен одного из самых богатых домов.
В один день ко мне пришли воины и увели за собою, оставив на попечение одного из них старика.
- Куда идем? - спросил я у одного.
- Иди, там узнаешь, - ткнул в спину меня рукояткой меча тот и ускорил свой шаг. Видно боялся моих разглагольствований больше, нежели все другие
Молча мы дошагали к дому тому и перед воротами остановились.
- Кого привел? - спросил голос по ту сторону двери.
- Байду городского, - ответил тот, меня вперед выставляя и снова той рукояткой тыча.
Дверь распахнулась, и мы прошли дальше.
- А, это тот, кого так кличут? - уединился в словах опрашивающий.
- Тот, тот, - успокоил ведущий и снова ткнул меня тем же в спину, - иди, давай, не останавливайся.
Я повиновался, и вскоре мы ступили в сам дом, очень богато обставлен­ный и разукрашенный.
- Ничего не трогай здесь, - предупредил меня приведший, а сам на время
куда-то  удалился.
Где-то в глубине дома раздались голоса, и на пороге выросли люди.
Один из них явно отличался ото всех других и был не особо приветлив.
- На колени, раб, - произнесли слова и не успел я подумать, как кто-то сзади силком положил меня на землю.
Подняв голову, я увидел перед собой протянутую руку и огромный перстень на ней. Хотел было уцепиться в нее зубами, да вовремя понял, с кем имею дело. Пришлось целовать ее и молча покоряться.
- Встань, найда, - грозно прозвучал голос старшего здесь.
Я повиновался и встал.
- Вот ты какой, - продолжил тот же, - а я думал, другой с виду.
- Какой же? - не утерпел я и за то получил удар по губам от самого старшего.
- Молчи, когда я руковожу тобою, - зашипел он и приложил мне руку ко рту, как когда-то делал вельможа.
Я смолк и вслушался в речи его, где-то внутри глубоко клокотавшие, слов­но бульканье в кипящем казане.
Много говорил он, да так я толком и не понял, чего от меня хочет сейчас. Наконец, он сам поведал мне то, сказав так:
- Хочу, чтобы ты дом обустроил мне так, как земля вертится. Не сделаешь того - прикажу избить, обесчестить, свое клеймо поставить и из городу изгнать.
- Как же я то сотворю? - удивился я всем его речам. - Я же не Бог и не кудесник какой из сказок?
- Раз знаешь много - значит, сможешь. А иначе, зачем ты тут. Иди, делай дело. Что тебе потребуется, я дам. Передашь все свои просьбы вон ему, - и он указал рукой на кого-то, стоящего возле стены.
Сам же повернулся и вышел. За ним последовала вся свита. Остался только я один да еще тот, кого оставили.
Хотел я вдо­гонку опросить еще кое о чем, но вовремя вспомнил, что того делать не следует. Потому, спросил у того, кто стоял.
- Как думаешь, чего он хочет?
- He знаю, найда. Тебе виднее. Ты Землю на песке рисуешь. Ты и думай. Я только принесу тебе то, что скажешь.
Совсем тогда я был обескуражен.Сел на пол и не знал, что делать. Но вот, потихоньку страсти мои в голове улеглись, и начал я размышлять, как все то сотворить для него.
Поразмыслив с полдня, я позвал к себе того человека и велел принести много материалу разного для создания сего чуда.
Тот повиновался, словно я был вельможа и через время все исполнил. Стал я свои приготовления делать и умом сам для себя доискивать.
Соорудил я дом из песка и глины небольшой, вогрузил его на несколько дощатых щитов и установил то все во дворе на солнце, которое еще свети­ло и пока не садилось.
Вокруг сооружения своего вырыл канаву небольшую и велел наполнить водой до ее краев.
По канаве в воде пустил кораблик небольшой, из дерева сделанный.
Стал он то к одному, то к другому берегу прибиваться от дуновения моего ветренного или чьего другого.
- Так вот, - сказал я, - и солнце в одном русле космическом содержится и за берега не выходит. Ветер какой подует - двинет его дальше, но по кругу оно ходит и дальше рубежей этих не выходит. Земля же - это дом наш, мною сейчас сотворенный. Она стоит на месте и никуда не движется.Только вокруг себя, когда солнце ту воду закручивает и энергию создает. На пути от солнца к Земле другие планеты стоят и свое тепло веют. И их держат ветры космические и в одном кругу они также содержатся.
Порасставил я несколько булыжников вокруг дома того и чертою вокруг дома обвел, создав кольцо дополнительные.
- Так и движется все вокруг дома нашего. Мы же только наблюдаем отсюда, и я указал сам на свой дом внизу и дом в целом.
- Хорошо, - сказал тогда тот богатый человек, меня заслушивающий, - но как сделать так, чтобы и мой дом вокруг солнца вращался. Хочу, чтобы свет
быстрее сменялся ночью, и она светом пронзалась скорее.
- То мне не под силу сделать, - честно признался я, - только Бог на то и способен. Но он человеку служить не будет. Он создал его, а не наоборот.
Опечалился от того богач и на время задумался над моими словами.
Затем же сказал такое:
- Тогда, сотвори мне какое чудо великое, чтоб я, гостей созвав, мог им по­казать и воспользоваться. Давай, думай и делай. Отдыхать будешь здесь. За старца не беспокойся. За ним присмотрят другие. Ты же делом моим займись.
 
Сказал так, и оставил меня вместе с моим изобретением, да человеком, ко    мне приставленном.
Что мог сделать я тогда?
Сел и задумался снова. Долго думал, аж до утра. Человек тот уже выспаться успел, а я еще и не ложился.
- Не спишь?- удивился он, завидев меня, сидящего на земле.
- Нет, - мотнул я головою в стороны.
- Додумался до чего?
- Думаю, что да. Но вначале отдохну немного, потом  приступлю.
Сказав так, я и взаправду уснул, расположившись прямо здесь возле  сооружений  моих.
Проснулся около полудня и к делу сразу приступил, нес­мотря на некоторую усталость и голод.
Соорудил я на песке цифери большие и расположил их по кругу большом.
В центре же высокую фигуру
поставил, да так, чтобы тень от нее доставала до любой цифери, мною сотворенной из песка и глины.
- Что то такое? - страшно удивился тот, кто мне все и задал.
- Это часы солнечные. По ним будешь время узнавать, когда тебе спать ложится, когда есть, когда вставать или гостей встречать. Все цифери разные и все времени дня соответствуют. От цифери десять ночь начинается и идет до цифери другой, в каждую пору разной. Помечать то надобно, за солнцем и тенью от фигуры той следя. Приставь человека сюда и пусть, все то соблюдает. Через год все точно знать будешь и гостей всех своими знаниями  удивишь.
- А можно я то все разукрашу по-своему? - спросил богач и посмотрел мне в глаза.
- Можно, только цифири не передвигай и делай такими же, а также фигуру
саму с места не трожь. Если захочешь заменить ее, то сделай точно такую же и в том же месте поставь. Не то часы будут неверно время показывать.
 
Обрадовался мой хозяин и начал оборудовать все то, как хотел.
Меня отпустил на время, но пригрозил, чтобы из городу не уходил, пока дру­зей своих не соберет и чудо то не покажет.
- Без тебя не обойтись тут, - сказал он мне, - если, что будет не ясно, то объяснишь.
Так и остался я в том городе аж до следующего года. Плохо мне не было от того, но и свободы было маловато.
Каждый раз, когда очередную цифирь переставляли, ко мне соглядач бежал и с собою уводил.
Боялся богач тот, чтобы часы неверно показывали, а потому всегда за мной присылал.
За год все то сделали и красивым камнем разукрасили по кругу.
Поставил я и отдельные метки, чтоб поточнее время узнавать, а также усовершенст­вовал свое прежнее сооружение, сам дом на круг-полушарие небольшое водрузив, а вокруг него по булыжникам такие же реки, как и по солнцу, пустив.
- Так будет вернее, - сказал я человеку тому и еще раз объяснил, что к чему.
Не знаю, понял ли он меня до конца, но головой мотал и соглашался.
Так вот труд мой годовой завершился и на приглашении том я побывал.
Объяснял многое из того, что знал сам и что просто на ходу беседы моей приходило.
Был на собрании том и сам царь. Подивился он знаниям моим и тут же решил с собою увезти.
- Нечего тебе тут просиживать. Будешь подле меня суд творить людской. Раз одно можешь – значит, и другое творить будешь.
Не знал я еще тогда, что то такое суд людской, но отказываться мне не приходилось.
Все же то был царь, а не просто вельможа.
Спустя время я покинул город и был привезен царем в другой.
Старец тот при мне состоял, а потому в дороге не так скучно было.
Правда, иногда царь меня подзывал к себе и о чем-либо распрашивал. Объяснял я ему, как мог, и старался угодить, понимая, чем может на мне любое недовольство отразиться.
Ехали мы долго. Ночей двенадцать ушло. Хотя по времени тому та поездка за сущий пустяк считалась. Были пути гораздо большие, годами считывались, а не ночами.
По прибытию в город я в самом дворце паря расположился.
Был, так сказать, под рукою. Правда, уже не подносил что-либо. На то другие нашлись.
Но кое что все же для него делал. То подушку подстилал, чтоб удобнее ему слу­шать было, то позу изменял его, чтоб спина, либо нога не затекла.
В общем, ухаживал за ним во время наших бесед. Царь запрещал еще кому-либо нахо­диться рядом, а посему сии обязанности возлагались на меня.
 
Так прошло некоторое время. Старик слепец жил под присмотром общим, так что заботиться о нем было кому и без меня.
Я же, часы возле царя проводя, начал задумываться о том, чтобы мысли свои куда-либо посущественнее изложить.
Оставить, как память, чтобы люди в веках ценили.
Стал я надгробьями заниматься и свои цитаты возводить на них.
Но вскоре конец пришел тому, так как царь работу нашел для меня иную.
- Будешь людей просвещать, - так велел он мне в один день, - даю тебе по­местье небольшое. Там обустроишь жизнь свою и учеников наберешь. Пусть, поучатся у тебя, а я на то посмотрю, что из него получится.
- Чему же я обучать должен? - спросил я у царя.
- А всему, что знаешь сам. Дело их - поймут или нет. Ты же просто обучай и верши дело свое словом. Разучи письмена какие и создай свои рукописи, чтоб по них после можно было обучаться другим. Ты же не вечен и всякое может случиться. Вот все мысли свои туда и излагай. Кроме того, подумай, как сотворить еще какое чудо, чтоб уже я мог удивить любого и преподнести твою голову в своем царстве.
Вот такие обязанности я получил от царя и стал их понемногу выполнять.
Так возникла первая в том царстве школа, где я трудился и первые мои ученики, выпустившись, по земле пошли.
- Пусть, идут и людям про все ведают, - так сам царь говорил, в окно гля­дючи, - глядишь, скоро весть о них пойдет, и станут к тебе другие идти из краев заморских и земель иных. Может, мы так торговлю наладим и создадим единый путь, по которому вся торговля вестись будет. От царства к царству, от одного к другому человеку. Мир тогда наступит и войны не бу­дет. Всем будет всего хватать на земле и на чужое жадно глядеть не будут
Так рассуждал тот царь, и я с ним порою соглашался. Многие мысли у нас сходились, но во многом также и расходились.
Но, конечно же, сдерживал я себя, так как не мог царскую волю пересилить и потому терпел все и просто трудился для себя, умом еще больше обрастая и крепче в жизни на ногах укрепляясь.
Встал я вскоре и сам богачом. Царь велел за обучение мое людям нести всякое добро.
Потому, быстро я озолотился от всего и стал воистину богат. Правда, от того, что мне приносили, царь свое отщипывал,  но все же хватало и, как говорят, с достатком.
Работа моя учительская мне нравилась. Никто мною не понукал, разве что царь иногда призовет, да совет какой спросит.
Был я и вроде это­го у него.
Как-то сказал он мне рассказать свою историю с теми знаками на спине и груди, что до той поры меня среди людской толпы определяли.
Пришлось поведать и царь долго думал над тем. Потом  сказал:
- Может и не нужно того делать было, да ты сам виноват. Сам же и напросился. Мог и погибнуть, если бы до меня или кого другого та слава дош­ла. Это вельможа так поступил. Я бы поступил иначе. Раб должен на госпо­дина трудиться. Так Богом определено и все другое отрицаемо.
 
Хотел я ему ответить, но не стал. Забоялся за свою судьбу, честно говоря. Потому, стерпел все те рассуждения и тихо удалился в стены свои учительские.
Гнев все же во мне нарастал иногда и выход ему давал я, на своих учени­ках отражаючи.
Злило меня, что они многого не понимали и только головами согласно кивали в знак угоды моим словам. Лупил я кое-кого из них, и весть та до самого царя дошла.
- Так не поступай, - сурово предупредил он меня, - люди перестанут деньги платить за обучение и сынов присылать не станут. Так вся задумка рассыпется. Иди и больше не твори того.
 
Понял я свою ошибку и больше не умиротворял свою жажду злости на уче­никах. Выбрал для дела того одно животное и по его спине все время лу­пил, когда злость та подступала.
Но спустя время отпустил и его, понимая, что то еще хуже выглядит, нежели то, что свершал.
Решил я тогда злость всю свою унять и принять жизнь такой, какая она есть.
Не искать особо справедливости в деле каком, а смот­реть просто на жизнь своей стороной и своим умом все то оценивать, другому же не мешать и свое не вталкивать.
Так я сам по себе на вторую ступень своего развития шагнул и на том моя личная школа закончилась.
Переходила она жизнью в другой отрезок и обозначалась, как возрастание.
А шел к тому времени мне уже тридцатый год, что по тому периоду счита­лось довольно прилично по возрасту и самому складу ума людского.
Многее было мной пройдено и многое узнано для себя.
Но еще больше оставалось не узнанного и не осознанного. И я торопился. Торопился жить, торопился учить и самосовершать что-либо.
Не все у меня гладко получалось и много трудов моих, словесно записан­ных, было мною же по ветру пущено.
Не знаю, может, кто и собирал то все
подле меня в минуту расстройства моего будучи, но я к тому выброшенному уже больше не приемлил и всяк наказывал того, кто его обратно подносил.
- Выбрось то, - говорил я ему, - не все там правильно состоит. То мои мысли идущие. Они не совсем правильны для жизни вашей и совместно моей. То лишь становление ума моего.
 
Не знаю, подчинялись ли они моему слову и исполняли ли все так, как я говорил. Но я тех листков своих, по ветру разбросанных, больше не видел, а то, что считал достойным - подле себя и сохранил.
Видно история сама распорядилась по-своему, и кое-кто узрел в моем раннем писании для себя что-то и потому, донеслось в годах непонятное, исковерканное и изведенное просто другими.
Не хочу сказать, что то я оправдываюсь перед всеми, чрез века пройдя.
Но хочу просто сказать или показать, что не одним мною некоторое писано и не совсем точно даже
написанное когда-то лично мною мое же отображает.
Повторюсь еще раз, это были мои первые взрослые годы и первое восхождение творческого ума.
Как видно из мною же рассказанного, жизнь моя не совсем гладко происходила.
Многое приходилось претерпевать и одолевать, самому себе приказывая идти дальше вперед и догонять уходящий от земли ум.
Так было тогда и так кому-то было необходимо. Возможно, поэтому остается многое неизвестно и не опознано до настоящего времени. Но не совсем об этом хотел сообщить вам сейчас.
Заканчивая свою короткую молодость, я так и не успел обзавестись семьей и знаниями другого рода. Не было для того времени и всего прочего недоставало.
Считал я всегда, что семья должна жить достойно и что дети не должны помирать с голоду, или от болезни какой, ветром солнечным за­несенной.
Знал я дело целительское, но мало им пользовался. Понимал, что если буду заниматься им, то времени на другое доставать не будет.
Потому, оставался один и жил беспечно, не заботясь о завтрашнем дне и для себя  лично ничего особого не воздвигая.
Царь как-то спросил у меня о том же, и я ему ответил.
- Не могу, царь, того делать. Богом мне завещано творить другое. Это глав­ное в моей жизни и всякого того, кто со мной соприкоснется.
Смотрел царь на меня с удивлением, но так и отпускал, ничего не говоря.
Видно у него были свои мысли по тому поводу, и он ими, судя по всему, гордился, усмехаясь про себя и довольствуясь самим собой.
Что ж, каждому свое. Так я говорил и говорю то же многие годы спустя.
Ничего в самой сути жизни не меняется. Она остается вечной и незыблемой, как сам космос и его настоящее обозрение для людей.
Меняются лишь осно­вы, законодательства, условия, одежды, еда и прочее. Но сама суть остается прежней и довольствуется только одним - избытком ума или же его недо­статком.
Это - кому как приходится в той самой жизни.
Среднего здесь не бывает. Ибо среднее арифметическое вырастает из общего меньшего и большого в своих числовых значениях.
Это уже математика, но она творима самой жизнью, а потому от нее неотъемлема и содержаща в ней, как и все остальное, в том числе, и сама жизнь в виде ее исполнений.
Закрывая эту главу моего развития, хочу сказать вам еще так.
Многое было в жизни моей понято и достопочтимо пройдено, но я никогда не говорил и не говорю даже сейчас, что я знаю все или что я доподлинно что-то понял.
Все распространяется в свете. А свет - это математика  предполо­жений. Или, устное сложение веществ в молекулярной теории обустройства самого  космоса.
Это я говорю о том, что все это пока не проверено и, не окончательно установлено, а значит, не доподлинно и пока, увы, недосто­почтимо.
Хочу, чтобы вы поняли, о чем говорю сейчас.
Я говорю о том, что всякое творимое сутью или жизнью недопонято ею же до конца в на­турально взрослую величину, так как она сама слагаема не начистоту, а значит, способна искажать что-либо или природно вредничать.
Так что, убеждения, каковы бы они ни были на тот или иной час, это еще не основа для истинного понимания.  
Убеждения - это самодоказательства, а они развиваются на самосутях и самоорганизмах, которые так же из чего-то состоят.
Потому, искажение всег­да присутствует даже в самом искреннем и прямом убеждении.
Это я понял еще тогда и потому оставил людей в покое, ибо для каждого есть свое искреннее убеждение и для него определенно является доподлинным.
Во всех случаях нужна переочистка, как сути, так и организмов.
Этому и способствует Земля или та система, в которой она состоит.
Вот такова моя мысль по сути всего, что происходит, и она в веках не претерпевает своих изменений.
 
А сейчас, я продолжу свой небольшой рассказ и опишу дальнейшее, что ста­лось со мною, да и всем другим в годы те, очень отуманенные самой историей и противниками ее дальнейшего развития.
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Глава  2
 
Принципы
 
"Всякий ведущий знает, что он ведет правильно.
Но каждый последую­щий - сомневается и потому, нарастает недовольство, а значит, вырастает сопротивление, что обозначает конец любого пути, если самого конечного пункта не наблюдается в конкретную величину"
                   (Эрнст  Сократ. День  последующий)
  
Самих принципов было у меня немного. Не стоял я на них, как на земле твердо.
Знал, что они способны превращаться и вращаться вокруг тебя, словно  солнце вокруг Земли.
  
Все в мире взаимосвязано. Так думал я тогда и убеждаюсь в этом теперь.
Продолжая работать в школе, которую вскоре я переименовал в мастеровую, так как к делу кое-какому приучал, я не забывал о самом себе и продол­жал скапливать свой ум, творя на бумаге, песке или где-то еще.
Вот так и рождались некоторые принципы, в которых я на тот момент не сомневался, но знал, что они -  подходящи только самому моменту и ничуть не более.
Далее во времени шло искажение. Это значит, что прин­цип, оставаясь на месте в своем обозначении, уже не соответствовал времени, а значит, лгал, а соответственно, мог привести не туда, куда следует.
 
Пытался я то тогда втолковать и своим ученикам, но они мало внимали в том толк и продолжали только кивать головой, записы­вая себе что-либо или просто запоминая.
Жизнь моя шла обычным чередом и в своей стезе я не сомневался.
Знал, что именно уготовано судьбою, но с пути не сворачивал и продвигался вперед к настоящего рода познанию, когда ум способен опережать многое и творить воистину настоящие чудеса.
В работе моей меня никто не зани­мал.
Познакомился я в то время со многими другими, мне подобными по мас­терству ума своего. Все они приходили ко мне в мастеровую, и вели мы сообща беседы длинные полуночные.
Многим я пособил кое в чем и многому сам же от них научился.
Знал я Эвклида, его теорию сохранения силы, знал Неврида и других, по воли судьбы своей со мной соприкоснувшихся.
Ознакамливаясь с другим, я все же стоял на своих позициях и то ли согла­шался полностью, то ли что-либо отрицал.
Сам я особо не занимался счетом и прочим умостарательним ремеслом, но значение тому придавал огромное и вел свои необходимые записи.
Из многих цитат, мною в истории жизни моей брошенных, помню достоверно точно одну, которую даже сейчас по-настоящему воспроизвести могу.
Гласила она тогда:
всякому, кто усомнится в себе или в силе своей физической, нет надобности к силе духовной пробиваться, так как сила земнотворная и обычно простая является для другой основой и целевым заключением всей деятельности микротворных существ, из которых слагается сам организм.
 
Многое было мною почерпнуто прямо из моей головы. Сам себе говорил я иногда какие цитаты и оглавления какие творил, наяву просто сидячи и рукою по песку или бумаге ведя.
Помню еще несколько фраз, брошенных мною в лица тех, кто посмеивался над моим старанием и каким-либо новым изобретением.
Так одному прохиндею я сказал так:
- Не век тебе добровать в силе злого ума твоего. Твое же тебя и нака­жет. Надо только дождаться его, а не умереть от страха того заранее.
Выслушал он меня тогда, засмеялся и умер дней через несколько.
Видно глу­боко поразили его слова мои, брошенные прямо так при всех наяву.
Не боялся я того, что говорил сам. Если видел злость, скупость, вражду - то так и указывал на то.
 
Помню, пришел ко мне один человек и говорит:
- Послушай, Сократос. Дай волю моему уму, чтобы он твой мог перескочить и обогнать во многом. А то бедствую, по земле ходячи, и сам себе места не нахожу.
- Что ж, - отвечаю я ему, - даю волю уму твоему. Бери его у себя же, да с тем и живи. Только не захаживай больше ни к кому, а то ум твой растрачиваться будет и проку от него будет мало.
Так сказал я человеку тому, и он ушел. А спустя срок появляется снова и говорит.
- Не могу сам себе втолковать многое. Плохо становится одному, да и осилить что-либо тягостно.
- Видишь, - я ему говорю, - в чем сила ума общего. В том, что она силой и состоит. Сам ум ты свой быстро истратишь, если только одной дороги
будешь пробиваться. Вместе же то легче сделать, так как один дело какое творит, а другой думает по тому и ум силой физической не занимает.


Согласился он тогда, да с тем и ушел. А опосля услышал я, что он с тем своим умом много хорошего сотворил, да вот не уберегся и в воде большой утоп, что от реки поднялась.
Но люди запомнили его и дань свою
воздали. Не покинули тело его и с честью захоронили.
Так вот оно в жизни случается порою. Не всегда с умыслом что творится, хотя по большинству именно так состоит.
Расскажу еще один случай из моей жизненной практики.
Приходит раз ко мне одна застаревшая дева и просит помочь ей найти себе спутника жизни.
Сам я, как и говорил, в браке не состоял, и потому по делу тому опыта особо не имел. Вот я ей и говорю такое:
- Иди с тем, с чем и пришла. Не знаю, как тебе помочь в том. Сама видно виновата, раз не можешь одолеть себя. Ищи тогда ветра в поле. Пусть, осеменит тебя, как весеннюю траву.
Так я сказал, и она ушла, как говорят, не солоно хлебавши.
Но вот спустя время воротилась вновь и с благодарностью сказала:
- Спасибо тебе, Сократос. Помог мне в деле моем.
- Чем же? - удивился я тогда, и глаза мои чуть из орбит не повылазили.
- Да вот, послушала тебя и в поле ушла. Там и встретила того, кто нужен. Теперь, вместе с ним проживаю и вскоре дите от него родиться должно.
Сказала она так, поблагодарила и ушла.
 
Я же задумался тогда над всем этим и поразмыслил по-своему. Значит, не было в жизни того человека, который мог бы ее ум собой заслонить.
Потому, пришлось ей идти в поле и ис­кать там. Это значит, что человек, от человека рождаясь, в уме превосходит и уже не состоит так, как прежде состояли родители его.
Это я взял на заметку себе и написал небольшой труд по делу тому особому.
Далее вспоминается случай такой.
Приходит ко мне мужчина и говорит:
- Знаю, Сократос, что ты можешь любому в ум его залезть. Хочу, чтобы мне там внутри изменил что и стал я силой ума своего произрастать.
- Что ж, - говорю ему, - давай, попробую. Только говорю сразу, назад ворочать не буду. То уже мне не под силу.
Согласился он и поддался на время моему уму. Вложил я ему что-то в голову и вынул оттуда чепуху.
С этим отпустил его после сна неболь­шого и велел прийти после, когда ум тот состоится.
Долго не шел человек, но вконец пришел раздосадный и злой по-своему.
- Что случилось? - спрашиваю я у него.
- Не любит меня моя жена, - отвечает, - и дети ничего хорошего во мне не находят.
- Отчего так судишь?
- Вижу по ним, потому что наблюдаю за каждым и свои выводы сотворяю.
- Что же видел ты такое, от чего к мнению такому пришел?
- Ничего особого, да вот только заметил я, что больш не подзывает она к себе, как раньше и в захлебах своих больше толк знает, нежели мне того хочется.
- А дети что?
- Дети также смеются надо мной от того, что мать их ведает больше, а потому меня во всю теснят вокруг стола общего.
- Ладно, - говорю ему, - подставляй голову еще раз, попробую помочь вторично.
Так я и сделал. Постарался я над ним и отпустил снова.
Время прошло, и он заявился довольный и радостный.
- Что? - спросил я. - Все уладилось?
- Да, - ответил он мне весело, - стал я более просто ко всему подходить, и они меня снова за нужное место усадили.
- Видишь, - говорю, - то твоя ошибка была, а не с их стороны. Ум - то хорошо, конечно, когда он есть, но когда он хочет только один во всем разбираться - тогда это пагубно для общего. Понял ты меня?
- Да, понял, - ответил человек тот, и, покланявшись, ушел.
Я же и тут сделал свои выводы и описал случай тот в самой истории сво­их трудов.
Пытался втолковать многим, что если ум имеется, то его всяко использовать не надо.
Нужно определить ему свое и отдать тому предпочтение. Тогда ум тот завяжется и станет настоящим умом, а не просто от­блеском его в потьмах  простого  бессознания.
Случаев таких, казавшихся на первый взгляд простыми, было много.
И в каж­дом я пытался найти ответ для самого себя, чтобы исчислить свою катего­рию ума и определить степень пробуждения жизни.
Сама жизнь для меня представлялась как общее и неразделенное со многими и многим.
Множество множеств - так я именовал ее и в этом, конечно, никогда не сомневался.
Опишу еще один случай из практики моей и уже затем перейду непосредст­венно к исполнению того, что в заглавии.
Приходит ко мне раз сам царь.
Редко то случалось, но все же было. Приходит и говорит мне языком странным.
- Чувствую, что что-то внутри меня забрать меня хочет. Гложет днем, а по ночам еще сильнее. Что то такое? Объяснить можешь?
- Попробую, - говорю ему и предлагаю лечь на пол, чтобы исследоваться, как я творил то всегда. Этому меня еще те индусы обучили, и с ним я шагал по жизни.
Лег царь и почти моментально уснул. Видно сила моя его скосила и заста­вила так сделать. Попробовал вынуть я из него ту пакость, что мешала жить.
Сразу не получилось. Видно силы у одного было маловато.
Потому, сходил, позвал учеников своих и велел, окружив царя, факелами светить вокруг.
Так они и поступили, я же взялся вновь за свое.
Спустя время, пакость та черным дымом с накипью ушла, и царь освободился.
Веки приотк­рыл и на мир по-новому взглянул.
- Чувствую легче мне стало, - едва сказал он и тут же снова закрыл глаза.
Прикоснулся я к нему, а он холоден.
Испугался тогда пуще некуда. Не знал, что и предпринять.
И тут впервые за время все глас у меня внутри заговорил.
- Возьми тело, - говорит, - и встряхни своими руками несколько раз. То сердце его от недуга того остановилось. Слишком быстро он его покинул.


Все это я проделал и царь снова ожил. Вздохнул радостно, словно и не умирал никогда, и сказал:
- Теперь, верю тебе окончательно, Сократос. Вижу, что ум твой побеждает всякую силу, нам пока неизвестную и неведомую. Хвалу труду всякому твоему воздам в веках. Пусть, люди учатся слову твоему и будут счастливы с ним всегда.
 
Так сказал царь, поднялся и ушел, как ни в чем не бывало. Я даже упре­дить и доложить обо всем не успел.
Голос же мой, вновь прорезавшись, сообщил.
- Не печалься по всему тому так. Радоваться должен, что царь жив остался. Но не долго ему век свой потчевать. Есть болезнь у него одна и вскоре она проявится. Тут и ты ему не поможешь. Уходить надо тебе от­сюда. Не то осудят и замучают. Ученики разбегутся от страху великого. Ты же ослом останешься при встрече с врачевателями великими.
- Кто ты?- спросил тогда я сам у себя.
- Я душа твоя, ум безраздельный, - отвечал глас тот, - тобой руковожу и знания какие досылаю в ум твой живой пустой.
- Откуда знаешь, что будет? - спросил я тогда, сильно сомневаясь в тех словах.
- Мне то ведомо только по одной причине. Могу наперед я  многое осозревать. Могу, исчислить года чьи или лета от вида живущего или уже мертвого.
- Отчего же ты раньше молчал?
- Оттого, что ум твой живой к тому еще не поспел. Должен сровняться он в силе своей природной. Тогда только период гласа моего наступает.


Поговорил я тогда сам с собою еще кое о чем и решил к гласу тому при­слушаться.
Но царь даже и слушать меня не захотел и пришлось мне здесь судьбы своей дожидаться, так как от воли его уйти я уже больше никуда не мог.
 
Голос сказал тогда мне:
-  Не печалься сильно. То не скоро 'еще случится по годам разлагая. Еще успеешь пожить несколько и ум скопить до своего предела.
- А, что, он есть? - спросил я тогда.
- Да, есть. Только понять это довольно сложно, да и не нужно оно сейчас тебе самому.
 
Так мы поговорили и больше к тому вопросу не возвращались.
Уже знал я свою судьбу ранее, а глас еще больше убедил в том же.
И тогда, занялся я только наукою, жизнь для себя посвятил оставшуюся и людей мало уже принимал, а оставил только учеников немного, из класса в класс переходя­щих и вновь приходящих для прохождения  курса  всего.
Стал я цитаты слагать и на бумагу труды возлагать более. Весь мир для меня пространством обозначился. Вся окружность геометрией тел. А все неузнанное - неизвестностью.
Соответственно, все то знаками я обозначил и ввел категорию в письмена общие по арабскому отображающие­ся на бумаге или где-то еще.
Но перейду к самим цитатам, ибо на них больше полагаюсь, так как весь ум мой на них возрос и в них же совершался.
Остановлюсь на принципах и объясню их нестойкость во времени.
Как я уже говорил, каждый принцип участвует только в своем времени. Для него он подобран и только ему целенаправлен.
Возьму для примера один из тех, что тогда слагался и изъясню суть его оповествования.
Мой самый первый теоретический принцип гласил.
Убеждение некоторых - это не свод существующего закона. Это декларация жизни в самом ее живом восприятии и подальшем развитии.
Это был принцип самой жизни. Теории ее существа, и закономерности.
Для времени настоящего и последующего он несколько устарел, так как выражал только то время, в котором существовал я сам.
В чем разность самого времени заключается?
Разность состоит во многом. В развитии быта, условий труда, определения сознания и качеств состояния ума. Это основное.
Так вот.
Для того времени принцип убеждения - это сама категория исполнения человеческой жизни.
То есть, рождение его, взрастание, сама жизнь и смерть, то бишь уход из общества состояний.
Почему так?
Потому что, тот человек, из того света, как говорят, не мог оценить самостоятельно ни силу закона, ни его право, ни саму существующую закономерность.
Жизнь для него - это его не истребление, а просто выживание, что дава­лось основой труда или работой на кого-то, не исключая и себя.
То обще­ство именовалось просто. Общество застенков. Ибо всякая жизнь творилась за стенами тех домов, в которых и проживали сами люди вне зависимости от состояния и сословия.
Для них жизнь - это существо человеческого происхождения. Иначе говоря, это основа их повседневного труда.
Само же право или закон - это дополнение или просто условие выхода той самой жизни.
Существо законности не определяло само право жизни, а значит, принцип убеждения - это принцип проистекания самой жизни. То есть, жизнь произрастала вне закона и определялась самим существом человеческого порядка.
Что же диктует время последующее?
Или, в чем обманчивость того принципа, если, казалось бы, существо самой жизни не изменяется, то есть она имеет свое первоступенчатое право определения?
Время налагает свои условия быта, а они - существо самой жизни. То есть, быт во времени определяет текущее самосознание, зарождающееся внутри с каждым новым потоком, и это становится каким-то определенным препятствием для возникновения самой жизни.
Это значит, что здесь налицо убеждение от состава социологического права, которое определяет быт, что соответственно, имеет рамки закона.
Значит, для время последующего и
более развитого в отношении самосознания убеждение - это будет проник­новение существа закона в основу зарождения человеческой либо другой жизни на базе существующего самосознания и в силу характера быта.
В общем, во времени принцип не сразу, но постепенно взаимообратил свое означение и создал прямо противоположное определение действенности.
Это, что касается самой жизни и убеждения ее с точки зрения закона времени.
 
Теперь, рассмотрим другое условие или другой принцип.
Принцип вероятного телосхождения.
Он звучит так.
Существо, зарождающее другое существо того же порядка, способно вос­производить само себя или очень схожее на себя и определять силовую материю роста той или иной величины сотворения.
Что имеем в этом выражении относительно времени?
В изначалье общего развития человекооснов или людей это определение подетально верно.
Но со временем оно способно инвертировать свое состояние и давать про­порционально обратное значение.
То есть, время состояний способно наложить значение на данный принцип и тот или иной человек может не сотвориться как то было вначале. Это существо закона времени и существо раз­вития пропорциональностей в околоокружном пространстве
В самой сути определения данного принципа пролегает  следующее.
Человек или животное в силу своих возможностей определяет будущее развитие путем совер­шенства действий повторного порядка, то есть рождения потомства. Но чело­век или животное не застрахованы временем относительно сохранности своих теловыражений.
То есть, любая текущая жизнь способна наложить свой отпечаток и данного типа существо уже не будет являться прямоповторным относитель­но своего изначального поколения.
Это значит, что характерность данного принципа только для существа определенного времени или заключения в какие-то его рамки.
В остальном же, принцип самоисчезает и вполне может быть неприемлем.
На основе этого могу сказать, что любой, взятый из жизни принцип или из самой природы жизни не может излагаться и чтиться однородно в разном времени развития.
В этом и заключается свобода принципов и в этом вся угроза любой существующей принципиальности тому окружению, в котором она существует.
Но есть все же принципы и вечного существования. Они не относятся ко времени, так как не определяют что-либо живое и материальное.
Такого характера принципы будут верны всегда, но вряд ли могут быть использо­ваны в самой жизни материального.
Потому, их надобность прямо либо кос­венно отпадает, а необходимоть заключается лишь в дополнительном разви­тии ума живущего текущим днем существа.
В общем, это фаза развития какого-то ума, не определяющая caму бытовую сущность.
В целом, по принципам это все и я могу переходить к дальнейшему своему рассказу, где изложу факт кончины своей и укажу на то, чьими руками было все сотворено.
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Глава 3 
 
Исцеление
  
Продолжая несколько обсуждать тему принципов и самой принципи­альности во времени, хочу сказать еще вот что.
Никакое авторство или соавторство и тем более, что-либо другое не способно отразить само вре­мя в одном определении, имеющего концепцию какого-либо принципа.
Время - это и есть само определение, ибо подразумевает под собой разви­тие многих в существе множества.
Итак, я продолжу свой рассказ и дополнительно укажу еще здесь на некото­рую несхожесть моей "исторической" смерти и той, которую я заслужил при жизни.
 
Шло время. Я взрастал умом и становился в нем все более не уязвимым.
Это несколько омрачало мне самому жизнь, так как приезжие или заезжие к царю знатоки мысли сильно обижались на меня и сотворяли уже затем свои пакости.
Но я терпел все то, понимая, что веду правильно свою мысль, так как не затрагиваю ничьих интересов, в том числе, и собственных.
А это имеет огромное значение в деле определения качества протекаю­щей мысли и в деле самих определений, выдвигаемых кем бы-то ни было.
Сомнения иногда тревожили мне душу, но поразмыслив дополнительно, я пони­мал свою правоту и "оскорблял" дальше деловую заносчивость  рано  ставших  взрослыми  умов.
  
Пришло время, когда царь действительно слег на своем царском одре. И, ес­тественно, он позвал меня для беседы.
Я ничем не мог помочь ему в деле его болезни, а потому, прямо то и молвил.
Царь разгневался не на шутку.
- Зачем держал я тебя тут сколько времени, - кричал он в бешенстве от своего слабого здоровья.
- Затем, чтобы я людей уму обучал, - так отвечал я ему и был по-своему прав.
- Ты должен мне помочь, - жалобливо попросил царь, очевидно, думая, что я просто не хочу его исцелить.
- Не могу того сделать, - ответил я ему, - то болезнь неизлечимая уже. Никто не сможет тебе помочь. Очисть свою душу и приготовсь к смерти.
- Как смеешь мне такое говорить, раб?! - воскликнул царь и тут же заключил меня под стражу, - возьмите его и посадите за решетку. Ту, что он сам сотворил. Пусть, попробует оттуда вызволиться, - и царь слабо засмеялся.
- Это тебе не поможет и не спасет, - сказал я на прощание.
- Ведите его, - сказал царь и уже не смотрел в мою сторону.
Так я оказался за решеткой и по день смерти царя там просидел.
Никто ему действительно не помог, даже известные на то время светила-врачеватели.
Дошел и до меня черед, когда начал последующий царь в делах своего пред­шественника разбираться.
- За что сидишь?- спросил он меня.
- За ум свой, - ответил я просто.
- Это тот учитель, - объяснили царю рядом стоящие и отступили в сторону.
- Так это ты царю смерть предсказал?
- Да, я, - честно признался я и посмотрел тому в глаза.
- Что ж, - гневно молвил новый, - будешь сидеть здесь извечно. Пока моя очередь не наступит. Да, думаю, не скоро то случится. А? - и он весело рассмеялся.
- Не смейся, - оборвал я его и тут же добавил, - смерть твоя рядом стоит за твоею спиною. Обернись и посмотри на нее.
Царь в ужасе повернулся, но никого, кроме своих подчиненных, не увидев, рассмеялся снова.
- За слова твои выжгу на голове твоей имя еще раз. Будешь знать, как против царя идти и клеветать, - и он тут же дал распоряжение сделать то своей страже.
Спустя время подвергли меня еще одной пытке и после освободили.
- Царь велел тебя отпустить, - сказал один стражник и отступил в сторону.
Я обошел свою клеть, затем вышел из нее и сказал:
- Будет не один здесь сидеть и болью томиться. Жаль, что придумал то. Не знал, что для этого будет изготовлено. Передайте царю, что я его благодарю за содеянное и смерть ему нескорую обещаю.
С теми словами я и ушел. Воротился домой вначале, а затем зашел к другу одному за советом.
- Уезжай или уходи, - сказал он мне в разговоре, - слыхал я, что царь нарочно тебя отпустил. Чтоб народ зла на него не держал. Но другим ухом слышал, что убийца тебя подстерегает. Будь осторожен. Не понравился ты новому царю. Видно ум твой ему не надобен.
Поблагодарил я товарища и ушел в надежде, что то не сбудется и я успею уйти.
Пришел домой и часть вещей в котомку уложил. Самое главное для себя собрал и уже хотел уходить, как вдруг, ясно почуял, что кто-то у меня за спиной стоит.
- Пошли отсюда, - сообщил мне бас незнакомца, и я повиновался.
Вышли мы на порог и тут жизнь моя, ниточка ветхая, и оборвалась. Стукнул он меня чем-то по голове, затрещало что-то внутри и разорвалось. Кровь носом хлынула, ртом немного и я задохнулся.
 
Еще лежал, как душа моя вверх всплыла и над телом вскружила. Видел себя и видел убийцу того. Затем сила какая-то меня подняла и унесла с собой.
Ну, а дальше уже не знаю. Многое происходило и к описанию сему не отно­сится.
Если бы и мог, то особо не передал бы. Слишком сложно все то объяс­нять и в словах моих изъяснений уже устарело.
Так вот я и погиб. От руки того палача, что царя последующего по моему приговору казнил.
Все иные смерти, что мне приписывают, я отрицаю.
Расска­зал, как то случилось и на том все.
Может, кому и выгодно было то в свете ином представить, да мне самому незачем.
Как было -  так и показал на суде божьем, что после смерти моей состоялся.
И смерть та была для меня нас­тоящим исцелением. Понял я к тому времени уже многое и вряд ли был смысл прозябать на земле далее в теле том, обозначенном знаками со всех сторон и на самом лбу высеченными.
Так завершилась жизнь моя и свершилась судьба, с раннего возраста мне известная и никому не поведанная при самой жизни.
В годах уже после смерти растерял я многое в памяти. Но все же, основное сохранилось и берег я его до сего часу.
Не могу знать достоверно, поверят ли моим словам, но надеюсь, что то будет так и кое что в самой истории изменится.
На этом я завершаю свой рассказ о самой жизни и хочу перейти к ряду определений ее, чтобы вы больше в ней не путались и меньше всего страдали друг от друга.
Наиболее важным как для себя, так и для других считаю определение самой жизни, познанное мною в веках и достоверно подтвержденное жизнью.
- Жизнь, - говорил я всегда и говорю сейчас, - есть то, что прямому либо косвенному определению не подлежит. Ибо, она актуальна, когда существует и не пунктуальна, когда имеется прямое отсутствие ее в натуральную величину.
Жизнь - то зачаток самой среды пространства. Именно от этого я отталкиваюсь в своих глубоких рассуждениях.
Само же пространство состоит из множества жизней,  равно, как ведомых нам, так и неведомых.
Из ведомых мы знаем только те, что зовутся человеческими, да еще те, что относятся к роду земному животному.
Все же дру­гое для нас неведомо и состоит в сумраках ночи космической.
Космос я определяю как великое жизней начало, в том числе, и его самого в кратности состояний.
Что под этим подразумеваю я?
Подразумеваю и понимаю так.
Космос - это величина пространственная, соединенная одной тканью, из которой способна произрастать другая величина, за ней последующая и так далее до бесконечного множества.
По сути, кос­мос так же является организмом и имеет свою стезю околопробного разви­тия. Он взаиморассредоточаем и распространяем.
Основа всякой жизни пролегает в космической величине ее характера. Так что, все живое и неживое принадлежит ему, независимо от своего сос­тава и геометрических форм.
Сохранность жизни пролегает в следующем.
В исполнении законов жизни, их предпочтении многим перед иной стороной ее /смертью/ и в основе ее распространения по космической среде.
Не бывает жизни прекрасной и не таковой. Все жизни примерно одинаковы по составу и своему сложению на этапах возрастания. Всякая жизнь трудна и опасна, если она не обеспечена элементарным орудием труда.
Всякий труд претворяет жизнь в более совершенную и делает ее характер­ной для какого-либо вида существа.
Все существа по своему характеру разумны. Пределы такой характерной разумности располагаются в основах их исполнения согласно при­родным  величинам  естества.
Всякий вид существа любого порядка имеет право на свое исполнение.
Иск­лючение может составлять только тот, от которого жизнь иных видов прямо либо косвенно сводится к минимуму.
Всякая жизнь не напрасна, если она уже прожита и доведена до старого преклонного возраста.
Это обозначает, что она претерпела видоизменения, а значит, поучаствовала во времени и отложила свое в области категории ума и, в целом, исполнения самой жизни.
Жизнь без какой-либо цели так же не напрасна. Ибо, она сама по себе также цель или самоцель состояния недоразвития органов вида существ.
Целевая жизнь верна до определенного предела. Она имеет свои рамки раз­вития. В противном случае, она перестает быть таковой и становится не напрасной.
Глубокие мои размышления над самими основами жизни привели меня к сле­дующему заключению.
Всякая жизнь будет благополучной для какого-либо вида существа, если она до определенного периода будет являться целевой, а в дальнейшем, легко освободившись от первого, станет не напрасной. Это залог счастли­вого образа жизни в любой среде практически разного времени.
Человек, как и сама жизнь, не может все время целеустремляться.
Иначе, он потеряет интерес к самой жизни и будет выглядеть просто несчастным.
Потому, залог его счастья - это основа обычно протекающего труда и капля достигающегося самой природой сложений ума.
Всякое же явное целеустрем­ление в обиходе уже сказанного создает условия для опознания собственного несчастья.
Жизнь, как и всякое другое существо восходящее на свет в виде капли, нельзя опознать сразу.
Она различна в своих категориях и бесценна в своих выражениях.
Всякий умственный прирост в жизни является сложением ряда веществ в процессе эксплуатации времени организмов.
 
В самой жизни я не часто добивался какого-либо успеха. И в том есть моя самоличная вина. И я сделал для себя некоторые выводы, о которых сообщаю в дальнейшем.
Залог личного успеха каждого пролегает в основе его трудозатрат и способности определить их же среди огромного или меньшего количества таких же.
Иначе говоря, успех пролегает в основе качеств своего труда и в способности его быть требуемым со стороны любого другого проживающего.
Также, успех зависит от добропорядочности, некоторой скупости по отноше­нию к материальному и реальной возможности всякой реализации продукта своего труда.
Успех всякого прохиндея зависит от его ума и ума окружения.
В равных или даже примерно равных условиях успеха не предвидится.
Для простого человека успех пролегает в обозначении качества его труда.
Для непростого - он же состоит в категории математических исчислений, что выражается материально для него, а также в осознании своего превос­ходства над самым простым или ниже непростым.
Цель в жизни нужна, но не так необходима, как то кажется вначале каждому.
Каждая жизнь - это уже самоцель.
Дальнейшее же ее развитие зависит только от качеств человека, которые и определяют те или иные цели.
То есть, если нет необходимых качеств, то и цель соответственно не так необходима. Имеется просто цель прожить, создать жизнь другую и определить ее для себя в качестве своего ума.
Трудно пытаться опережать время. И трудно ссылаться на какое-либо опе­режение его самого, выраженное самим состоянием человека. Это его чувст­ва, страдания и сопереживания.
Для другого они могут и не быть таковыми, ибо он мог пережить то предыдуще. Потому, всякому и любому даже независи­мо от качеств ума можно сказать следующее.
Опережение в теле не является ума опережением. Это всего лишь временное чье-то достижение в уме и не более того.
Чтобы определить будущее, необходимо знать достоверно настоящее.
Что это значит?
Это значит, что всякому, проживающему настояще, необходимо знать искренне свое состояние и доподлинно сравнить-оценить его по отношению к другим.
Это первое определение своего личного будущего.
Второе определение - это развитие направления ума и создание качеств труда, которое также переходит в сравнение и определение по отношению к другим.
И определение третье - это определение возможностей.
Это то, что можно еще обозначить сословием, положением в обществе.
Таким образом, чтобы оценить будущее, необходимо сделать всего три истин­ных определения.
Если они верны, то точен и результат.
Это значит, что самоцель остается, а какая-то цель может исчезнуть, что даст жизнь не напрасную и сохранит человека вне всякого напрасного истязания в труде.
To eсть, имеется смысл отказаться от какой-либо цели вначале и создать условия для своей ненапрасной жизни, что принесет успех и определенную категорию счастья.
Глубина всяческих познаний пролегает в самом труде их изъятия из основ самой жизни исполнения.
Проще говоря, состоит в анализе действий, поступ­ков и хода своего личного размышления.
Не ссылаясь на кого-либо еще, говорю так:
всякое замысловатое скрытое слово, играющее свой повторно-переносный смысл, имеет место своего приложения в непосредственном уме человечес­кого исполнения.
Всяческая замысловатость только путает, если лишена скрытого смысла и обронена просто так, как абракадабра, что в переводе в арабского обозначает бессмыслица.
В любви людской есть свои предостережения. Нельзя сравнивать близость людей с настоящей любовью.
Любовь - это неживое и нематериальное. Это духотворимая величина. Она способна возрождаться и гаснуть в миг времени. Это необходимое условие для ее существа.
Протекание любой любви - есть уже не любовь, а близость.
Сосредоточение ее где-либо в голове - есть также определенная степень близости.
Только дух способен олицетворить любовь. Это внезапная вспышка смелости, храбрости, покаяния и чего угодно, в том числе, и ненависти.
Все это относится к категории определения любви, к категории духа вос­хождения.
Отчего рождается такой дух и как воспламеняется?
Дух возникает словесно: наружно или нет в этом нет разницы существа его.
To eсть, неважно польется из уст речь, или будет она просто глухо отзыва­ться внутри.
Так вот. Словеса определяют качества самой любви или духа.
Того самого, что возрождает и остальное. Если словеса определяют - значит, существует и сам дух любви или чего другого, что относится к той же категории вспышки.
Словесность же или сами словеса определяет сознание.
А оно - это ум живого существа.
Значит, первично дух определяется и вырабатывается умом и вызывает не­обходимые словеса для его понятия остальными.
Ум сам по себе выра­батывает во времени определения по отношению к чему-либо и выражает соответствующе качество духа.
Качество самого ума определяет качество духа. Словеса - то есть торжество ума и его живовоплощающая сила.
Ум сам по себе восприимчив и отвергаем. Он способен воплощать живое в живом существе организма. Само существо ума заключает следующее.
Его сущность - это определенная степень скоплений ума за периоды состоявшихся жизней.
База ума - есть база существа самого человека.
Сердце - то есть только орган, разгоняющий кровь и дающий толчок к жизни.
Основа же всякой жизни располагается в базе ума.
Состояние ума - есть состояние самого человека. Но это не есть состояние тела.
Тело - это отдельное существо, содержащее ум человека и накапливающее его в года развития.
В общем, тело - то есть база для ума в целом его понимании.
 
Остановлюсь еще на одном, очень важном для уже сейчас живущего человека.
Есть тело и дух его, содержащийся как в теле, так и наружно.
Так вот. Весь собираемый наружно дух и олицетворяет само время, а значит, олицетворяет сам себя и выражает в целом единую величину ума. Самое важное в этом - состояние самого ума, точнее, его качество.
Как объяснить это более проще?
Есть ум и его жизненно занимаемая категория тела. Это положение в об­ществе и состояние качеств труда.
Так вот.
Определение гласит, что свободность распространения ума является выражением свободности или не таковой распространения тел, то есть тех занимаемых социальных положений, что имеются.
Это обозначает, что любой ум, заключенный в рамки своего тела, ограничен его положением в рамках социальной обустроенности об­щества.
А это говорит о несвободности распространения ума, если имеется налицо несвободность социального положения тела.
Таким образом, время выражает позицию ума и одновременно тела, что дает основу дальнейшего развития или вовсе не такового в целом числе, а лишь по отдельным категориям.
Итак, общее целеустремление должно быть одно.
Это высвобождение социаль­ного статуса тела на основе ярко определяющего себя состава фактического ума.
Это залог будущего развития в целом и реальный шанс на само определение жизни.
Хочу подвести черту под всеми моими словами и сказать вот что.
Никакая правда в ее силе не будет способна уничтожить вранье, если не будет применена ее сила по отношению к самой силе обмана.
Это реальная запо­ведь дня и будущая основа нового законоведного  государства.
Никакой закон не будет осуществим, если в его постановке будут участво­вать те, кто его же избегает или кривоточит.
Всякое содействие закону является решением лично каждого, живущего под его сводом.
Это определяет сознание и состояние качеств ума. Никакая сила не способна изменить ход текущего закона и его исполне­ние, кроме самого закона, переизданного самими людьми вновь.
Это обоснование для создания будущего законодательства и решение для выхода из любой создавшейся критической ситуации в отношении законоправ исполнения.
И последнее завершающее мое выражение.
Нельзя откровенно и свободолюбиво диктовать только свое.
Всякому дру­гому это может не понравиться.
Это значит, что можно найти врага, совсем не желая этого и не думая.
Поэтому, общность - это единое мнение во множестве исполнения остальных.
На этом я завершаю свой рассказ и. доверяю самому автору дописать нес­колько строчек из дня для меня будущего.
Желаю вам хорошего понимания друг друга, желаю ума и самого крепкого здоровья.
Учитель и брат - ваш Сократ.
  
Ну, что ж, мне остается только проводить взглядом, да мыслью ту душу и завершить сие написание очень странными на первый взгляд словами.
Встаньте, люди, и осмотритесь.
Возможно, вы увидите свою правду и где-то чужую ложь.
Ухватитесь за это и вспомните, что говорил вам Сократ. Вы пом­ните его и его не забыли. Все его слова звучат и сейчас, и по сей день.
Напрягите свою память, и она для вас вскроется и откроет новое в своем существе и даст понятие нового на основе уже пройденного старого.
До скорых встреч, уважаемые читатели, и пусть, они решительно состоятся и пусть, выразятся более ярко, нежели до того.
Читаю и передаю свою благодарность автору рассказа и закрываю строку настоящего произведения совести дня.
Каждый способен усмотреть для себя главное, вынести его за пределы ума своего и вложить обратно внутрь.
Этого достаточно, чтобы встреча состоялась, а законность поправила положение вновь.
До свидания. С уважением, автор и тот, кому перешло уже более за 2000 лет.



 
 
 
P.S.
 
 
Не обладаю особой летучестью, потому могу сообщить еще несколько строк.
В каждом из вас имеется тот смысл, что именуется жизнью умом.
Его распространение зависит от вас самих. Обуздание нравов, лишение изо­билия, присутствие прав способны дать тому смыслу взойти и возродить новое поколение людей целеустремленных и счастливых.
Составьте свои периоды развития и двиньтесь по ним, словно по течению реки.
И вас понесет вглубь всяких знаний, и вам достанется лучшее, что есть на самой Земле -
ее ум и торжество всякой жизни.
Цитирую уже себя сам.
Имена - то не­ важное.
Их величие - то скупость дня на состав ума. Слабость выражения имен или вовсе отсутствие - есть глубина выражения ума в настояще целом продукте взрастания всего живого, творящего себя.
Обеспечение имен лишает права обеспечения других.
(Цитата. Сократ)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
                     СОДЕРЖАНИЕ
 
 
Пролог……………………………………..3
 
Содержание……………………………….9
 
Глава 1
Школа…………………………………….15
 
Глава 2
Принципы……………………………….71
 
Глава 3
Исцеление……………………………….89