«Травка зеленеет, солнышко блестит» видимо так мне следовало начать свой незамысловатый летний рассказ. Но у меня было пессимистическое настроение(подумайте сами— целое лето ишачить на даче)к тому же стоял холодный июнь, ну и не последнюю роль в этом конечно же сыграли озоновые дыры, нависшие прямо надо мной. Все это я не мог назвать предвестником хорошего лета. В данном случае меня радовали только две вещи: близость ко мне Кати,моей девушки ( у нее скоро должна была быть Днюха) у нас рядом дачи и наличие незаменимого помощника и одновременно верного друга Лехи в простонародии Лесика.
— Перекур, — сказал я Лесику, когда мы управились с сорняками на картофельных грядках.
— Завтра будет выходной— произнес я усаживаясь на примятую кучу из выкорчеванных сорняков.
— С чего бы это? — удивленно спросил друг.
— Я тетю еду встречать на вокзал.
— Митрич, может за это дело сегодня вечером по пивку? — обращается он ко мне.
— А чего бы и нет, по бутылочке можно.
— Ты же не забыл что после завтра у Катюхи День Рождения? — спрашиваю. — Что будем дарить?
— Есть у меня одна идейка: Лариска проболталась, что Катька очень парижские духи любит!
Лариска — Катькина лучшая подруга, давно встречалась с Лесиком. С ней было легко и приятно общаться. Повезло же Лесику! Моя же Катька была девушкой манерной: гордой и острой на язык и иногда мне с ней приходилось туго.
— Это не подходит, — злясь, произнес я, — ты знаешь, сколько они стоят?
— Тогда купи ей букет орхидей белых и обойдется! — воскликнул Лесик.
— Тебе об этом тоже Ларик сказала?
— Да нет, просто я когда-то такой букет Светке Илларионовой подарил, и ничего прокатило.
— Хорошо, что не Ларику, — съязвил я, но на крайний случай запомнил эту идейку.
Если бы я знал тогда, как все изменится завтра. Всю свою сознательную жизнь ( а это не больше не меньше 17 годков) я был участником авантюр. Поэтому и прозвище у меня соответствующее — Митрич (Митька меня зовут) Бесшабашный. То, что мой дачный день, связанный с прополкой сорняков и поливкой огорода, был прерван приездом тетушки Веры, меня не огорчало, скорее наоборот я почувствовал себя вольготнее.
Поезд Москва-Киев через наш маленький городок шел с остановкой в 5 минут, и прибывшие пассажиры буквально выпрыгивали на ходу.
— Прыгайте, — сказал я тете Вере при выходе.
— Шутник, сумки возьми! Да смотри не подорвись, а я пока с Дашей спущусь! — вторила мне она.
Трехлетняя Даша внучка тети Веры, была красивой голубоглазой девчушкой с темно-русыми волосами. Пока мы добирались на электричке в поселок «Булкино», она мило улыбалась, рассматривая сельские летние пейзажи.
— Бабуся, а вот это коловка, — говорила Даша, рассматривая пасущую на луге рябую корову.
— Правильно, — говорила тетя Вера, — только надо говорить не коловка, а корова.
— Ну, я же говолю: «Коловка».
Мне было весело наблюдать за этой живой подвижной девчушкой, которая так оживленно обсуждала летний пейзаж, и я, и не заметил, как пришел наш черед, выходить.
Родители, встретив тетю и отобедав с нею, начали хвастаться своими дачными хоромами, мне же достался удел паяца — развлекать маленькую Дашу. Впрочем, как по мне, эта роль подходила мне гораздо больше, нежели роль «уборщика сорняков».
— Девочка как тебя зовут? — нарочно спросил я Дашу.
— Дася, — ответила та.
— Очень приятно. — А меня Митька, Митрич тобишь.
— Плиятно, Митлич— за мной повторила Даша
— Булочку бушь? — спросил я кроху, когда она уставилась на меня, в то время как я жевал булочку.
— Бусь, — ответила по-своему, не растерявшись, кроха.
И через минуту мы уже вдвоем уплетали за обе щеки булочки с маком.
— И что это тут за нянька выискалась, — услышал я насмешливый голос Лесика.
— Тебе бы тоже не помешало поучиться, чтобы со временем быть добропорядочным папашей, — ответил с иронией я.
— А ты бы лучше сказал спасибо, за то, что мы тебе с Лариской подарок подыскали для Катюхи, вот держи с тебя — 150 грн.
— Делжи, — тут же подхватила маленькая Даша-Бусь, как я прозвал девчушку про себя.
— А твоя малявка, сообразительная, — похвалил Дашу Лесик, и это была от него сама наивысшая похвала, ибо Лесик в принципе не выносил детей.
— А то, — согласился я.
— Дядя, бахнем по пивку, — насмешливо произнес Лесик.
— Бахнем, — живо повторила кроха.
— А вот детям до 18-ти это не положено!
— Положено, — серьезно сказала Дася, и мы расхохотались.
— Тебе, то сколько, — спросил Дасю Лесик.
— Тли, — сказала та и демонстративно показала четыре пальца.
Мы так и покатились со смеху.
— Учись, потом когда станешь отцом, легче будет, — сказал я, улыбаясь и попивая пиво.
— Кури бамбук, Лесик, мне еще до отцовства, долгие лет 15 не меньше…
— Кули бамбук — констатировала про себя кроха.
— Так ты на Днюху сегодня идешь, у Катюхи предки свалили, тет-а-тет намечается.
— Иду, как же без меня.
— А Бусь, тоже с тобой идет?
— Идесь, — деловито произнесла Даша.
— Куда ж я без нее — теперь я заделался в няньки! — лукаво произнес я.
Скоро маленькая Даша козыряла новоприобретенным лексиконом, как сама хотела, слова: бусь, идесь, бахнем, кули бамбук, использовались отовсюду и невпопад.
На День рождения мы пришли во время, поздравили именинницу, и тут произошло то, о чем я впоследствии вспоминал полушутя полугрустя. Свой подарок я отдал Даше со словами: «подаришь вон той тете, указал я на Катю!»
— Поняла?
— Поняя, — сказала Даша с серьезным личиком.
И вручила подарок, как ни странно подруге именинницы — Ларисе.
— Даша, ты не той тете подарок отдала. Но девочка уперто молчала.
— Это мне подарок, девочка, — не выдержала именинница.
И тут Дасю понесло, она разом выплеснула все слова, что услышала от нас с Лесиком за день, причем у нее это получилось настолько складно, что нам приходилось только диву даваться.
— Кули бамбук тетя, — сказала Дася, — пиво бусь? Идесь? А потом словно что — то вспомнив, добавила, обращаясь уже ко мне : « Идесь со мной, а то тетя не хочет!».
Мы, с Лесиком покраснев, удалились.
«Да вам же разве можно ребенка, доверить ребенка!» — рассмеялись мои домашние с нашего рассказа.
А тетя даже добавила» А ну, чтоб обратно мне из похабной внучки, благовоспитанную девочку сделали!»
— Пиво бусь? — обратилась к бабушке Дася?
— Что за слова, — возмущенно произнесла тетя Вера.
— Кули бамбук….
Мы, едва сдерживая смех, укрылись в беседке. Куда, в скором времени подбежала и наша защитница — Дася.
[Скрыть]Регистрационный номер 0184131 выдан для произведения: Хильда работала в чебуречной на окраине города. Она усердно лепила чебуреки, макала их в раскаленное масло серебряной вилкой. Старуха была неряшлива и глупа с редкими жирными волосами, собранными в хвост на затылке. Одетая она была в серую робу и валенки. На дворе шел январь. Улица, на которую выходила чебуречная, была широкой с большой проходимостью, и шедшие мимо люди толпились в шумной, но при этом очень уютной чебуречной. Хильда работала здесь давно, в основном на кухне, к людям ее выпускали редко и по делу, чтобы не отпугивать клиентов неряшливостью и угрюмостью женщины.
Кухня — максимум, на который она могла рассчитывать, хотя старуху это и не волновало. ЕЕ уже больше 20-ти лет ничего не волновало, кроме поджаристых чебуреков, да бутербродов с маслом. В чебуречной Хильду считали старой девой, хотя те люди, которые знали ее прежде, утверждали, что у нее есть сын. Совсем недавно Хильде принесли письмо — аккуратный красочный конверт, по своей неграмотности Хильда не поняла ни слова из прочитанного, лишь сходив к нотариусу дону Вацику она
meg;rtett (уразумела), что получила в наследство коттедж и кафе за границей, где-то в Америке от некой Луизы Ферони. И что вступить в право наследования можно хоть сейчас ( с момента прошло уже полгода). Именно эту информацию преподнес ей пан Вацик.
«Выходит я богатая наследница», — подумала Хильда. Уехать в Америку , правда пока не получалось, отпуск еще не скоро, да и средств на дорогу не хватило бы, даже если бы Хильда достала свою старую заначку, которую она копила на черный день
Через пару дней Вера-хозяйка чебуречной, увидев старуху дремавшую над подгоравшими чебуреками крепко повздорила с ней. Доселе краткая и молчаливая женщина впервые в жизни взбунтовалась.
«Доколе мне терпеть ваши выходки пани Вера», — грубоватым голосом произнесла она. На этом ее работа здесь была окончена. Собрав рабочие вещи, Хильда гордо вышла через парадную дверь чебуречной, и, оказавшись в забытье своего дома, зарыдала, она отдала чебуречной ровно 20 лет своей жизни. Горькие слезы медленно стекали по увядшим щекам, и она неумело вытирала их затвердевшими от труда руками. Хильда не знала, как дальше жить! Старый дворецкий Серж в наглаженном сюртуке с жалостью смотрел на женщину у подъезда.
Подружка Дорис одолжила Хильде свою заначку и Хильда отправилась из Польши в Америку. Америка выдалась совсем иной, чем она себе ее представляла. «Это шумное скопище быстрых людей» — подумала она, впервые попав в Нью Йорк. Женщина слегка тушевалась, ее неповоротливость и угрюмость виднелась в каждой клеточке старого тела. Дом Луизы Фернани располагался на проспекте названия, которого старуха не помнила и нашла лишь по бумажке врученной ей нотариусом Вациком. Дом являл собою скромное, и уютное пристанище пожилой женщины, ее дальней родственницы. Казалось все здесь было на своих местах как во времена покойной мадам — аккуратно, чисто и добропорядочно. Экономка открывшая дверь и увидев угрюмый типаж героини, слегка смутилась, но потом когда первое смятение прошло, она добродушно спросила
— Вы к кому миссис?
Хильда не удосужившись поздороваться, ткнула экономке под нос бумагу с четким почерком юриста и письмо.
— А так вы есть та самая наследница — осклабилась экономка.
— Да, — сухо ответила Хильда.
Расслабившись после чашки горячего пунша, Хильда предложила оставить экономке все на своих местах.
— Я сама не управлюсь с таким имением, — застенчиво призналась она.
Хильда долго не сидела без работы, узнав адрес полученного в наследство кафе, она устроилась там простым администратором. Повезло ей что кафе было в русском квартале а Хильда худо бедно понимала и говорила на этом языке. Сама же Хильда по национальности была чистокровной венгеркой. Работа ее состояла в том, чтобы следить за персоналом, откликаться на жалобы клиентов. Женщина слабо понимала свою роль в этом деле, она чувствовала себя здесь пугалом, на которое смотрят с ужасом. Клиенты охотнее общались с Джесси, молодой белобрысой девушкой с добрыми глазами и очень болтливым языком.Хильда предпочитала сидеть на кухне, пить кофе и контролировать процесс выпечки мучных изделий. В новом для себя мире Хильда не обрела друзей кроме разве что старой экономки. При желании Хильда могла совсем не работать, получая лишь доходы с кафе, но она привыкла тяжело работать, за заботами день проходил быстрее, и поэтому старательно исполняла свои обязанности. По вечерам старушка читала любовные романы и слушала романсы, а иногда молча смотрела на развевающееся пламя камина. Самым праздным днем Хильда считала воскресенье, она надевала свои лучшие наряды, мыла волосы и укладывала их старым гребнем, а потом при полном параде в сопровождении экономки шла в церковь.
Садилась в первом ряду, и преданными неистовыми глазами фанатика внимала словам священника. Казалось, жизнь ей опротивела, и она стремилась проникновенно к забвению и покою. Хильда не стала обустраивать дом по-новому, переставлять мебель, ей вообще казалось, не было ни до чего дела, кроме работы и покоя. В конце марта женщине исполнилось 80 лет. Она стала суха, ещё более неряшлива и забывчива. Теперь молчаливая более обычного, она иногда молча покачивалась в кресле качалке. Непонятно было что творилось ее голове. Незадолго до смерти к старухе начал приходить призрак серого сенбернара по кличке Люси, который умер боле 20 лет назад в Венгрии. Тогда впервые экономка Эмма увидела ее блаженную улыбку. Сначала призрак приходил не часто, где-то раз в день, а потом все чаще и чаще. Перед самой смертью Хильда позвала к себе священника и нотариуса, чтобы сразу решить все свои земные дела. Все свое имущество в Венгрии она завещала монастырю, Наследство же она отписала экономке с припиской скромно похоронить ее у стен церкви, куда она любила ходить при жизни. И со спокойной душой ушла в мир иной. Никто ничего так и не узнал от этой несуразной женщины. Была ли она любима, были ли у нее друзья. Хильда являла собой вековую давность и незыблемую честь венгерского народа.