Лес – это несекретное хранилище без охраны, в
котором на воле произрастают тысячи видов зверьков и растений, ещё не
занесённых в красную книгу. Но они скоро могут туда занестись, если их товарищи
люди будут и дальше так сильно гадить на каждом шагу, устраивая везде свалки,
сортиры да пепелища.
Ой! а тут кто-то целую бабульку выбросил.
Стоит и хлюпает носом возле маленького деревца, обняв его своими невесомыми
ручками. Она и не услышала меня за спиной, заглушая все лесные звуки своими
безотрадными рыданьями, словно в един миг вдруг потеряла дорогу настоящего,
сойдя растоптаными галошами на узенькую тропинку дремучего параллельного мира.
Бабулька висела на сосёнке как старый коричневый плащ, уткнувшийся носом в
кору, боясь и представляя за спиной всяких гномов, лешаков да медведей. В лесу
было сыро и сумрачно, подступал вечер а с ним зимние холода, кои готовился
принести с собой северный ветер, уже на арфах сосновых крон игравший отпевание
и забвенье потерянным да заблудшим.
Старушонка с превеликой радостью пошла за
мной как за светочем во вселенской тьме, тихонько ещё подвывая, но уже
избавительно, искупительно, как старая грешница выпущенная бесами из котла хоть
и со шрамами но живая:- спасибо сыночек, уууу!.. лесной проезд двенадцать,
лесной проезд двенадцать, лесной проезд…- заклинала она меня на незабытье, и
держалась за мою руку как кукла своей неживой ручонкой, как ослик иа за
верёвочку винни-пуха. Сзади семенили её в вязаных чулочках сухонькие ножки
словно бы сами по себе, будто она их выковырнула из ствола той сосёнки, когда
срослась с ней думая что до конца всей своей жизни.
Но на полпути нас уже ждали – к нам бежали
навстречу её взволнованные родичи. Бабулька плакала от счастья что нужна им,
любима – а я радовался, прежде до ужаса боясь что они её в самом деле на муки
выбросили, как на свалку старьё.
===============================
Есть у американцев один хороший фильм – он из
старинных, а тогда ещё янки славно природу да душу снимали, не скупясь пока что
на чувства. Там один гангстер, по-нашему русский бандит, заслужил уваженье
окрестных людей, а особенно впечатлённых мальчишек своим броским презрением к
смерти и страстью к густокровавым авантюрам, которые так притягательны для
обывательской серости.
Но его подловили хитрозадые копы, смогли
взять у бабы красивой живым да голым. И вот приходит к нему на тюрьму – нет, не
посылка с харчами – а грюмоватый батюшка поп, или как там по-ихнему. Он просит
его, на коленях почти – ты, мол, струсь перед смертью у всех на глазах, обделай
штанишки от страха перед карой господней. Тот в ответ ему – сбрендил ты, батя?
чтобы я, величавый герой из гераклов, вдруг сломался как кукла и заныл
мамааа-мамочкаааа! Не бывать никогда такому позору.
Поп посмотрел ему в бессмертные очи и сказал
– что так нужно тем детям, которые почитают его, бандюгана, выше господа. Чтобы
не зашагали они по душегубской дорожке следом за ним, а спасли свои души добром
с милосердием.
Гангстер билли криво усмехнулся – ни да ни
нет, наверно раздумывая – но когда его потащили на электрический стул, он вдруг
дико взвыл и засучил ногами как последняя тюремная сявка и сдох под электродами
как мокрая лабораторная крыса, успев лишь тихонько подмигнуть благодарному
попу. А когда детишки спросили, правда ли что билли пред смертью оказался
гнидой, то поп, вздохнув, сказал – Да – и светло взглянул в небеса.
Меня мучает, что уже две тысячи лет люди всем
человечеством проклинают иуду. И только господь да христос знают всю правду о
нём.
================================
Как я буду умирать во тьме своей поднебесной
ночи? Затрубят ли по мне иерихоны, разевая огромные рты похожие на белые маски
чёрных хэлуинов, и от этого слоновьего ража пробудится ль весь спящий сопящий
мир, воздеваясь в великой тоске – великана хоронят! – а потом на миг всё
затихнет, потому что меня сам господь отпоёт, скорбным шёрохом ветра виясь по
кронам деревьев и слёзным плачем дождя колыша стебли трав.
Прощайтесь! – громыхнёт грозный бас изпод
сводов всепланетного дома; но я не услышу вослед ему никаких траурных музык, а
в душе моей будет звучать одна лишь печальная мелодия покоя, которая слышится
динь-линь-колокольцами всем уходящим отпетым и погребённым.
Когда первый гвоздь, забитый ловко
равнодушными могильщиками, пригвоздит моё сердце к Земле, то моя небесная душа
сладко почувствует себя оторванной, отрезанной, отрубленной от этой вечно
мятущейся плоти, коя будучи живой так невыносимо насиловала её своими
беспредельными фантазьями да безумными авантюрами, то призывая к себе в миг
милосердной любви, то проклиная от себя в часы злобной ненависти.
Когда последний ком земли плюхнет по грязному
пристанищу греховной плоти, я взвою от яростной радости, устремляясь в геенну
иль в кущи на святое блаженство и на смертные муки.
===============================
Мы с ним в прошлом веке вместе работали.
Улетело под ветер больше десятка лет, но он не изменился явно, а всего лишь
появились во лбу небольшие залысины и гусиные лапы в уголках невесёлых глаз.
Глаза у него постоянно одной поры – осенней, ноябрьской, которая ближе к зиме;
даже когда он улыбается чужой шутке, то кажется всякий раз ожидает грубой
насмешки именно над собой, и не знает как от неё защититься. Но бывает, что он
хохочет совершенно искренне, и главное без боязни – это если рядом с ним
человек добрый да сострадательный, коему он как себе доверяет – в прошлом веке
он так хохотал лишь со мной. А в нынешнем…
По-моему, у него появилась любимая женщина.
Про любовь – к слову, потому как не представляю их в объятиях, тем бо в
развратных, низменных – но я их несколько раз видел в зелёном парке, а однажды
даже наскочил нос к носу, спеша тут же удалиться. Потому что общаться с ним мне
и так тяжело – тянясь ко мне как к святому праведнику, он вслух читает стихи,
поёт песни, и душу свою не от мира сего, для меня слабоумную, насквозь
выворачивает наизнанку – а теперь и женщина эта, такая ж как он, с первой
встречи потянулась ко мне, наверное исстрадавшимся сердцем. Я не считаю их
дурачками – наоборот, для меня они поднебесные жители, которые случайно
спустились на землю, ошиблясь и местом и временем, планетной галактикой и
подобающей вечностью. Вот поэтому мне так трудно понять их, инопланетных,
оттого что сердце моё приземлённое – а многие люди вообще с голышами живут
сердец вместо да сквозняком вместо душ.
==================================
Когда ты начинаешь собираться домой к мужу –
вот ещё даже не натянув тесноватое для твоих соблазнительных форм бельишко, и я
лежу рядом с тобой на диване совсем голый да вздыбленный – что стоит мне
протянуть к тебе жестокую сильную руку и не отпустить домой, а мощью удержать в
своей зашторенной от белого света темнице. Мне иногда кажется, будто ты сама
этого ждёшь: как кролик, сладостно загипнозенный добрым удавом, в желудке
которого будет спокойнее жить; или как висельник, перебирающий на шее скользкую
незатянутую петлю словно чётки судьбы, пока что не сделавшей выбор.
У меня в такой миг появляется маньякальное
желание прикончить тебя, расчленить на куски – голова, руки, ноги и всё что
даёшь мне не жалея себя; а после и самому вздёрнуться к потолку, испытав перед
тем на тебе, на кровавом околевающем теле безумное наслаждение невозвратностью
нашей жизни.
====================================
Люблю я самых обычных мух. Серые лупатые
волосатые мне очень подходят для опытов. Я отгородил для них в доме светлую
солнечную каморку, и теперь их набилось там видимо-невидимо. Казалось бы, грязь
да нечистоты эти самые мухи – ан нет.
Я выбираю среди недели бездельный денёк, и
прихожу к ним с гости с раннего утра, около семи. Снимаю с себя всю наружнюю
требуху, словно на приёме у башковитого врача, который есть спец по всем частям
тела – и голый ложусь на кушетку. В этот момент начинается сеанс мушечной
терапии.
Серая лупатая свора жужжит себе возле окна и
поначалу приглядывается ко мне, незнакомцу. Даже в сотый раз я для них чужой,
потому что у этого крылатого отребья нет никаких особых привязанностей, кроме
сливового варенья да коровьего дерьма. Но потом первые геройские лётчики
слетают на моё пузо, обнюхивают, обсмактывают, и слышно как переговариваются в
шлемофонах:- третий, третий, я вонючка, объект безопасен.- Тогда уже вся стая
бесстрашно садится на меня, и каждая из мух облюбовывает свою посадочную
площадку: это похоже на заполнение огромного водоплавающего авианосца
истребителями вертикального взлёта, когда они, где-то в мире сильно нагадив,
плюхаются грязным брюхом по своим нумерам.
И вот первые из них ползут по пузу, как набитому
арбузу; а следом остальные присаживаются рядышком, словно на мои именины к
накрытому столу, тем более что я сам их позвал – они барабанят своими
маленькими ножками возле пупка, а мне отдаётся блаженством и негой в душе; они
царапают перьями мои соски да подмышки, а кажется будто любимая баба щекочет
меня невзначай. Потом мухи спускаются ниже, в паховую область, где должна бы
быть грыжа от трудов и от праведных – но на самом деле находится красная
столица моего суверенного государства, оплот похеризма, который живёт по
законам единоначалия, в меру соблюдая свой моральный кодекс. Ничего эротичного
в моих отношениях с мухами нет – иначе я бы смазал главную высотную башню
кремля каким-нибудь сладким вареньем или солдатской сгущёнкой; но нет, я просто
с ними вместе поднимаюсь на шпиль, на сияющую звезду – и скоро взлечу воспарю,
перерожденный в муху.
===================================
Как рождаются стихи у поэтов?
Хоть и рассказывают соплеменники, будто
есенин был буян да выпивоха, к тому же отъявленный бабник злодей, а я
представляю его сероглазым серёжкой, как садится он без седёлки на холку коня –
обязательно белого, потому что это истый есенинский свет – и мчится на нём
голышом, словно кентавр, прямо в близкую даль синеокую, и кричит во всё горло
свою оглашенную песнь, что рождается тут же на скачке, и то ли сам серёга её
сочиняет молодою душой, или предки ему напевают на правое ухо, сидя бесплотными
тенями, сзади качаясь за шею.
А про маяковского говорят, будто жизнь его не
сложилась, будто всю её без остатка положил он к ногам мировой революции и
беспутной капризненькой лильки. Не верю: не мог такой крупный мужик, глыба по
вечности, любить какую-то мелкую немощь. Видно, для кареглазого вовки то
великая лиля была, чужой лилианой он звал её, и долбил обушком револьвера в
каменную стену огромной вселенной, вызывая всеявого господа, чтоб судьбу
изменить, чтобы вместе им быть – а когда смялся об воздух железный приклад, то
володька по небу стрельнул, надеясь попасть отомстить.
=================================
С очень раннего утра, ещё даже не с серой, а
с тёмной непроглядной зари, которую только ночь своим нюхом предчувствовала –
вдруг как будильники завелись петухи. Словно все они вечером из одной кучи
объелись то ли прокисшего варёного пшена, а то ль забродившего гороха, и теперь
их желудки урчали тревожно, им спать не давали – вот они побудили и сами всю
сонную округу.
Сначала заклекотал кочет в соседнем дворе
справа. Голос у него ещё со сна не прорезался, и похож был на бульканье
тягучего сиропа из зелёной аптечной бутылки, потому что по цвету тембра петух
тоже казался больным: зеленоватый, бледный, с тоской.
Следом за ним тихонько, себя боясь, пропищал
молоденький петушок. А фальцетик его такой слабенький, словно ему вчера ни за
что гребешок поклевали соседские взрослые дядьки. И теперь он обижен на всех,
он угрозами сломлен: непонятно, откуда пищит.
Ну, наконец-то: вот слева взметнул огневой
голосище. Он пронёсся сквозь двор между двух тополей в направленьи на школу так
быстро что я даже не успел расставить нужные запятые в этом большом предложении
и только режущий ветер где-то там далеко снёс его эхом ко дворцу молодёжи.
Как всё же красиво да сочно трубят по ночам
петушиные сигналки нашего дворового автокурятника.
==================================
Замыслы. Идеи. Грёзы. В молодечестве
взбадривают нас – да чего там, возвеличивают до таких высот, что голова идёт
хороводным кругом, танцует да пляшет от счастья, кудрявя волосы дыборком.
Смотрю на себя я в зеркало сей миг моего чудесного юношества, и удивляюсь – кто
ли это такой красивый, отважный да могучий? Сам себе отвечаю:- Ну конечно я,
впереди покорений немерено!
Срокалетний рубеж – граница, запретка со
следовой полосой – и на той стороне остаются мечты и свершенья, а я здесь с
пулемёта строчу по ним длинными очередями, надеясь попасть, подстрелить их хоть
вкось, на излёте – потому что когдато давно не хватило мне силы да храбрости,
чтобы прыгнуть как лев на колючую проволку, или взорвать её к чёртовой матери
вместе с охранными вышками.
Кто мне дал установку на трусость? кто вложил
в моё сердце и в душу мою этот призрачный код кабалы, раболепства пред миром –
кот, которого может и нет ево, а я сам его выдумал с чёрным хвостом.
Помочь сайту
Поздравления
