Без сердца

–Ты волчья дочь! У тебя сердца нет! – Айхана отчаянно билась в железной хватке охотников. Она знала, что её попытки ничтожны, но что она могла сделать? Просто сдаться? Если бы речь шла о ней одной, она бы так и сделала – себя жалеть не стоит! Но у неё дети.
            Айхана видела их испуг, они стояли – такие маленькие на фоне тяжёлой поступи охотников, такие слабые.
–Мама! – Санна не выдержала. Она была младшей и не знала ещё, что мир бывает холоден и жесток. Напрасно брат с сестрой, на правах старших, хотя что там старшие? Разница в два года!– но они попытались удержать её от необдуманного поступка, перехватить.
            Змеёй выскользнула Санна из рук их, бросилась к охотникам, молотила отчаянно по ногам их, но не причиняла боли – слаба рука, а на них меха, какой тут толк.
–Санна! – порыв дочери дал Айхане новую силу, – девочка моя…
            И он же ослабил её. Она перестала сопротивляться, понимая, что до ужаса перепугала своих детей и продолжает загонять их в ледяной ужас дальше своим сопротивлением. И потом –  арест – это ещё не конец! Если она будет послушна, то, быть может, Асмол – Великий Жрец – отпустит её?
            В конце концов, что дурного она сделала? Утаила немного зерна да мешок сушёных яблок и муки ещё да жира? Нет, Асмол простит, надо только совладать с собой, надо только панику победить, и всё будет хорошо. Она вернётся к своим детям, и они вместе переживут эту зиму. Боги добры – не дадут пропасть. Даже если охотники найдут все её тайники, то люди добрые подадут кусок. А там весна, пойдёт лучше с охотой, главное дотянуть до первой зелени…
–Отпусти мою маму! – Санна рыдала, захлёбывалась плачем.
            Охотник, который устал от её мельтешений под ногами, легко отставил её в сторону. Санна не сдалась и попыталась ещё раз его атаковать, но брат с сестрой уже держали её. Их взгляды были направлены не на мать – не выдержало бы того нежное сердце – ужас от расставания с ею, с единственной, кто защищал их, был велик.
            Они смотрели на Лагерт, на ту самую Лагерт, что привела охотников к их дому и которую их мать назвала «волчьей дочерью». От неё зависело многое, даже больше, пожалуй, чем от жреца Алмоса. Дети смутно чувствовали, что должны заговорить с нею, может быть попросить, но как это сделать? С чего начать?
            Пока они искали ответ в своей недолгой памяти, вспоминая всё то, что слышали о ней от матери и от соседей, сказанное, конечно, шёпотом, Лагерт сказала сама:
–Хватит тратить время, холодает! Хакал и Нейре, ведите её к Алмосу. Эс и Вилхо – обыщете её дом, а ты, Ульвар, дальше со мной.
            Айхане задрожала. Её грубо подняли со снега, заставили распрямиться, она с жадностью впилась в них взглядом, боясь сказать хоть слово – рыдания уже жали ей горло.
–Мама…– пискнула Санна, но не смогла закончить фразы, ткнулась в объятия сестры как в спасение.
–С этими что? – лениво спросил Ульвар, едва ли глянув на самих детей.
–Как пойдёт, – уклончиво ответила Лагерт и в этом ответе отозвалось смертью.
            Не от хорошей жизни пошли охотники по домам! Не от хорошей они  вытащили Айхану на снег, нет. Когда год выходил урожайным, всё было весело и радостно, все были друг другу близки и добры, делились лепёшками с соседями, не забывали старух и вдов. Но в этот аз лютовал голод, а что хуже того – до зимы прошлась по их поселению лихая, выкосила несколько охотников из живых, совсем плохо стало. А в плохую зиму всё иначе.
            В суровых местах и закон суровый, и боги другие, и правит Великий Жрец – он толкует волю богов, он же лечит, он же судит и решает, а помогает ему совет старейшин, состоящий из ушедших на покой по старости лет охотников да лучших ремесленников. Про поганую зиму поняли раньше, чем та зима пришла, повелел Великий Жрец уже привычное:
–По всем домам собрать все запасы, да снести их в общий амбар. Ничего у себя не таить, всё будет поделено.
            Айхана когда услышала, так и рассудила – она вдовая, её муж хоть и был охотником, а всё же рядовым, не великим, сгинул в охоте, а её оставил на свете с тремя детьми. Прибытку от неё и от детей мало, значит и доля им будет малая, и никто не заступится, не до того будет, каждый о себе захочет позаботиться,  о полезных, да о тех, кто пищу сумеет вскоре добыть.
            Вот и затаила Айхана немногое, а что от припасённого осталось, снесла как велено. Все несли свои куски – кто имел в семье охотника, тот нёс побольше, а кто вроде неё, Айханы, или вовсе, в годах уже – так подношения их и скромнее. Дурное только – слабых больше.
            Судили, рядили долго. Выдавать решили запаса на три дня каждому. Кусок пожирнее тем, кто вскоре, как холода спадут, на охоту пойдут, потом ремесленникам, без которых на охоту не с чем будет идти, да шкуру и мясо не разделать, затем семьям их…
            Мешочек с зерном достался Айхане. С кулак величиной.
–Уж прости, Айхана, но дело плохо, надо заботиться обо всех, – сказал Алмос, и, склонившись к ней, уже тихо добавил: – ты заходи позже, Айхана, как совсем тяжело станет, отделим и тебе, боги дозволят – выстоим.
            Склонилась Айхана в поклоне и пошла прочь, не зная, что смотрит за нею внимательно Лагерт, на то она Алмосом и выбрана была, чтобы смотреть.
–Чую, скрывает она запасы, – сказала Лагерт сразу. – За детей биться не стала, с пустым зерном ушла, да и того мало.
–Просто она, не в пример тебе, скромна и роптать не умеет, – Алмос не согласился тогда с Лагерт. Не хотелось ему соглашаться с нею, не хотелось вреда Айхане.
            Усмехнулась Лагерт…тайный это был разговор, ничего не слышали другие.
            А Айхана, до дома добравшись, кое-как отогревшись – от стен шло холодом, зима в этом году прибила всю жизнь, принялась готовить обед, радуясь тому, что оказалась так предусмотрительна.
            Она была уверена, что голод ей не грозит, что переживут зиму её дети, пока на пороге не появилась Лагерт с охотниками.
***
            Про Лагерт ходило много слухов. Говорили, что она дочь самого Великого Жреца, что неверна была мужу красавица Фрита. Но Великий Жрец на такой слух лишь смеялся и называл себя служителем богов, а Фрита и вовсе краснела и смущалась. Слух, кстати, возник не сразу, он появился только тогда, когда Лагерт исполнилось шесть лет, и она своей волей пришла к Алмосу и попросила его научить её читать и считать.
            В суровом краю навык чтения и письма да счёта – это не первый навык. Жрецу положено, кое-кому из старейшин, а остальным как блажь.
–Не отвлекай Великого Жреца! – Фрита нагнала дочь, – простите, Алмос, своенравная она.
            Она извинилась в страхе, боялась, что прогневается, но Алмос неожиданно повёл себя иначе и сказал:
–Не извиняйся, Фрита. На всё воля богов, они привели твою дочь сюда.
            И он взялся учить девочку. Тогда и пошёл этот слух – поселение просто недоумевало с чего вдруг у неграмотной Фриты, всю жизнь трудившейся швеёй, такая жадная до учёбы дочь? И с чего так добр Алмос? Вот и нашёлся слух, объясняющий…
            А время шло. Лагерт оказалась к учению способна, вскоре она уже писала и читала с большим удовольствием, а к десяти годам уже помогала Великому Жрецу в дни молений, подносила ему, когда нужно, факел и чашу с топленым жиром, кувшин с водой и кинжал. В двенадцать впервые поехала в город – помогать торговле мехом и кожей, там её навыки счета и письма быстро пригодились.
            И вот на обратном пути, когда возвращались в поселение, уже с возом яиц, масла, хлеба, масла и всего прочего, что им всегда было необходимо, но не всегда имелось, случилось.
            Грабежи – частое явление на суровых дорогах. Зло появилось в людском облике, появилось россыпью, преграждая путь, потребовало всё отдать. Завязался безобразный бой, и, хотя, Лагерт велели спрятаться в самом возке, ей досталось – к ней сунулась уродливая морда, криво растянула язвенные губы в улыбке, потянуло к ней руки и тут Лагерт не выдержала. Она не помнила себя, когда схватилась за нож, нужный был для резки бумаг да разрезания стянутых веревками мехов, и ударила, не примериваясь. Злость охватила её вместе с ужасом, нашла туманом и рассеялся этот туман только тогда, когда оттащили её уже свои же от месива, что недавно ещё было врагом.
            Они добрались тогда до поселения в молчании, и Лагерт метнулась в дом Алмоса, обойдя родной, и там разразилась рыданиями. Страх спадал.
            До этого дня Лагерт видела зло в лихой да ещё в голоде и холоде. Оказалось, что зло повсюду и имеет даже людской образ.
–Поэтому и существует закон, и суд, – объяснял Алмос, – чтобы зло было наказано.
–Но у нас же зла нет? – с надеждой спрашивала Лагерт.
–Есть…только другое. Что считать злом, к примеру, – это был тяжёлый разговор, но надо было объяснить этой девочке, что мир полон разным содержимым. Даже их мир, маленький, забытый в холоде и снегах. – Помнишь ли ты Хакала? Знаешь, что он оставил в снегах своего брата?
–Его брат был ранен, вдвоем они бы не ушли по снегу, а Хакал нес добычу нам! – ответила Лагерт и примолкла, задумавшись о чём-то. Она жила, училась, не думая о том, как живут другие. Даже родителей своих она и то стала забывать, проводя много времени за книгами. И в книгах было про зло, и даже про более худшее, но это было в книгах, на шуршащей желтой бумаге, и это было далеко.
            Или не так далеко?
            С тех пор всё изменилось в душе Лагерт. Она пообещала себе и Алмосу, что будет искоренять дурное, чтобы хотя бы часть их мира была в порядке и законе.
            Алмос сначала счёл это детским мечтанием, но время шло, а Лагерт ожесточалась и не отступала, ожесточались и времена, и Великому Жрецу оставалось принять её желание и направить его на пользу.
***
–Алмос, да разве же я себе? – возмущалась Айхана. – Я детям! Кто за нас заступится?
–А что другие дети? – Алмос был спокоен, кто-то сказал бы, что спокойствие его от равнодушия, но Лагерт, сидевшая тут же, лучше других знала, что от усталости всё его спокойствие.
            Сил нет терпеть этот холод. Уже тридцать лет такой зимы они не видели, чтобы затяжно хлестало морозом и сбивал с ног ветер. Тут на охоту нельзя надеяться, да и сгинут охотники в таких ветрах. Пустые побродят да вернутся если – удача.
–У них отцы есть и матери! – огрызнулась Айхана. – Что теперь? А? повесишь меня за муку для детей?
            На самом деле Айхане было страшно. И ещё – обидно. Вот никто же к ней в гости не ходит, никто ничего не знал, а нет, проведали всё же про её тихие запасы утаённые. Донесли!
            Алмос хотел, было, возразить ей, да объяснить, как он это видит, а не смог – усталость взяла верх. Лагерт заметила, сказала:
–Я могу разобраться.
            Она действительно могла. Не в первый раз перекрывала, сама вершила суд, если была нужда.
            Предложение Великий Жрец принял и покинул их. Лагерт пересела ближе к Айхане:
–Ну? Как же так?
–У тебя свои дети есть? Нет? вот и рассуждать не смей. И судить тоже!
–Не рассуждаю, а исхожу из закона. Ты приказ Жреца слышала?
–Слышала.
–Почему нарушила?
–Дети у меня!
–А у других?
–У других папа с мамой есть! Получше меня живут!
–А как насчёт тех, у кого дела хуже?
            Задохнулась Айхана. Про других вдов она и не думала, и про старух, у которых отродясь ничего, кроме пустой затирухи и не было…
            Но спохватилась:
–В добрый год помогла бы и им. А в дурной своих бы защитить! Нет у меня заступника – ни мужа, ни жреца за спиной!
            Лагерт усмехнулась:
–Напрасен твой намек, и я, и он свои запасы сдали. На общих основаниях своё получаем. Получаем, к слову, меньше, чем отдали. Но иначе всех не прокормить. Для чего затеяно-то было, блаженка, а? для вашего же спокойствия и для вашей же защиты. Что, думаешь, Эс с семьёй или Ульвар не протянули бы на своём? Они охотники, вывернулись бы! Но о вас думал Алмос, о тебе, о детях твоих, о старухах, о вдовах, сиротах, о больных…
–Кто общий котел делит, всё равно сытым всегда бывает! – ответила Айхана, но в лицо Лагерт не взглянула. Не нравились ей её слова! Нехорошо они звучали, по ним выходило, что Айхана, вроде бы, и неправа была.
–Сыт или не сыт, а от голоду не слёг, – согласилась Лагерт, – но представь себе – все согласились своё отдать, всё, что имеется, разделить, чтобы каждый хоть что-то получил, чтобы смерти меньше было, а тут оказывается, что кто-то затаил. Да и кто? Затаил бы охотник или ремесленник, мы бы поняли, а ты?
            Айхана затрясла головой – нет, не нравились ей слова Лагерт, и сама Лагерт казалась ей отвратительной. Надо же – нашлась судья! У самой ни мужа, ни детей, ни дома толком, всё возле совета старейшин крутится, да возле Жреца, ясное дело, куда метит! Повыше, где сытнее. А отповедь какую завела! Всё вывернуть хочет так, чтоб вышло, что Айхана злое сделала, а Лагерт с охотниками добрая.
–У меня трое детей и я одна. Не хватит запасов на всех, я то понимаю, хоть неучёная. – Айхана продолжала защищаться, не могла она позволить, чтобы эта волчья дочь одержала победу, чтобы уязвила святые надежды Айханы, чтобы хитрость её в низость повернула.
–Вот неучёная, от того и беда, – вздохнула Лагерт, – ну мы же не идиоты! Всё посчитали на сто раз, сколько домов, сколько в каждом доме ртов, сколько охотников и сколько осталось в запасе у нас…
–Охотников много! Не пропадут, а за нас кто вступится?
–Беда-а, – Лагерт принялась загибать пальцы. – Сама смотри! Сколько у нас домов? Два десятка живые, остальное заброшено. Теперь смотри, сколько у нас стариков, детей, вдов?
            Лагерт всё говорила и говорила, и как-то так по её речам выходило, что вроде бы всех слабых очень много. Айхана слушала, а всё понять не могла, чем ей на то возразить.
–Охотников у нас всего девять, – продолжала Лагерт, – Ульвар ранен был недавно, его пока выпускать нельзя. Эс от лихой едва-едва отошёл, удача, но пока ещё слаб. Уже семь…
–Ты меня не путай! – Айхана нашла чем ей на то возразить. – Как ко мне приходить, детей моих пугать, да у меня по дому шастать, так они здоровые!
–А как ты себе иначе представляешь? – Лагерт потеряла терпение. – Они последнее несли для тебя и таких как ты, а у тебя мешок схоронен? Как-то нечестно выходит, Айхана! Ты своих детей бережёшь, ещё и на раздачу ходишь, не стыдишься, а они должны малым довольствоваться?
–Они что, всё отдали? – в этой Айхана не верила. – Ну и пусть! А мне детей кормить надо!
            Лагерт мрачно поднялась. Разговор опротивел ей. Она так хотела нести добро, творить что-то хорошее, искоренять зло, и это она обещала. А теперь самое доброе намерение оборачивалось непроходимостью злой веры Айханы в то, что её непременно обманут. Обманут свои же, что пожертвовали своим благополучием.
–Разговора у нас с тобой не выходит, Айхана, пора заканчивать…
            Айхана напряглась. Что-то сейчас будет! Но что? свобода или кара?
–Волчья ты дочь, Лагерт, я детей спасала, – сказала Айхана, не выдерживая молчания. Да ещё и Лагерт на неё не смотрела, так что угадать не получалось о чём она думает и какое решение принять готова. – Тебе не понять.
–А я людей, – ответила Лагерт, – всех пыталась спасти и никого не обделить. Тебе тоже не понять.
–Повесите? В лесу бросите? Детей тогда моих хотя бы не троньте!
–Нужна ты больно! – фыркнула Лагерт, – иди, Айхана.
            Айхана не поняла:
–Свобода?
–Иди-иди, – подтвердила Лагерт, – иди домой, к своим детям.
            Айхана нерешительно поднялась с места, боясь, что Лагерт передумает, но Лагерт не останавливала её и Айхана осмелела:
–Запасы-то мои…того, забрали?
–Забрали, – подтвердила Лагерт, – что нашли, то точно забрали, хотя приказ им был дан сильно и не искать.
            И Лагерт взглянула на на Айхану, желая убедится что та поняла.
–А как же мы теперь? – Айхана пока не поняла, а может и не дано ей было понять вовсе и не слышат было бы удобнее.
–Приходи на раздачу, – предложила Лагерт, – как все приходи.
            Айхана кивнула и опрометью, боясь, что сейчас всё переменится, бросилась прочь, в объятия злой зимы.
            Лагерт только усмехнулась – таить от поселения причину, по которой привели к Великому Жрецу Айхану не было смысла. Ровно как и не было смысла её наказывать. Уже завтра поселение всё равно узнает, что Айхана – одна из тех, для кого, собственно и был задуман сбор всего, что осталось, утаила от своих же жителей запасы. Малые запасы, да, но зима никого не щадит. Холод бьет по всем, приводит за руку голод и тут уже тяжелее будет поселению смотреть на Айхану по-прежнему.
–Может быть, она права и нет у меня сердца? – спросила Лагерт задумчиво, когда Алмос, кое-как овладев собой, вернулся к работе. Он застал её у очага, который мог согреть жилище лишь вблизи себя и не прогревал и половины комнаты.
–С чего ты так решила? – спросил Великий Жрец. Его жизнь сложилась вокруг тяжёлых разговоров, неудобной правды и мрачных, подчас беспощадных решений. Он видел, как зачерствела Лагерт, отсекая от себя мешающее сострадание и точечное милосердство, как тяжело, но всё-таки удалось ей перенять его долг – мыслить о большинстве.
–Я понимаю Айхану, она не верила нам, никому не верила, боялась, что мы их забудем. Да, понимаю, но я не чувствую к ней жалости. Я не знаю как поступила бы на её месте, может быть также. Но я вижу, как поступили другие. Я помню, как Ринд принесла единственное яйцо и кусок хлеба, настолько у неё ничего не было, как стыдилась этого, а у неё вед тоже дочь, одна, да, но хворая.
–Зло бывает разное, сердце тоже, Лагерт. Мы позаботились о благе для всех, разделили то немногое, что удалось собрать, чтобы хватило ещё на пару неделей, в случае чего. Но ветра стихают, быть может уже к концу этой недели охотники снова пойдут по тропам. Но кто знает? Мы думали о благе, разве в этом нет сердца? У нас зима, тяжёлая зима, мы должны спасти большинство, думать о большинстве и многие это приняли. Разве в этом не сердце? Для одного дома мы  стала бессердечны, да, жестоки, непонимающие, а для других? К той же Ринд сходи – спроси, что думает она. Протянула бы она эту зиму, если бы не были бы поделены запасы?
            Слова Великого Жреца утешили Лагерт, она кивнула, поднялась:
–Всю жизнь свою тебе благодарна. За помощь, за слова.
–На всё воля богов, – отмахнулся Великий Жрец. – И на сердце их воля, и на бессердечие. Это удобно, когда приходится принимать тяжёлое решение и неудобно, если решение тебя не устраивает.
–Я пойду, – сказала Лагерт, обдумывая слова Алмоса, – у меня ещё дела. Надо вписать всё, что нашли, в расчёт, по-новому перераспределить.
–Да, только скажи мне правду… как ты догадалась? Из-за того лишь, что Айхана на распределении не стала шума наводить?
            Нет, догадаться только по этому факту было нельзя. Причин для такого поведения могло быть много – и шок, и ужас Айханы, и попытка рассчитать что делать с полученным, и просто оцепенение от холода.
            Нет, не по этому поняла Лагерт. Она поступила проще и как-то. Встретив на улице младшую дочь Айханы, что торопливо пересекала двор, возвращаясь от соседки с чашей, спросила, не голодают ли они и что приготовила мама на обед.
–Похлёбка была!– не задумываясь, ответила Санна. – И хлеб.
            И Санна побежала дальше, а Лагерт убедилась в своей правоте и поспешила за охотниками.
–Бессердечно допросила ребенка, – ответила Лагерт и слегка улыбнулась. – Аки волчица набросилась на невинное дитя.
–Иди уже, – отозвался Алмос, – а то оттает сердце у очага, там останется только на богов всё свалить.
            Лагерт скрылась в зимнем холоде, а Великий Жрец остался у очага. Ему нездоровилось, в последнее время сильно ныло в желудке, до помутнения в глазах. Он знал что это значит, но не боялся и скрывал свой недуг от Лагерт, не желая её переживаний. В конце концов, она не сможет его излечить, зато будет нервничать. А есть ли в этом сердце? Алмос рассудил что нет, он выбрал беспощадную внезапность своего грядущего ухода. Единственное, чего он хотел, это чтобы охотники стали снова добывать пищу, чтобы начала ослабевать стихия голода, чтобы тому, кто придёт следом, было легче.
            Но ничего – уже скоро, скоро ослабнут ветры, перестанет заметать дороги, уже охота пойдёт. А с остальным – по мере оживления – и с жалостью, и с сердцем, и с Айханой, если к тому времени от неё останется что-то большее, чем тень.
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2024

Регистрационный номер №0524607

от 18 января 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0524607 выдан для произведения: –Ты волчья дочь! У тебя сердца нет! – Айхана отчаянно билась в железной хватке охотников. Она знала, что её попытки ничтожны, но что она могла сделать? Просто сдаться? Если бы речь шла о ней одной, она бы так и сделала – себя жалеть не стоит! Но у неё дети.
            Айхана видела их испуг, они стояли – такие маленькие на фоне тяжёлой поступи охотников, такие слабые.
–Мама! – Санна не выдержала. Она была младшей и не знала ещё, что мир бывает холоден и жесток. Напрасно брат с сестрой, на правах старших, хотя что там старшие? Разница в два года!– но они попытались удержать её от необдуманного поступка, перехватить.
            Змеёй выскользнула Санна из рук их, бросилась к охотникам, молотила отчаянно по ногам их, но не причиняла боли – слаба рука, а на них меха, какой тут толк.
–Санна! – порыв дочери дал Айхане новую силу, – девочка моя…
            И он же ослабил её. Она перестала сопротивляться, понимая, что до ужаса перепугала своих детей и продолжает загонять их в ледяной ужас дальше своим сопротивлением. И потом –  арест – это ещё не конец! Если она будет послушна, то, быть может, Асмол – Великий Жрец – отпустит её?
            В конце концов, что дурного она сделала? Утаила немного зерна да мешок сушёных яблок и муки ещё да жира? Нет, Асмол простит, надо только совладать с собой, надо только панику победить, и всё будет хорошо. Она вернётся к своим детям, и они вместе переживут эту зиму. Боги добры – не дадут пропасть. Даже если охотники найдут все её тайники, то люди добрые подадут кусок. А там весна, пойдёт лучше с охотой, главное дотянуть до первой зелени…
–Отпусти мою маму! – Санна рыдала, захлёбывалась плачем.
            Охотник, который устал от её мельтешений под ногами, легко отставил её в сторону. Санна не сдалась и попыталась ещё раз его атаковать, но брат с сестрой уже держали её. Их взгляды были направлены не на мать – не выдержало бы того нежное сердце – ужас от расставания с ею, с единственной, кто защищал их, был велик.
            Они смотрели на Лагерт, на ту самую Лагерт, что привела охотников к их дому и которую их мать назвала «волчьей дочерью». От неё зависело многое, даже больше, пожалуй, чем от жреца Алмоса. Дети смутно чувствовали, что должны заговорить с нею, может быть попросить, но как это сделать? С чего начать?
            Пока они искали ответ в своей недолгой памяти, вспоминая всё то, что слышали о ней от матери и от соседей, сказанное, конечно, шёпотом, Лагерт сказала сама:
–Хватит тратить время, холодает! Хакал и Нейре, ведите её к Алмосу. Эс и Вилхо – обыщете её дом, а ты, Ульвар, дальше со мной.
            Айхане задрожала. Её грубо подняли со снега, заставили распрямиться, она с жадностью впилась в них взглядом, боясь сказать хоть слово – рыдания уже жали ей горло.
–Мама…– пискнула Санна, но не смогла закончить фразы, ткнулась в объятия сестры как в спасение.
–С этими что? – лениво спросил Ульвар, едва ли глянув на самих детей.
–Как пойдёт, – уклончиво ответила Лагерт и в этом ответе отозвалось смертью.
            Не от хорошей жизни пошли охотники по домам! Не от хорошей они  вытащили Айхану на снег, нет. Когда год выходил урожайным, всё было весело и радостно, все были друг другу близки и добры, делились лепёшками с соседями, не забывали старух и вдов. Но в этот аз лютовал голод, а что хуже того – до зимы прошлась по их поселению лихая, выкосила несколько охотников из живых, совсем плохо стало. А в плохую зиму всё иначе.
            В суровых местах и закон суровый, и боги другие, и правит Великий Жрец – он толкует волю богов, он же лечит, он же судит и решает, а помогает ему совет старейшин, состоящий из ушедших на покой по старости лет охотников да лучших ремесленников. Про поганую зиму поняли раньше, чем та зима пришла, повелел Великий Жрец уже привычное:
–По всем домам собрать все запасы, да снести их в общий амбар. Ничего у себя не таить, всё будет поделено.
            Айхана когда услышала, так и рассудила – она вдовая, её муж хоть и был охотником, а всё же рядовым, не великим, сгинул в охоте, а её оставил на свете с тремя детьми. Прибытку от неё и от детей мало, значит и доля им будет малая, и никто не заступится, не до того будет, каждый о себе захочет позаботиться,  о полезных, да о тех, кто пищу сумеет вскоре добыть.
            Вот и затаила Айхана немногое, а что от припасённого осталось, снесла как велено. Все несли свои куски – кто имел в семье охотника, тот нёс побольше, а кто вроде неё, Айханы, или вовсе, в годах уже – так подношения их и скромнее. Дурное только – слабых больше.
            Судили, рядили долго. Выдавать решили запаса на три дня каждому. Кусок пожирнее тем, кто вскоре, как холода спадут, на охоту пойдут, потом ремесленникам, без которых на охоту не с чем будет идти, да шкуру и мясо не разделать, затем семьям их…
            Мешочек с зерном достался Айхане. С кулак величиной.
–Уж прости, Айхана, но дело плохо, надо заботиться обо всех, – сказал Алмос, и, склонившись к ней, уже тихо добавил: – ты заходи позже, Айхана, как совсем тяжело станет, отделим и тебе, боги дозволят – выстоим.
            Склонилась Айхана в поклоне и пошла прочь, не зная, что смотрит за нею внимательно Лагерт, на то она Алмосом и выбрана была, чтобы смотреть.
–Чую, скрывает она запасы, – сказала Лагерт сразу. – За детей биться не стала, с пустым зерном ушла, да и того мало.
–Просто она, не в пример тебе, скромна и роптать не умеет, – Алмос не согласился тогда с Лагерт. Не хотелось ему соглашаться с нею, не хотелось вреда Айхане.
            Усмехнулась Лагерт…тайный это был разговор, ничего не слышали другие.
            А Айхана, до дома добравшись, кое-как отогревшись – от стен шло холодом, зима в этом году прибила всю жизнь, принялась готовить обед, радуясь тому, что оказалась так предусмотрительна.
            Она была уверена, что голод ей не грозит, что переживут зиму её дети, пока на пороге не появилась Лагерт с охотниками.
***
            Про Лагерт ходило много слухов. Говорили, что она дочь самого Великого Жреца, что неверна была мужу красавица Фрита. Но Великий Жрец на такой слух лишь смеялся и называл себя служителем богов, а Фрита и вовсе краснела и смущалась. Слух, кстати, возник не сразу, он появился только тогда, когда Лагерт исполнилось шесть лет, и она своей волей пришла к Алмосу и попросила его научить её читать и считать.
            В суровом краю навык чтения и письма да счёта – это не первый навык. Жрецу положено, кое-кому из старейшин, а остальным как блажь.
–Не отвлекай Великого Жреца! – Фрита нагнала дочь, – простите, Алмос, своенравная она.
            Она извинилась в страхе, боялась, что прогневается, но Алмос неожиданно повёл себя иначе и сказал:
–Не извиняйся, Фрита. На всё воля богов, они привели твою дочь сюда.
            И он взялся учить девочку. Тогда и пошёл этот слух – поселение просто недоумевало с чего вдруг у неграмотной Фриты, всю жизнь трудившейся швеёй, такая жадная до учёбы дочь? И с чего так добр Алмос? Вот и нашёлся слух, объясняющий…
            А время шло. Лагерт оказалась к учению способна, вскоре она уже писала и читала с большим удовольствием, а к десяти годам уже помогала Великому Жрецу в дни молений, подносила ему, когда нужно, факел и чашу с топленым жиром, кувшин с водой и кинжал. В двенадцать впервые поехала в город – помогать торговле мехом и кожей, там её навыки счета и письма быстро пригодились.
            И вот на обратном пути, когда возвращались в поселение, уже с возом яиц, масла, хлеба, масла и всего прочего, что им всегда было необходимо, но не всегда имелось, случилось.
            Грабежи – частое явление на суровых дорогах. Зло появилось в людском облике, появилось россыпью, преграждая путь, потребовало всё отдать. Завязался безобразный бой, и, хотя, Лагерт велели спрятаться в самом возке, ей досталось – к ней сунулась уродливая морда, криво растянула язвенные губы в улыбке, потянуло к ней руки и тут Лагерт не выдержала. Она не помнила себя, когда схватилась за нож, нужный был для резки бумаг да разрезания стянутых веревками мехов, и ударила, не примериваясь. Злость охватила её вместе с ужасом, нашла туманом и рассеялся этот туман только тогда, когда оттащили её уже свои же от месива, что недавно ещё было врагом.
            Они добрались тогда до поселения в молчании, и Лагерт метнулась в дом Алмоса, обойдя родной, и там разразилась рыданиями. Страх спадал.
            До этого дня Лагерт видела зло в лихой да ещё в голоде и холоде. Оказалось, что зло повсюду и имеет даже людской образ.
–Поэтому и существует закон, и суд, – объяснял Алмос, – чтобы зло было наказано.
–Но у нас же зла нет? – с надеждой спрашивала Лагерт.
–Есть…только другое. Что считать злом, к примеру, – это был тяжёлый разговор, но надо было объяснить этой девочке, что мир полон разным содержимым. Даже их мир, маленький, забытый в холоде и снегах. – Помнишь ли ты Хакала? Знаешь, что он оставил в снегах своего брата?
–Его брат был ранен, вдвоем они бы не ушли по снегу, а Хакал нес добычу нам! – ответила Лагерт и примолкла, задумавшись о чём-то. Она жила, училась, не думая о том, как живут другие. Даже родителей своих она и то стала забывать, проводя много времени за книгами. И в книгах было про зло, и даже про более худшее, но это было в книгах, на шуршащей желтой бумаге, и это было далеко.
            Или не так далеко?
            С тех пор всё изменилось в душе Лагерт. Она пообещала себе и Алмосу, что будет искоренять дурное, чтобы хотя бы часть их мира была в порядке и законе.
            Алмос сначала счёл это детским мечтанием, но время шло, а Лагерт ожесточалась и не отступала, ожесточались и времена, и Великому Жрецу оставалось принять её желание и направить его на пользу.
***
–Алмос, да разве же я себе? – возмущалась Айхана. – Я детям! Кто за нас заступится?
–А что другие дети? – Алмос был спокоен, кто-то сказал бы, что спокойствие его от равнодушия, но Лагерт, сидевшая тут же, лучше других знала, что от усталости всё его спокойствие.
            Сил нет терпеть этот холод. Уже тридцать лет такой зимы они не видели, чтобы затяжно хлестало морозом и сбивал с ног ветер. Тут на охоту нельзя надеяться, да и сгинут охотники в таких ветрах. Пустые побродят да вернутся если – удача.
–У них отцы есть и матери! – огрызнулась Айхана. – Что теперь? А? повесишь меня за муку для детей?
            На самом деле Айхане было страшно. И ещё – обидно. Вот никто же к ней в гости не ходит, никто ничего не знал, а нет, проведали всё же про её тихие запасы утаённые. Донесли!
            Алмос хотел, было, возразить ей, да объяснить, как он это видит, а не смог – усталость взяла верх. Лагерт заметила, сказала:
–Я могу разобраться.
            Она действительно могла. Не в первый раз перекрывала, сама вершила суд, если была нужда.
            Предложение Великий Жрец принял и покинул их. Лагерт пересела ближе к Айхане:
–Ну? Как же так?
–У тебя свои дети есть? Нет? вот и рассуждать не смей. И судить тоже!
–Не рассуждаю, а исхожу из закона. Ты приказ Жреца слышала?
–Слышала.
–Почему нарушила?
–Дети у меня!
–А у других?
–У других папа с мамой есть! Получше меня живут!
–А как насчёт тех, у кого дела хуже?
            Задохнулась Айхана. Про других вдов она и не думала, и про старух, у которых отродясь ничего, кроме пустой затирухи и не было…
            Но спохватилась:
–В добрый год помогла бы и им. А в дурной своих бы защитить! Нет у меня заступника – ни мужа, ни жреца за спиной!
            Лагерт усмехнулась:
–Напрасен твой намек, и я, и он свои запасы сдали. На общих основаниях своё получаем. Получаем, к слову, меньше, чем отдали. Но иначе всех не прокормить. Для чего затеяно-то было, блаженка, а? для вашего же спокойствия и для вашей же защиты. Что, думаешь, Эс с семьёй или Ульвар не протянули бы на своём? Они охотники, вывернулись бы! Но о вас думал Алмос, о тебе, о детях твоих, о старухах, о вдовах, сиротах, о больных…
–Кто общий котел делит, всё равно сытым всегда бывает! – ответила Айхана, но в лицо Лагерт не взглянула. Не нравились ей её слова! Нехорошо они звучали, по ним выходило, что Айхана, вроде бы, и неправа была.
–Сыт или не сыт, а от голоду не слёг, – согласилась Лагерт, – но представь себе – все согласились своё отдать, всё, что имеется, разделить, чтобы каждый хоть что-то получил, чтобы смерти меньше было, а тут оказывается, что кто-то затаил. Да и кто? Затаил бы охотник или ремесленник, мы бы поняли, а ты?
            Айхана затрясла головой – нет, не нравились ей слова Лагерт, и сама Лагерт казалась ей отвратительной. Надо же – нашлась судья! У самой ни мужа, ни детей, ни дома толком, всё возле совета старейшин крутится, да возле Жреца, ясное дело, куда метит! Повыше, где сытнее. А отповедь какую завела! Всё вывернуть хочет так, чтоб вышло, что Айхана злое сделала, а Лагерт с охотниками добрая.
–У меня трое детей и я одна. Не хватит запасов на всех, я то понимаю, хоть неучёная. – Айхана продолжала защищаться, не могла она позволить, чтобы эта волчья дочь одержала победу, чтобы уязвила святые надежды Айханы, чтобы хитрость её в низость повернула.
–Вот неучёная, от того и беда, – вздохнула Лагерт, – ну мы же не идиоты! Всё посчитали на сто раз, сколько домов, сколько в каждом доме ртов, сколько охотников и сколько осталось в запасе у нас…
–Охотников много! Не пропадут, а за нас кто вступится?
–Беда-а, – Лагерт принялась загибать пальцы. – Сама смотри! Сколько у нас домов? Два десятка живые, остальное заброшено. Теперь смотри, сколько у нас стариков, детей, вдов?
            Лагерт всё говорила и говорила, и как-то так по её речам выходило, что вроде бы всех слабых очень много. Айхана слушала, а всё понять не могла, чем ей на то возразить.
–Охотников у нас всего девять, – продолжала Лагерт, – Ульвар ранен был недавно, его пока выпускать нельзя. Эс от лихой едва-едва отошёл, удача, но пока ещё слаб. Уже семь…
–Ты меня не путай! – Айхана нашла чем ей на то возразить. – Как ко мне приходить, детей моих пугать, да у меня по дому шастать, так они здоровые!
–А как ты себе иначе представляешь? – Лагерт потеряла терпение. – Они последнее несли для тебя и таких как ты, а у тебя мешок схоронен? Как-то нечестно выходит, Айхана! Ты своих детей бережёшь, ещё и на раздачу ходишь, не стыдишься, а они должны малым довольствоваться?
–Они что, всё отдали? – в этой Айхана не верила. – Ну и пусть! А мне детей кормить надо!
            Лагерт мрачно поднялась. Разговор опротивел ей. Она так хотела нести добро, творить что-то хорошее, искоренять зло, и это она обещала. А теперь самое доброе намерение оборачивалось непроходимостью злой веры Айханы в то, что её непременно обманут. Обманут свои же, что пожертвовали своим благополучием.
–Разговора у нас с тобой не выходит, Айхана, пора заканчивать…
            Айхана напряглась. Что-то сейчас будет! Но что? свобода или кара?
–Волчья ты дочь, Лагерт, я детей спасала, – сказала Айхана, не выдерживая молчания. Да ещё и Лагерт на неё не смотрела, так что угадать не получалось о чём она думает и какое решение принять готова. – Тебе не понять.
–А я людей, – ответила Лагерт, – всех пыталась спасти и никого не обделить. Тебе тоже не понять.
–Повесите? В лесу бросите? Детей тогда моих хотя бы не троньте!
–Нужна ты больно! – фыркнула Лагерт, – иди, Айхана.
            Айхана не поняла:
–Свобода?
–Иди-иди, – подтвердила Лагерт, – иди домой, к своим детям.
            Айхана нерешительно поднялась с места, боясь, что Лагерт передумает, но Лагерт не останавливала её и Айхана осмелела:
–Запасы-то мои…того, забрали?
–Забрали, – подтвердила Лагерт, – что нашли, то точно забрали, хотя приказ им был дан сильно и не искать.
            И Лагерт взглянула на на Айхану, желая убедится что та поняла.
–А как же мы теперь? – Айхана пока не поняла, а может и не дано ей было понять вовсе и не слышат было бы удобнее.
–Приходи на раздачу, – предложила Лагерт, – как все приходи.
            Айхана кивнула и опрометью, боясь, что сейчас всё переменится, бросилась прочь, в объятия злой зимы.
            Лагерт только усмехнулась – таить от поселения причину, по которой привели к Великому Жрецу Айхану не было смысла. Ровно как и не было смысла её наказывать. Уже завтра поселение всё равно узнает, что Айхана – одна из тех, для кого, собственно и был задуман сбор всего, что осталось, утаила от своих же жителей запасы. Малые запасы, да, но зима никого не щадит. Холод бьет по всем, приводит за руку голод и тут уже тяжелее будет поселению смотреть на Айхану по-прежнему.
–Может быть, она права и нет у меня сердца? – спросила Лагерт задумчиво, когда Алмос, кое-как овладев собой, вернулся к работе. Он застал её у очага, который мог согреть жилище лишь вблизи себя и не прогревал и половины комнаты.
–С чего ты так решила? – спросил Великий Жрец. Его жизнь сложилась вокруг тяжёлых разговоров, неудобной правды и мрачных, подчас беспощадных решений. Он видел, как зачерствела Лагерт, отсекая от себя мешающее сострадание и точечное милосердство, как тяжело, но всё-таки удалось ей перенять его долг – мыслить о большинстве.
–Я понимаю Айхану, она не верила нам, никому не верила, боялась, что мы их забудем. Да, понимаю, но я не чувствую к ней жалости. Я не знаю как поступила бы на её месте, может быть также. Но я вижу, как поступили другие. Я помню, как Ринд принесла единственное яйцо и кусок хлеба, настолько у неё ничего не было, как стыдилась этого, а у неё вед тоже дочь, одна, да, но хворая.
–Зло бывает разное, сердце тоже, Лагерт. Мы позаботились о благе для всех, разделили то немногое, что удалось собрать, чтобы хватило ещё на пару неделей, в случае чего. Но ветра стихают, быть может уже к концу этой недели охотники снова пойдут по тропам. Но кто знает? Мы думали о благе, разве в этом нет сердца? У нас зима, тяжёлая зима, мы должны спасти большинство, думать о большинстве и многие это приняли. Разве в этом не сердце? Для одного дома мы  стала бессердечны, да, жестоки, непонимающие, а для других? К той же Ринд сходи – спроси, что думает она. Протянула бы она эту зиму, если бы не были бы поделены запасы?
            Слова Великого Жреца утешили Лагерт, она кивнула, поднялась:
–Всю жизнь свою тебе благодарна. За помощь, за слова.
–На всё воля богов, – отмахнулся Великий Жрец. – И на сердце их воля, и на бессердечие. Это удобно, когда приходится принимать тяжёлое решение и неудобно, если решение тебя не устраивает.
–Я пойду, – сказала Лагерт, обдумывая слова Алмоса, – у меня ещё дела. Надо вписать всё, что нашли, в расчёт, по-новому перераспределить.
–Да, только скажи мне правду… как ты догадалась? Из-за того лишь, что Айхана на распределении не стала шума наводить?
            Нет, догадаться только по этому факту было нельзя. Причин для такого поведения могло быть много – и шок, и ужас Айханы, и попытка рассчитать что делать с полученным, и просто оцепенение от холода.
            Нет, не по этому поняла Лагерт. Она поступила проще и как-то. Встретив на улице младшую дочь Айханы, что торопливо пересекала двор, возвращаясь от соседки с чашей, спросила, не голодают ли они и что приготовила мама на обед.
–Похлёбка была!– не задумываясь, ответила Санна. – И хлеб.
            И Санна побежала дальше, а Лагерт убедилась в своей правоте и поспешила за охотниками.
–Бессердечно допросила ребенка, – ответила Лагерт и слегка улыбнулась. – Аки волчица набросилась на невинное дитя.
–Иди уже, – отозвался Алмос, – а то оттает сердце у очага, там останется только на богов всё свалить.
            Лагерт скрылась в зимнем холоде, а Великий Жрец остался у очага. Ему нездоровилось, в последнее время сильно ныло в желудке, до помутнения в глазах. Он знал что это значит, но не боялся и скрывал свой недуг от Лагерт, не желая её переживаний. В конце концов, она не сможет его излечить, зато будет нервничать. А есть ли в этом сердце? Алмос рассудил что нет, он выбрал беспощадную внезапность своего грядущего ухода. Единственное, чего он хотел, это чтобы охотники стали снова добывать пищу, чтобы начала ослабевать стихия голода, чтобы тому, кто придёт следом, было легче.
            Но ничего – уже скоро, скоро ослабнут ветры, перестанет заметать дороги, уже охота пойдёт. А с остальным – по мере оживления – и с жалостью, и с сердцем, и с Айханой, если к тому времени от неё останется что-то большее, чем тень.
 
 
 
 

 

Апофис

Благое дело!