Главная → Проза → Малые формы → Рассказы → "Ялтинский пленник"

"Ялтинский пленник"

15 сентября 2020 - Анна Крокус
article480127.jpg
«Мы в ответе за тех,
кого приручили» ?
(Антуан де Сент-Экзюпери)
 
Меня вдохновила песня Скотта Маккензи «Сан-Франциско», хотя до этого я не слышал её никогда… Вы спросите, как можно жить в 1970-х и не слышать песню, которую напевали сотни твоих сверстников? Всё просто: я не общался со своими сверстниками. А особенно – с хиппи. Я хорошо понимал о чём поётся в песне, потому что поступал на факультет иностранных языков. В ней были такие строки: «Если ты едешь в Сан-Франциско, то вплети в свои волосы цветы. Если ты едешь в Сан-Франциско, то обязательно повстречаешь там прекрасных людей.» Я вовсе не собирался в Сан-Франциско, а мои волосы пахли куревом и бензином, нежели цветами. Но я всё равно встретил одного прекрасного человека летом 1979 года в городе Ялта. Тогда мне было 17 лет. Но обо всём по порядку.
Не помню, что одурманило меня первым: песня или она сама. А может быть, забавные, детские кривляния изящного тела в мешковатой юбке под мелодичный припев? Я уже не помню, как оказался на этой площади, заполненной патлатыми и смеющимися людьми. Смеющимися не то от травки, не то от палящего южного зноя. Они вызывали у меня резкий приступ удушья, при этом, ни один из них не обратил ни малейшего внимания на меня. А отличался я от них практически всем: одеждой, повадками и жизнью. Да, у меня тоже были длинные волосы, но солнце, казалось, тонуло в их смоляной черноте, не переливаясь так, как в их пшеничных и рыжих волнах. У неё были светлые кудрявые локоны до лопаток, которые мягко обрамляли её загорело лицо, усыпанное веснушками. Я желал увидеть её глаза, но на них постоянно падала отросшая выгоревшая на солнце чёлка. Я пригляделся, и заметил, что она вовсе держала веки закрытыми, лишь шевеля пухлыми губами, напевая строки: «All those who come to San Francisco, Summertime will be a love-in there[1]…» «Вот блин, кто она такая?! Что я здесь стою, как осёл?!» – проклятые мысли разрывали мою и без того ноющую от похмелья голову. Горячий пот застилал прищуренные глаза, во рту всё пересохло, а кожаная куртка накалилась от беспощадного солнца до предела и стала моей второй кожей... а она всё танцевала под Скотта Маккензи. Она всё не замечала меня. Она была другой — из мира свободных и одурманенных людей, которые пропагандируют мир и любовь, не чураются обнажиться душой и телом, не чураются своих мыслей, чистые «дети цветов». Ещё вчера я их презирал, как и все граждане СССР того времени, они мешали нам жить, крутились под ногами, как слепые котята, которых топила в социализме великая Коммунистическая партия Советского Союза. Хиппи были такими жалкими и бессильными пред диктатурой пролетариата! Ещё вчера я бы проскользнул грузной тенью по этой забитой телами, пыльной площади, растолкал бы дёргающихся под эту попсовую музыку торчков[2] у меня на пути и пошёл бы дальше — к «своим». Но сейчас я неподвижно стою, как истукан, и пялюсь на одну из этих «жалких и бессильных» фанатиков. И тут я вдруг понял, что мы с ней… похожи, хоть я и не был частью этого звонкого пиршества и пёстрой безмятежной стаи. Я даже не знал её имени, но она была такой… знакомой и родной, что меня потянуло к ней с неистовой силой. В такие минуты, говорят, что голова перестаёт работать и включается нечто, сродни интуиции. Мой внутренний голос подсказывал мне, что нужно к ней подойти. Прямо сейчас. Я сделал шаг вперёд, со свистом выдохнув, как выдыхают перед бешеной гонкой, и тяжело зашагал в своих резиновых кедах по направлению к ней, не зная толком, что ей скажу. Может быть, я увижу страх в её глазах, потому что такие, как я безжалостно вытаптывают целые поля этих «живых цветов», не прочь насладиться их беззащитностью. Такое было время тогда: время травли, нетерпимое к людям, жаждущим свободы, мира и любви. И, вот я шёл, то и дело сталкиваясь с танцующими хиппарями, и видел, как она всё ещё меня не замечает... И с каждым моим шагом девушка словно отдалялась от меня в своём бесконечном танце. По ощущениям, это было похоже на сон, в котором ты преследуешь кого-то, но он всегда оказывается на шаг впереди тебя. И мне вдруг стало так страшно тогда, впервые за мои 17 лет, из которых вот уже 4 года я пристрастился к тяжёлой музыке, к байк-тусовкам и крутился в окружении первых металлистов своего городка, с которыми мы лезли на рожон. Иными словами, я уже и позабыл, что такое страх. Я боялся упустить её из виду. Её руки порхали то вверх, то вниз, локоны разлетались в стороны, а губы всё шептали: «In the streets of San Francisco, Gentle people with flowers in their hair[3]…» «Только бы не спугнуть её…» – стучала в висках надоедливая мысль. До неё оставалось всего несколько метров, как музыку заглушил рёв полицейской сирены, и все, замерев на долю секунды, метнулись врассыпную. На моих глазах в один миг, толпа патлатых расслабленных хиппи превратилась в испуганную стаю бродячих собак, бегущих от отлова. Они ринулись на меня, топча мои кеды своими обнажёнными ступнями, толкая меня назад и в стороны, словно я был тряпичным пугалом на кукурузном поле. В тот момент я растерялся, словно в первый раз слышал оглушающую сирену и не знал, что делать. Мои ноги сами повернули назад, к тому же я понял, что успел потерять её в толпе. Страх сменился паникой, а потом я вовсе не понимал, куда же меня несёт эта нескончаемая волна оголтелой молодёжи. Через несколько секунд я оказался в пыльном облаке, в котором можно было различить лишь спины бегущих впереди людей. Где-то вдалеке то и дело раздавались крики тех, кого уже поймали и начали скручивать, девичий визг раздался прямо позади меня, отчего впереди бегущие парни резко обернулись, но наткнулись диким взглядом лишь на моё каменное лицо. Казалось, они смотрели сквозь меня. Где-то сбоку на землю рухнула пара человек, по которым уже неслась толпа, нещадно топча их, как мусор. Вдалеке послышался гнусавый голос из громкоговорителя, который убеждал сдаться добровольно, дабы облегчить свою участь. Сразу за ним последовали матерные протесты из толпы, которые тут же поддержала рядом бегущая парочка хиппи, которая оглушила меня своим кличем окончательно. Я выругался про себя и меня с ног до головы окатила волна злости. В то время я не отличался особым терпением и тактом. «Ну почему я не свалил из этого стада раньше?!» – завертелось в моей голове и я, стиснув зубы, начал орудовать своими острыми локтями, чтобы растолкать патлатую свору вокруг меня. Мне совсем не хотелось быть пойманным на семейном отдыхе в Ялте и вариться потом в одном милицейском котелке[4] с сальными хиппарями. «Мои» бы меня потом засмеяли, а я не мог этого допустить! «А ну разойдись, слышь! Давай реще, псина!» – кричал я в толпу, задыхаясь от пыли и ярости, понемногу пробираясь всё дальше и дальше от милицейских дубинок. Я не помню, сколько у меня заняло времени, чтобы расчистить себе путь потом и кровью, но меня словно «выплюнули» из толпы на горячий асфальт. Я успел увидеть сверкающий бок синего Фольксвагена, как меня схватили под руки и затолкнули в душный кузов со словами: «Спасибо потом скажешь!».
***
– Куда путь держим, шеф? – прокричали прямо над моим ухом, отчего моя голова зазвенела так, словно я засунул её внутрь церковного колокола. 
– Да какая тебе разница, Мелкий?! Главное, подальше от этого ментовского шмона[5]! – прозвенел женский голос с дальних рядов.
– М-дааа, полис[6] нынче совсем озверела… - пробасил прокуренный голос сбоку. – Теперь не просто хаер пилят[7], но ещё и ногами топчут, как собак. Весь сейшен[8] нам обломали…
– Так, пипл[9], нам стрематься[10] нечего! Мы к Кошке[11] держим путь, там чисто! – послышался мужской голос со стороны водителя. – У нас там лагерь разбит, всех впишем[12]!
И тут я огляделся: меня окружали человек 12, одетые в яркие рубахи с бахромой, брюки-клёш и в джинсы с цветными заплатками. Они сидели прямо на полу, увешанные своими фенечками[13] и в хайратниках[14], весело гогоча и хлопая друг друга по плечу. Я опомнился за долю секунды и почувствовал, как ко мне подступает новая волна злости. Мне резко захотелось покинуть эту консервную банку на колёсах, забитую ненавистными мне хиппарями.
– Эй, мужик, бычок[15] останови! Никуда я с вами не поеду! – я не узнал свой осипший голос. Все резко замолкли и уставились на меня, как на злостного нарушителя всеобщего «спокойствия».
– Эй, а спасибо сказать не хочешь, чувак?! – тут я встретился с обжигающим взглядом зелёных глаз. – Спешишь попасться в лапы ментов и нас заодно сдать, да?! – Я словно потерял дар речи и не мог отвести своего испуганного взора от её поджатых губ, вздёрнутого носа и белёсых бровей, сдвинутых к переносице. Всё это время она сидела в нескольких метрах от меня, позади, рядом с водителем. Тут микроавтобус начал съезжать к обочине, и на меня обернулся бородатый водила, замерев в ожидании. Так неловко я себя не чувствовал никогда.
– Мэн, ну ты чего, тебя реально загребут[16] сейчас! – услышал я за своим плечом. Я закивал в пустоту, как дурак, и смог лишь выдавить охрипшее: «Да, да, точно загребут, погнали.» Когда я снова оглянулся на пассажирское сиденье, то наткнулся взглядом лишь на её белокурую макушку. Я всё ещё ощущал на себе её сердитый кошачий взгляд. Так забавно вышло: на площади я боялся напугать её, а получилось совсем наоборот.
***
Всю дорогу до горы Кошка я боролся с собой, как мог. Мой здравый смысл кричал, что я совершаю ошибку и делать мне здесь нечего, а моё сердце учащённо билось лишь от одной мысли, что она рядом. Попутно, я отбивался от любопытных хиппарей, которые заваливали меня вопросами про мой «крашеный хаер», «рокерский прикид», местный ли я, знаю ли что-нибудь из репертуара Битлов[17], и как я вообще оказался на Ялтинской площади. Некоторые откровенно смеялись надо мной, громко шушукаясь у меня за спиной. В этой стае я точно был белой вороной.
– Блин, может ему дубиной по башке заехали? Или уже курнул чего? Фейс[18] у него, конечно, зашуганный какой-то… А, его вообще знает кто-нибудь из нашей системы[19]?
Я прощал им всё, хотя мог давно раскидать их всех одним махом, потому что кулаки мои изрядно чесались. Но рядом была она.
– Чего стебётесь[20] над ним? – деловито вмешался бородатый водила. – Видно же, что не цивил[21], что вам ещё надо? А понятие «свой» или «не свой» действует только у ментов!
– Гром дело говорит… – пронеслось по всему салону. Тут то я понял, что этот бородатый мужик явно их «предводитель». Она, в свою очередь, продолжала молчать. Я выжидал.
Когда мы проезжали Симеиз[22], то синий Фольксваген покинуло сразу человек 7. Они пошли в посёлок за провизией, на так называемый аск[23]. До лагеря мы ехали в гробовой тишине, потому что многие уже успели заснуть.       За цветастой шторкой мелькала гористая местность, клочки предзакатного неба и лазурная гладь Чёрного моря. Мне нестерпимо хотелось курить и сделать глоток холодной воды. И, конечно же, загладить свою вину перед ней за свой выпад.
В то время гора Кошка ещё не была официально признана памятником природы, поэтому в этой живописной местности, у подножия горы, коммуна хиппи и решила разбить свой лагерь. Гонять их оттуда было некому, а местным жителям до них не было дела. До лагеря мы уже добрались, когда солнце уже село, но небо ещё хранило свой закатный янтарный оттенок. Воздух был прохладным, ароматным и свежим, что при первом его глотке у меня закружилась голова. Или может быть она закружилась от её прикосновения? Когда мы вышли из микроавтобуса, то она демонстративно прошла мимо, задев меня своим оголённым плечом. Я тогда не понял, что это было, но словил на себе напряжённый взгляд Грома. Тогда я сразу вызвался пойти за хворостом для костра, ведь мне нужно было подумать. Когда она была рядом, то делать это было практически невозможно! И вот я шёл, спотыкаясь об огромные булыжники и камни, рыская в сумерках глазами по молодому редколесью, но взор мой был направлен внутрь себя. Я задавал себе один и тот же вопрос: «Что я здесь делаю?» Я не подумал о родителях, которые ждали меня к ужину в Ялтинском отеле, не подумал о том, как я объясню им своё отсутствие в ночь перед отъездом домой и как я вообще доберусь до вокзала к утру? Если бы тогда были мобильные телефоны, то я бы позвонил матери и сказал: «Мам, я не приеду. Я влюбился.» Но в 1979 году у меня не было под рукой мобильника, да если бы и был, то она всё равно бы мне не поверила! Для неё я был слишком «дикий» для такого чистого и романтического чувства, как первая любовь. Она нередко видела меня в компании взрослых металлистов, байкеров и шумных рокеров, после чего обязательно закатывала мне дома скандалы, ставя в пример моих же одногруппников, на вписках[24] у которых часто можно было встретить что-нибудь запрещённое. Было обидно, но я молчал, чтобы не прослыть «стукачом». Мой внешний вид и выкрашенные в чёрный цвет волосы до плеч сходили мне с рук, потому что мой декан был одноклассником моего отца. А отец, в свою очередь, придерживался старой доброй поговорки: «Перебесится да успокоится!» Но, как говорится, в 1970-е покой нам только снился. Неформалы моего времени, к которым я примкнул, очень часто вымещали зло в драках, будучи в состоянии алкогольного опьянения или после рок-концертов. Под горячую руку попадались и хиппи. Я был подростком, для которого было важно то, чтобы меня принимали среди «своих». Алкоголь я употреблял редко в силу своего возраста, но драться научился хорошо. Своё мастерство я оттачивал на слабых. Угадайте на ком. На свою кожаную куртку, в области локтей, я делал нашивки с острыми шипами, чтобы удары были максимально болезненными. Со временем я стал похож на бойцового пса, который мог кинуться на человека за один его косой взгляд или резкое словцо. Цивильных граждан мы не били, потому что можно было напороться на статью. Тут уже никакой папочка не помог бы. Я считал, что поступаю круто, ведь я показывал свою силу и сноровку перед олдовыми[25] товарищами, а по факту – я показывал свою слабость. Я маскировал свою подростковую агрессию под «бунтарское поведение», а слушая тяжёлую и громкую музыку, я пытался заглушить собственные мысли, которые ночами мучили меня: «Кто я? Что я делаю? Куда я двигаюсь? Чего я хочу?» Я становился более раскрепощённым на фоне 70-х годов и потакал своим слабостям: в итоге к 17 годам я попробовал всё, кроме тяжёлых наркотиков и разбоя. Я не был рокером, я был изгоем.  
***
 Атмосфера в лагере хиппи была более, чем дружественная. На меня уже никто не обращал внимания. Кроме неё. Куда бы я ни шёл – я чувствовал на себе изучающий взгляд её зелёных глаз. Мы словно поменялись местами. Я с особым усердием занимался розжигом костра и помогал с установкой котелка для варки ухи, почти не участвуя во всеобщих песнопениях и не балагурил ни с кем. Но я продолжал сгорать от любопытства и украдкой ловить её взгляд, стараясь отводить глаза сразу. Я каждый раз ругал себя за эту глупость. Когда мы наконец расселись вокруг костра поужинать, то я увидел, как она примостилась на колени к своему «предводителю» по кличке Гром. Я боялся сам себе признаться в том, что меня крайне разозлило увиденное. Ну, сами посудите, я не знал её имени, но уже начинал её ревновать. Во дурак! Я опустил глаза в стаканчик с дымящимся супом и понял, что у меня пропал аппетит. Я сразу почувствовал себя не уютно.
– Хорошо сегодня ушли, с ветерком! – послышался мужской довольный голос.
– Угу…  – протянул Гром, чавкая. – Надо бы мне поменять кличку на «неуловимый».
После того, как все радостно заулюлюкали, неуловимый бородач перевёл взгляд на меня и спросил:
– А тебя как звать, чернявый?
– Николай. – ответил я, не поднимая глаз.
– А погоняло[26] у тебя какое? – всё не унимался тот, у которого сидела на коленях она.
– У меня его нет. – слукавил я. Нутром я чувствовал, что в этой компании лучше «не светиться».
– О как, а по тебе и не скажешь. – в его голосе чувствовалась лёгкая издёвка. – Николай, как тебе уха? Ты не проголодался?
Я выпил залпом содержимое бумажного стакана и смяв его, кинул в костёр. Стаканчик сразу вспыхнул, словно в нём был не суп, а керосин.
– Суп с дымком, как я люблю. – я посмотрел на бородача, вытерев губы рукавом своей кожанки. Он тут же зырканул на мой локоть, на котором красовалась нашивка, которой сегодня я расчищал себе путь на площади. Я не удержался и перевёл взгляд на неё. В свете костра она выглядела настороженной и умиротворённой одновременно. Мягкие танцующие блики придавали её облику необычайного очарования. Она смотрела на меня не моргая, словно пытаясь о чём-то сказать своим пронзительным взглядом. С каждой секундой я чувствовал, как тону в её бездонных глазах, как несмышлёный котёнок в колодце. Бородач проследил за её взглядом и тут же шепнул ей что-то на ухо, после чего прыснул со смеху. «Над своей неуместной шутейкой?» Она лишь безразлично обронила взгляд в костёр. На лице её не дрогнул ни один мускул.
– А ты это… тоже хиппуешь? – хриплым басом поинтересовался у меня рядом сидящий мужик.
– Нет. – быстро ответил я. – Я привык возвращаться домой. Да и мне по душе рокерская тусовка.
          – Все рокеры, начиная с 60-х, были хиппи. – вдруг вмешался олдовый бородач, не глядя на меня. – Хиппуют сейчас почти все поголовно, кроме ментов, жирных комсомольцев, да буржуев! – И он был прав.
После произнесённых слов все охотно закивали, радушно соглашаясь со своим «предводителем» и поднимая вверх стаканчики с ухой, словно услышав мудрый тост. Воспользовавшись всеобщим ликованием, я стрельнул папироску у рядом сидящей пары и поспешил отойти от общего костра. Это был первый раз в моей жизни, когда я ушёл от конфликта первым. В тот момент мою спину будто обожгло пронизывающим взглядом. Но я не мог понять, кому он принадлежит – ей или ему? Я ощущал себя трусом, хотя здравый смысл мне подсказывал, что в моём поступке кроется благородство.
***
Чем дальше я уходил от лагеря хиппи и от общего костра, тем сильнее меня тянуло сбежать. Но мысли об этой девушке удерживали меня, словно кованый якорь удерживает на месте целый корабль. И хотелось уйти, но это было не в моих силах. Как оказалось потом, – не зря.
 Я шагал вперёд с дымящейся сигаретой в зубах, с опущенной головой, погружённый в тяжёлые мысли. Позади себя я слышал отголоски песен и гогота хиппарей, которые «приютили» меня на одну ночь. «А я, вообще, просил их об этом?! И какова была вероятность того, что она окажется в том же бычке?! Нет, это не может быть просто случайностью…» Вдруг я услышал позади себя хруст сухих веток и резко обернулся, замерев в боевой стойке. Я ожидал увидеть кого-угодно: недовольного Грома, любопытного хиппаря, местного жителя или дикого зверя, но только не… её. Мне показалось, что она была обескуражена моей позой, разглядывая меня с ног до головы своими кошачьими глазами. Все звуки вокруг словно выключили, а моё сердце забилось с такой силой и скоростью, что я испугался, что она их услышит в этой звенящей тишине.
– Ты собрался меня бить? – невозмутимо спросила она.
– Нет. – я резко опустил руки и вынул истлевшую сигарету изо рта.
– Пойдём к морю?
– Пойдём. – я не верил своим ушам.
– Меня Маша зовут. – она подошла ко мне почти вплотную, отчего я забыл, как нужно дышать. Я лишь промямлил своё имя, а она бросила мне через плечо, уверенно шагая вперёд:
– Я знаю.
 Я бы шёл с ней под звёздным небом целую вечность, петляя по узкой тропе, заросшей колючим кустарником и усыпанной камнями, забившими мои кеды доверху. Далёкий лик луны еле освещал наш путь, но Маша не шла, а кралась по тропе, как дикая кошка, которая видит в темноте. Мы шли в полной тишине, потому что я не знал, как начать с ней разговор, хотя сейчас понимаю, что слова тогда были излишни. Когда мы, наконец, добрались до выступа горы, то перед нами открылся вид, который снится мне до сих пор. Перед нами расстилалось величественное бесшумное море, на глади которого прорисовалась лунная дорожка, уходящая прямиком в звёздное полотно, словно пронзая его насквозь. А луна с горного выступа выглядела большой и яркой, как ночной фонарь. Я стоял и пялился вдаль, как заворожённый, ощутив на долю секунды лёгкую невесомость. Настолько мне казалось тогда, что я сплю. Я услышал, как Маша сделала глубокий вдох и тут же замерла, словно растворяясь в сыром ночном воздухе. Я взглянул на неё в холодном лунном свете и улыбнулся. Не глядя, она улыбнулась мне в ответ и сделав шаг вперёд, села в позу лотоса. По наитию, я присел с ней рядом, упёршись острым подбородком в колено. Мы оба замерли, устремив свой взгляд в едином направлении: на лунную дорожку.
– Ты когда-нибудь видел что-то подобное?
– Только в кино или на открытках.
– Врёшь!
– Зуб даю.
– А я ведь заберу!
«Тебе мало того, что ты забрала моё сердце?!».
– Не обижайся на Грома. – неожиданно, со всей серьёзностью, произнесла она. – Он считает себя правдорубом, но чаще всего оказывается большим занудой.
– Даже не думал обижаться. – слукавил я. – А ты на меня не обижаешься?
– А, позволь узнать, за что? – в её голосе звучало неподдельное удивление.
– Ну… – я замялся, почёсывая затылок. – за мои слова в бычке и за мою грубость.
– Вовсе нет! Ты же такой, какой ты есть. И выражайся, как хочешь.
– Но я не грубый. – смутился я.
– Ты дерзкий. – ответила она и повернула голову в мою сторону. Я улыбнулся и кивнул. «А какая ты?» – пронеслось в моей голове, но я смолчал. Тогда до моих ушей начали доноситься окружающие звуки, словно кто-то нагло увеличил их громкость. Ровный шум моря внизу, стрекотание ночных сверчков, дуновение горного ветра и мой предательски громкий сердечный стук. Мне хотелось расспросить её обо всём на свете и одновременно молчать рядом с ней, наслаждаясь сказочным видом на море.
– Смотри! – зазвенела она, вытянув вперёд свою тонкую руку и тыча пальцем в небо. – Вон там звезда упала! Давай загадывать желание!
Она тут же закрыла глаза, а я просто наблюдал как ветер треплет её чёлку, а уголки её губ дрожат в улыбке. В тот момент я не мог желать большего, с моей стороны это было бы преступлением.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать один. – соврал я. – А тебе?
– Мне двадцать. А ты откуда?
Я рассказал ей немного о своей жизни, откуда я родом и что делаю в Ялте. Больше всего мне хотелось слушать её. Она обладала мягким детским голосом и грамотной речью, что отличало её от своих «собратьев». Мне хотелось растянуть момент нашего знакомства на всю ночь, я словно интуитивно чувствовал, что это мог быть наш первый и последний разговор.
– Мне так надоело хипповать. – вдруг произнесла она. – Когда-то я тоже любила возвращаться домой… Не знаю, стоит ли всё рассказывать тебе, мы ведь едва знакомы.
Я лишь сказал, что выслушаю её. Впереди у нас была вся ночь.
          Маша оказалась родом из Латвии и имела двойное гражданство. Она родилась в Риге в семье русской женщины и коренного рижанина. Её родители были обеспеченными людьми, так как мать была прямой наследницей семейного бизнеса, а отец владел Рижской конфетной фабрикой. Маша – старшая из трёх детей, её брат и сестра остались с родителями на родине, а она покинула отчий дом, когда пришла пора поступать в институт. Её выбор пал на Санкт-Петербургский государственный институт культуры. Можно сказать, Маша хотела побывать на родине матери и увидеть культурную столицу России своими глазами. Её манили дворцовые мосты, Невская площадь, старинная архитектура, дворы-колодцы и аутентичная атмосфера Петербурга. Ей удалось успешно поступить на факультет искусств и начать изучать режиссуру и кинематографию. Ещё с детства она загорелась идеей снять свой собственный фильм и показать людям мир её глазами. Она хотела, чтобы люди рассмотрели в жизни то, что каждый день упускают в будничной суете и городском гвалте. Маша была уверена, что ей удастся это сделать посредством кино. Чем больше она погружалась в историю кинематографии и написания сценария для будущей картины, тем острее ощущала, что люди вокруг бродят с завязанными глазами и вряд ли смогут оценить её фильм по достоинству. Тогда она поняла, что современным людям не хватает двух вещей – свободы и терпимости. И в её сердце вспыхнул протест против принуждения к неукоснительному следованию постулатам, выработанным КПСС и правительством страны. В СССР, между тем, нарастала, особенно среди молодежи, усталость от регламентации всего и вся, практикуемой его престарелыми вождями. В момент душевного перелома и творческих метаний Маша познакомилась с хиппи, которые радушно приняли её в свою «семью», разъяснив идеологию своей культуры и основный посыл, с которым пришли в этот мир: «All You Need Is Love![27]».
– Нельзя сказать, что я тут же начала протестовать против общественной морали, публично высказывать своё мнение, баловаться травкой и хипповать… Я переоделась в яркую свободную одежду, сплела себе хайратник, начала слушать советский рок и крутилась в обществе хиппи. Я тогда словно осознала, что всё это время сама ходила с завязанными глазами! А тогда, бац – и я прозрела! Сейчас то я понимаю, что заблуждалась, но время не вернёшь назад, понимаешь? Как семнадцатилетний подросток может отдавать отчет в своих поступках? Я подумала, что нашла соратников в своей борьбе. Но в какой борьбе?! Я ведь сама себе её выдумала.
Маша призналась мне, что её исключили из института под конец первого курса, когда она попалась в руки милиции в обществе хиппи. По её словам, им подкинули наркотики, которые стали причиной всех бед.
– Я тогда ещё легко отделалась, ведь все совершеннолетние пошли по статье. Я считаю, что им сломали всю жизнь, хотя в милиции мне грубо разъяснили, что это мы сами себе её сломали, выбрав путь, противоречащий власти. Я тогда так обозлилась на весь мир!
Маша не осмелилась сказать родителям, что больше не является студенткой престижного института и законопослушной гражданкой СССР. Она решила остаться в Петербурге и пряталась по впискам у знакомых хиппи, прикрываясь местным гражданством. Однажды, её мама приехала в общежитие института в гости к дочери и, не застав её на месте, стала расспрашивать о ней на вахте.
– Мама сразу обратилась в милицию, чтобы разыскать меня, но когда они узнали, что я – хиппи, то отказали ей. Мол, мы такой сброд не ищем, сами виноваты, что от рук отбилась! И не важно, что она из благополучной семьи!
Когда Маше помогли позвонить домой из международного телефона-автомата, то она сразу поняла, что это был последний телефонный разговор с матерью.
– Мама кричала в трубку, как я могла так поступить с ней, как я могла обманывать всю семью, говорила, что у меня могут отнять гражданство и депортировать на родину, как преступницу! Она называла меня наркоманкой и бродягой, а я просто молча слушала и глотала слёзы. Ей хорошо «промыли» мозги в ментовке. Мир тогда для меня рухнул окончательно…
– А сколько ты не виделась со своей семьей? – сокрушённо спросил я.
– Вот уже третий год пошёл… – с грустью произнесла она. – Почти три года скитаний, выдуманной борьбы и нескончаемой тоски.
– А ты не хочешь вернуться домой? – не унимался я.
– Я бы хотела вернуться, но мне так стыдно… Кто я для них теперь?
– А чего тебе стыдиться?! – я с вызовом заглянул ей в глаза. – Да, ты ошиблась, но всё ещё не поздно исправить! Я уверен, что они тебя уже давно простили!
Она растерянно смотрела на меня и молчала. Мне показалось, что она начала дрожать.
– Ты замёрзла? – я начал снимать свою куртку, чтобы накинуть ей на плечи, но она вдруг вскочила с места:
– Пошли к морю! Я хочу искупаться…
Я не стал ей перечить. Пока мы спускались к берегу по крутому склону скалы, то я слышал её приглушённые всхлипы. Я жаждал её обнять и успокоить, но сдерживал себя изо всех сил. Во мне боролось столько эмоций в тот момент, что я сам ощутил мелкую дрожь. Так себе из меня оказался утешитель… Когда под ногами зашуршала мелкая галька и по щекам заскользил тёплый бриз, то я словно очнулся. Маша уже бежала к морю.
– Отвернись! – смущённо произнесла она, когда я настиг её у берега. Я повиновался, одолеваемый юношеским любопытством. Когда я услышал лёгкий всплеск воды за спиной, то бросил ей через плечо:
– Можно?
– Нужно, Коля, нужно! – она смеялась, приглаживая свою чёлку назад мокрыми ладонями. Так быстро я не раздевался никогда.
– А слабо с разбега? – она дразнила меня, покачиваясь на волнах, как русалка.
Я разбежался и уже через пару секунд моё разгорячённое тело оказалось в плену прохладных морских брызг. Я с головой погрузился в пучину Чёрного моря, а когда вынырнул, то она оказалась настолько близко, что я отпрянул назад. И почему я догадывался, о чём она меня спросит?
– Ты когда-нибудь плавал в море ночью?
– Нет, только в реке. – признался я. И она поверила.
Я, в свою очередь, не мог поверить в то, что ещё днём мы даже не были знакомы, а сейчас я плаваю в метре от её желанного нагого тела, ловя на себе её пытливый взгляд. Я уже не помню о чём мы тогда с ней болтали, но она часто запрокидывала голову вверх и любовалась небом, испещрённым звёздами. Она искала созвездия, названия которых я не знал и показывала мне их, подплывая ко мне так близко, что наши плечи соприкасались. В такие моменты по моему телу бежала крупная дрожь и я замирал, выжидающий и счастливый. Ни с одной девушкой я не испытывал подобных чувств, и это – обескураживало меня ещё больше, ведь я уже не был мальчиком. В моей голове ни разу не пронеслась мысль о её легкомысленности или доступности, хотя в наше время бытовало мнение о том, что девушки хиппи очень развязные. Но Маша казалась мне наивной и доверчивой, не более. Я боялся прикоснуться к ней, боялся испугать её. Она словно прочла мои мысли и решилась на первый шаг сама. Я никогда не забуду, как её пальцы под водой аккуратно взяли мою руку и сжали так крепко, что у меня закружилась голова. А дальше я задал самый глупый вопрос, который вообще мог задать за всю свою жизнь:
– Можно тебя поцеловать?
Маша замерла, и я успел подумать, что всё пропало. Но в следующую секунду я ощутил, как её пухлые губы накрыли мои. Её руки обвили мою шею, и я почувствовал, как она прильнула ко мне всем своим телом. Закрыв глаза, я решительно ответил на поцелуй, перестав дышать, и не ощущая каменистого дна под ногами. Мои руки схватились за её талию и крепко сжали, а ноги тщетно пытались нащупать дно. Мы кружились в медленном танце и целовались, пытаясь урывками дышать через нос и не потерять голову окончательно. Только огромная луна в ту ночь стала свидетельницей нашего первого долгого поцелуя. 
***
          – А этот Гром… он тебе кто? – спросил я Машу, когда мы сидели на берегу и грелись.
– Я ждала этого вопроса. – с нескрываемой радостью произнесла она. А я молча ждал ответа.
– Он мне как брат. Старший брат, которого у меня никогда не было.
«У брата на коленях не сидят» – тут же подумал я, но продолжил молчать. Она положила голову мне на колени и дотронулась до моей щеки.
– Ты что, ревнуешь меня? – спросила она с заискивающей улыбкой. Я наблюдал, как медленно подступает к берегу пенистая волна, облизывая мои ступни и быстро отступает, шурша мелкими ракушками. «Стоило тебе меня поцеловать, как я сразу посчитал тебя «своей» – завертелось в моей голове, когда я ответил ей:
– Нет. Просто спросил.
– А знаешь, я тебя заметила сразу… На городской площади. – вполголоса произнесла она после долгого молчания. – Ты выделялся из толпы: высокий, черноволосый и серьёзный. Ты не шагал, а плыл, как бронепалубный крейсер! Такой невозмутимый…
Я не удержался и рассмеялся, запрокинув мокрую голову назад. В душе я был удивлён, ведь я был уверен в том, что первый заметил её в толпе. Я тогда спросил Машу: «И чем же я выделялся?»
– А у меня глаз намётан! – гордо ответила она, сев рядом со мной и заглянув мне в лицо. – У тебя очень фактурная и запоминающаяся внешность. Пронзительные глаза, высокие скулы и греческий нос. Тебе бы в кино сниматься… Правда!
– Да хватит тебе, обычный я парень! – смущённо ответил я. – Это ты очень красивая и… запоминающаяся. Знай это.
– Я предпочитаю быть за кадром, а не в кадре. – ответила она и задумалась. – Гром мне предложил снять документальный фильм. О настоящей жизни хиппи. Об изгнанниках СССР, которых люди нарекли наркоманами и бродягами…
– Возвращайся домой, Маш. – перебил её я со всей серьёзностью в голосе.
– Мне страшно. – тихо произнесла она, отведя свой взгляд. Мне хотелось взять её за руку, как маленькую, потерявшуюся девочку и отвести домой, к маме. Если бы она мне позволила тогда…
– Я не хочу, чтобы ты возвращалась в лагерь, слышишь?
– Ты не понимаешь, всё не так просто, как ты думаешь! И вообще, – я не могу просто взять и сбежать! Они столько для меня сделали…
«Давай сбежим вместе!» – чуть не выкрикнул я, но вместо этого у меня вырвалось нелепое: «Прости».
– У тебя девушек дома, наверное, целая орава! Я такая дура! – вдруг обиженно выпалила она и вскочила с места.
– Ты с чего так решила, а? – крикнул я ей вслед, натягивая скользкие кеды на бегу.
– Вот зачем я тебе, скажи?! – она резко обернулась, остановившись на месте, отчего я чуть не врезался в неё. – Я никто, понимаешь, и звать меня никак! Бездомная, не образованная и хиппующая девка! Что скажет твоя семья, когда меня увидит?! Что о тебе подумают твои друзья?! Тебе лучше не связываться со мной, Коля. Прости, что втянула тебя во всё это! По моей вине ты оказался здесь!
Мне тут же вспомнились слова моего отца: «Женщины – мастерицы драм без единого повода!» Я и не подозревал, что в 17 лет пойму истинный смысл этих слов.
– Зачем ты наговариваешь на себя, а? Ты что, считаешь меня маменькиным сынком или прилежным мальчиком? Ты правда считаешь, что мнение семьи что-то для меня значит?! И с чего ты вообще решила, что я здесь по твоей вине?
– Семья –  это святое! Как же ты не понимаешь! И… и это я попросила наших тебя забрать с той площади! Я хотела тебя спасти от ареста, ведь я понимала, чем это грозит сейчас! – она едва не плакала, когда произносила последние слова, а я просто не мог поверить своим ушам. Моё негодование сразу сменилось осознанием произошедшего. В голове как лампочка зажглась.
– Погоди, погоди… – залепетал я, подняв ладонь вверх. – Это значит, что ты меня просто взяла – и похитила? Вот это да… Я что, теперь, кавказский пленник?! – я смотрел на неё и смеялся, отчего Маша глядела на меня с недоумением, скрестив руки на груди.
–  Ты дурак, а не пленник! – обиженно выпалила она, убирая мокрую чёлку с глаз.
– Постой, почему кавказский?! –  не унимался я. – Ялтинский же! – я разразился новым приступом смеха. В душе я ликовал.
–  Да ну тебя! – она поспешила уйти, но я настиг её. Она попыталась что-то мне сказать, но я уже целовал её, обхватив ладонями её замёрзшие щёки. Никогда в жизни я не целовал так жадно, напористо и нежно. Я целовал её, как в последний раз.
– Нам пора уходить… – прошептала она мне, едва я смог оторваться от её губ. – Но тебе нельзя в лагерь. Из-за этого. – она дотронулась до моей нашивки на локте. – Не хочу, чтоб у тебя были проблемы. Гром от тебя не отстанет…
***
Когда мы дошли до трассы, то небо окрасилось в розоватый оттенок, а птицы вокруг шептали о скором рассвете. Всю дорогу мы крепко держались за руки, а в голове проносились сотни тысяч мыслей без остановки. Я был счастлив и несчастлив одновременно. Я понимал, что близится наше с ней расставание. У нас не было совместного плана, у нас были только мы. Когда Маша начала ловить попутку для меня, выставив вперёд руку с большим пальцем, поднятым вверх, то я молился, чтобы ни одна машина не остановилась. Но у жизни был свой план.
– Встретимся у подножия Кошки через год… – шептала она мне, уткнувшись лбом в мой. – Ровно через год, понял?
– Только вернись домой. – шептал ей я, не в силах разжать свою руку.
– Я уже вернулась домой, когда встретила тебя.
Это были последние слова, которые я услышал из её уст. Тогда они отозвались в моём сердце трепетным стуком, а сейчас они отзываются лишь болью.
Через год она не пришла. И не через два, и не через три…
Я десятки раз задавал себе один и тот же вопрос: «А что было бы, если бы я остался с ней?» Чуть позже я задался уже другим вопросом: «Неужели моя роль в её жизни была сыграна летом 1979 года?» Но жизнь не всегда удостаивает нас ответами на все наши вопросы. Говорят, что Бог может дать свой ответ. Но я долгие годы не был верующим, да и для подростка 17-ти лет Бог – это выдумка, сродни Санта Клаусу. Для меня и любви тогда не существовало. Пока я не встретил её.
После нашей встречи с Машей я очень изменился. В тот день ей удалось меня «приручить» и снять повязку с моих глаз. Даже собственная мать меня не узнавала. «Ты что, встретил миссИю в ту ночь?» – шутя, спрашивала она. В каком-то роде она была права. На примере случившегося с Машей я научился тогда ценить то, что имею: семью, образование и свой дом. Только зачем мне всё это без неё? Мне лишь остаётся жить и помнить, пронося сквозь года воспоминания о той ночи. Но зачастую память ранит похуже любого огнестрельного оружия. И без шанса вынуть пули.
Мне интересно, что же вынесла Маша из нашей встречи, вернулась ли домой, помирилась ли с мамой, кем она стала... Помнит ли она обо мне? Что-то мне подсказывает, что такое приключение забыть невозможно.
Даже спустя годы я не могу забыть её широко распахнутых зелёных глаз, солёный привкус её поцелуя в море, шум тёплого прибоя и слова: «Я уже вернулась домой, когда встретила тебя». А я словно потерял свой дом. Я словно навсегда остался «Ялтинским пленником».

[1] «Все те, кто приезжает в Сан-Франциско, лето там становится летом любви.»
[2] Наркоман
[3] «На улицах Сан-Франциско милые люди с цветами в волосах.»
 
[4] Милицейская машина.
[5] Обыск с целью последующего задержания.
[6] Милиция.
[7] Отрезают волосы.
[8] Встреча.
[9] Народ.
[10] Бояться.
[11] Гора Кошка – достопримечательность на Южном Берегу Крыма.
[12] Впустим переночевать.
[13] Плетёное украшение из разноцветных ниток или бисера, которое носят на запястьях.
[14] Тонкая повязка на голову в виде плетеного бисера, косы или обычной полоски ткани.
 
[15] Автобус с хиппи (слэнг).
[16] Поймают, арестуют.
[17] The Beatles – британская рок-группа.
[18] Лицо. В данном контексте: внешний вид.
[19] Неформальное молодёжное движение. В данном контексте: коммуна хиппи.
[20] Издеваетесь.
[21] Человек, не состоящий и не участвующий в неформальном движении.
[22] Посёлок городского типа неподалёку от горы Кошка.
[23] Способ получения денег у прохожих на улице. Обычно им пользуются уличные музыканты и художники.
[24] Вечеринка с ночёвкой.
[25] Неформал со стажем, обычно за 30 лет.
[26] Прозвище.
[27] «Всё, что тебе нужно, — это любовь!» (Песня The Beatles, ставшая лозунгом хиппи).
 

© Copyright: Анна Крокус, 2020

Регистрационный номер №0480127

от 15 сентября 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0480127 выдан для произведения:
«Мы в ответе за тех,
кого приручили» ?
(Антуан де Сент-Экзюпери)
 
Меня вдохновила песня Скотта Маккензи «Сан-Франциско», хотя до этого я не слышал её никогда… Вы спросите, как можно жить в 1970-х и не слышать песню, которую напевали сотни твоих сверстников? Всё просто: я не общался со своими сверстниками. А особенно – с хиппи. Я хорошо понимал о чём поётся в песне, потому что поступал на факультет иностранных языков. В ней были такие строки: «Если ты едешь в Сан-Франциско, то вплети в свои волосы цветы. Если ты едешь в Сан-Франциско, то обязательно повстречаешь там прекрасных людей.» Я вовсе не собирался в Сан-Франциско, а мои волосы пахли куревом и бензином, нежели цветами. Но я всё равно встретил одного прекрасного человека летом 1979 года в городе Ялта. Тогда мне было 17 лет. Но обо всём по порядку.
Не помню, что одурманило меня первым: песня или она сама. А может быть, забавные, детские кривляния изящного тела в мешковатой юбке под мелодичный припев? Я уже не помню, как оказался на этой площади, заполненной патлатыми и смеющимися людьми. Смеющимися не то от травки, не то от палящего южного зноя. Они вызывали у меня резкий приступ удушья, при этом, ни один из них не обратил ни малейшего внимания на меня. А отличался я от них практически всем: одеждой, повадками и жизнью. Да, у меня тоже были длинные волосы, но солнце, казалось, тонуло в их смоляной черноте, не переливаясь так, как в их пшеничных и рыжих волнах. У неё были светлые кудрявые локоны до лопаток, которые мягко обрамляли её загорело лицо, усыпанное веснушками. Я желал увидеть её глаза, но на них постоянно падала отросшая выгоревшая на солнце чёлка. Я пригляделся, и заметил, что она вовсе держала веки закрытыми, лишь шевеля пухлыми губами, напевая строки: «All those who come to San Francisco, Summertime will be a love-in there[1]…» «Вот блин, кто она такая?! Что я здесь стою, как осёл?!» – проклятые мысли разрывали мою и без того ноющую от похмелья голову. Горячий пот застилал прищуренные глаза, во рту всё пересохло, а кожаная куртка накалилась от беспощадного солнца до предела и стала моей второй кожей... а она всё танцевала под Скотта Маккензи. Она всё не замечала меня. Она была другой — из мира свободных и одурманенных людей, которые пропагандируют мир и любовь, не чураются обнажиться душой и телом, не чураются своих мыслей, чистые «дети цветов». Ещё вчера я их презирал, как и все граждане СССР того времени, они мешали нам жить, крутились под ногами, как слепые котята, которых топила в социализме великая Коммунистическая партия Советского Союза. Хиппи были такими жалкими и бессильными пред диктатурой пролетариата! Ещё вчера я бы проскользнул грузной тенью по этой забитой телами, пыльной площади, растолкал бы дёргающихся под эту попсовую музыку торчков[2] у меня на пути и пошёл бы дальше — к «своим». Но сейчас я неподвижно стою, как истукан, и пялюсь на одну из этих «жалких и бессильных» фанатиков. И тут я вдруг понял, что мы с ней… похожи, хоть я и не был частью этого звонкого пиршества и пёстрой безмятежной стаи. Я даже не знал её имени, но она была такой… знакомой и родной, что меня потянуло к ней с неистовой силой. В такие минуты, говорят, что голова перестаёт работать и включается нечто, сродни интуиции. Мой внутренний голос подсказывал мне, что нужно к ней подойти. Прямо сейчас. Я сделал шаг вперёд, со свистом выдохнув, как выдыхают перед бешеной гонкой, и тяжело зашагал в своих резиновых кедах по направлению к ней, не зная толком, что ей скажу. Может быть, я увижу страх в её глазах, потому что такие, как я безжалостно вытаптывают целые поля этих «живых цветов», не прочь насладиться их беззащитностью. Такое было время тогда: время травли, нетерпимое к людям, жаждущим свободы, мира и любви. И, вот я шёл, то и дело сталкиваясь с танцующими хиппарями, и видел, как она всё ещё меня не замечает... И с каждым моим шагом девушка словно отдалялась от меня в своём бесконечном танце. По ощущениям, это было похоже на сон, в котором ты преследуешь кого-то, но он всегда оказывается на шаг впереди тебя. И мне вдруг стало так страшно тогда, впервые за мои 17 лет, из которых вот уже 4 года я пристрастился к тяжёлой музыке, к байк-тусовкам и крутился в окружении первых металлистов своего городка, с которыми мы лезли на рожон. Иными словами, я уже и позабыл, что такое страх. Я боялся упустить её из виду. Её руки порхали то вверх, то вниз, локоны разлетались в стороны, а губы всё шептали: «In the streets of San Francisco, Gentle people with flowers in their hair[3]…» «Только бы не спугнуть её…» – стучала в висках надоедливая мысль. До неё оставалось всего несколько метров, как музыку заглушил рёв полицейской сирены, и все, замерев на долю секунды, метнулись врассыпную. На моих глазах в один миг, толпа патлатых расслабленных хиппи превратилась в испуганную стаю бродячих собак, бегущих от отлова. Они ринулись на меня, топча мои кеды своими обнажёнными ступнями, толкая меня назад и в стороны, словно я был тряпичным пугалом на кукурузном поле. В тот момент я растерялся, словно в первый раз слышал оглушающую сирену и не знал, что делать. Мои ноги сами повернули назад, к тому же я понял, что успел потерять её в толпе. Страх сменился паникой, а потом я вовсе не понимал, куда же меня несёт эта нескончаемая волна оголтелой молодёжи. Через несколько секунд я оказался в пыльном облаке, в котором можно было различить лишь спины бегущих впереди людей. Где-то вдалеке то и дело раздавались крики тех, кого уже поймали и начали скручивать, девичий визг раздался прямо позади меня, отчего впереди бегущие парни резко обернулись, но наткнулись диким взглядом лишь на моё каменное лицо. Казалось, они смотрели сквозь меня. Где-то сбоку на землю рухнула пара человек, по которым уже неслась толпа, нещадно топча их, как мусор. Вдалеке послышался гнусавый голос из громкоговорителя, который убеждал сдаться добровольно, дабы облегчить свою участь. Сразу за ним последовали матерные протесты из толпы, которые тут же поддержала рядом бегущая парочка хиппи, которая оглушила меня своим кличем окончательно. Я выругался про себя и меня с ног до головы окатила волна злости. В то время я не отличался особым терпением и тактом. «Ну почему я не свалил из этого стада раньше?!» – завертелось в моей голове и я, стиснув зубы, начал орудовать своими острыми локтями, чтобы растолкать патлатую свору вокруг меня. Мне совсем не хотелось быть пойманным на семейном отдыхе в Ялте и вариться потом в одном милицейском котелке[4] с сальными хиппарями. «Мои» бы меня потом засмеяли, а я не мог этого допустить! «А ну разойдись, слышь! Давай реще, псина!» – кричал я в толпу, задыхаясь от пыли и ярости, понемногу пробираясь всё дальше и дальше от милицейских дубинок. Я не помню, сколько у меня заняло времени, чтобы расчистить себе путь потом и кровью, но меня словно «выплюнули» из толпы на горячий асфальт. Я успел увидеть сверкающий бок синего Фольксвагена, как меня схватили под руки и затолкнули в душный кузов со словами: «Спасибо потом скажешь!».
***
– Куда путь держим, шеф? – прокричали прямо над моим ухом, отчего моя голова зазвенела так, словно я засунул её внутрь церковного колокола. 
– Да какая тебе разница, Мелкий?! Главное, подальше от этого ментовского шмона[5]! – прозвенел женский голос с дальних рядов.
– М-дааа, полис[6] нынче совсем озверела… - пробасил прокуренный голос сбоку. – Теперь не просто хаер пилят[7], но ещё и ногами топчут, как собак. Весь сейшен[8] нам обломали…
– Так, пипл[9], нам стрематься[10] нечего! Мы к Кошке[11] держим путь, там чисто! – послышался мужской голос со стороны водителя. – У нас там лагерь разбит, всех впишем[12]!
И тут я огляделся: меня окружали человек 12, одетые в яркие рубахи с бахромой, брюки-клёш и в джинсы с цветными заплатками. Они сидели прямо на полу, увешанные своими фенечками[13] и в хайратниках[14], весело гогоча и хлопая друг друга по плечу. Я опомнился за долю секунды и почувствовал, как ко мне подступает новая волна злости. Мне резко захотелось покинуть эту консервную банку на колёсах, забитую ненавистными мне хиппарями.
– Эй, мужик, бычок[15] останови! Никуда я с вами не поеду! – я не узнал свой осипший голос. Все резко замолкли и уставились на меня, как на злостного нарушителя всеобщего «спокойствия».
– Эй, а спасибо сказать не хочешь, чувак?! – тут я встретился с обжигающим взглядом зелёных глаз. – Спешишь попасться в лапы ментов и нас заодно сдать, да?! – Я словно потерял дар речи и не мог отвести своего испуганного взора от её поджатых губ, вздёрнутого носа и белёсых бровей, сдвинутых к переносице. Всё это время она сидела в нескольких метрах от меня, позади, рядом с водителем. Тут микроавтобус начал съезжать к обочине, и на меня обернулся бородатый водила, замерев в ожидании. Так неловко я себя не чувствовал никогда.
– Мэн, ну ты чего, тебя реально загребут[16] сейчас! – услышал я за своим плечом. Я закивал в пустоту, как дурак, и смог лишь выдавить охрипшее: «Да, да, точно загребут, погнали.» Когда я снова оглянулся на пассажирское сиденье, то наткнулся взглядом лишь на её белокурую макушку. Я всё ещё ощущал на себе её сердитый кошачий взгляд. Так забавно вышло: на площади я боялся напугать её, а получилось совсем наоборот.
***
Всю дорогу до горы Кошка я боролся с собой, как мог. Мой здравый смысл кричал, что я совершаю ошибку и делать мне здесь нечего, а моё сердце учащённо билось лишь от одной мысли, что она рядом. Попутно, я отбивался от любопытных хиппарей, которые заваливали меня вопросами про мой «крашеный хаер», «рокерский прикид», местный ли я, знаю ли что-нибудь из репертуара Битлов[17], и как я вообще оказался на Ялтинской площади. Некоторые откровенно смеялись надо мной, громко шушукаясь у меня за спиной. В этой стае я точно был белой вороной.
– Блин, может ему дубиной по башке заехали? Или уже курнул чего? Фейс[18] у него, конечно, зашуганный какой-то… А, его вообще знает кто-нибудь из нашей системы[19]?
Я прощал им всё, хотя мог давно раскидать их всех одним махом, потому что кулаки мои изрядно чесались. Но рядом была она.
– Чего стебётесь[20] над ним? – деловито вмешался бородатый водила. – Видно же, что не цивил[21], что вам ещё надо? А понятие «свой» или «не свой» действует только у ментов!
– Гром дело говорит… – пронеслось по всему салону. Тут то я понял, что этот бородатый мужик явно их «предводитель». Она, в свою очередь, продолжала молчать. Я выжидал.
Когда мы проезжали Симеиз[22], то синий Фольксваген покинуло сразу человек 7. Они пошли в посёлок за провизией, на так называемый аск[23]. До лагеря мы ехали в гробовой тишине, потому что многие уже успели заснуть.       За цветастой шторкой мелькала гористая местность, клочки предзакатного неба и лазурная гладь Чёрного моря. Мне нестерпимо хотелось курить и сделать глоток холодной воды. И, конечно же, загладить свою вину перед ней за свой выпад.
В то время гора Кошка ещё не была официально признана памятником природы, поэтому в этой живописной местности, у подножия горы, коммуна хиппи и решила разбить свой лагерь. Гонять их оттуда было некому, а местным жителям до них не было дела. До лагеря мы уже добрались, когда солнце уже село, но небо ещё хранило свой закатный янтарный оттенок. Воздух был прохладным, ароматным и свежим, что при первом его глотке у меня закружилась голова. Или может быть она закружилась от её прикосновения? Когда мы вышли из микроавтобуса, то она демонстративно прошла мимо, задев меня своим оголённым плечом. Я тогда не понял, что это было, но словил на себе напряжённый взгляд Грома. Тогда я сразу вызвался пойти за хворостом для костра, ведь мне нужно было подумать. Когда она была рядом, то делать это было практически невозможно! И вот я шёл, спотыкаясь об огромные булыжники и камни, рыща в сумерках глазами по молодому редколесью, но взор мой был направлен внутрь себя. Я задавал себе один и тот же вопрос: «Что я здесь делаю?» Я не подумал о родителях, которые ждали меня к ужину в Ялтинском отеле, не подумал о том, как я объясню им своё отсутствие в ночь перед отъездом домой и как я вообще доберусь до вокзала к утру? Если бы тогда были мобильные телефоны, то я бы позвонил матери и сказал: «Мам, я не приеду. Я влюбился.» Но в 1979 году у меня не было под рукой мобильника, да если бы и был, то она всё равно бы мне не поверила! Для неё я был слишком «дикий» для такого чистого и романтического чувства, как первая любовь. Она нередко видела меня в компании взрослых металлистов, байкеров и шумных рокеров, после чего обязательно закатывала мне дома скандалы, ставя в пример моих же одногруппников, на вписках[24] у которых часто можно было встретить что-нибудь запрещённое. Было обидно, но я молчал, чтобы не прослыть «стукачом». Мой внешний вид и выкрашенные в чёрный цвет волосы до плеч сходили мне с рук, потому что мой декан был одноклассником моего отца. А отец, в свою очередь, придерживался старой доброй поговорки: «Перебесится да успокоится!» Но, как говорится, в 1970-е покой нам только снился. Неформалы моего времени, к которым я примкнул, очень часто вымещали зло в драках, будучи в состоянии алкогольного опьянения или после рок-концертов. Под горячую руку попадались и хиппи. Я был подростком, для которого было важно то, чтобы меня принимали среди «своих». Алкоголь я употреблял редко в силу своего возраста, но драться научился хорошо. Своё мастерство я оттачивал на слабых. Угадайте на ком. На свою кожаную куртку, в области локтей, я делал нашивки с острыми шипами, чтобы удары были максимально болезненными. Со временем я стал похож на бойцового пса, который мог кинуться на человека за один его косой взгляд или резкое словцо. Цивильных граждан мы не били, потому что можно было напороться на статью. Тут уже никакой папочка не помог бы. Я считал, что поступаю круто, ведь я показывал свою силу и сноровку перед олдовыми[25] товарищами, а по факту – я показывал свою слабость. Я маскировал свою подростковую агрессию под «бунтарское поведение», а слушая тяжёлую и громкую музыку, я пытался заглушить собственные мысли, которые ночами мучили меня: «Кто я? Что я делаю? Куда я двигаюсь? Чего я хочу?» Я становился более раскрепощённым на фоне 70-х годов и потакал своим слабостям: в итоге к 17 годам я попробовал всё, кроме тяжёлых наркотиков и разбоя. Я не был рокером, я был изгоем.  
***
 Атмосфера в лагере хиппи была более, чем дружественная. На меня уже никто не обращал внимания. Кроме неё. Куда бы я ни шёл – я чувствовал на себе изучающий взгляд её зелёных глаз. Мы словно поменялись местами. Я с особым усердием занимался розжигом костра и помогал с установкой котелка для варки ухи, почти не участвуя во всеобщих песнопениях и не балагурил ни с кем. Но я продолжал сгорать от любопытства и украдкой ловить её взгляд, стараясь отводить глаза сразу. Я каждый раз ругал себя за эту глупость. Когда мы наконец расселись вокруг костра поужинать, то я увидел, как она примостилась на колени к своему «предводителю» по кличке Гром. Я боялся сам себе признаться в том, что меня крайне разозлило увиденное. Ну, сами посудите, я не знал её имени, но уже начинал её ревновать. Во дурак! Я опустил глаза в стаканчик с дымящимся супом и понял, что у меня пропал аппетит. Я сразу почувствовал себя не уютно.
– Хорошо сегодня ушли, с ветерком! – послышался мужской довольный голос.
– Угу…  – протянул Гром, чавкая. – Надо бы мне поменять кличку на «неуловимый».
После того, как все радостно заулюлюкали, неуловимый бородач перевёл взгляд на меня и спросил:
– А тебя как звать, чернявый?
– Николай. – ответил я, не поднимая глаз.
– А погоняло[26] у тебя какое? – всё не унимался тот, у которого сидела на коленях она.
– У меня его нет. – слукавил я. Нутром я чувствовал, что в этой компании лучше «не светиться».
– О как, а по тебе и не скажешь. – в его голосе чувствовалась лёгкая издёвка. – Николай, как тебе уха? Ты не проголодался?
Я выпил залпом содержимое бумажного стакана и смяв его, кинул в костёр. Стаканчик сразу вспыхнул, словно в нём был не суп, а керосин.
– Суп с дымком, как я люблю. – я посмотрел на бородача, вытерев губы рукавом своей кожанки. Он тут же зырканул на мой локоть, на котором красовалась нашивка, которой сегодня я расчищал себе путь. Я не удержался и перевёл взгляд на неё. В свете костра она выглядела настороженной и умиротворённой одновременно. Мягкие танцующие блики придавали её облику необычайного очарования. Она смотрела на меня не моргая, словно пытаясь о чём-то сказать своим пронзительным взглядом. С каждой секундой я чувствовал, как тону в её бездонных глазах, как несмышлёный котёнок в колодце. Бородач проследил за её взглядом и тут же шепнул ей что-то на ухо, после чего прыснул со смеху. «Над своей неуместной шутейкой?» Она лишь безразлично обронила взгляд в костёр. На лице её не дрогнул ни один мускул.
– А ты это… тоже хиппуешь? – хриплым басом поинтересовался у меня рядом сидящий мужик.
– Нет. – быстро ответил я. – Я привык возвращаться домой. Да и мне по душе рокерская тусовка.
          – Все рокеры, начиная с 60-х, были хиппи. – вдруг вмешался олдовый бородач, не глядя на меня. – Хиппуют сейчас почти все поголовно, кроме ментов, жирных комсомольцев, да буржуев! – И он был прав.
После произнесённых слов все охотно закивали, радушно соглашаясь со своим «предводителем» и поднимая вверх стаканчики с ухой, словно услышав мудрый тост. Воспользовавшись всеобщим ликованием, я стрельнул папироску у рядом сидящей пары и поспешил отойти от общего костра. Это был первый раз в моей жизни, когда я ушёл от конфликта первым. В тот момент мою спину будто обожгло пронизывающим взглядом. Но я не мог понять, кому он принадлежит – ей или ему? Я ощущал себя трусом, хотя здравый смысл мне подсказывал, что в моём поступке кроется благородство.
***
Чем дальше я уходил от лагеря хиппи и от общего костра, тем сильнее меня тянуло сбежать. Но мысли об этой девушке удерживали меня, словно кованый якорь удерживает на месте целый корабль. И хотелось уйти, но это было не в моих силах. Как оказалось потом, – не зря.
 Я шагал вперёд с дымящейся сигаретой в зубах, с опущенной головой, погружённый в тяжёлые мысли. Позади себя я слышал отголоски песен и гогота хиппарей, которые «приютили» меня на одну ночь. «А я, вообще, просил их об этом?! И какова была вероятность того, что она окажется в том же бычке?! Нет, это не может быть просто случайностью…» Вдруг я услышал позади себя хруст сухих веток и резко обернулся, замерев в боевой стойке. Я ожидал увидеть кого-угодно: недовольного Грома, любопытного хиппаря, местного жителя или дикого зверя, но только не… её. Мне показалось, что она была обескуражена моей позой, разглядывая меня с ног до головы своими кошачьими глазами. Все звуки вокруг словно выключили, а моё сердце забилось с такой силой и скоростью, что я испугался, что она их услышит в этой звенящей тишине.
– Ты собрался меня бить? – невозмутимо спросила она.
– Нет. – я резко опустил руки и вынул истлевшую сигарету изо рта.
– Пойдём к морю?
– Пойдём. – я не верил своим ушам.
– Меня Маша зовут. – она подошла ко мне почти вплотную, отчего я забыл, как нужно дышать. Я лишь промямлил своё имя, а она бросила мне через плечо, уверенно шагая вперёд:
– Я знаю.
 Я бы шёл с ней под звёздным небом целую вечность, петляя по узкой тропе, заросшей колючим кустарником и усыпанной камнями, забившими мои кеды доверху. Далёкий лик луны еле освещал наш путь, но Маша не шла, а кралась по тропе, как дикая кошка, которая видит в темноте. Мы шли в полной тишине, потому что я не знал, как начать с ней разговор, хотя сейчас понимаю, что слова тогда были излишни. Когда мы, наконец, добрались до выступа горы, то перед нами открылся вид, который снится мне до сих пор. Перед нами расстилалось величественное бесшумное море, на глади которого прорисовалась лунная дорожка, уходящая прямиком в звёздное полотно, словно пронзая его насквозь. А луна с горного выступа выглядела большой и яркой, как ночной фонарь. Я стоял и пялился вдаль, как заворожённый, ощутив на долю секунды лёгкую невесомость. Настолько мне казалось тогда, что я сплю. Я услышал, как Маша сделала глубокий вдох и тут же замерла, словно растворяясь в сыром ночном воздухе. Я взглянул на неё в холодном лунном свете и улыбнулся. Не глядя, она улыбнулась мне в ответ и сделав шаг вперёд, села в позу лотоса. По наитию, я присел с ней рядом, упёршись острым подбородком в колено. Мы оба замерли, устремив свой взгляд в едином направлении: на лунную дорожку.
– Ты когда-нибудь видел что-то подобное?
– Только в кино или на открытках.
– Врёшь!
– Зуб даю.
– А я ведь заберу!
«Тебе мало того, что ты забрала моё сердце?!».
– Не обижайся на Грома. – неожиданно, со всей серьёзностью, произнесла она. – Он считает себя правдорубом, но чаще всего оказывается большим занудой.
– Даже не думал обижаться. – слукавил я. – А ты на меня не обижаешься?
– А, позволь узнать, за что? – в её голосе звучало неподдельное удивление.
– Ну… – я замялся, почёсывая затылок. – за мои слова в бычке и за мою грубость.
– Вовсе нет! Ты же такой, какой ты есть. И выражайся, как хочешь.
– Но я не грубый. – смутился я.
– Ты дерзкий. – ответила она и повернула голову в мою сторону. Я улыбнулся и кивнул. «А какая ты?» – пронеслось в моей голове, но я смолчал. Тогда до моих ушей начали доноситься окружающие звуки, словно кто-то нагло увеличил их громкость. Ровный шум моря внизу, стрекотание ночных сверчков, дуновение горного ветра и мой предательски громкий сердечный стук. Мне хотелось расспросить её обо всём на свете и одновременно молчать рядом с ней, наслаждаясь сказочным видом на море.
– Смотри! – зазвенела она, вытянув вперёд свою тонкую руку и тыча пальцем в небо. – Вон там звезда упала! Давай загадывать желание!
Она тут же закрыла глаза, а я просто наблюдал как ветер треплет её чёлку, а уголки её губ дрожат в улыбке. В тот момент я не мог желать большего, с моей стороны это было бы преступлением.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать один. – соврал я. – А тебе?
– Мне двадцать. А ты откуда?
Я рассказал ей немного о своей жизни, откуда я родом и что делаю в Ялте. Больше всего мне хотелось слушать её. Она обладала мягким детским голосом и грамотной речью, что отличало её от своих «собратьев». Мне хотелось растянуть момент нашего знакомства на всю ночь, я словно интуитивно чувствовал, что это мог быть наш первый и последний разговор.
– Мне так надоело хипповать. – вдруг произнесла она. – Когда-то я тоже любила возвращаться домой… Не знаю, стоит ли всё рассказывать тебе, мы ведь едва знакомы.
Я лишь сказал, что выслушаю её. Впереди у нас была вся ночь.
          Маша оказалась родом из Латвии и имела двойное гражданство. Она родилась в Риге в семье русской женщины и коренного рижанина. Её родители были обеспеченными людьми, так как мать была прямой наследницей семейного бизнеса, а отец владел Рижской конфетной фабрикой. Маша – старшая из трёх детей, её брат и сестра остались с родителями на родине, а она покинула отчий дом, когда пришла пора поступать в институт. Её выбор пал на Санкт-Петербургский государственный институт культуры. Можно сказать, Маша хотела побывать на родине матери и увидеть культурную столицу России своими глазами. Её манили дворцовые мосты, Невская площадь, старинная архитектура, дворы-колодцы и аутентичная атмосфера Петербурга. Ей удалось успешно поступить на факультет искусств и начать изучать режиссуру и кинематографию. Ещё с детства она загорелась идеей снять свой собственный фильм и показать людям мир её глазами. Она хотела, чтобы люди рассмотрели в жизни то, что каждый день упускают в будничной суете и городском гвалте. Маша была уверена, что ей удастся это сделать посредством кино. Чем больше она погружалась в историю кинематографии и написания сценария для будущей картины, тем острее ощущала, что люди вокруг бродят с завязанными глазами и вряд ли смогут оценить её фильм по достоинству. Тогда она поняла, что современным людям не хватает двух вещей – свободы и терпимости. И в её сердце вспыхнул протест против принуждения к неукоснительному следованию постулатам, выработанным КПСС и правительством страны. В СССР, между тем, нарастала, особенно среди молодежи, усталость от регламентации всего и вся, практикуемой его престарелыми вождями. В момент душевного перелома и творческих метаний Маша познакомилась с хиппи, которые радушно приняли её в свою «семью», разъяснив идеологию своей культуры и основный посыл, с которым пришли в этот мир: «All You Need Is Love![27]».
– Нельзя сказать, что я тут же начала протестовать против общественной морали, публично высказывать своё мнение, баловаться травкой и хипповать… Я переоделась в яркую свободную одежду, сплела себе хайратник, начала слушать советский рок и крутилась в обществе хиппи. Я тогда словно осознала, что всё это время сама ходила с завязанными глазами! А тогда, бац – и я прозрела! Сейчас то я понимаю, что заблуждалась, но время не вернёшь назад, понимаешь? Как семнадцатилетний подросток может отдавать отчет в своих поступках? Я подумала, что нашла соратников в своей борьбе. Но в какой борьбе?! Я ведь сама себе её выдумала.
Маша призналась мне, что её исключили из института под конец первого курса, когда она попалась в руки милиции в обществе хиппи. По её словам, им подкинули наркотики, которые стали причиной всех бед.
– Я тогда ещё легко отделалась, ведь все совершеннолетние пошли по статье. Я считаю, что им сломали всю жизнь, хотя в милиции мне грубо разъяснили, что это мы сами себе её сломали, выбрав путь, противоречащий власти. Я тогда так обозлилась на весь мир!
Маша не осмелилась сказать родителям, что больше не является студенткой престижного института и законопослушной гражданкой СССР. Она решила остаться в Петербурге и пряталась по впискам у знакомых хиппи, прикрываясь местным гражданством. Однажды, её мама приехала в общежитие института в гости к дочери и, не застав её на месте, стала расспрашивать о ней на вахте.
– Мама сразу обратилась в милицию, чтобы разыскать меня, но когда они узнали, что я – хиппи, то отказали ей. Мол, мы такой сброд не ищем, сами виноваты, что от рук отбилась! И не важно, что она из благополучной семьи!
Когда Маше помогли позвонить домой из международного телефона-автомата, то она сразу поняла, что это был последний телефонный разговор с матерью.
– Мама кричала в трубку, как я могла так поступить с ней, как я могла обманывать всю семью, говорила, что у меня могут отнять гражданство и депортировать на родину, как преступницу! Она называла меня наркоманкой и бродягой, а я просто молча слушала и глотала слёзы. Ей хорошо «промыли» мозги в ментовке. Мир тогда для меня рухнул окончательно…
– А сколько ты не виделась со своей семьей? – сокрушённо спросил я.
– Вот уже третий год пошёл… – с грустью произнесла она. – Почти три года скитаний, выдуманной борьбы и нескончаемой тоски.
– А ты не хочешь вернуться домой? – не унимался я.
– Я бы хотела вернуться, но мне так стыдно… Кто я для них теперь?
– А чего тебе стыдиться?! – я с вызовом заглянул ей в глаза. – Да, ты ошиблась, но всё ещё не поздно исправить! Я уверен, что они тебя уже давно простили!
Она растерянно смотрела на меня и молчала. Мне показалось, что она начала дрожать.
– Ты замёрзла? – я начал снимать свою куртку, чтобы накинуть ей на плечи, но она вдруг вскочила с места:
– Пошли к морю! Я хочу искупаться…
Я не стал ей перечить. Пока мы спускались к берегу по крутому склону скалы, то я слышал её приглушённые всхлипы. Я жаждал её обнять и успокоить, но сдерживал себя изо всех сил. Во мне боролось столько эмоций в тот момент, что я сам ощутил мелкую дрожь. Так себе из меня оказался утешитель… Когда под ногами зашуршала мелкая галька и по щекам заскользил тёплый бриз, то я словно очнулся. Маша уже бежала к морю.
– Отвернись! – смущённо произнесла она, когда я настиг её у берега. Я повиновался, одолеваемый юношеским любопытством. Когда я услышал лёгкий всплеск воды за спиной, то бросил ей через плечо:
– Можно?
– Нужно, Коля, нужно! – она смеялась, приглаживая свою чёлку назад мокрыми ладонями. Так быстро я не раздевался никогда.
– А слабо с разбега? – она дразнила меня, покачиваясь на волнах, как русалка.
Я разбежался и уже через пару секунд моё разгорячённое тело оказалось в плену прохладных морских брызг. Я с головой погрузился в пучину Чёрного моря, а когда вынырнул, то она оказалась настолько близко, что я отпрянул назад. И почему я догадывался, о чём она меня спросит?
– Ты когда-нибудь плавал в море ночью?
– Нет, только в реке. – признался я. И она поверила.
Я, в свою очередь, не мог поверить в то, что ещё днём мы даже не были знакомы, а сейчас я плаваю в метре от её желанного нагого тела, ловя на себе её пытливый взгляд. Я уже не помню о чём мы тогда с ней болтали, но она часто запрокидывала голову вверх и любовалась небом, испещрённым звёздами. Она искала созвездия, названия которых я не знал и показывала мне их, подплывая ко мне так близко, что наши плечи соприкасались. В такие моменты по моему телу бежала крупная дрожь и я замирал, выжидающий и счастливый. Ни с одной девушкой я не испытывал подобных чувств, и это – обескураживало меня ещё больше, ведь я уже не был мальчиком. В моей голове ни разу не пронеслась мысль о её легкомысленности или доступности, хотя в наше время бытовало мнение о том, что девушки хиппи очень развязные. Но Маша казалась мне наивной и доверчивой, не более. Я боялся прикоснуться к ней, боялся испугать её. Она словно прочла мои мысли и решилась на первый шаг сама. Я никогда не забуду, как её пальцы под водой аккуратно взяли мою руку и сжали так крепко, что у меня закружилась голова. А дальше я задал самый глупый вопрос, который вообще мог задать за всю свою жизнь:
– Можно тебя поцеловать?
Маша замерла, и я успел подумать, что всё пропало. Но в следующую секунду я ощутил, как её пухлые губы накрыли мои. Её руки обвили мою шею, и я почувствовал, как она прильнула ко мне всем своим телом. Закрыв глаза, я решительно ответил на поцелуй, перестав дышать, и не ощущая каменистого дна под ногами. Мои руки схватились за её талию и крепко сжали, а ноги тщетно пытались нащупать дно. Мы кружились в медленном танце и целовались, пытаясь урывками дышать через нос и не потерять голову окончательно. Только огромная луна в ту ночь стала свидетельницей нашего первого долгого поцелуя. 
***
          – А этот Гром… он тебе кто? – спросил я Машу, когда мы сидели на берегу и грелись.
– Я ждала этого вопроса. – с нескрываемой радостью произнесла она. А я молча ждал ответа.
– Он мне как брат. Старший брат, которого у меня никогда не было.
«У брата на коленях не сидят» – тут же подумал я, но продолжил молчать. Она положила голову мне на колени и дотронулась до моей щеки.
– Ты что, ревнуешь меня? – спросила она с заискивающей улыбкой. Я наблюдал, как медленно подступает к берегу пенистая волна, облизывая мои ступни и быстро отступает, шурша мелкими ракушками. «Стоило тебе меня поцеловать, как я сразу посчитал тебя «своей» – завертелось в моей голове, когда я ответил ей:
– Нет. Просто спросил.
– А знаешь, я тебя заметила сразу… На городской площади. – вполголоса произнесла она после долгого молчания. – Ты выделялся из толпы: высокий, черноволосый и серьёзный. Ты не шагал, а плыл, как бронепалубный крейсер! Такой невозмутимый…
Я не удержался и рассмеялся, запрокинув мокрую голову назад. В душе я был удивлён, ведь я был уверен в том, что первый заметил её в толпе. Я тогда спросил Машу: «И чем же я выделялся?»
– А у меня глаз намётан! – гордо ответила она, сев рядом со мной и заглянув мне в лицо. – У тебя очень фактурная и запоминающаяся внешность. Пронзительные глаза, высокие скулы и греческий нос. Тебе бы в кино сниматься… Правда!
– Да хватит тебе, обычный я парень! – смущённо ответил я. – Это ты очень красивая и… запоминающаяся. Знай это.
– Я предпочитаю быть за кадром, а не в кадре. – ответила она и задумалась. – Гром мне предложил снять документальный фильм. О настоящей жизни хиппи. Об изгнанниках СССР, которых люди нарекли наркоманами и бродягами…
– Возвращайся домой, Маш. – перебил её я со всей серьёзностью в голосе.
– Мне страшно. – тихо произнесла она, отведя свой взгляд. Мне хотелось взять её за руку, как маленькую, потерявшуюся девочку и отвести домой, к маме. Если бы она мне позволила тогда…
– Я не хочу, чтобы ты возвращалась в лагерь, слышишь?
– Ты не понимаешь, всё не так просто, как ты думаешь! И вообще, – я не могу просто взять и сбежать! Они столько для меня сделали…
«Давай сбежим вместе!» – чуть не выкрикнул я, но вместо этого у меня вырвалось нелепое: «Прости».
– У тебя девушек дома, наверное, целая орава! Я такая дура! – вдруг обиженно выпалила она и вскочила с места.
– Ты с чего так решила, а? – крикнул я ей вслед, натягивая скользкие кеды на бегу.
– Вот зачем я тебе, скажи?! – она резко обернулась, остановившись на месте, отчего я чуть не врезался в неё. – Я никто, понимаешь, и звать меня никак! Бездомная, не образованная и хиппующая девка! Что скажет твоя семья, когда меня увидит?! Что о тебе подумают твои друзья?! Тебе лучше не связываться со мной, Коля. Прости, что втянула тебя во всё это! По моей вине ты оказался здесь!
Мне тут же вспомнились слова моего отца: «Женщины – мастерицы драм без единого повода!» Я и не подозревал, что в 17 лет пойму истинный смысл этих слов.
– Зачем ты наговариваешь на себя, а? Ты что, считаешь меня маменькиным сынком или прилежным мальчиком? Ты правда считаешь, что мнение семьи что-то для меня значит?! И с чего ты вообще решила, что я здесь по твоей вине?
– Семья –  это святое! Как же ты не понимаешь! И… и это я попросила наших тебя забрать с той площади! Я хотела тебя спасти от ареста, ведь я понимала, чем это грозит сейчас! – она едва не плакала, когда произносила последние слова, а я просто не мог поверить своим ушам. Моё негодование сразу сменилось осознанием произошедшего. В голове как лампочка зажглась.
– Погоди, погоди… – залепетал я, подняв ладонь вверх. – Это значит, что ты меня просто взяла – и похитила? Вот это да… Я что, теперь, кавказский пленник?! – я смотрел на неё и смеялся, отчего Маша глядела на меня с недоумением, скрестив руки на груди.
–  Ты дурак, а не пленник! – обиженно выпалила она, убирая мокрую чёлку с глаз.
– Постой, почему кавказский?! –  не унимался я. – Ялтинский же! – я разразился новым приступом смеха. В душе я ликовал.
–  Да ну тебя! – она поспешила уйти, но я настиг её. Она попыталась что-то мне сказать, но я уже целовал её, обхватив ладонями её замёрзшие щёки. Никогда в жизни я не целовал так жадно, напористо и нежно. Я целовал её, как в последний раз.
– Нам пора уходить… – прошептала она мне, едва я смог оторваться от её губ. – Но тебе нельзя в лагерь. Из-за этого. – она дотронулась до моей нашивки на локте. – Не хочу, чтоб у тебя были проблемы. Гром от тебя не отстанет…
***
Когда мы дошли до трассы, то небо окрасилось в розоватый оттенок, а птицы вокруг шептали о скором рассвете. Всю дорогу мы крепко держались за руки, а в голове проносились сотни тысяч мыслей без остановки. Я был счастлив и несчастлив одновременно. Я понимал, что близится наше с ней расставание. У нас не было совместного плана, у нас были только мы. Когда Маша начала ловить попутку для меня, выставив вперёд руку с большим пальцем, поднятым вверх, то я молился, чтобы ни одна машина не остановилась. Но у жизни был свой план.
– Встретимся у подножия Кошки через год… – шептала она мне, уткнувшись лбом в мой. – Ровно через год, понял?
– Только вернись домой. – шептал ей я, не в силах разжать свою руку.
– Я уже вернулась домой, когда встретила тебя.
Это были последние слова, которые я услышал из её уст. Тогда они отозвались в моём сердце трепетным стуком, а сейчас они отзываются лишь болью.
Через год она не пришла. И не через два, и не через три…
Я десятки раз задавал себе один и тот же вопрос: «А что было бы, если бы я остался с ней?» Чуть позже я задался уже другим вопросом: «Неужели моя роль в её жизни была сыграна летом 1979 года?» Но жизнь не всегда удостаивает нас ответами на все наши вопросы. Говорят, что Бог может дать свой ответ. Но я долгие годы не был верующим, да и для подростка 17-ти лет Бог – это выдумка, сродни Санта Клаусу. Для меня и любви тогда не существовало. Пока я не встретил её.
После нашей встречи с Машей я очень изменился. В тот день ей удалось меня «приручить» и снять повязку с моих глаз. Даже собственная мать меня не узнавала. «Ты что, встретил миссИю в ту ночь?» – шутя, спрашивала она. В каком-то роде она была права. На примере случившегося с Машей я научился тогда ценить то, что имею: семью, образование и свой дом. Только зачем мне всё это без неё? Мне лишь остаётся жить и помнить, пронося сквозь года воспоминания о той ночи. Но зачастую память ранит похуже любого огнестрельного оружия. И без шанса вынуть пули.
Мне интересно, что же вынесла Маша из нашей встречи, вернулась ли домой, помирилась ли с мамой, кем она стала... Помнит ли она обо мне? Что-то мне подсказывает, что такое приключение забыть невозможно.
Даже спустя годы я не могу забыть её широко распахнутых зелёных глаз, солёный привкус её поцелуя в море, шум тёплого прибоя и слова: «Я уже вернулась домой, когда встретила тебя». А я словно потерял свой дом. Я словно навсегда остался «Ялтинским пленником».

[1] «Все те, кто приезжает в Сан-Франциско, лето там становится летом любви.»
[2] Наркоман
[3] «На улицах Сан-Франциско милые люди с цветами в волосах.»
 
[4] Милицейская машина.
[5] Обыск с целью последующего задержания.
[6] Милиция.
[7] Отрезают волосы.
[8] Встреча.
[9] Народ.
[10] Бояться.
[11] Гора Кошка – достопримечательность на Южном Берегу Крыма.
[12] Впустим переночевать.
[13] Плетёное украшение из разноцветных ниток или бисера, которое носят на запястьях.
[14] Тонкая повязка на голову в виде плетеного бисера, косы или обычной полоски ткани.
 
[15] Автобус с хиппи (слэнг).
[16] Поймают, арестуют.
[17] The Beatles – британская рок-группа.
[18] Лицо. В данном контексте: внешний вид.
[19] Неформальное молодёжное движение. В данном контексте: коммуна хиппи.
[20] Издеваетесь.
[21] Человек, не состоящий и не участвующий в неформальном движении.
[22] Посёлок городского типа неподалёку от горы Кошка.
[23] Способ получения денег у прохожих на улице. Обычно им пользуются уличные музыканты и художники.
[24] Вечеринка с ночёвкой.
[25] Неформал со стажем, обычно за 30 лет.
[26] Прозвище.
[27] «Всё, что тебе нужно, — это любовь!» (Песня The Beatles, ставшая лозунгом хиппи).
 
 
Белая ворона
Рейтинг: +3 348 просмотров
Комментарии (1)
Всеволод Селоустьев # 16 сентября 2020 в 03:31 0
Интересная история. Спасибо, Анна, прочитал с удовольствием!
read-3