Помочь сайту
Поздравления
Скелет из моего шкафа...
7 мая 2016 -
Матвей Тукалевский
Пролог.
============
…Владивосток в те достопамятные времена был закрытый город. И билет туда не продавала ни одна касса. Поэтому я взял билет до станции Угольной – пригорода Владивостока. Оттуда можно было добраться до самого Владика, как здесь именуют Владивосток, пригородным поездом, продажа билетов на который никак не регламентировалась…
…Через пару часов я предстал перед моей старшей сестрёнкой – Мирославой, застав её врасплох. Она в ванной стирала старые свои чулки и была расстроена – чулки явно не укладывались в жесткие сроки носки, которые установил для них муж Миры, Владилен, нелюдимый мужик, доходивший в своём аффекте семейной экономности до маразма. И она, кандидат наук, еще довольно молодая статная красивая женщина, должна была, порой, идти на свою работу в Дальневосточный филиал АН СССР в заштопанных чулках или с самодельной причёской, так как месячный лимит, отпущенный припадочным семейным экономистом по этим статьям расхода, закончился.
Все это очень травмировало мою сестрёнку и выбивало из колеи. Её периодические «восстания» против семейного деспота отнимали много душевных сил Мирочки и, как правило, были обречены на провал…
…Даже и не знаю, где набралась моя умная и добрая сестрёнка храбрости на семейный бунт, связанный с моим приглашением к ним в семью?!
Бакинское ВОКУ.
=====================
Мой приезд во Владивосток был обусловлен следующими событиями:
Я, недавно наконец-то закончивший свои шестилетние расчеты с армией, был демобилизован и приехал в Сочи, где жила моя мамочка с моей младшей сестрой Зоинькой и где жила молодая супруга с новорожденной дочкой, названной в честь старшей, обожаемой мной сестры, Мирославой…
Моя долгая армейская эпопея объяснялась просто. Поступив в Бакинское высшее общевойсковое командное училище (БВОКУ), я был буквально с первых дней сильно разочарован и огорчен. Во-первых, я мечтал и планировал в Бакинское высшее военно-морское училище, но был безжалостно «зарублен» медицинской комиссией – отоларинголог посчитал моё многострадальное горло не годным для службы на флоте.
Это был для меня крепкий удар. О море я мечтал с детства. Мама перешивала мне из одежды дальнего родственника – курсанта ВМУ - «форменку» под меня. Укорачивала флотские брюки и подгоняла бескозырку и я, счастливый, бегал по Владику, даже ухитрялся просачиваться сквозь охрану в порт на пирс, где стреноженные причальными канатами, выкинув кормовые сходни, сторожко дремали военные суда. Я мог часами наблюдать за жизнью на них и любоваться их строгими очертаниями…
…В Баку нас, по разным причинам не прошедших отбор приемной комиссии в военно-морском училище, набралось немало. Огорченные мы топтались у здания, когда к нам вышел представитель военкомата и заявил, что в БВОКУ – недобор и желающие могут попытать там своего счастья.
БВОКУ меня совершенно не привлекало, но возвращаться в Новый Афон к маме и к «разбитому корыту» не хотелось, аж жуть. Ведь сама моя поездка на поступление в ВЫСШЕЕ военное училище уже меня и мою семью выделяла из среды таких же обездоленных жизненных скитальцев, которых судьба забросила в эти райские курортные места, и где мы, русские, жили с клеймом людей второго сорта.
Абхазцы, любящие демонстрировать своё кавказское гостеприимство, особенно рисуясь перед молодыми и красивыми приезжими женщинами, это своё гостеприимство на обездоленных русских, проживающих постоянно в Новом Афоне, не распространяли…
Как только я представлял огорчённые глаза моей мамы – при моём отъезде они светились радостью и гордостью - как же, сын едет поступать в Высшее училище, сразу у меня отпадала охота к позорному возвращению. И я готов был идти даже в пехотное училище, каковым по сути являлось БВОКУ, лишь бы не возвращаться бесславно домой на наше новоафонское «горьковское дно»!
Притом, я прекрасно сознавал, что военное училище это единственная для меня возможность в нашей полунищей семье получить высшее образование. Ведь в училище я мог учиться на полном пансионе государства. И, хотя я пишу о временах, когда государство действительно заботилось о всенародном бесплатном образовании, а не имитировало эту заботу, как в нынешнее «рыночное время», все-таки, для обучения детей в институте требовалась определенная поддержка семьи. Я же на эту поддержку рассчитывать не мог. Кормить меня и содержать во время учебы в цивильном институте, было просто некому. Дай Бог, чтобы заработанных мамой копеек хватало на прокорм ее и Зоиньки. А алименты отца иссякли с моим совершеннолетием…
…Детей в 1941-45 годах по понятным причинам рождалось мало. Поэтому военные училища и испытывали недобор - шла первая волна демографического провала, нанесённого нашему народу войной.
Вот так я и поступил в БВОКУ.
За три года, проведённые там, было всё: и мои многочисленные рапорты с просьбой отчислить меня из училища, и слабовольные мои согласия продолжать учёбу, когда подкрадывался очередной двухнедельный зимний или огромный – месячный - летний курсантский отпуск. Мое командование мне тогда предлагало забрать рапорт в обмен на отпуск. И я забирал… Так я и отмаялся 3 года из 4-х. И, таки, ушёл. С третьего предпоследнего курса.
Едва пришел приказ на отчисление, как перед строем нашего курса с меня с нарочитым позором сорвали, что называется «с мясом», курсантские погоны и перевели в казарму, где размещалась рота обслуживания училища. Как я считаю по сей день, позорить меня было не за что. Ведь вся моя вина состояла лишь в том, что я не хотел становиться военным. Я здорово переживал. Невольно приходили на ум ассоциации из отечественной истории о наказании декабристов. Но это было время авторитарного насилия государства над личностью. Впрочем, я полагаю, что это насилие в чём-то продолжается и по сей день…
И, несмотря на то, что я постоянно в своих новеллах славлю «отечество, которое было», я не могу не признавать, что и на этом, любимом мной Отечестве, были, как говорится, пятна. Просто этих «пятен» было гораздо меньше, а счастья у простых трудящихся людей было неизмеримо больше, чем ныне…
…Потом мне, по иезуитскому закону, существовавшему тогда – «ушедшим по собственному желанию, срок обучения в училище в срок действительной службы не засчитывается» - пришлось отслужить ещё три года «срочной». Итого я отдал армии, целых 6 лет. А, точнее, она взяла их у меня.
Не спрашивая.
И безвозвратно.
Женитьба.
==================
Такой длительный срок СРОЧНОЙ службы дался мне непросто. Я даже не помню свои последние армейские дни, как не помнит человек после хорошей пьянки последние события, когда его мозг уже отключился от действительности.
За этот мучительно долгий срок, я несколько раз был на гране суицида. Добивало меня и то, что моя первая яркая и страстная юношеская любовь, отвергнув меня, вышла замуж и небо надо мной тогда, казалось, померкло. И в этом я обвинял тоже свою армию-тюрьму. Мне казалось, что если бы я был свободен, то поехал бы в город, где живёт моя ненаглядная и, устроившись там работать и жить, каждый бы день выслуживал её любовь…
Я был молод, оптимистичен и донельзя глуп. Теперь, прожив долгую жизнь, я знаю, что любовь – не стаж и не медаль - её нельзя выслужить.
Моя мудрая мать, всегда чувствовавшая нас, детей, своим заботливым материнским сердцем, поняла эту мою опасную маяту и стала усиленно меня сватать, чтобы, как говорится, «клин-клином».
Она начала мне в каждом письме писать о своей соседке – «хорошей девочке Вале». О том, какая она самостоятельная! Какая умница! Какая хозяйка! Как я ей нравлюсь, но она очень скромная девочка и не может мне сказать об этом. Какая у нее добрая душа - когда мама болела, и в квартире было шаром покати – «Валечка пришла, принесла, наварила, убрала»…
Я помнил эту соседку по своим курсантским отпускам. Улыбчивая блондинка, на пару лет старше меня, контактная и игривая, однако, строго «блюдущая себя». Её желание выйти замуж чувствовалось за версту. Она, поощряемая моей мамой, усиленно приглашала меня погулять. И я как-то пару раз сходил по ее приглашению с ней и с её подругой в городской парк «Ривьера» и на пляж. Но эта девушка меня, нисколько не привлекала. Да и на кого бы я тогда ни глядел, я видел только свою недосягаемую питерскую Любовь, свою Мечту…
Мама всегда имела «ключик» от моего сердца. И она «давила на все педали», пытаясь спаси своё дитяти от суицида, о котором, очевидно, кричали тогда все мои письма. Стремилась любой ценой отвлечь меня от горьких моих мыслей.
И это ей удалось. Мои бесцветные и серые солдатские будни, да разрушение моих надежд – неразделённая любовь – добили меня. И однажды, прочитав очередное мамино: «она бы птицей к тебе полетела, только бы ты позвал», я так душевно расклеился, что пошёл на почту и послал этой девушке телеграмму: «Приезжай. Женюсь.» То ли по телеграфному, то ли по-солдатски экономную. Через полчаса спохватился и побежал её аннулировать, но было поздно – телеграмма ушла.
Оставалась слабая надежда на бытовые сложности у приглашенной мной девушки: работа, другой город, переезд – авось не приедет. Но этот мой тайный «последний бастион» не сработал. И через неделю после телеграммы девушка прилетела ко мне.
Мы сыграли солдатскую свадьбу. Собственно, её нам "сыграли" наши дальние родственники – семья славных человеков Рыбянцевых, проживающих в Баку. Они накрыли праздничный стол.
Перед тем как идти в ЗАГС, я честно рассказал своей невесте о моей влюблённости и о том, что всё моё сердце отдано питерской деве, которой я не нужен. И что я, не имеющий возможности отдать невесте свою любовь, отдам ей всё своё уважение и заботу, на которую способен.
Полагаю, что ее устраивало и это…
…Сочинским девушкам приходится ничуть не лучше, чем пресловутым ивановским ткачихам. Выйти замуж в Сочи столь же трудно, как и в Иваново. Разве что, «на три ночи»… Поэтому родить ребенка в законном браке от нормального мужчины – далеко не самая плохая женская судьба сочинки…
…Так я стал женатым. А через определённое Богом и природой время, еще и отцом очаровательного первенца – мой доченьки Мирочки.
Развод.
====================
Дослужив свой «декабристский» срок, я вернулся в Сочи. Устроился водителем-помощником на мощный автокран КРАЗ и решил жить ради дочки. Уж её-то я точно любил.
Однако по моему возвращению наша совместная жизнь не заладилась. Невеста, ставшая женой, резко изменилась. И по отношению ко мне, и по отношению к моей маме, что особенно ей повредило в моих глазах. А когда я узнал, что она позволила себе оскорбить мою мать грязным словом, я понял, что её демонстративная заботливость о маме с приобретением брачной отметки в паспорте куда-то испарилась – мать лежала больная, а она даже не заглянула и не проведала - то вообще, наша семейная лодка, склеенная лишь на добром отношении, дала аварийную течь.
Понимал я и тот факт, что в Сочи моё дальнейшее образование явно невозможно. Не под учёбу этот город создан. И что не поможет даже направление, выданное мне редакцией газеты ЗакВО «Красное Знамя», рекомендующее меня как абитуриента на факультет журналистики. Ибо такого факультета ни в Сочи, ни в соседних городах не было. В Сочи меня ожидала неприглядная перспектива местного обывателя, ловеласа, охотника за отдыхающими женщинами, и, по сути, живущего за счет этих отдыхающих.
Я затосковал.
В это время моя дальневосточная Старшая Сестра, зная о моих грустных мыслях, позвала меня к себе во Владивосток, обещая помочь мне с поступлением в ДВГУ на журфак.
С другой стороны, моя молодая жена, как с цепи сорвалась, она совершенно не пыталась как-то спасти нашу семейную тонущую лодку. Наслушавшись советов своей соседки, которая была ей по жизни поводырём, она, видимо уверенная в железобетонной крепости брачного свидетельства, всё круче забирала в сторону жесткости в отношениях со мной. А это было большим её просчётов по отношению ко мне, который на жестокость реагировал всегда непокорно и которого можно было покорить только добром и лаской.
Поэтому я недолго раздумывал. Семейные скандалы учащались и, однажды я взял шапку и ушёл из квартирки молодой жены в мамин «пенал» - продолговатую комнатушку 9 м.кв. – где она жила с моей младшей сестрёнкой Зоинькой.
Жена и тогда не спохватилась и продолжала закатывать мне отвратительные мещанские скандалы. Однажды я ей сообщил, что моё терпение кончилось, и что я решил ехать во Владивосток, поступать в университет на вечернее отделение. Я пообещал, что буду высылать ей и дочке все заработанные деньги за вычетом своего минимального прожиточного минимума. Жена, действительно, разительно изменилась, да и советчики у неё были «мудрые». Она не сделала ни малейшей попытки помириться и удержать меня.
Вот так вскоре я оказался во Владивостоке…
Возвращение в город детства.
=============================
…Во Владивосток я приехал перед майскими праздниками, в последних числах апреля. А уже 3-го мая, сразу после праздника, меня вызвали в суд. Я был удивлён. Дело в том, что я ещё даже прописаться не успел – это дело неожиданно усложнилось, так как я прибыл в город контрабандно, без вызова и пропуска.
…Едва я вошёл в кабинет, где сидели судебные исполнители, как вызвавшая меня девушка стала меня отчитывать. Дескать, стыдно мне должно быть «скрываться от алиментов на своего ребёнка». К ней присоединилась её товарка из-за соседнего стола и они меня вдвоём сильно пропесочили, отчитав по первое число.
Когда мне удалось вставить слово в их распалённые монологи и пояснить, что ни от кого я не скрываюсь, что я всего три дня назад только приехал во Владик и ещё не успел ни то что устроиться на работу, но даже прописаться, они потребовали у меня билет «если сохранился» и, рассмотрев его, остыли. А вызвавшая меня работница даже сочувственно пробормотала: «От такой жены, видимо, только и скрыться на краю света!..»
…Во Владивостоке я не был семь лет. Здесь проходили и моё детство, и моё отрочество и, естественно, друзей было полно…
…Перво-наперво я проведал замечательного человека, оставившего в моей судьбе большую и важную отметину – руководителя драматического коллектива, в который я бегал несколько лет, актрису и режиссёра Евгению Аверкиевну Соловьёву. (*)
Я понимал, что Евгения Аверкиевна, приняв 14-ти летнего пацана в свою театр-студию, по сути, спасла меня от тлетворного влияния улицы. Как актёр драм коллектива, я был никакой, так как и учиться сценическому мастерству мне надо было ещё долго, чтобы исполнить хоть какую-то эпизодическую роль, и возраст вместе с «фактурой» у меня был такой, что ролей-то для меня не находилось. Но этот славный человек и врождённый педагог придумала для меня роль, назначив меня ни много ни мало – «помощником режиссёра», что меня обеспечивало ежедневной занятостью и на репетициях, и на спектаклях. Звуковые эффекты - звонки, «гром», стук в двери - и реквизит сцен спектакля входили в мои «должностные обязанности» и лежали на моей совести, чем я несказанно гордился…
…Естественно, что я встретился с этим удивительным и дорогим для меня человеком, как с самым любимым родственником. Она, наскоро переговорив со мной – я застал в разгар её рабочей загрузки в театре - пригласила меня к себе домой к 19-ти часам, заявив, что соберёт туда всех моих сотоварищей по драм коллективу…
Встреча с друзьями.
============================
…Когда я в назначенный час пришел к Евгении Аверкиевне, там было уже полно моих старых друзей по театру-студии. Царила веселая суета и хлопоты. Девушки носились из кухни в комнату сервируя стол, парни сидели чинно на диване и неспешно листали старые журналы. При моем появлении все ринулись приветствовать «блудного сына".
…Собственно, я и был, в какой-то степени, «сыном полка», точнее, драм коллектива. В те дни, когда зять «спускал на меня Полкана» и я удирал из дома от скандалов, мои сокружковцы принимали живейшее участие в моей жизни. В такие периоды я ненадолго поселялся то к одному сотоварищу, то к другому. Мои товарищи проявляли ко мне, если не отцовское, то, по крайней мере, братское соучастие старших братьев. Конечно, к этому их стимулировала «наша Ева», как звали меж собой Евгению Аверкиевну студийцы…
…И сейчас встретили они меня сердечно, как родного. Девчата меня тормошили, целовали, измазывая разными колерами губной помады и тут же пытаясь оттереть её с моих щек, а парни горячо тискали мне руку, как будто проверяли ее на прочность.
Приглядывался и я к старым друзьям. Эти годы и для них не прошли даром. Из девушек и парней они превратились в солидных мам и пап. Больше всего меня помню поразил наш студийный премьер, исполнитель всех главных ролей Володя Голициан. Годы назад это был парень, что называется, сорви - голова. Он совмещал участие в драмколлективе с участием в духовом оркестре, где играл на трубе. Ходил он по тогдашней моде первореченских парней: в начищенных хромовых сапогах «в гармошку» и в брюках, заправленных в сапоги.
Район города "Первая речка" была ближним пригородом Владика, где, как считалось, жили самые хулиганистые парни. Эдакая Марьина роща местного разлива. Наши студийцы поговаривали, что, как все первореченские парни, Володя носил за голенищем сапога финку. Финки у него я никогда не видел, а вот то, что этот парень был первостатейным участником всех потасовок, иногда вспыхивающих в нашем клубе на танцах, так это я знал хорошо.
Однажды я сам получил от него крепкую затрещину.
А дело было так:
Наша «альма матер».
=========================
Клуб имени Дзержинского - был клубом ГУВД Приморского края. Надо сказать, весьма богатым клубом. ГУВД не жалел средств на свой «очаг культуры». Здесь проходили не только любительские спектакли нашего коллектива, но и концерты всех известных в СССР замечательных коллективов, которые приезжали на гастроли на Дальний Восток. Видимо, разрешение, которое давало ГУВД на их концертную деятельность по "закрытому" городу Приморского края, предусматривало и обязательное выступление этих всесоюзных «звезд» в ведомственном «ментовском» клубе. Да и название – «клуб» - было просто в духе того времени. На самом деле помещение клуба было большим, зал весьма вместительным и вполне мог тягаться с любым театральным залом Приморья.
Все кружковцы нашего драм коллектива имели пропуски в клуб, которые выглядели весьма весомо. Они были напечатаны на «корочках» ментовских удостоверений и внешне от них ничем не отличались, так что наиболее предприимчивые из кружковцев, при случае, предъявляли их милиции, что не раз их выручало из щекотливых ситуаций. Это было время, когда милицейское удостоверение принималось людьми либо с уважением, либо со страхом, либо с ненавистью, но только не презрительно-безразлично, как ныне.
Даже если наши пропуска прочитывались, допустим, сотрудниками правоохранительных органов, все равно, нам оказывалось более благосклонное внимание – мы «проходили за своих».
Какая бы заезжая «звезда» ни выступала в клубе, нам был обеспечен беспрепятственный пропуск в клуб, - так сумела поставить вопрос «наша Ева», доказав руководству клуба, что ее самодеятельным актерам нужно набираться мастерства, наблюдая за профессиональными артистами. Эта привилегия была предметом острой зависти в среде членов других кружков клуба и придавала нам и тщеславия, и самоуважения...
...Благодаря этому периоду моей жизни я познакомился с такими удивительнейшими личностями, как, например, Вольф Мессинг. Я слушал прекрасные джазы страны, которые с трудом тогда пробивались через официальную цензуру и в Москве выступали реже, чем на периферии. Восторгался джазом под управлением Эдди Рознера и других первых джазменов СССР.
Помню гастроли удивительного московского женского эстрадного оркестра, все участницы которого были одеты в пышные белые кружевные платья, наподобие венчального, из редкостного тогда нейлона, которые фосфоресцировали в луче прожектора, изумляя публику.
Многие имена, которые ныне стали историей: Миров и Новицкий, Тарапунька и Штепсель, Миронова и Минакер и многие, многие другие, обогатили мой мозг своими блестящими выступлениями и, без сомнения, оказали свое влияние на мое формирование. Я восторженно внимал этому калейдоскопу талантливых людей и одинаково восторженно принимал и классику, и современность. Музыку и спектакли. Встречи со знаменитыми актерами театра и кино и реплики и хохмочки малоизвестных конферансье.
У нас рядом с репетиционной комнатой был вход на небольшой служебный балкончик на 4 места, закрепленный за нами, кружковцами, в который набивалось нас до десятка человек на интересные спектакли и зрелища. Там, на этом балкончике я, зачастую, пропадал все вечера, смотря все подряд. Или в закулисье, помогая моему другу Анатолию – плотнику клуба и, по совместительству, рабочему сцены, передвигать декорации, раскрывать и закрывать занавес, опускать задники и кулисы и т.п...
...Клубы в то далекое время были не только очаги культуры, но и место проведения общественных танцев. Я любил наблюдать с балкончика за танцующими. Подглядывал сценки, происходящие в зале в среде танцующих, и придумывал разные фабулы этих сценок.
Это было удивительное время, когда страна медленно входила в «хрущевскую оттепель» и ростки чего-то нового, пахнущего свободой, врывались в нашу повседневную жизнь, несмотря на противодействие консерваторов.
Например, в нашем клубе на танцах периодически происходил такой "спектакль". После благородных вальсов, интимных танго и бесшабашных фокстротов, наш клубный духовой оркестр брал паузу, уходя на перерыв. Обычно такую паузу заполняла магнитофонная музыка. Но иногда, в такие паузы, МАГ не включали, а оставшиеся на сцене музыканты; трубач, саксофонист, тромбонист, пианист и обязательный ударник, как будто для себя начинали тихонько наигрывать что-то "западное", через секунду неожиданно и громогласно вдруг разряжаясь, как бы шутливо, как бы критически, как бы высмеивая «их нравы», бесшабашным и полу запрещенным рок-энд-ролом или буги-вуги. В зале редкие пары начинали танец "кто во что горазд». Зачастую в этот момент в зале "случайно" оказывались замечательные солисты нашего танцевального коллектива Валентина и Леонид. Эти, не очень заметные, не выделяющиеся особой красотой молодые люди, начинали свой "мини-спектакль" – показывая окружающим великолепно отточенные и красивые па настоящего западного рока. Вокруг них моментально образовывался круг зрителей, аплодирующих в такт бешеному темпу. Что только не вытворяли наши партнеры! Леонид и вертел Валентину вокруг своего тела, и подбрасывая ее в воздух, и ловил, и пропускал между своих ног, и перекидывал её через свою спину.
В то же время на сцене, играющие рок оркестранты, теряли свою обычную солидную стационарность, и во время этой своей игры вытворяли тоже, бог знает что; изгибались и пританцовывали, скакали по сцене и синхронно выполняли какие-то движения. Так продолжалось минут пять. Это было настолько ново и необычно, что зрители ревели от восторга.
Заканчивалось всегда все одинаково. Оркестранты, будто спохватившись, внезапно переходили на какое-то спокойное танго, усаживаясь на свои места и принимая обычные спокойные и солидные позы. Валентина и Леонид, резко перевоплощаясь, уже спокойно покачивались в такт этому танго, будто это не они секунды назад, выделывали немыслимые, почти акробатические трюки, заставляя одобрительно реветь публику. Круг зрителей распадался на спокойно танцующие пары и только блеск глаз участников этого пятиминутного шоу выдавал происшедшее.
Все, начиная с заводил - оркестрантов, как бы говорили всем своим видом, что они совершено несерьезно относятся и к этим своим «выходкам», и к «западным вольностям», и все, что произошло является ничем иным, как пародией на «западные нравы». И хоть к тому времени ушли в предание «персональные разборы» на комсомольских собраниях и в трудовых коллективах за пристрастие "к западному образу жизни», все, как бы заготавливали и резервировали для этих ожидавшихся, хоть и минувших в Лету «разборок», официальное объяснение случившегося.
В случае чего…
…Иногда я спускался в зал потанцевать. Вот однажды, танцуя со своей одноклассницей, которую провел на танцы, я похвастал ей, как здорово у нас поставлена взаимовыручка. И, на свою беду, неосторожно продемонстрировал ей жест, которым любой «свой кружковец» может позвать на помощь. В ответ на мой жест, со всех сторон зала, ко мне немедленно бросились, расталкивая толпу, с десяток членов клубной самодеятельности. Из оркестра, расположенного на сцене, бросился на помощь и Володя Галициан...
Вот тогда я и получил от него затрещину за «ложную тревогу».
Надо признать, что затрещина, хоть и была ощутимой, но была, конечно, щадящей. Так, для науки пацану, чтоб не зарывался и не применял всуе святое. От галицианской затрещины «в полную силу» и здоровые мужики валились с ног в нокдауне...
За всё время, которое я пробегал в клуб, в наш коллектив, мне удалось сыграть только одну «большую» роль – Сеню Горина из спектакля «Старые друзья» Малюгина. Этот спектакль как-то ещё больше сдружил наш коллектив. Бывало, после этого спектакля мы подолгу не хотели расстаться друг с другом. В такое время мы уходили бродить по ночному Владивостоку.
Это было прекрасное время. Я бы назвал его Булат-Окуджавовское. Человек с гитарой был на ночных улицах своеобразным «магнитом», вокруг которого немедленно группировались случайные зрители, которые, после пары исполненных песен, воспламенялись к барду искренней симпатией и любовью. И брали этого барда под свою защиту. Правда, защищать его приходилось разве что от перебравшего слушателя, назойливо лезущего в первые ряды и пристающего к барду со своими просьбами и требованиями. Такого настырного слушателя миролюбиво, но непреклонно оттесняли от поющего и спроваживали или заставляли утихомириться.
Я не помню случая, чтобы обидели гитариста. Да и ночной город был совершенно другим. Он не таил в себе никаких опасностей и драм для гуляющих парочек и одиночек. Спокойно по ночному городу могла пройтись молодая девушка или парень. И не надо было, как ныне, создавать жесткий родительский «заслон», оберегая своих чад, отмечающих прогулкой по ночному городу окончание средней школы.
Были и заигрывания, и шуточки, и «приставания» к проходящим девушкам, но всё это было какое-то неопасное, не злобное, со знаком «плюс».
Бродя по ночному городу, мы распевали бардовские песни, а иногда по-доброму шалили. Очень любили мы «играть в паровоз». Проходя по улице весёлой ватагой, мы, перемигнувшись, внезапно шутили над прохожим. Как правило, над какой-нибудь девушкой. Мы незаметно и тихо пристраивались ей в затылок и начинали беззвучно шагать в ногу с ней в колонну, создавая за ней такой живой «хвост». И нас всегда смешила реакция человека, внезапно заметившего за собой такой длиннющий «хвост». Человек смущался, терялся, начинал смешно вертеться, пытаясь «обрубить» этот свой «хвост», но мы держались до последнего.
Как правило, эта шутка заканчивалась взрывом всеобщего хохота. А иногда, если девушка кому-то из наших приглянулась, ещё и новым знакомством…
Застолье.
==============
…И сейчас, сидя в уютной квартирке Евы, я вспоминал «минувшие дни» и исподволь наблюдал за повзрослевшими друзьями моей юности...
...Сейчас гроза нарушителей клубной дисциплины, первореченский задира и озорной гуляка Володя Галициан был одет в благородную "тройку". Его когда-то спортивная поджарая фигура несколько оплыла и из-под жилетки вырисовывался благородный животик. Говорил он размеренно и весомо, как человек, который привык к тому, чтобы его внимательно слушали.
У него изменилось всё, в том числе и походка. Он важно и неспешно прошествовал ко мне:
- Ну, что, Матвей, ты во Владик насовсем или как? - прогудел он солидным баритоном - Ты же, поговаривали, осел на Большой земле?!
- Да я, собственно, приехал учиться...
- Учиться, это хорошо! - вальяжно одобрил Владимир - Вот я тоже... учился,- он на секунду задумался и продолжил,- долго и упорно...
В наш разговор вклинилась Эллочка Чалманянц - наш извечный староста и любимица Евы, для которой Элла, после ранней смерти её родителей, стала дочкой:
- Ты, Матвей, с Владимиром Ивановичем смотри поосторожней! Ты ведь знал его как своего парня. А ныне перед тобой - прокурор Ленинского района Владивостока! - шутливо-торжественным голосом объявила она.
Володя несколько смешался, на секунду став прежним Галицианом:
-Да, ладно! Будет тебе, Элла! Я какой был, таким и остался!
Но было видно, что даже шутливые слова Эллы были ему приятны и что прежний первореченский забияка и драчун полностью растворился в солидном прокуроре центрального района Владивостока, который ныне и доволен своим положением, и гордится им.
Однако, здесь в этом доме, где отторгалась напыщенность и тщеславие, где Ева могла, при случае, безжалостно сбить спесь с любого своего воспитанника, вновь из прокурора Владимира Ивановича проглянул прежний дружественный Вовка Галициан:
- Ты, Митя, звони, если возникнут какие-то проблемы! - теплым голосом сказал он, дружески положив руку мне на плечо.
Я не преминул воспользоваться доверительным моментом и спросил его:
- Володь! А как ты попал в юристы?
Он глянул на меня как-то оценивающе, как бы взвешивая стоит ли со мной откровенничать и, после небольшой паузы, ответил:
- Да... понимаешь... как-то влип я... драка была... и парень... пострадал...
Мне надо было либо садиться, либо в менты идти... Ну, а уж из ментовки меня в юридический направили...
...Вскоре нас всех позвали к столу и застолье началось. Первыми, как водится,
произносились тосты за дружбу. Потом пошли в ход воспоминания о прежних годах, когда все присутствующие были моложе на семь долгих и важных для каждого лет...
В разгар застолья Евгения Аверкиевна меня спросила:
- Ну, что ты, Матвей, собираешься делать? Какие-такие твои планы?!
За столом притихли, прислушиваясь к нашему диалогу.
- Да я, собственно, планирую поступить учиться...
Ева одобрительно закачала головой:
- А куда ты собираешься поступать? - спросила актриса заинтересованно.
- Да в ДВГУ. На журфак. У меня направление из редакции...
За столом произошло какое-то движение, и я понял, что я что-то не то сказал. Моя собеседница как-то враз поскучнела и переключила свое внимание на кого-то за столом...
Внезапно я почувствовал, что мою ногу топчет под столом сидящая напротив Эллочка Чалманянц, усиленно делающая мне какие-то знаки своими выразительными большими карими армянскими газами. Внезапно она громко позвала меня:
- Матвейка! А ну-ка помоги мне посуду на кухню отнести!..
На кухне Элла заговорщицким шепотом мне стала выговаривать:
- Ну, что ты, право! Перед твоим приходом Ева только и говорила о тебе!
Вот, дескать, надо Матвея еще пристроить в Театральный. Да только, дескать, неизвестно куда он пожелает; на актерский или на режиссерский факультет. А ты - "университет" - смешно передразнила меня она.
- Какой еще «Театральный»? Откуда он во Владике взялся?! - удивился я.
- Так он у нас уже пять лет функционирует! И пять лет Ева - председатель приемной комиссии в нем! Она стольких уже кружковцев туда пристроила! И я
этот ВУЗ заканчивала. Вот теперь она хотела и тебя туда... - закончила свой упрек Элла.
- Да я ведь не знал, Эллочка! – с опозданием стал оправдываться я...
...Когда мы вернулись за стол, я попросил слова и, получив его, произнес:
- Наша дорогая Евгения Аверкиевна! Я хочу этот тост поднять за Вас, дорогой наш Человек! Многим Вы отдали тепло своего сердца. Многим открыли дорогу в страну искусства, как волшебница из сказки, превратив даже первореченского хулигана и забияку в благородного юриста... - я покосился на Володю Галициан и увидел, как он важно и согласно кивнул головой на мой спич.
За столом раздались смешки.
Я продолжал:
- Уж меня-то Вы точно спасли от улицы. Простите, если я не оправдал Ваших надежд! Но я уже однажды ошибся с выбором профессии и потерял впустую шесть лет. Не хочу больше рисковать! Я, благодаря Вам, на всю жизнь полюбил театр, но никто, даже Вы с Вашим опытом, не может мне гарантировать, что, избрав своей судьбой театр, я "попаду в яблочко". А мне кажется, что лучше быть хорошим журналистом, чем невостребованным актером. Уж очень от многих факторов зависит успешность актера. Не сердитесь на меня, пожалуйста, дорогой Человек! Я с радостью и уважением выпью эту чарку за Ваше здоровье!
Когда все выпили за этот тост, Ева засмеявшись своим удивительным каким-то мальчишеским смехом - видно сказалось ее многолетнее амплуа травести - хитро прищурившись, произнесла:
- Ой, Матвей, ты и подростком показывал отменные задатки дамского угодника!
Все присутствующие весело и добродушно засмеялись. Актриса продолжала:
- А, если говорить серьезно, то в твоих словах есть сермяжная правда! Зачастую успех актера не зависит ни от его таланта, ни от его труда... - в ее голосе прозвучали огорчительные нотки, и она закончила уже оптимистично - а в остальном, скорее всего, ты прав. Во всяком случае, я предлагаю тост за твою удачу в любой профессии и считаю, что она к тебе придет, так как ты состоялся как человек!..
...Дальнейшее застолье было прервано появлением нового гостя...
Луиза.
===============
...В комнату стремительно вошла молодая чернявая женщина невысокого роста. Её смуглое лицо, большие карие с живой искринкой глаза, нос с заметной горбинкой, черные как смоль, рассыпанные по плечам, слегка вьющиеся волосы и пухлые губы, окрашенные яркой губной помадой, выдавали принадлежность к горским районам Кавказа.
Она была в расцвете своей женской красоты, когда пышность форм еще радует глаз, но уже ощутимо напоминает о том, что вскоре надо будет знакомиться со строгой диетой.
Она была красива той красотой, которую не минуют своим одобрительно ласкающим взглядом мужчины всех возрастов, а женщины старательно «не замечают» её, чувствуя в ней потенциальную и мощную соперницу. Даже легкий темный пушок над ее чувственно вздернутой верхней губой не портил ее лица.
В ней все было стремительно и энергично; походка, быстрый, но внимательный взгляд, которым она, казалось, просвечивала насквозь собеседника, активная жестикуляция полных точеных рук, быстрая речь и постоянно перемещающиеся в такт ее жестикуляции по плечам пряди блестящих волос...
Следом за новенькой в комнату вошла наша Ева и, приобняв ее за плечи, объявила:
- А это наша Луизочка! Красивая дочь армянского народа! Прошу любить и жаловать!
И, обращаясь уже к Луизе, пригласила ее:
- Луизонька! Проходи к столу! Ты ведь, наверное, проголодалась?!
Луиза, нимало не смущаясь, прошла и села за стол на предлагаемое место. Окинув быстрым взглядом стол, отметила, улыбаясь:
- Да у вас тут пир горой! А позвольте поинтересоваться по какому поводу?
Евгения Аверкиевна, ответно улыбаясь, пояснила:
- Да вот во Владивосток вернулся наш блудный сын - Матвей! - Она подошла ко мне и положила руки теперь мне на плечи, как давеча Луизе. - Он несколько лет назад был тоже членом нашего театра-студии.
Потом она, обращаясь ко мне, сказала:
-Вот, Матвей, тебе везет! Ты мне говорил, что у тебя с пропиской проблемы?! А Луиза как раз тот человек, который решает все проблемы!
И уже обращаясь к Луизе попросила:
- Луизонька! Девонька! Помоги нашему Матвеюшке!
Луиза, сверкнув глазами и мимолетной улыбкой, окинула меня взглядом своих огромных карих глаз и ответила:
- У матросов - нет вопросов! Надо? Сделаем! - и переключила свое внимание на других участников застолья...
В этот вечер, перед тем как убежать, Луиза назначила мне встречу на следующий день для решения моего вопроса о прописке…
…На встречу я пришел загодя. Точно в назначенное время ко мне подлетела Луиза и, слегка запыхавшись, выпалила:
- Так. Я о тебе переговорила кое с кем. Обещали помочь. Нам назначена встреча в главном управлении КГБ. У нас в запасе 15 минут. Документы с собой? Пошли!
Это она только сказала "пошли". На самом деле она полетела! Видимо, эта красивая армянка ничего не умела делать спокойно и размеренно. Во всем присутствовала ее, брызжущая как бенгальский огонь, энергия. Вот и сейчас она летела по тротуару среди пешеходов, которые немедленно освобождали ей дорогу, провожаемая заинтересованными взглядами встречных мужчин и развивающиеся полы ее плаща только усиливали впечатление ее полета. Я едва поспевал за ней...
...Вопрос действительно разрешился быстро. Наш собеседник - стройный и моложавый красавец с благородной сединой на висках, внимательно выслушал сначала Луизу, потом меня, посмотрел мои документы, задал несколько вопросов и кому-то позвонил. После чего он написал на бумажке номер кабинета в главном управлении МВД края и имя человека, который выпишет мне разрешение на прописку. Прощаясь, он задержал на мгновение мою руку в своей и спросил:
- А Мирослава Игоревна Ефимова, случайно, Вам не родственница?
- Это моя сестра...
Собеседник улыбнулся и заметил:
- В таком случае, вам не стоило беспокоить Луизу - я ведь отлично знаю вашу сестру, я с ней учился в Политехническом! Достаточно было ей мне позвонить… Передавайте сестре привет от меня!..
(Продолжение следует...)
-------------------------------------------------------------
(*) Об этом человеке я более подробно написал в новелле «Три песни Богу».
Рейтинг: +1
489 просмотров
Комментарии (1)
| Надежда Рыжих # 8 мая 2016 в 16:54 0 | ||
|
