Когда мы находимся на полевых
аэродромах, дисциплинарные рамки расширяются. Из двойного гнета,
начальственного и семейного, остается только один. И неудивительно, что каждую
свободную минуту мы пускались во все тяжкие. И не только юные лейтенанты, они,
кстати, были самыми скромными, но и серьезные комэски. Комэскам едва по
тридцать лет было. Морская авиация, сэр.
Так
один из них, проснувшись в понедельник в незнакомой избе, глянул на ходики,
потом на свои «Штурманские», сбросил пухлую белую руку со своего плеча и начал
быстро и сосредоточенно одеваться.
Выйдя
на крыльцо, он поинтересовался у бабули, суетившейся по двору, что это за
деревня. Бабушка сказала. Это озадачило комэска. После длительного допроса
оказалось – до аэродрома десять километров, автобус ушел и будет только завтра.
Единственный транспорт – колхозный Газ-51, но он в ремонте. Хотя, может, и
починили. Дойти пешком ко времени самого важного на неделе построения не
представлялось возможным. Дорогу, уходящую в туман, бабуля указала вполне
понятно.
Комэск
тронулся в путь. Сразу за последней избой он увидел лошадь. К ее морде был
привязан обрывок веревки. Больше никаких органов управления не наблюдалось.
Комэск разбежался, хлопком оперся ладонями о лошадиный круп и запрыгнул на
белую спину. Лошадь лениво затрусила, куда глаза глядят, но летчик дотянулся до
обрывка веревки, ударил каблуками по гулкому брюху и добился, чтобы лошадь
направила свой галоп по деревенской дороге.
Из-за забора
послышалось: «Э!». Потом еще раз, но громче. Потом крик:«Андрюха! Моряк лошадь
украл!», « …ать! …ать! …ать! …заводи!». Пока старый «газон» запускался, да пока
прогрелся, да пока экспедиция собралась, моряк с глаз скрылся. Но колхозники
прекрасно знали, где в их лесных краях моряки водятся. И прямо на аэродром
покатили.
А комэск лошадке лениться не давал. В двадцать минут,
которые оставались до построения, он доскакал до расположения полка. Бросил
лошадь – и к строю. Его начальник штаба уж эскадрилью построил и к нему
навстречу с докладом спешит. Тут и колхозники подоспели и к нему, с жалобой:
– Товарищ
подполковник, ваш летчик нашу лошадь украл, – а сами на его брюки косятся.
Тут комэск в
ярость пришел:
-
Кто посмел у колхозников лошадь украсть?! Да я того и с должности, и звания
лишу и вообще. До чего дожили…! Лошадей красть!!!
Видят
крестьяне, что худо конокраду будет, а может, и белую лошадиную шерсть, что
густо в командирские черные брюки понатыкалась, приметили, только они на
попятную пошли.
-
Да, ладно, товарищ командир…! Мы кобылку… того… заберем. А если кому из
летчиков покататься захочется или в гости к кому охота припадет…. Милости
просим! Так мы кобылку того…, да?
–
Конечно, конечно. Только я этого так не оставлю. Я с негодяя семь шкур…
[Скрыть]Регистрационный номер 0220223 выдан для произведения:
Когда мы находимся на полевых
аэродромах, дисциплинарные рамки расширяются. Из двойного гнета,
начальственного и семейного, остается только один. И неудивительно, что каждую
свободную минуту мы пускались во все тяжкие. И не только юные лейтенанты, они,
кстати, были самыми скромными, но и серьезные комэски. Комэскам едва по
тридцать лет было. Морская авиация, сэр.
Так
один из них, проснувшись в понедельник в незнакомой избе, глянул на ходики,
потом на свои «Штурманские», сбросил пухлую белую руку со своего плеча и начал
быстро и сосредоточенно одеваться.
Выйдя
на крыльцо, он поинтересовался у бабули, суетившейся по двору, что это за
деревня. Бабушка сказала. Это озадачило комэска. После длительного допроса
оказалось – до аэродрома десять километров, автобус ушел и будет только завтра.
Единственный транспорт – колхозный Газ-51, но он в ремонте. Хотя, может, и
починили. Дойти пешком ко времени самого важного на неделе построения не
представлялось возможным. Дорогу, уходящую в туман, бабуля указала вполне
понятно.
Комэск
тронулся в путь. Сразу за последней избой он увидел лошадь. К ее морде был
привязан обрывок веревки. Больше никаких органов управления не наблюдалось.
Комэск разбежался, хлопком оперся ладонями о лошадиный круп и запрыгнул на
белую спину. Лошадь лениво затрусила, куда глаза глядят, но летчик дотянулся до
обрывка веревки, ударил каблуками по гулкому брюху и добился, чтобы лошадь
направила свой галоп по деревенской дороге.
Из-за забора
послышалось: «Э!». Потом еще раз, но громче. Потом крик:«Андрюха! Моряк лошадь
украл!», « …ать! …ать! …ать! …заводи!». Пока старый «газон» запускался, да пока
прогрелся, да пока экспедиция собралась, моряк с глаз скрылся. Но колхозники
прекрасно знали, где в их лесных краях моряки водятся. И прямо на аэродром
покатили.
А комэск лошадке лениться не давал. В двадцать минут,
которые оставались до построения, он доскакал до расположения полка. Бросил
лошадь – и к строю. Его начальник штаба уж эскадрилью построил и к нему
навстречу с докладом спешит. Тут и колхозники подоспели и к нему, с жалобой:
– Товарищ
подполковник, ваш летчик нашу лошадь украл, – а сами на его брюки косятся.
Тут комэск в
ярость пришел:
-
Кто посмел у колхозников лошадь украсть?! Да я того и с должности, и звания
лишу и вообще. До чего дожили…! Лошадей красть!!!
Видят
крестьяне, что худо конокраду будет, а может, и белую лошадиную шерсть, что
густо в командирские черные брюки понатыкалась, приметили, только они на
попятную пошли.
-
Да, ладно, товарищ командир…! Мы кобылку… того… заберем. А если кому из
летчиков покататься захочется или в гости к кому охота припадет…. Милости
просим! Так мы кобылку того…, да?
–
Конечно, конечно. Только я этого так не оставлю. Я с негодяя семь шкур…