I.
Село Покровка, в дальнем Подмосковье, было разделено большой глубокой запрудой на шустрой речонке с незатейливым названием «Ручей». На добротной, широченной плотине запросто могли разъехаться две телеги. У крутого берега чернела мельница, с громадным водяным колесом. Это чудо техники соорудили "чокнутые" американские переселенцы, в далёком 1914 году. Сработанная ими мельница исправно служила до времён приснопамятной перестройки, пока её бесхозную и невостребованную не порушили и не растащили падкие на халявину людишки. Село условно разделялось на верхнюю и нижнюю Покровку. В верхней, недалеко от обрыва, высился полуразрушенный Храм. На нём не было ни купола, ни креста, но зато его пристройка тянулась к небу почти не повреждённой колокольней, без звонницы.
Дом лесника,в нижней Покровке, вернее место, на котором он стоял, считалось гиблым, проклятым. На слегка выступающем пригорке когда-то красовался поповский пятистенок. Батюшку в гражданскую кончили во дворе пьяные солдаты. Красные, белые, зелёные или какие-то иные бандиты, гулявшие по матушке Руси в это смутное время – никто уже не помнил. Поселился в его доме приезжий комиссарик. Ходил в потёртой кожанке, постукивая маузером в деревянной кобуре, болтавшейся на офицерской портупее, сработанной скорняками ещё при царе-батюшке. Новая власть поставила его руководителем первой в волости, не считая "чокнутых сектантов" из Америки, сельскохозяйственной коммуны. Америкосы жили своей тесной общинкой на хуторе Яковлевском и в ряды революционных коммунаров вливаться не собирались. Остатки "басурманской коммуны" порешили в тридцать седьмом, как вражеских засланцев и шпионов.
Комиссар горлопанил на сходах громче всех, затыкая рот неугодным говорунам. Когда же ему пытались заткнуть рот - тряс маузером и палил в небо, делая страшную рожу. Его фамилия стёрлась из памяти, за давностью лет. Но имя Яшка и мистическая история, связанная с этим комиссаром, навсегда вошла в местные предания, которые передавались из уст в уста, от поколения к поколению, вместе со сказками, легендами и прочим фольклором. Хутор Яковлевский, к слову сказать, с комиссаром никаким боком не был связан, а был назван так Бог весть когда, в честь святого апостола Иакова, брата Господня. Но тем не менее он посодействовал, в силу созвучия, сохранить в памяти сельчан имя пламенного большевика и первого председателя колхоза.
В тридцать втором году, уже будучи председателем колхоза, Яков чутко держащий нос по ветру, задумал надругаться над Храмом, согласно новому почину объявленному властями.
Причём совершить эту показательную акцию нужно было, по его задумке, публично, при большом стечении народа и в присутствии приглашённого начальства.
Правда Храм был давно разграблен, загажен и стоял без службы со времени убийства батюшки. Вместо Благовеста на колокольне висел безобразный огрызок, оставшийся после попадания пушечного снаряда во время боёв в восемнадцатом. Колокола со звонницы растащили безбожные коммунары. И тем не менее в село тянулись верующие со всей округи, и не только. На крытом медью и забранном патиной куполе сиял большой, зеркальный крест. Именно сиял!
В солнечные дни это производило неизгладимое впечатление, сравнимое с чудом. Свалить этот крест и прекратить, раздражающее и порочащее его имя, паломничество, стало не только возможным, но и оправданным деянием для ярого безбожника, Яшки – комиссара. Акция была назначена на утверждённый начальством день. Согнать колхозников на Храмовую площадь не составило труда, но не смотря ни на уговоры, ни на угрозы и проклятья, найти исполнителей задуманного деяния комиссару не удалось. Только управлять лошадьми согласился цыган из разбитого невдалеке табора, за посуленного рыжего жеребёнка. За день до экзекуции Яшка самолично забрался на верхотуру, с неимоверным трудом, с нескольких попыток обвязал крест корабельным канатом и скинул оба конца на землю.
Пара лошадей, умело запряженных цыганом, тщетно пыталась свалить зеркальное чудо. Баро устрашающе щёлкал нагайкой, что-то шептал на ухо каждому коню, но большего, чем согнуть крест, почти параллельно земле и надломить у основания зеркальное покрытие – не удалось. Начальство по английски укатило на антантовском Ролс-Ройсе и народ молча разошёлся по домам. Председатель, залив с горя глаза, залез на крышу храма и с остервенением, под вопли сбежавшихся женщин, расстрелял крест из маузера. Зеркальные брызги, словно небесные слёзы, пролились на поруганную, затоптанную землю, покрыв её, сверкающим всеми цветами радуги, бисером. Почерневший от кощунства крест ещё долго ронял вспыхивающие в прощальном выдохе слёзы.
Яшка неожиданно заболел. Он усыхал на глазах, а потом и вовсе слёг. Подкармливала его и поила водой, приблудная юродивая нищенка, которая собирала по селу какую – то снедь, поданную Христа Ради сердобольными русскими бабами. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, почти год он корчился от лютой боли и орал до кровавой хрипоты, не в силах подняться с провонявшейся лежанки, где сгнивал заживо. Господь наконец дал ему упокоение. В одну из ночей, поповский дом, был поражён молнией. Бывший герой гражданской войны, Яшка – комиссар, сгорел до скрюченной головешки.
В пятьдесят девятом году отец лесника, Пашка, по кличке ХТЗ*, построивший дом на пепелище, довершил эту бесовщину. Залившись по уши бражкой, залез на храм, затянул трос на крышу, с помощью верёвки, один конец которой был к нему привязан, поднялся по приставной лестнице на купол и хомутами запасовал трос вокруг основания согнутого, обезображенного креста. А потом своим новеньким ХТЗ-7 сорвал крест вместе с куполом. Доволок до обрыва поруганную святыню и отвалом сбросил в запруду. Зимой тракторист провалился в прорубь у мельницы. Его останки, опознанные родственниками по неубиваемым, ленд-лизовским американским ботинкам, со стёртыми до подмёток каблуками, нашли в кустах на берегу нижнего омута только весной. Проржавевший до дыр остов вытащили турки и сдали в металлолом… В двухтысячном!
Читатель конечно вправе спросить, откуда, мол, взялись турки под Москвой? И куда это рассказчика занесло его больное воображение? Поверьте мне – эта мутная история крепко связана не только сюжетной и жизненной линиями, но так же и линиями судеб наших героев. И эти линии, возникнув как бы сами по себе во времени, обозначенном в зачине, тесно переплелись и протянулись, вплоть до сей поры.
II.
Сашка родился на Благуше. Отец работал мастером – формовщиком на близлежащем кирпичном заводике, а мать была ткачихой. Их, вросшая в землю, избёнка, с громадной русской печкой запомнилась ему своим семейным уютом и теплотой. Это была Москва, но совсем другая, сказочная, одноэтажная, берендеевская. Их дом находился в лесу, недалеко от прудов, в теперешнем Измайловском парке. При доме был небольшой садик с яблонями, вишнями и многочисленными ягодными кустарниками. Сашка запомнил на всю жизнь карие, бездонные глаза Зорьки, комолой коровы, которая содержалась в одном сарае с пернатой живностью, в отгороженном закутке. Паслась корова на лужке возле дома, и главным при ней был он – Сашка. Рано утром его полусонного выпроваживали вместе с Зорькой из дому на лужок. Пацан тут же устраивался под кустиком и врубал храпока, в потребу растущему, крепнущему организму. В обед мать приходила доить Зорьку и отпускала его на это время домой. Кормилица была флегматичной, малоподвижной, домашней коровёнкой. Далеко в лес она никогда не забредала, и малыш всегда без труда находил её после пробуждения. К тому же шустрая, лохматая дворняга, Джулька, прекрасно справлялась с пастушьей повинностью, являвшейся для неё смыслом её собачьей жизни. На всякий случай на шее у Зорьки висел звонкий колокольчик, который своим чутким язычком отбивал каждое лёгкое движение. С любой точки луга было видно отцовскую голубятню, которая «Кремлёвской башней» уютно пристроилась на крыше сенного сарайчика. Дом, сад, Зорька, голуби, Джулька, парное молоко – всё осталось в воспоминаниях и часто являлось цветными снами в маленькой двухкомнатной хрущёвке на Соколинке, куда их переселили, когда одноэтажную Благушу приговорили к сносу.
-Терпи, казак – атаманом будешь!»
Сашка валялся под турником, сорвавшись с него и жахнувшись спиной о твёрдую, утоптанную землю. Над ним стоял соседский парень, сын участкового, который поселился недавно в их подъезде на первом этаже. Сашка видел этого парня, со спортивной фигурой и во дворе, и в школе. Он учился в 6-г, через стенку с 5-а, в котором, в свою очередь, учился Саня.
- Меня Федька зовут. А ты вроде Саня?
- Ну да.
- Ты не правильно за перекладину держишься. Большой палец надо снизу запускать – тогда хват будет жёстким, замковым.
- Нам физрук говорил, что можно и так и так – кому как удобнее.
- Во – первых он не физрук ни какой, а завхоз, которого физруком поставили. А во-вторых, и так и так - можно только при подтягивании. Но лучше сразу учиться правильному хвату! Ты сколько раз подтягиваешься?
Сашка с гордостью ответил: «Сегодня восемь раз подтянулся! И подъём переворотом получился… Почти, если б не сорвался».
- Вот! Сорвался потому что неправильный хват. Я подтягиваюсь тридцать – тридцать пять раз.
- Ага! Заливай побольше!
Федька снял пиджак, развязал пионерский галстук и протёр руки о форменные, штаны.
- Отойди!
Он подпрыгнул, уверенно схватил перекладину, и оттянув книзу носки, на миг замер.
- Пять… Десять… Двадцать!.. Ни фига себе!
- Без разминки тяжеловато пошло.
И снова повиснув, сделал подъём переворотом и раскачавшись, перейдя на большие махи закрутил «солнышко»…
Сашка смотрел на Федьку влюблёнными глазами.
-Ух, ты-ы-ы! Я тоже так хочу! Научишь?
-Если есть желание – научишься сам. Я буду подсказывать. Только учти – для этого надо много тренироваться. Через месяц кровавые, болючие мозоли на ладонях стали рубцеваться, превращаясь в тугие струбцеватые шишки. Когда выпал снег и дворовый турник стал обжигать ладошки – они переместились в школьный спортзал. Мать Федьки, которую приняли в школу на должность учителя Русского языка и литературы, вскоре назначили завучем. Скорее всего поэтому - проблем со спортзалом никаких не возникало.
Ещё через три месяца Сашка уверенно крутил «Солнышко» в три, четыре оборота с ремнями.
Федя подал документы в Московское высшее командное училище.
Сашке оставался ещё год учёбы в школе, но и он уже выбрал для себя дорогу в будущее.
-Зачем тебе эта армия? Я пойду в горный. Там есть специальность СПС – строительство подземных сооружений. Представляешь возможности? Ты будешь строить метро, плотины, космодромы, шахты для ракет! Вся страна перед тобой!
-Нет, Сань, это не моё. Только армия! И обязательно генералом!
Через год Сашка поступил в это же военное училище, бывшую 1-ю Московскую революционную пулемётную школу, основанную самим Лениным.
С Таней и Ирой ребята познакомились на танцах в Лефортово. Федька был на втором курсе и на правах старшего распределял роли.
- Таня – моя! Без обиды, Сань.
- Да мне Ира больше нравится. Забирай свою Таню.
Ирина была двоюродной сестрой Татьяны. Она приехала на несколько дней в Москву, из деревни, отпраздновать совершеннолетие сестры. После танцев они пешком дошли до Перово, к дому, где жила Татьяна. Просидели на лавочке у подъезда чуть ли не до утра. К моменту расставания, ребята друг о друге знали практически всё.
Федька выбил увольнительные для себя и для Сашки и они, купив у платформы два букета роскошных гладиолусов, отправились к Тане на юбилей.
- Товарищи курсанты! Почему не приветствуете старшего по званию?!
Щербинин – заместитель комсорга училища, третьекурсник, стукач и жополиз стоял, картинно облокотившись на стол, за которым сидели будущие защитники Родины. Как и за что он получил сержантские лычки, не отслужив срочную – относилось к разряду «стожайших» военных тайн. Ребята неохотно встали, оправив кителя.
«Здравия желаю»- вразнобой, сквозь зубы процедили они.
Щербинин ничего не ответив, развернулся и ощерив свои лошадиные зубы направился к Татьяне.
В общем кончилось всё дракой. Вернее драки ни какой и не было. Щербинин затеял делить Татьяну с Федькой и назвал её за глаза «кривоссачкой и давалкой». Федька всадил ему короткий апперкот – и всё! Посрамлённый сержант ушёл в переднюю и стал названивать по телефону. С учётом того, что папенька Щербинина работал в аппарате ЦК КПСС, не стоило особо удивляться, когда вскоре в квартире появились два офицера из комендатуры. Не рядовые, ни сержанты – а два лубочных лейтенанта!
И закрутилась карусель ломая жизни и судьбы, всем кто попал не на её седушки – а в шестерёнки отлаженного, проверенного механизма.
Ребят выперли из комсомола за аморалку и пьянку – а следовательно выставили автоматом и из училища. Мало того на Федьку завели уголовное дело за хулиганку и Перовский районный суд города Москвы приговорил его к двум годам заключения, условно.
Через неделю Федька встретил Щербинина в Лефортовском парке… Шесть лет, да плюс не отбытых два условных. И покатился вновь испечённый ЗК на восемь лет по этапу в солнечный Красноярский край.
Щербинин закончил училище с отличием, по папиной протекции попал на должность шестёрки при Генштабе. В этом качестве пару раз слетал в Кабул – сначала с Чурбановым, а потом с шишкой из Генштаба. Дальше Кабульского аэропорта этот «боевой» офицер не забирался… Спустя месяц, после последней турпоезки в Афганистан, старший лейтенант Анатолий Щербинин был удостоин высокого звания Героя Советского Союза, с вручением Золотой Звезды и ордена Ленина, за «боевые заслуги». Досрочно получил капитанские погоны…
Сашка отслужив срочную и вернувшись в Москву послонялся с недельку и уехал к Ирине, с которой переписывался все два года службы. Она осталась совсем одна, когда родители ушли в мир иной один за другим.
Печь, сложенная отцом Ирины, была очень экономна в пожирании дров, а по аккумулированию тепла была лучшей во всей округе.
Второй год топили бурым углём. За сутки зимой сжигали два семилитровых ведра. Всех хлопот–то было – выгрести из поддувала нажигу утром и вечером, а потом засыпать на тлеющее покрывало из жарких красных камушков свежую порцию иссиня-чёрных, рыхловатых камней. Задвижка на трубе слегка прижималась загодя и никогда не закрывалась полностью, что давало почти стопроцентную гарантию от угара. Конечно, это было не всем по карману и многие продолжали топить дровишками, кизяком и вообще чем придётся. Ирина сначала дулась на Сергея за бездумно потраченные деньги, по её мнению, на всякую фигню. Полную тракторную тележку дубовых дров можно было добыть у лесника, в период его запоя, за литр самогона, а то и за бутылку. Двух тележек вполне хватало на год. Дом семьи лесника стоял рядышком с их хатой. Правда, сам он появлялся там изредка, предпочитая служебную конторку всем прелестям домашнего быта. Жену Илья схоронил несколько лет назад. Всем хозяйством заправляла старшая дочь Верка, разбитная деваха, менявшая мужиков как наволочки на подушках. Весной случилась беда. Все домочадцы Ильи угорели во сне. Погиб и Веркин городской хахаль. Скорее всего это он закрыл раньше времени задвижку на трубе, чтобы не выстудить дом. Когда летом по деревне засновали «ЗИЛки», гружёные углём – Ирина уже сама тормознула самосвал и купила уголька впрок.
-Сидел, сидел как бирюк. Слова не вытянешь. Потом собрался, сказал, что в лабаз сгоняет. Через час вернулся пьяный, с бутылкой. Сам её вылакал, сожрал все котлеты, а потом на меня полез… Сволочь! Лампу жалко… Разбила об его рожу!
-Ириш, человек восемь лет зону топтал. Рядом такая красавица – ну и сорвало резьбу у мужика. Он не соображал, где он и кто ты. Завтра со стыда сгорит.
-Ага, сгорит… Человек… Какой он человек? Свинья неблагодарная! Ты сколько раз к нему на свиданку ездил? Сколько денег загнал в эту зону! А он бабу твою под себя наладил! Ты мужик или что?
-Так что! Было чего, что-ли?
- Щас! Я ему лампой по кумполу врезала…
-Вставай, гад! Вставай, сволочь! Она с остервенением стала пинать ногами распластанное тело. Сашка с большим трудом оттащил её от Фёдора. Фёдор прорычал что-то нечленораздельное, перевернулся на спину, вытер рукавом кровавую сопатку и почти сразу же захрапел на весь дом.
-Ну Ириша, хватит… Говорю, что не соображал он. Да он за меня в огонь и в воду! Мы с ним с детства не разлей вода!
- Пусть на полу валяется. Попробуй только на диван его затащить! Уйду из дому – и живи тут со своим корешем долбанным! Деньги за икону спрятала – я видела как он зырил когда ты из серванта червонец взял… Ну и что? Он и прожрал твой червонец в одно рыло! И рыло это свинячье! Завтра пусть проваливает.
Сашка подсунул «думку» Фёдору под голову, укрыл его своим полушубком и увёл Ирину на кухню. Она быстренько нарезала сала, колбаски. Поставила на стол полную миску квашеной капусты и тарелку с солёными огурчиками.
- Яичницы пожарить? Этот гад все котлеты сожрал, полную сковороду!
- Да не надо, Ириш. Налей что ли сто грамм?
Ира достала из ларя бутылку самогона, налила в стаканы прозрачную как слеза жидкость.
- Господи! Не Прими за пьянство, а Прими за лекарство! Одним махом осушила стакан и, задохнувшись, взметнув руки к голове, мелко-мелко затрясла кистями.
Часы показывали, что время давно уже перевалило за все допустимые «ещё чуток! Ну ещё минуточку»…
-Ого! Ни фига себе! Ир! И-ра! Ты где? Чего ж меня не разбудила?! Он, натянув наспех треники, зашёл на кухню. Ирина раскачивалась из стороны в сторону на табуретке, едва сохраняя баланс.
-Да ты чего, одурела совсем? Нажралась с утра… Чего случилось – то?
-А-а-а!!! Деньги украли-и-и! Он, эта крыса, твой кореш кровный, все деньги упёр… Говорила тебе – на хрен он нужен здесь! Тварь уголовная!
Купили и телевизор цветной, и машинку стиральную, и холодильник! На кого ты ишачил полгода на севере? На эту суку? Иди к участковому! Пусть ловят эту тварь!
Сашка взял со стола измятый тетрадный листок:
« Саня, кореш, прости! Если до конца недели не расплачусь по зоновским долгам – меня на перо поставят. Ты знаешь меня – всё верну при первой мазе!»
Он смял записку, бросил её в печку и налил себе стопку.
- Всё, Ир! Больше ни слова об этом – иначе уйду из дома! Сказал, что вернёт – значит вернёт… А нет – и х*р с ним! Руки есть, силы есть – всё у нас будет. Иди проспись.
На удивление Ира больше ни разу не поминала, ни Федьку, ни украденные деньги – как будто и не было ничего. Сашка шабашил на стройках по соседним колхозам, собирая денежки по копеечке на светлое и сытное «завтра». Они с Ириной не могли понять – почему их председатель нанимает шабашников с соседских земель, а его мужики, за те же деньги должны вкалывать на стороне.
Февраль удивлял своими морозными, солнечными деньками. И только на излёте выплеснул всё, что до поры прятал. За ночь наметало чуть ли не до окон.
Ирина уже не смогла прятать раздувшийся живот. Они оба знали, что детей у них не будет никогда. Сашка переболел в детстве свинкой, что сделало его бесплодным – так во всяком случае сказал им городской лепила, когда они после нескольких лет совместной жизни не смогли зачать ребёночка.
- Я побоялась тебе сказать правду… Это он, Федька…
Посидели, помолчали, поплакали и порешили, что дитя от Бога! И отец у него - Сашка, и никто иной!
III.В начале марта к дому подъехал новенький «Москвич». Саня вышел на крыльцо и столкнулся нос к носу с Федькой.
- Братан, прости! Если ты меня не поймёшь – то кто? Я тебе денег привёз в два раза больше чем взял…
- Короче так! Отдай сколько скрысятничал и чтоб я тебя больше не видел! Если к Ирке подойдёшь – застрелю!
Фёдор молча достал банковскую упаковку новеньких, хрустящих сторублёвок, надорвал обвязку и тщательно отсчитав три тысячи, протянул деньги Сашке.
Лесник продал Федьке свой дом и съехал в город к какой – то женщине. Ирина без проблем родила. Сына назвали Денисом.
- Шабашка подворачивается в Сургуте. Деньги обещают сумасшедшие!
- Саш, мы тебя совсем не видим! На фик нам эти деньги, если пацан без отца растёт?
- Ириш, последний раз – и завязка! Машину купим, а остальное всё вроде бы приросло потихоньку.
- И на сколько едешь?
- На три месяца.
-Да ты сдурел! Может совсем свалишь от нас?..
Сашка с удивлением обнаружил, что дверь заперта на ключ. Сердце предательски шмыгнуло в потайной закуток.
-Господи! Что случилось?
В кухне на столе, придавленный пачкой индийского чая, лежал тетрадный листок с короткой записью, красивым Иркиным почерком. Сашка вдруг осознал, что много лет, по истечении службы, ничего написанного любимой рукой не читал.
«Саша, я так больше не могу! Врать тебе - нет сил. Мы уходим к Феде. Наши вещи я перенесла к нему. Живи в доме сколько хочешь. Только, пожалуйста, к нам не лезь. Прости.»
Судорога свела ногу, пронзив болью всё тело до самых висков. Сашка, постанывая, поднялся, схватил тугой комок икроножной мышцы двумя руками, пытаясь размять закостеневшую пульсирующую плоть. Встал на пятки и переминаясь с ноги на ногу прошёлся по комнате. Когда отпустило, проковылял в куню, сел возле горячей печки, приоткрыл дверцу и закурил, пуская дым на играющие огоньками угольки. За окном завывала вьюга и швыряясь колючим снегом в расписанные снизу замысловатыми вензелями стёкла, наметала сугроб, который уже подобрался к самому отливу
Он выпил самогона и не закусывая подошёл к окну и снова закурил. На кухне, в обновлённых Федькой хоромах, горел свет. Александр представил, как Ирка суетится возле плиты в своём расписном турецком халатике с накинутым поверх передничком, расшитым под хохлому и тихо беззвучно заплакал…
Сигарета догорела до фильтра и обожгла пальцы. Он замёл мусор и пепел у окна, выбросил в печь и, подволакивая ногу, подошёл к столу. Медленно выпив до дна полный стакан, уронил голову и застыл, упиваясь разбавленной хмелем, вытягивающей жилы тоской.
Через несколько минут решительно встал, вернувшись в кухню включил репродуктор: «Арно Бабаджанян. Королева красоты. Поёт Муслим Магомаев». С юности любимый твист пролился на душу исцеляющим бальзамом. Прослушав ещё пару песен, вырубил радио и пошёл в спальню. Сашка рухнул на сиротливо пустеющую кровать. Обнимая постель и вдыхая чужой воздух, пытался каждой клеточкой тела поймать желанный, любимый запах… И провалился в небытие, убаюканный тихой, ласкающей негой.
Рано утром он, с маленьким рюкзачком за плечами, шёл по знакомой тропе через посадку к электричке, чтобы уже никогда сюда не вернуться.
В девяносто девятом Фёдор с Денисом поехали добровольцами в Югославию, чтобы воевать на стороне Сербов. Оба погибли от пуль снайпера в один день. Ирка спилась и замёрзла в сугробе, не дойдя до дома всего – то метров десять.
А дом кузнеца сгорел–таки - то ли по каре Господней, то ли по беспределу спившейся деревенской молодёжи. Одним словом – проклятое место.
IV.
Историческая родина турок – месхетинцев была объявлена некогда Грузией. Отец народов после войны загнал около 120 000 человек этой национальности в Среднюю Азию, объявив месхетинцев в неблагонадёжности и предательстве. Причём постарался развеять их, чтобы ослабить этнос, по бывшим Советским республикам. В Узбекистане в 1989 году этот народ вновь подвергся этническому насилию. Уцелевшие турки бежали из Ферганской долины, бросая всё нажитое. Весьма существенная часть беженцев стала искать пристанища в России…Кубанские и Донские казаки делиться землями с пришлыми иноверцами не очень – то захотели, но тем не менее беженцам удалось получить под себя кое – какую собственность. Часть осела в Закавказье, в мусульманских республиках. В начале нового века вроде, как и Америка стала принимать турок-месхетинцев со статусом беженцев.
Вместо развалившегося колхоза – миллионера создали агропредприятие. ДиректорА менялись как перчатки, схватив свой кусок народного добра. Предпоследний задержался дольше всех. Начал вроде по-хозяйски. Запустил по дворам комиссию, подкреплённую участковым. Отбирали у сельчан фляги, доильное оборудование и прочее бывшее колхозное добро, растасканное за ненадобностью в это лихолетье. Отыскались несколько тракторов с навесным оборудованием. Ему удалось уберёчь и вновь укомплектовать две фермы для дойного стада. И агрофирма худо-бедно держалась на плаву.
К 2000 году в верхней Покровке осталось всего два двора, обозначенных присутствием хозяев. Вся жизнь, если это можно было назвать жизнью, была сосредоточена внизу, за запрудой. Директору удалось, каким – то образом, узаконить передачу лучших земель общине турок–месхетинцев. Более того вся Верхняя Покровка, с землёй и домами перешла к ним в собственность.
Очень быстро, как в страшной сказке, Верхняя Покровка, которая стала и не Покровкой вовсе, превратилась в аул. Председатель сбежал из России, успев загнать туркам ещё и вполне прибыльный сыроваренный заводик и передать племенное стадо.
Первым делом новые хозяева свалили Поклонный Памятный крест, который подвижники воздвигли возле поруганного Храма. Мужики, было сунулись побить «чурок» - да были сами жестоко побиты. После этого как – то быстро утихомирились, перенеся свой гнев на домашние кухни. Крест, правда, им разрешили забрать позже. Он так и валяется, до сей поры, на лесопилке. Племенное стадо почти поголовно было пущено под нож. Турки завезли овец и коз в неимоверном количестве. Все выпасные луга были заполнены их живность. Если кто желал пасти свою скотину – должен быть платить туркам за аренду пастбища, поэтому коров в селе ни у кого не осталось. Немногие держали козочек для себя. Производство баранины у пришельцев было поставлено на конвейер. Забивая скот, они не утилизировали внутренности, а складывали их в кучу, которая росла на глазах, превращаясь в гору. Место для бойни выбрали почему–то в верхнем течении Ручья. Вскоре всю рыбу потравили зловонные потоки стекающие в речку. Роза ветров была устроена матушкой природой так, что большую часть времени на местности дули ветра с запада. Получалось так, что дикая вонь сползала по ветру в нижнюю Покровку. Жизнь людей превратилась в ад! У кого была возможность убегали, отдавая собственность на землю и дома «басурманам» за бесценок. И вскоре Покровки не стало, а появился аул с название то ли Ярси, то ли Ерси. Агрофирма под турецким руководством и новым кадровым наполнением - выжила. В районную казну даже платятся какие-то налоги из тех денег, что остаются после выполнения обязательств, по серым, чёрным и прочим схемам, установленным «вечными толстозадыми барсуками». Из разбитого храма сделали мечеть, из колокольни – минарет. Пять раз в день с колокольни, ставшей минаретом, раздаётся громогласный, распевный голос муэдзина, призывающий правоверных к молитве.
Вместо эпилога.
Лет пятнадцать назад я гостил в Тамбовской губернии, в селе с названием Ира. Практически по дворам журчит быстрая речушка, за дубовой рощей впадающая в Ворону. И речку зовут Ира. Если кто бывал в Кирсановском уезде – знает о чём я говорю. И поскольку мою супругу тоже зовут Ира – это благое место не забуду никогда! Потрясающей красоты природа, не хватит всех цветов радуги, и моего словарного запаса чтобы передать эту игру цвета, света, звуков, ощущений…
В соседнем доме жила баба Аня. Ей было, без каких–то годков, 100 лет!!! Поразительно крепкая женщина. Сама следила за своим маленьким огородиком. Изредка приходил помогать ей сын, который выглядел, чуть ли не старше матери. Она помнила первую коммуну на селе.
-Вот здесь нас собирали колоколом, который со звонницы сняли и мы строем шли вон туда, к мельнице. Там нас кормили. Щи, каша с маслом и мясо давали иногда.
Я спросил у соседки, что если я не хочу каши, а хочу пельменей домашних, например.
Как же она на меня посмотрела…
- Жри, что дают! Пельменей захотел… Вот такие как ты всё поломали! И коммуну загубили. А где ты живёшь, всё гнездо змеиное наши расстреляли. Кулачьё поганое!
После этого разговора старуха перестала со мной даже здороваться – ни то что общаться…
Нет уже бабы Ани, да и я вряд ли вернусь в Иру на красивой речке Ира. А вдруг и нет уже Иры вовсе…
Михаил, с интересом прочитала рассказ до конца. Отличное знание жизни и великого могучего языка, художественная выразительность и жизненность образов , необычность сюжета - вот составляющие Вашего успеха. Нет сомнения в том, что рассказ найдет своих читателей. Творческого Вам вдохновения!
Помочь сайту
Поздравления
