ДАЧНИКИ

                          ДАЧНИКИ

Я уже писал не раз про Василия Ивановича, «лучшего» друга Кости «Чубайса». Нет, они не враждуют между собой, но и теплых чувств друг к другу не питают — вооружен­ный нейтралитет. По крайней мере, они друг друга пока не задевают и не оскорбляют, да и бригада старая давно уже распалась, и у каждого свои заботы.

Лично я думаю, что Василию неправильную фамилию дали, ему бы Плюшкиным быть. Вот эта настоящая для него фамилия. Она и полный портрет его дорисует, и черты его характера. Никто не достиг такого совершенства из писате­лей, как Гоголь, и все потому, что подарил нам портрет сво­его Плюшкина — ярче его образа, только солнце.

Идем мы с Василием с рюкзаками, куда-то торопимся, а тут обломок черенка от лопаты лежит, прямо у дороги. Сразу же оживил­ся Василий, чуть ли не подпрыгнул от радости. Он бережно обломок поднимает и тут же, недалеко, прячет за кустик! Я и говорю ему:

—  Василий, зачем он тебе?

—  Пригодится, Гриша!

Дальше мы с ним движемся — железяка какая-то валя­ется. Как степной орел падает на нее Василий и опять тащит в укромное место. Там и укрыл надежно, подальше от людс­ких глаз. Сияет при этом его лицо от радости: прибыль в доме! И все он подбирает и прячет: все, что на глаза попада­ется.

Надоело мне это, и говорю я ему:

—  Василий, прекращай это крохоборство. Все равно ни­чего путного не найдешь. К тому же нормальный человек не может запомнить места, где все это надежно упрятано, на долгие годы. Ты похож на бездомного, пса поганого, у кото­рого везде заначки: там кость обглоданная, там еще что-то, но ничего он потом найти не может. Тут же забывает, где и что спрятал.

Обиделся Иваненко. Лицо его смуглое стало суровым. Густые брови насупились. Седые бакенбарды встали дыбом, а глаз его и вообще не видно: очень сердится Вася.

Но не долго. Что-то опять увидел Василий, но лицо его бесстрастно. Прошли мимо, но через несколько шагов отстал немного Вася, вроде по нужде. На самом деле, для того чтобы все надежно упрятать. Это у него, как болезнь.

Смешно мне стало, и говорю я Василию:

— Если бы я все подбирал, то знаешь, каким богатым стал? Дом бы отгрохал себе, как терем в сказке. А ты как живешь? У тебя же ничего нет! Где все заначки твои? Или ты, как Буратино, все закопал и думаешь, что вырастет что-то? Ничего не выйдет у тебя из этой затеи!

Василий аж побелел, затем вспыхнул огнем, вот тут-то я и подумал, что выложит мне как на духу Вася все свои тайны. Но не тут-то было. Спохватился друг мой, горестно махнул рукой:

—  Дурак, ты Григорий, и никогда ты богатым не будешь!

А тут обод от машины у самой обочины попался... Как

пройти мимо него? Тяжелое испытание для друга. Стал он, как столб вкопанный, и смотрит тоскливо на меня и на обод, и разрывается его сердце на части.

А я ничего ему не говорю, молчу. И понял это Вася, как команду к действию. С неимоверной быстротой покатил он этот обод в кусты, упрятал его и скоро догнал меня. Лицо его выражало удовлетворение по поводу нового приобрете­ния. И мне весело: вот и помирились мы и дальше движем­ся, к дачам своим. А проблема у нас одна: поймать трактор, который разъезжает вокруг, и запахать свои участки. Но нам повезло: двигался там: туда сюда, трактор марки «Беларусь», вы­ворачивая пласты земли. Пахал землю.

Договориться с трактористом было делом одной минуты, мы уточнили цену — и все проблемы. Дошла очередь и до Васиного участка, и засуетился тот, заскакал, как джейран по степи, по своему участку, несмотря на свой возрастной пол­тинник с хвостиком. Душа крестьянская сидела в нем прочно. Этого у него не отнимешь. Он и землю разотрет на ладо­нях, и понюхает ее, и глубину запашки проверит, и травку по ходу выдернет из земли — хозяин!

Но вот Иваненко взвился, как ужаленный, и орет уже, как потерпевший кораблекрушение, или того хуже: один из лемехов плуга вывернул из земли Васину заначку — банку с болтами и гайками и прочей мелочью, и тут же другим лемехом завалил землей.

Горю Василия не было предела. Испуганный тракторист мухой вылетел из трактора и побежал к потерпевшему. Он был напуган до предела, может, мужику ногу отхватило, или еще что-нибудь случилось, что он так орет, аж посинел весь!

А Вася вгрызался в землю руками, как крот работает, и, наконец, злопо­лучная банка со всем металлохламом была извлечена на свет Божий. Все смеялись вокруг, и даже солнце вспыхнуло ярче, но ничего не замечал Иваненко, как родную обнимал он свою кубышку, и разлучить их могла только смерть.

Когда все успокоились, потому что сил смеяться уже не было, тракторист обратился к дачнику:

—  Еще заначки есть?

Вася скромно ответил:

—  Здесь нет, можно пахать дальше!

Тракторист смеется:

—  У меня валидола нет. Еще раз так крикнешь, и сердце мое остановится — это точно. А дачник уже думал, куда пере­прятать свое сокровище? Ведь доверия нет никому. Так и таскался он с этой банкой, как кот с блохами, — свое все же!

А трудился Вася на своем участке, как трактор: не знал счету ни времени, ни силам своим. Можно сказать, на износ работал мужик. Самая жара в июле, а Вася все копается на своих сотках

218

 — очумевший от жары и пыли, и ничего он не заме­чает вокруг. Даже меня, когда я подходил к нему. Упал он в канаву с водой и в себя прийти не может. Только-только соображать начинает, а тут и я над ним стою;

—  Ты что здесь, голопузый, делаешь? — спросил я его.

Вася вылетел из канавы, и стоит глазами хлопает, испу­гался не на шутку, бедный:

—  Да я ничего, я сейчас оденусь!

Вижу я, что не в себе мужик, и говорю ему:

—  Да пошутил я Вася, пошутил!

Сели мы с ним в тенек дерева, и беседу ведем.

—  Вот уж неделю я здесь уродуюсь с мотыгой, — жалу­ется Иваненко. Волосы его слиплись, на похудевшем черном от солнца лице торчат скулы, глаза по-шальному блуждают из сторо­ны в сторону. «Не в себе мужик, — подумал я. — Заездили бедного».

—  А почему же ты один, — говорю я ему, — почему жена тебе не помогает?

Обреченно махнул рукой Вася:

—  Не нужен я им — ни жене, ни дочери. Жена, как уйдет туда, так и с концами. И не варит дома ничего, и не убирает — живу как собака.

Развернул я все, что было у меня перекусить и угощаю горемыку.

Тот отнекивался, но голод сильнее — принялся за еду. Перекусил Вася и ожил немного:

—  Спасибо, Григорий!

—  Да брось ты, Вася! Не последний день живем, дружише!

А Вася любил свою жену крепко, и целует ее при встре­че, и на Вы называет, и по имени-отчеству. В общем, нам работягам, не чета. Тут можно и позавидовать ему, может, и служба не последнюю роль сыграла. «Моя прелестная Ната­лья Андреевна» и не иначе, обращается к ней Василий и сияет от счастья.

На этот счет мы не смеялись: что можно сказать, если любят люди друг друга? Не все так могут, даже придури­ваться — красивое всегда заметно. И очень плохо, когда приходится в этом разочаровываться, жалко человека. Очень!

—  Поверишь, Гриша, даже чаю попить не с чем — все в ту хату унесла, и варенье тоже. Я уже не говорю про деньги! — и опять чуть не плачет мужик.

— Решай сам, тут советчики не нужны, — говорю я Ва­силию. — Очень жалко тебя, но чем я могу помочь? Чужая семья — потемки.

Молчит Иваненко, и я молчу, слов не находится. Вроде помирились они и были вместе уже, а потом его прелестная Наталья Андреевна уехала на Украину. Несколько лет соби­рался Вася мать свою проведать, все копил деньги, во всем себе отказывал, а поехала жена.

— Через месяц приедет моя женушка, — радуется Васи­лий и считает все деньки. Но прошел месяц, и нет ее, но и тут Василий себя успокаивает. На транспорте, мол, сейчас аварии, все поезда из графиков выбились, вот и задержива­ется радость моя. Но радостного не предвиделось ничего. Уже и два месяца прошло, и три, а нет его Наталки Полтавки. И ответов на телеграммы тоже нет.

И понял мужик, что жена решила бросить его, не иначе, или бросила уже. Задурил Вася, и водочку попивать стал, и тумаков где-то получать за свой вспыльчивый характер.

Но еще надеется Василий, что все образуется, хотя уже и полгода прошло, и дальше время летит. А тут ещё один шут­ник возьми и ляпни Васе;

— Наверное, на хорошую корягу твоя жена села, что и слазить не собирается.

Схватился оскорбленный муж за нож, обидно стало, что его жену так унижают, и ударил обидчика, но хорошо, что только одежду порезал. Пулей выскочил обидчик за дверь, и это спасло его, и, наверное, Васю тоже.

Много таких горемык, в тюрьме сидит, да баланду хлебает из-за жен своих. И такая «любовь» бывает. Знакомили мы Васю с женщинами, но ни с кем Вася не ужился, однолюб он, или неудачно сводила их судьба — неизвестно.

Через год приехала его Наталка-Полтавка, и снова они вместе, и опять целует ее Вася при встрече и расставании, и снова зовет любимой...

Надолго ли?