Записки моего отца

Памяти моего отца Язынина Алексея Фёдоровича посвящается
Глава I
Мещера

Мещера расположена в самом центре русской равнины. Её центром является город Касимов – бывший Мещерск. Мещерск был переименован в Касимов ещё при Иване Грозном.
При взятии Казани на стороне русских сражались два сына Казанского хана, одного из которых звали Касим. За доблесть и отвагу царь Иван Грозный пожаловал ему Мещерский край.
Мещера щедро описана многими русскими поэтами и писателями, такими как Есенин, Паустовский, Тургенев – лучше вряд ли опишешь красоту этого края. Как же красив этот край лесами с могучими дубами, вспомните, как любуется могучим дубом князь Андрей Волконский в романе Л.Н.Толстого «Война и мир», как живописно описаны берега поймы реки Оки у Паустовского.
После долгих лет разлуки мне посчастливилось ещё раз посетить этот край в 1985 году. Берега Оки сплошь усеяны палатками, отдыхающих и туристов от Касимова до Балушевых Починок и далее вниз до самой Волги – до Горького. Какие же могучие, непроходимые леса растут в этих местах, словно заходишь в сказочный лес со своими обитателями.
Я был рождён 28 февраля 1911 года в семи километрах от реки Оки, в самой глубинке Мещерского края. Мои родители – Фёдор и Анна родились в деревне Ананьино, расположенной на самом берегу Оки, здесь они подросли и полюбили друг друга.
Время было очень суровое, скудна была земля Рязанская, беднела деревня, семья была большая и молодые мои родители переселились на семь километров вглубь дремучего леса, с целью самостоятельно обзавестись хозяйством. Они выкорчёвывали могучие деревья, возделывали поля, сеяли хлеб, разводили скот, но всё равно еле-еле сводили концы с концами. Женщины занимались детьми и хозяйством, а мужики, с целью дополнительного заработка , чтобы прокормить семьи покидали родные деревни и отправлялись на заработки в города и крупные населённые пункты в поисках работы.

Глава II
Петроградские воспоминания

Так и мой отец после службы в армии и Русско-Японской войны уехал в Петроград, а позже перевёз всю нашу семью в город на Неве.
В моей памяти хорошо сохранилась такая картина Очень большая печка и окно, выходящее на Лиговку, а напротив два магазина – колбасный и шорный. Утром – чуть свет я вставал и шёл на кухню играть на гармошке, но как всегда , нарывался на толстого дворника в белом халате с метлой в руках, которой он махал мне и кричал, чтобы я перестал пиликать.
Как ни странно, но я узнал этот дом 70 лет спустя в 1986 году.
Однажды, мы всей семьёй были в гостином дворе, недалеко от которого был рынок, там продавалось много крупных красных ягод и большого рыжего златогривого коня, я стал упрашивать – умолять родителей, чтобы мне купили этого коня. Но он стоил очень дорого, и отец купил мне другого маленького коня на колёсиках. Моей радости не было предела! Я мчался на нём по всему Невскому проспекту, оберегаемый старшим братом – Василием.
Отец работал мастером на военном Петроградском заводе «Арсенал» и иногда водил нас на парады флота и войск – это было незабываемое зрелище вид военных и моряков, проходящих ровными шеренгами под звуки военного оркестра, вызывали восторг и восхищение в наших ребячьих душах, так хотелось встать рядом и шагать вместе с ними.
После, не знаю почему, я на кровате обнимал отца за шею, валил на подушку приговаривая: «Трубу складывают, трубу складывают»…
В январе 1914 года у нас родилась сестрёнка - Мария - нас стало 5 человек в семье.
Все были очень рады прибавлению в нашем семействе, казалось бы жить, да радоваться, но началась война. Жить становилось всё труднее и труднее. В 1916 году отец остался работать на заводе, а мать с нами – тремя ребятишками возвратились в деревню в дедовский дом.
Глава III
В деревне у деда

По пути из Петербурга я хорошо запомнил холодный сырой пароход и мрачная, темная изба деда. В то время мне показалось, словно я провалился в какую-то большую черную яму, в которой нам пришлось прожить целых пять лет.
Одновременно с нами к деду приехала семья дяди Степана.
Отец возвратился к нам в конце 1917 года. В это время в стране громили помещиков.
В нашей деревне грабили и громили помещика Шамякина. Мужики привезли огромную бочку спирта, каждая деревенская семья запаслась им. Три деревни, станции, новая деревня и наша деревня Волчкарь спирт и завод сожгли, а скирды с хлебом и скот поделили - кто смел, тот и съел. На станции и в других деревнях начались сплошные пьянки.
Настало время голода и мешочников, отсутствие всякой власти. Не было соли, по деревне ведут на сходку священника Поликарпа, нам детям сказали, что за воровство. Общим сходом приговорили его к смерти. Приговор исполнялся тут же при всеобщем сходе в присутствии детей, стариков и женщин. Слабонервные не выдерживают и убегают со схода, а заступникам Поликарпа угрожают такой же расправой. Полуживого, ещё хрипящего Поликарпа вынесли за деревню и закопали в полуметровой глубине яму.
Деревни горели, мужики всюду устраивали самосуд. В стране царил голод.
Отец из Петербурга вернулся вместе с дядей Степаном. В дедовском доме нас стало пятнадцать человек, а через год родилось ещё четыре ребёнка.
Очень тесно стало в одной холодной и тёмной избе, участились ссоры, которые, как правило, затевал дядя Егор. Не помню, что он никак не мог поделить со своим младшим братом Михаилом и средним братом Степаном, а при разделе и с моим отцом – Фёдором.
Тем не менее, все вместе прожили три года, пока не выстроили три дома и по жребию разъехались по своим домам. Наша бабушка отказалась покидать старый дом, в котором прожила всё свою жизнь и сказала, что будет жить с тем – кому достанется дедовский дом (к этому времени деда уже не было в живых), что всех своих детей она любит одинаково и все они для неё родные.

Глава IV
Детские забавы

Прибыв в деревню я приобрёл двух друзей-товарищей: Васю Козлова и Мишу Пальцева. Миша был самым младшим из нас. Целыми днями мы бродили по оврагу и полю, играли в разные игры, но больше всего нам нравилось играть в лошадок. Мы забирались на горбушку друг на друга и ездили, как на конях. Весной любили смотреть ледоход на речке, а иногда не прочь были прокатиться на большой льдине, и не раз сваливались в воду, выбравшись на берег – забирались на ольху и сушились на солнышке.
Однажды нам захотелось перебраться на другой берег реки. Я взял из дома косырь, которым дома щепали лучины для печки и стали им рубить ольху для переправы. Я рубил, а Вася с Мишкой что-то повздорили, и Вася толкнул Мишу так, что одна его рука попала под косырь, и ему разрезало руку, мы испугались и бросились прочь, а Мишка застонал и побежал домой. Потом долго мы не смели показаться на глаза Мишкиным родителям, но потом всё уладилось.
Осенью, как только река покрывалась льдом, мы вставали на коньки и катались до тех пор, пока кто-нибудь из нас не проваливался под лёд, хорошо, что река, где мы катались, была мелкая, и никто не мог утонуть в этом месте. Однажды, мы так раскатали, что лёд был весь в трещинах и ребята давай меня подзадоривать: «У тебя стальные коньки, а у нас деревянные, прокатись ещё разок» - но я и прокатился… Провалился под лёд, быстренько пришёл домой и забрался на печь за трубу и ни гу-гу. Отец, узнав это очень рассердился и хотел меня выпороть, но не достал.
Зимой мы катались с гор на салазках и на лыжах по оврагам. Самая большая гора была посредине деревни, и все мы там собирались, играли в снежки, затевали драки, делали себе сабли и бросались в бой. Один раз во время очередного боя исполосовали Мише новую, только что сшитую шубку. Миша был единственным сыном в семье, остальные были сестрёнки, его родители очень любили и лелеяли, поэтому простили изодранную новую шубку.
Летом мы всей ватагой бегали купаться. Когда речка пересыхала и оставались только небольшие лужицы полные рыбы – мы её ловили руками, плели из прутьев корчаги и туда загоняли рыбу, а иногда так мутили воду, что щучки высовывали голову наружу, мы были тут как тут, прямо руками вытаскивали их на берег, потом наша бабушка жарила их на сковородке. Один раз, переходя речку, я заметил в осоке хвост рыбины, обеими руками я вцепился в неё, оказалось – это был вьюн и хвостом он хлестал меня по рукам, испуская кровянистую жидкость. Я очень испугался но, стиснув зубы, изо всех сил сжимал пальцы, чтобы не выпустить добычу. Мне показалось, что я поймал змею и только когда я прибежал домой расцепил руки и бросил добычу на пол – оказалось, что это был вьюн. В другой раз мы с братом Иваном ловили корзиной рыбу и заметили большую щуку, завели её в узкое место – накрыли её корзиной и быстро выбросили на берег, но не всегда наш поход на рыбалку был удачным – попадались и хитрые рыбы, за которыми мы долго гонялись, а поймать не могли
В наших лесах было много земляники, малины и других ягод, когда они поспевали, за ягодами ходили всей семьёй. Вот так и пролетело моё беззаботное детство. Подошло время, идти в школу.

Глава V
Школьные годы

Школы, как таковой, не было. Была простая деревенская изба, вместо парт были столы и лавки. Карандашей, ручек тоже не было. Вместо тетрадок использовали любую бумагу, а писали на доске грифелем.
Первую мою учительницу звали Клавдия Кирилловна. Она нам казалась очень старенькой и очень доброй. В одном классе занималось одновременно несколько классов.
Во втором классе к нам пришла другая, молодая учительница – Мария Ивановна. Её никто не слушал, а ученики старших классов пытались с ней заигрывать и приглашали на свидания.
В третьем классе нас учил одноногий учитель, вторая нога у него была деревянная, мы очень боялись его. Это был очень опытный и строгий педагог. Третий класс был выпускным. В конце года, шёл 1921 год, ученики со всего района собрались в соседнюю деревню Гарь для сдачи экзаменов. Из нашей деревни Волчкарь было четверо. Самым сильным учеником был Добаткин Алексей, к нему наш учитель подсадил его двоюродную сестру Сашу Белякову, а рядом со мной посадили моего двоюродного брата Егора. Егор, хотя и был старше меня на два года, но учился плохо. Мы все успешно сдали экзамены, и на этом моё образование закончилось.

Глава VI
В новом доме

Итак, осенью 1921 года мы переехали в новый дом. Дом был просторный, но до конца не достроенный и нам пришлось достраивать ещё двор для скотины. Двор отец достраивал вместе со старшим братом матери – Афанасием Гавриловым, приехавшим к нам из Крыма. Дядя Афанасий решил остаться с нами, обзавестись хозяйством и построить свой дом. Он решил купить в соседней деревне лошадь, но на деньги ничего нельзя было купить, в ходу был натуральный обмен, поэтому для покупки лошади в телегу загрузили сено и хлеб. При выезде из деревни раздались выстрелы, подводу с сеном и хлебом задержал и конфисковал продотряд. Сделка не состоялась. Но потом выяснилось, что начальник продотряда оказался другом моего отца по заводу «Арсенал», что мы относимся к семье бедняков, а лошадь нужна всем нам, чтобы достроить наши дома и прокормить нас – ребятишек, нам выделила настоящего живого коня, а мне дали 5 гильз от револьвера, чему я был страшно рад. Мать за встречу друзей приготовила соляночку, и у нас семье по этому поводу был праздник.

Глава VII
Страшная беда

1921 год был очень тяжёлым. Повсюду свирепствовал тиф, он больше чем голод уносил человеческие жизни. Из всей деревни в 40 домов он уже унёс 30 жизней. Люди умирали целыми семьями.
В нашей семье первым заболел Василий, а до этого болела вся семья дяди Вани – среднего брата моей матери и мне, десятилетнему мальчику приходилось пасти его коней днём и ездить в ночное.
Тиф настиг меня сидя на лошади. Очень хотелось спать, я упал с лошади, а очнулся, уже оправившись от тифа на полатях. Первое, что я увидел – в углу горела лампада, а на лавке под ней лежал мой отец, умерший от тифа. Потом мне рассказали, что перед самой смертью запел песню и умер с песней на устах. В эту же ночь умер и дядя Афанасий.
Мать тиф перенесла, но когда узнала, что умер её брат, сердце не выдержало – через неделю умерла и она. Так закончился для нас 1921 год и наступил новый 1922 год.
Не обошло горе и двоих других братьев отца: Михаила летом 1922 года нашли во дворе под возом травы, дядя Степан тоже заболел и в 1923 году умер. Только дядя Егор, да старший брат Сергей дожили до глубокой старости.

Глава VIII
Хождение по мукам

После смерти родных мне пришлось брать к своим двум лошадям третью и ездить в ночное, а также волочить у себя и у дяди Мити. А какое счастье было, когда за работу меня кто-нибудь досыта накормит. В то время у дяди Мити жил учитель Василий Сергеевич и у него в комнате по стенам были развешаны картины птиц и зверей. С каким завороженным взглядом я смотрел на эти картины! Учитель часто привечал меня и угощал чаем с вареньем и с черным хлебом.
В тот год мне особенно запомнилось два случая. Вот один из них: как-то перед закатом солнца, собираясь в ночное, я проходил мимо соседской усадьбы и сорвал несколько стручков гороха – это заметил сосед и бросился за мной, угрожая убить. Мужик гнался за мной до самого леса. В небе появилась грозовая туча, всё потемнело вокруг, и пошёл дождь. Я ужасно испугался, спрятался в яму, прикрывшись хворостом, и лежал, ни жив – ни мёртв. Долго ещё были слышны шаги, оказывается, это уже односельчане искали меня.
Я пролежал в яме до тех пор, пока не стало совсем темно, потом прокрался в деревню, сел на коня и уехал в ночное.
Второй случай произошёл осенью, лошадей пасли на озимях, и вот с ночного не пришли наши лошади, а их у нас было две - двухлетний жеребёнок и старый мерин. Пошёл я их вечером искать. Обошёл всё вокруг, нет нигде, вышел за 2киломметра от деревни и вижу, на бугре выделяются две фигуры, обрадовался, подбежал ближе – и вдруг, оборачиваются в мою сторону четыре светящихся глаза. Я замер от страха, лёг на землю, плотно прижался и долго лежал, пока огоньки не скрылись из вида. Утром я узнал, что наши кони ночевали в усадьбе и потрепали угодье с хлебом у дяди Фрола и снова у меня были неприятности.
В 12 лет меня наняли в подпаски – беречь мелкий скот, куда входили овцы, свиньи и телята – одногодки. По своей сути – это самое тяжелое стадо по своей разнородности и пасти его куда сложнее, чем крупный рогатый скот. Пасли это стадо на открытой местности. Свиньи всегда отставали, их приходилось подгонять кнутом, овцы всегда убегали вперед, а телята убегали совсем в другую сторону и пощипывали травку.
В жару свиньи зарывались в грязь настолько глубоко, что их трудно было отличить от серых камней, в грозу же свиньи визжали и убегали от дождя как ошалелые. Стада у нас пасли не так, как в Сибири на конях и с собаками, а пешем с кнутом, вот и попробуй, так усмотреть за всем стадом. И конечно же в голос вплетается ветвистая нецензурщина. И в один из таких поединков мне пришлось встретить одну женщину с добрым, ласковым сердцем. Я не помню, кем Алёшина Татьяна Кузьминична приходилась моим родителям, но она крепко обняла меня и заплакала, а после сшила ситцевую рубашку и подарила её мне. Я очень гордился таким подарком, потому, что ситцевых рубах у нас не носили, у всех были самотканые льняные рубашки.
Хозяйство того времени было натуральное в буквальном смысле и все от начала до конца крестьяне делали своими руками. Может быть потому, что наша деревня была в глуши в 38 километрах от областного центра.
Очень хорошо я запомнил такой случай в моей пастушеской жизни: мы гнали стадо по полю и вдруг слышим надсадный крик телёнка недалеко в парубке. Мы с пастухом Георгием бросились на крик, увидев, что волк сидел на нашем бычке и перегрызал ему горло, не помня себя от страха размахивая кнутами, как оружейными выстрелами мы помчались прямо на волка и тем самым спасли нашего бычка. И тут из кустов вышел мужик с топором, который видел всю эту картину, но испугался волка и спрятался за дерево, а мы мальчишки 12 и 14 лет не помня себя от страха, бросились с кнутами на волка и отбили у него добычу.
В апреле следующего года, когда ещё лежал снег, к нам в деревню пришёл маленький мужичонка, о чем-то долго говорил с моим старшим братом Василием. Потом мужичёк достал бутылку самогона, налили всем по стакану, в том числе и мне и объявили, что меня наняли в подпаски в соседнюю деревню Стапщина пасти крупный рогатый скот.
Наутро следующего дня Елена – жена Василия, стала собирать меня в дорогу. За 35 пудов хлеба я должен всё лето пасти у него коров.
И вот в один прекрасный день брат усадил меня на телегу и отвез в соседнюю деревню. Чуть стаял снег и появились проталинки – мы погнали коров в поле. Было топко. Коровы утопали в грязи, одну из них пришлось всем вместе вытягивать из грязи, хозяин тянул за рога, а я помогал взади со стороны хвоста, с трудом мы вытянули корову из грязи. Самое главное было приучить большого белого быка, чтобы он нас боялся, потому что он сильно бодался, а кольцо в нос ему не ставили. Мой хозяин был левшой и мы с обеих сторон хлестали быка до тех пор, пока он не успокоился. С тех пор бык боялся даже нашего голоса.
Моего хозяина звали Яковом – деревенские его звали Яшка-пузан, он носил бороду и казался очень сердитым. Так вот, однажды этот бык, узнав хозяина, ринулся на него повалил на землю, но хозяину удалось увернуться от его рогов, я увидев эту картину подбежал к быку и стал хлестать его кнутом, до тех пор, пока бык не отступил. Так я спас жизнь своему хозяину.
Однажды, хозяин вместо себя отправил пасти стадо своего сына, а сам поехал в поле копать картошку. Сын хозяина, хотя и был моим одногодкой, но был очень маленького роста. Когда мы отогнали стадо на пол версты от деревни – коровы подняли рёв и разбежались в разные стороны – такого у нас никогда не было, да и у хозяина всегда с собой было ружьё из которого он убивал зайцев. Я вышел на просеку, чтобы увидеть как коровы пересекают её, но увидел двух больших волков совсем близко от меня. Я мигом забрался на первое попавшееся дерево и стал кричать, что есть мочи. Волки опешили, подошли к дереву, на котором я сидел, облизываясь, постояли возле него и убрались восвояси. В тот раз я долго просидел на дереве, пока не услышал звук колокольчика на корове, которая ходила в конце стада. Я слез с дерева и быстро погнал коров по знакомому мне маршруту. Когда вечером загнали коров в хлев – все коровы были целы, и только у одной была оторвана кисточка от хвоста. Примерно через час прискакал хозяин на взмыленной лошади в страшном испуге: «Что произошло? Мой сын прибежал домой и не может вымолвить словечко». А его сын, завидя волков, смело бросился наутёк. Прибежал домой ни жив – ни мёртв и не смог ни слова вымолвить, кроме: «Волки».
Я рассказал, что произошло, как собрал стадо и пригнал его домой. С тех пор, если хозяину было некогда, он отправлял пасти стадо свою жену – очень неряшливую и ничего не умеющую. В доме у неё всегда было грязно, не топлено, дети были плохо одеты.
Харчевались мы у всех дворов, сколько коров – столько дней они должны были нас кормить. С тех пор я сделал вывод – чем богаче двор, тем скуднее стол для пастухов. Самые богатые хозяева Коробовы и Муравьёвы в щи никогда не клали мяса, да и ко второму давали его очень редко.
Но в каждом правиле есть свои исключения и таким исключением была семья объезчика Морисона и его жена Софья. Софья была дочерью помещика, она всегда радушно встречала нас, хорошо угощала и даже наливала нам самогона. Это была одна самая интеллигентная семья на всю деревню. Сам объезчик, или лесничий, был хорошим охотником. Однажды, ранней весной в лесу, у болота мы нашли дохлого волка и рассказали об этом Марисону, а тот рассказал, что осенью он стрелял в этого волка, а тот ушёл, но Морисон не стал преследовать раненого волка.
Самое страшное произошло в середине лета 1924 года. Дело было так: сын кузнеца Тимофей Муравьёв со своей подругой гуляли в конце деревни, прямо за домами был лес. Вдруг взади на его подружку кто-то напал с стал кусать. Тимоха, захватив лапы чудовища взвалил его на себя и изо всех сил стал с ним бороться. Мы с криками: «Тимоха ведьму поймал!» - бросились в деревню. Многие побежали смотреть на чудовище, а чудовище, обезумев, стало всех кусать, оставляя следы своих клыков. Утром никто не стал выгонять скот на пастбища. Зато всех укушенных погрузили на телегу и повезли в город Рязань в больницу. В два часа следующего дня стало известно, что объезчик убил бешеного волка, искусавшего столько людей и животных, многие из которых умерли. Вечером я увидел этого огромного волка, около дома Марисона.
Другой случай с волком произошёл в том же году. В двух километрах от деревни Стапщины находился хутор помещика Богданова, а после революции в нём образовалась Коммуна, которая к 1924 году распалась, и вот парень из этой коммуны приехал из села Пёт косить траву и рубить веники. Только выпряг лошадь из телеги и начал рубить веники, как увидел что навстречу, прямо на лошадь бежит огромный волк, не долго думая, парень схватил оглоблю и бросился навстречу хищнику. Началась схватка не на жизнь, а на смерть. Волк вырвал оглоблю из рук парня, парень упал на землю, его шапка отлетела в сторону, а волк кинулся к шапке, но парень схватил другой кол и, не обращая внимания на раны, добил волка. Так 17 летний парень стал нашим кумиром, нашим героем.
На следующий год в версте от деревни Стапщины нашли зарубленных известного на всю округу барышника Мишу Мальцева и его подростка – сына.
Когда соседи узнали у моего хозяина, что я круглый сирота, они взяли меня к себе, несмотря на то, что у них была своя большая семья.


Глава IХ
В новой семье

В новой семье я был окружен вниманием и пристроен добрыми людьми.
В этой семье было пять человек: ревматичный старик, старуха и дочь с зятем, который, как и я был сиротой и пошёл к ним жить, как тогда говорили «пошёл во двор». У дочки с зятем был годовалый ребёнок за которым теперь мне приходилось приглядывать. На всю деревню было семь бань, раскалялись камни из пруда, которые поливали холодной водой и так парились. Я теперь должен был парить старика, хотя с трудом переносил жару, хотя парились в шапках.
По ночам я с Павлом ездил в лес за деревьями, они тогда ещё строились. Моё житьё в Стапищах не прошло даром – я многому научился. Я часто простужался и у меня по телу пошли чирьи, за это сестра моего брата называла меня гнилушкой. Чирьи так болели, что я за 10 верст ходил в клинику на перевязки. Клиника, а вернее больница, находилась в самом конце деревни – в зелёном леске. Я проходил церковь и сворачивал вправо по дороге, а слева было кладбище, где покоились все мои родственники: две бабушки, два дедушки, отец, мать и маленький братик, но ни одной из могил я не знал – никто мне их не показывал, я только слышал, что на могилу отца положили большой серый камень да воткнули деревянный крест в землю, а пойди найди её – все могилы неизвестны и сплошь одни кресты да камни…
На следующее лето меня нанял в работники дядя Сергей – старший брат отца. За мою работу дядя Сергей купил мне кирзовые сапоги в которых на следующий год я поехал в Москву.

Глава Х
Здравствуй Москва

В Москве у меня был дядя Ваня – брат моей матери. Занимал он маленькую тёмную комнатку в трёхкомнатной квартире. С ним вместе жили: сын Егор и два земляка Проскунин Василий и Ивашкин Иван, которые занимали проходной коридор. Мне запомнился на всю жизнь этот приезд в Москву. Постоялый двор на станции Сассово, затем посадка в поезд, который я видел впервые. Вместе со мной в Москву ехали два мужика в поисках сезонной работы, в мешках они везли топоры, рубанки, фуганки и прочий столярный инструмент. При выходе из вагона в Москве один из них, снимая с полки мешок с инструментом неосторожно задел топором мне по голове, кровь закапала мне в глаза, я очень испугался, но мужик порвал свою рубашку и перевязал мне голову.
Выйдя с вокзала в город, я увидел настоящее чудо. И до сих пор у меня в глазах стоит такая картина: масса нарядного народа, все куда-то спешат и садятся в какие-то красивые вагончики – трамваи. Мне показалось, что я попал в сказку, я подумал - какже хорошо живут люди в городе. Мы пришли на квартиру дяди Вани, хозяев дома не было и мы до их прихода расположились на кухне.
Когда дядя Ваня пришёл с работы, он стал меня спрашивать: «Почему ты не написал, что приедешь? Почему ты приехал без моего разрешения?» В общем, не ласково меня встретила Москва, как говорит пословица «Нежданный гость – хуже татарина». Мне ничего не оставалось делать, как высказаться и со слезами уйти. Долго я не решался: «Куда же мне пойти?» - и успокоившись, я пошел к живущему в Москве соседу по деревне Проскурину Никите Максимовичу, у которого жил его племянник и мой товарищ Василий. Они сразу приютили меня, а вечером к нам пришёл Егор и сказал: «Собирайся, пошли к нам, отец плачет и ждет тебя». Когда пришли с работы квартиранты дяди Вани – выпили, закусили - дядя Ваня попросил их освободить жилплощадь, так как приехал родной племянник, то есть я. Первую ночь я спал под кроватью в дядиной комнате, где стояли две кровати и маленький проход между ними, голова моя была под одной кроватью, а ноги под другой кроватью. Так я и жил у дяди Вани.
На биржу труда меня не ставили, а работу в то время можно было найти только через биржу. Однажды, дядя Ваня дал мне полтинник и сказал: «Иди с Праскуриным Васей, на все деньги купи газеты и продавай их. Так я стал газетчиком.

Глава ХI
Рабочая жизнь

С каждой газеты мы получали копейку. Ежедневно на газетах я зарабатывал по 5 рублей и даже скопил некоторую сумму денег. К празднику Октября дядя Ваня повёл меня в магазины, и мы на заработанные деньги купили мне недорогой костюм, ботинки, бобриковую москвичку и шапку. Я принарядился и стал походить на москвича, а то девочки нашего двора звали меня рязанским лапотошником.
В сентябре 1929 года с биржи труда меня устроили на работу в столовую при Московском Почтамте и Радиомонтажной мастерской в качестве подсобного рабочего. Моя заработная плата была 43 рубля в месяц. Комсомольской организации в столовой не было, и меня прикрепили к Радиомонтажной мастерской. В декабре месяце секретарь комсомольской организации Костин подозвал меня и говорит: «Паренёк, мы тебя мало знаем и хотим проверить твою стойкость. Мы тебя посылаем на лесозаготовки. Как ты на это смотришь»? Я спросил: « Когда я приеду с лесозаготовок, вы примете меня в мастерские»? - «Примем». – «Тогда записывайте».
На лесозаготовки мы, комсомольцы, выезжали в декабре 1929 года.

Глава ХII
На лесозаготовках.

Нас, московских комсомольцев, перед поездкой собрали в Колонном зале Дома Союзов. После митинга и напутствий, нас капитально обмундировали – выдали новенькие шубы, валенки, шапки, рукавицы и строем, под звуки духового оркестра наша колонна двинулась от Дома Союзов по театральной площади, площади Дзержинского, Мясницкой к Северному вокзалу.
До Архангельска мы ехали в товарных вагонах (теплушках). С Архангельска до Яворского лесоучастка мы добирались на подводах. Разместили нас в бараках, кроватями нам были нары с соломенной подстилкой.
Впервые в жизни мы были удивлены, что продолжительность дня была всего 2 часа.
По пути на лесоучасток в 35 километрах от Архангельска наш возница заехал к себе домой накормил завтраком и предложил немного поспать, пока передохнёт и заправится конь. Пока мы завтракали, солнце только взошло, а когда мы проснулись – были уже сумерки. Мы встревожились, что отстали от основного обоза, но хозяин нас успокоил, что мы спали всего 2 часа, у кого были часы взглянули на них и правда – мы проспали всего два часа. В Архангельске мы скупили все ружья и боеприпасы к ним и пока ехали по лесу резвились. Повсюду раздавалась ружейная пальба. Некоторые из наших комсомольцев обзавелись наганами, но вскоре НКВД их отобрали, но у Виктора Горбачёва наган и боеприпасы к нему сохранились. Витя был самым умным из нас, он не рубил лес, а ежедневно ходил в деревню за девять километров от нас и учил детей.
Нас распределили в бригады по три человека, а руководили нами два мужика-лесоруба. Кормили нас две девушки, на помощь которым выделяли по очереди одну из наших бригад. Регулярно после работы у нас проводились политзанятия, а студент четвёртого курса Хусаинов Самик организовал кружок по изучению дробных чисел и курсу математики за четвёртый класс. Мы устраивали политбои между собой. Были среди нас и свои поэты, регулярно выпускалась стенная газета, в которой отражалась вся наша жизнь.
Сваленный лес (брёвна) свозили к берегу реки Юлы и складывали в штабеля, для последующего сброса брёвен в реку после ледохода. Это называется нулевым сплавом.
Как-то запросили наши специалисты для работы на катыше ещё одну бригаду лесорубов, но наш бригадир Костя Столяров запротестовал и взялся справиться с этим одной нашей бригадой. С этого момента наша бригада - Костя, Иван Зотов и я стали на котышах и работали до последнего бревна.
В конце марта у нас проходило комсомольское собрание – обсуждали вопрос о подготовке к сплаву леса. Собрание шло долго, и мы вдруг заметили, что ночи совсем не было. Солнце закатилось за горизонт и вдруг снова взошло и повисло над горизонтом. Для нас это было чудом, ведь мы были у самого полярного круга, рядом с тундрой.
Наступила весна. Снег растаял. Прилетали утки и гуси, они садились на водоемы и лужи рядом с нашим бараком, вот тут-то мы и пожалели, что зимой расстреляли все патроны, охотясь на зайцев, куропаток и рябчиков. Как мы ругали себя за это, веди однообразные блюда из трески и пикши нам порядком надоели. Правда нам один раз привезли телёнка, которого мы съели за две недели.
Подошло время сплава. Нам выдали новые брезентовые костюмы, большие лесосплавные сапоги, багры и топоры. Каждая бригада сделала небольшой плотик из трёх-четырёх брёвен и покидав все брёвна с катышей в реку, мы дружно двинулись вниз по реке Юля. Баграми мы оттаскивали приставшие к берегу брёвна, а когда они застревали далеко от русла реки, топорами обрубали рычажки и катили брёвна к реке.
Так за несколько дней мы приплыли к запане в устья реки Юлы, где она впадала в большую реку Пинигу. После сплава мы прибыли в районный центр Карпагоры, где нам выдали хорошие характеристики и на пароходе пошли на Москву, при этом делая ударение на О, что непривычно резало наш слух. Было первое мая и река так разлилась, что иногда терялся из виду противоположный берег. Пинига впадала в Северную Двину, было это в то время, когда реки ещё не вошли в своё привычное русло и казались нам широченными и безбрежными. По Северной Двине мы добрались в Архангельский порт, с громадными морскими судами. Наш пароходик по сравнению с ними казался игрушечным.
В Архангельске мы пробыли один день – оформили документы, получили суточные и кормовые деньги на дорогу. И вот мы уже мчимся в пассажирском поезде на Москву. За окном мы видим зелёную траву, словно бесконечным ковром покрывающим землю от Архангельска до Ярославля. Но что за чудо? Вдруг пошёл снег и накрыл свои белым покрывалом зелёный ковёр. Подъезжая к Москве, мы вновь увидели зелёную траву, но было очень холодно, и кое-где лежал снег. Мы прибыли в Москву 6 июня.

Глава ХIII
Вожатый лёгкой кавалерии

После возвращения меня приняли в радиомонтажную мастерскую в молодёжную бригаду Вольфа в качестве слесаря-арматурщика.
На первом же комсомольском собрании секретарь поставил меня в пример другим комсомольцам. Он сказал: «Мы все мало знали этого комсомольца, дали ему поручение, он с честью выполнил его и привёз хорошую характеристику. А вот всем нам известный Юра Воючкович дезертировал с лесозаготовок и я предлагаю снять его с вожатого лёгкой кавалерии и поставить вместо него Алексея»
Так я стал вожатым лёгкой кавалерии. Что же такое лёгкая кавалерия? Это группа комсомольцев, получившая от райкома комсомола задание по проверке деятельности магазинов, столовых и других мелких предприятий. У нас были специальные удостоверения, которые мы предъявляли руководителям предприятий и производили проверки на этих предприятиях. Вскоре я встретился с трудностями по документации и попросил освободить меня от этой должности ввиду моей малограмотности, но меня не освободили, а отправили на учёбу.

Глава ХIV
Учёба продолжается


По направлению комсомольской организации осенью я сдавал экзамены на Рабфак в Госуниверситет имени Ломоносова. Когда я пришёл смотреть результаты экзаменов меня не было в списке принятых, но меня не было и с списке не сдавших экзамен. Когда я зашёл в канцелярию рабфака мне сказали, что я хорошо сдал экзамен, но так как я москвич, то могу учиться в любом рабфаке. А вот приезжих из национальных меньшинств Союзных республик, хоть они и не сдали экзамен – они принимают, так как нужны республиканские кадры, владеющие их языком и из их населения для культурной революции.
Мне выдали справку о сдаче экзаменов, и я отправился в рабфак им. Калинина при Московском инженерно-экономическом институте, куда меня взяли уже без экзаменов. Итак, с осени 1930 года я поступил учиться без отрыва от производства. 1 сентября 1930 года я стал рабфаковцем. Я купил новый костюм, портфель, новые ботинки и после работы отправился на первое занятие.
При институте помещения для рабфаковцев не было, и мы занимались в здании ВСНХ на площади Ногина – это было самое хорошее здание на этой площади. В это время я считал себя самым счастливым человеком на свете.
В это же время комсомол рекомендовал меня и моего коллегу по работе Георгия Семёнова в партию, но мы долго не подавали заявлений, так как я считал себя ещё не подготовленным для вступления в партию. Во-первых я считал тогда Ленинское изречение «Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всем, что выработало передовое человечество для тебя» и этого изречения я всегда поддерживался. Только на четвертом курсе института я вступил в кандидаты членов Всесоюзной коммунистической партии большевиков (КПб), а в артиллеристской академии, в 1939 году стал членом ВКПб.
А во вторых у меня был один жизненный пример – Праскунин Василий Борисович –простой деревенский отчаянный парень, который был членом партии. В тридцатых годах его назначили старшим строящейся бани в городе Люберцы. Как он был горд и рад этому назначению и всегда хвастался: «Вот я без образования, а директор, у меня в подчинении инженера, а вы только учитесь на инженеров». Но не долго длилось его директорство, через год его исключили из партии и сняли с директоров.
Когда я стал рабфаковцем, девушки нашего двора переменили свои взгляды на меня, но у меня для них почти не оставалось времени, ведь я утром работал, вечером учился, ещё надо было готовиться к занятиям. В рабфаке я стал лучшим по математике. Наша преподавательница Высочина Анна Васильевна очень умная, красивая седая женщина, как правило, после своего объяснения вызывала меня первого к доске, и пока я разбирался с примером, сам усваивал материал, а потом объяснял его товарищам. А вот по русскому языку я был полным профаном, хотя все правила учил назубок, а писал с ошибками, сказывалась моя малообразованность и что я мало читал книжек.
Однажды в аудиторию вошел наш сокурсник и сказал, что видел, как Бухарин входил в соседний кабинет. Мы гурьбой помчались смотреть Бухарина, он увидев нас строго прикрикнул: «Вам что здесь зоопарк!». И мы потихоньку вернулись к себе в класс.
Нужно сказать, что в 1928 году Бухарин был обвинён в правом уклоне и снят с поста председателя Коминтерна, но продолжал занимать пост в ВСНХ. В моей памяти это был средних лет мужчина в чёрной кожаной куртке маленького роста и суровым взглядом.
На следующий год произошло слияние двух рабфаков в один наш и рабфак при Геодезическом институте и нас перевели на Новую Басманную улицу в здание Инженерно-Экономического института, почти напротив Банковского переулка, где располагалась Промышленная Академия, где занимались основные командные кадры страны. В этой академии обучались видные руководители нашей партии, правительства и производства.
При слиянии двух рабфаков произошла замена преподавательских кадров. Математику у нас стал вести Борис Иванович Рождественский и мой математический авторитет пал до неузнаваемости, об отличных оценках я уже не мечтал. Хотя были такие случаи, когда Борис Иванович не мог объяснить нам задачу у доски, говорил, что дома решит задачу и объяснит на следующем уроке. Мои сокурсники ему говорили, что Язынин уже все решил, он не обращал на это никакого внимания, а на следующем уроке решал задачу точно так, как была она решена у меня. Своим любимчикам он ни за что ставил пятёрки, а мне только тройки, но вскоре это вышло боком для его и его питомцев.
Была назначена общерабфаковская контрольная работа. Из всех рабфаковцев правильно решили эту контрольную только три человека, в их число вошла и моя работа.
При выпуске из рабфака я получил только удовлетворительные оценки по математике.
После окончания рабфака большинство из наших выпускников подали документы в Инженерно-экономический институт, так как нас принимали туда без экзаменов.
Я подал документы в Институт цветных металлов и золота. В 1935 году конкурс там был - четыре человека на место. В каникулы я всегда работал где придётся – на этот раз мы разбирали фундамент старого здания и это был последний день для окончания работы и я опоздал на экзамен на целый час. Объяснив причину задержки, комиссия посоветовала прийти в другой раз и когда я настоял на своём, они допустили меня до экзамена, но сказали, что не будут ждать меня одного. Я взял по одному билету из трёх ящиков с вопросами по алгебре, геометрии и тригонометрии. Вопросы я знаю, сажусь на первую парту и начинаю решать, за полчаса я выполнил все задания и пошёл отвечать вторым
По всем трём заданиям я получил отлично. Потом я ещё сдавал экзамены по математике за своих товарищей в других институтах и везде получил отлично. Борис Иванович, встретив меня, спросил, как я сдал математику, узнав результаты экзаменов, первый раз сказал мне: «Молодчина»! Но главное для меня был русский, но и его я сдал хорошо.
После собеседования я стал студентом Института цветных металлов и золота.

Глава ХV
Студенческая жизнь

Получив место в общежитии «дом Коммуны» на втором Донском проезде я устроился прекрасно. Соседом по комнате со мной был Щедрин Абрам.
На первом этаже нашего общежития располагались: столовая, кинозал и спортзал, на втором этаже были библиотека и читальный зал. На всех этажах были душевые кабины, которые работали круглосуточно. Рядом с общежитием была прачечная. В основном у студентов нашего общежития было всё необходимое, а как раньше я мечтал, и завидовал студентам института связи в буфет, которых в 1929 году мы возили из нашей столовой винегрет и булочки. Став студентом, я зажил на широкую ногу. Всё мне стало доступно.
И вот начались занятия в институте. Аудитории были огромные с лекционной кафедрой и сидениями для слушателей, расположенные амфитеатром в низу вверх. Лекции читались для всего курса. Классы были просторные и светлые. Два курса были общетехнические для всех факультетов, а с третьего курса студентов распределяли по факультетам.
Я с третьего курса стал учиться на горном факультете.
С 1936 года у нас в институте были созданы две военные группы – одна лётчиков-наблюдателей, вторая – авиатехников. Я попал в первую группу лётчиков-наблюдателей, или сокращённо «Лётнабов».
Первые же занятия по авиации воодушевили нас своей новизной и новыми областями знаний. Мы очень полюбили эти занятия и десять дней в месяц занимались авиаделом, остальные 20 дней специальными факультетскими науками и лабораторными работами. Неописуемое воодушевление охватывало нас, когда мы занимались практической лётной подготовкой на планерном полигоне под Москвой. Должно быть это название «Планерная» сохранилось и сейчас только в названии станции метро. Летом на два месяца мы выезжали на практическую стажировку в авиационные части. В практику входило всё, что необходимо было штурману большого воздушного корабля. Мы изучали всю штурманскую аппаратуру, все приборы и предполётную подготовку и практически выполняли на лётных полигонах бомбометание и стрелковую подготовку по щитам боевыми патронами. В учебных полётах мы пользовались фотопулемётами при стрельбе по самолётам на встречных, параллельных и других курсов полёта самолётов.
В первый год практики нас в первую очередь подстригли, как мы говорили в то время под Котовского, ох как нам не хотелось расставаться со своими шевелюрами.
Летали мы на тяжёлых бомбардировщиках ТБ-3, ч на четырёхмоторных гигантах того времени. Летали и на У-2 и Р-5 разведывательных и учебных самолётах , конечно же в качестве стажеров. Впервые пришлось прыгать с самолётов с основными и запазными парашютами. За первый прыжок нам выдали по 25 рублей. Получали мы, лётнабы и Ворошиловские завтраки, кормили нас очень хорошо и за два месяца нашей стажировки прибавили в весе и в силе. Наш лагерь находился недалеко от аэродрома недалеко от реки. По воскресеньям мы выезжали на реку с одним единственным мотоциклом на всю группу, там мы купались, изучали устройство мотоцикла и практическую езду на нём.
После первого года обучения нам были присвоены воинские звания младших командиров (теперь это сержанты) и выданы знаки различия по два треугольника на петлицах. Во второй год обучения мы проходили стажировку в бригаде Истребительной авиации И-16 и в разведывательной авиации.
На зачётных экзаменах по бомбометанию, я из трёх бомб ни одной не выпустил из круга, а одна угодила прямо в перекрестие – это был успех! Отличное бомбометание.
Командир эскадрильи, летевший со мной, предложил мне остаться в их эскадрильи штурманом. При выпуске из 30 человек нам троим было предложено остаться в бригаде, но в институте нам до защиты диплома оставался всего один год и мы отказались, но потом я ещё не один раз пожалел об этом.
После лагерей нам предоставили отпуск и я поехал в Ленинград со своим дружком Васей, теперь уже народным судьёй Василием Павловичем Козловым. Мы вместе зашли к Татьяне Кузьминичне, она обняла, расцеловала меня и заплакала и произнесла такие слова: «От хороших родителей рождаются только хорошие дети». После окончания академии я хотел приехать в Ленинград и отблагодарить добрую женщину, но моим планам не суждено было сбыться – началась война.
Однажды после отпуска я пришёл в общежитие и вижу записку, в которой мне надлежало срочно явиться в партком. Когда я явился к секретарю комитета партии – он направил меня в соседнюю комсомольскую комнату, там за столом, сидел военный в защитной гимнастёрке и с двумя шпалами на петлицах. Узнав мою фамилию, офицер предложил мне стул и стал со мной беседовать – в основном его интересовала моя автобиография. После окончания собеседования он сказал, что моя кандидатура одобрена парткомом в качестве кандидата в Артиллеристскую Академию. Я был ошарашен таким предложением и попытался отказаться, так как только что окончил авиационную школу, и имел уже звание младшего лейтенанта. Он же со мной не согласился, сказав, что ты член партии и должен быть там, куда направляет меня партия.
Когда же я заявил секретарю парткома о своём нежелании идти в Артиллеристскую Академию, на что он мне сказал: «Иди в авиационную, если там тебя примут» - но в Авиационной Академии занятия начались два месяца назад и мне предложили прийти через год.
Так, поневоле, мне пришлось идти туда – куда направляет меня партия, так как я в это время уже был кандидатом в члены ВКП(б).


Глава ХVI
Артиллеристская Академия

C декабря 1938 года я стал слушателем Артиллеристской Академии. В черных петлицах у меня стояла серебристая буква «А».
В марте 1939 года был получен приказ Наркома обороны о присвоении нам звания младшего лейтенанта артиллеристских войск и в моих петлицах вместо «А» появился один кубик красно-бордового цвета и эмблема из двух скрещенных стволов орудий. Так началась моя кадровая офицерская служба в рядах Советской Армии.
Ещё учась в институте, мне не раз приходилось бывать на параде на Красной Площади в составе Московского Пролетарского полка с учебными винтовками за плечами. В авангарде нашего полка всегда шли овеянные славой и награждённые орденом Красного Знамени партизаны в чёрных кожаных куртках с красными бантами в петлицах отложного воротника курток. Проходил наш полк всегда за войсками действующей Армии. Кроме этого я почти всегда стоял в оцеплении, когда Москва встречала своих героев, таких как Челюскин. Хорошо запомнились: открытая машина с бородатым чёрным, как смоль учёным Отто Юльевичем Шмидтом, встреча испанских детей и выступление на Колончаевской площади (ныне Комсомольская площадь) Долорес Ибаррунди. Очень хорошо помню встречу Чкалова, Белякова и Байдукова после перелёта через Северный полюс в Америку. Уже после вручения им Золотых Звёзд Героев Советского Союза, Валерий Павлович Чкалов выступал у нас в институте – это был крепко сложенный, широкоплечий, небольшого роста Волгарь с характерным «оканьем»
Не раз у нас в Авиашколе читал лекции сын Сталина Яков Иосифович.
Теперь же с мая 1939 года Красная Площадь стала ежегодным парадным смотром для нашей и других академий Москвы и войск Московского гарнизона.
На Красной площади мы стояли напротив Мавзолея, позади двух прославленных академий – Академии им. Фрунзе и Академии им. Ленина, за нами были Академии им. Жуковского, Побельского (ныне Карбышева), Химзащиты и других.
Помню как-то было введено всем нашим курсантам носить шпоры, а некоторым курсантам для малинового звона вместо металлических шайб поставили серебряные кривенки, а потом на стадионе был устроен смотр С.М. Буденным, а многие из наших курсантов пришли без шпор, а потом этот приказ отменили…


Глава ХVII
Пролог

На этом записки моего отца заканчиваются, и совсем не потому, что он не хотел писать дальше, а потому, что слишком поздно начал их писать и смерть не позволила ему закончить свои мемуары. Как я сейчас жалею, что почти не интересовалась его жизнью, но кое-что из его рассказов сохранилось и в моей памяти.
Вот выписка из его офицерской книжки:
1.с декабря 1938 г. по май 1941 г. слушатель Артиллеристской Академии и войск
ПВО;
2.с мая 1941 по апрель 1943 года начальник потока цеха № 1 по производству
боеприпасов;
3.с апреля 1943 г. по март 1944г начальник отдела хранения боеприпасов;
4.с марта 1944г по июль 1945г начальник отдела боеприпасов;
5.с июля 1945 г. по май 1948 г. начальник мастерских;
6.с мая 1948 г по март 1950 г. начальник отдела хранения боеприпасов;
7.с марта 1950г. по декабрь 1950 г. начальник планово-производственного отдела;
8.с декабря 1950 г. по июль 1953 г начальник отдела хранения боеприпасов;
9.с июля 1953 г. по ноябрь 1955 г. инженер ОТК;
10.с ноября 1955 г. по июль 1957 г. начальник арт.вооружения и боеприпасов;
11.с июля 1957г по июнь 1959 г. помощник начальника оперативного отделения.
Участие в Великой Отечественной Войне в составе Закавказского и третьего Белорусского фронта в составе в/ч 3199
Награждён: Орденом Красной Звезды, Орденом Отечественной Войны II степени, медалью за боевые заслуги, медалью за победу над Германией и многие другие награды – всего их 16 медалей полученных во время войны и в мирное время.
Не раз он был делегатом многих партийных конференций, был парторгом во многих организациях, а в 1959 году он был уволен в запас по болезни в звании майора технической службы.
В грозные военные годы, когда шла Великая Отечественная война, отец всегда рвался на фронт, на передовую, но не раз ему отказывали в этом, так как кто-то должен был готовить кадры для фронта и поддерживать фронт боеприпасами и боевой техникой.
Всю свою жизнь отец работал там, куда направляла его партия, за это был награждён орденами и медалями Праздник победы он встретил в Кёнигсберге, а уже после окончания войны был направлен в Германию начальником мастерских на одном из оборонных заводов. После Германии он был направлен служить в Белоруссию, там он встретил свою любовь, молодого врача стоматолога – Сенчило Марию Васильевну.
Никого не пощадила война – вот и у Марии в 1943 году погиб первый муж Сенчило Александр Петрович, который был политруком в действующей армии. Александр Петрович геройски погиб на Курской Дуге, поднимая в атаку бойцов, погиб, так и не увидев сына – маленького Сашеньку, который родился 15 августа 1941 года и названного в его честь.
Саше сразу понравился бравый военный, предложивший руку и сердце его маме. Так родилась новая счастливая семья Языниных, но Саше оставили фамилию Сенчило, чтобы сохранить память о родном отце. 3 марта 1948 года в семье Языниных родился сын - Гена. Всё было бы хорошо, но годы оккупации подорвали здоровье Марии, и в 1949 году она умерла от туберкулёза, а перед смертью просила Алексея не разлучать сыновей. Эту просьбу Марии случайно услышала её родная младшая сестра Шарапова Надежда, которая только что окончила медицинское училище и работала фельдшером в местной больнице. Алексей поклялся любимой, что ни за что не разлучит братьев, и они всегда будут с ним. А Надежда тоже мысленно поклялась, что никогда не оставит племянников – одному из которых был годик, а второму восемь лет.
И так видно было угодно богу, что Надя и Алексей полюбили друг друга, несмотря на шестнадцатилетнюю разницу в возрасте Алексей и Надежда 28 ноября 1950 года зарегистрировали свой брак и прожили счастливо всю свою жизни, пока смерть-старуха не забрала любимую Наденьку.
Братья жили дружно в тепле и ласке, Саша всегда опекал и защищал Гену, а 19
июля 1951 года в семье Алексея и Надежды родилась девочка, которую братья попросили назвать Лялькой - так я и стала Ларисой.
Родилась я капитанской дочкой, так как в то время папа был капитаном. В моей детской памяти сохранилось, как мы переезжали с одного места на другое, как жили на чемоданах в различных гарнизонах и воинских частях, в разных уголках нашей страны. Как жили в офицерском клубе за ширмочкой, а из мебели у нас были только чемоданы, да складной круглый стол, который мы очень любили. За этим столом делали уроки мои братья, за ним решались все наши главные семейные дела, а у меня был один карандаш, с одной стороны он был синий, а с другой красный и за столом я рисовала этим карандашом. Из игрушек у меня был только маленький пластмассовый пупсик, которому я сама шила одежду, но как сейчас я помню, у меня была целая коллекция разных стёклышек и фантиков от конфет. Одно время я пыталась коллекционировать не фантики, а конфеты, но братья находили и съедали их. А ещё каждое утро я бегала в рощу и заплетала из травы косички – это были мои дочки.
Родители всех нас очень любили и отдавали нам частичку своей души, не помню, чтобы они когда-нибудь ссорились между собой.
Последним местом службы Алексея Фёдоровича был Иркутский гарнизон (Красные казармы).
Когда я училась во втором классе, во времена Никиты Сергеевича Хрущёва, отца демобилизовали из рядов вооружённых сил. Потом до шестидесятилетнего возраста, время от времени его призывали на военные сборы. С тех пор мы так и остались жить в городе Иркутске – 5 человек в одной комнате трёхкомнатной квартиры с соседями и общей кухней без всяких удобств, все с тем же круглым столом, но у нас еще появилась никелированная кровать, диван а у меня появилась своя тумбочка и детские книжки
Итак, с 1959 года стал гражданским человеком. Первым местом его работы в гражданской жизни был газорекламный цех, где он был начальником цеха. Очень ярким воспоминанием детства сохранилось то, как вечерами папа брал меня с собой на работу, мы ходили по городу и зажигали рекламные вывески над магазинами и другими учреждениями. После нас город зажигался разноцветными огнями, но в основном это были почему-то зелёный и красный цвета.
В 1961 году он окончил курсы инструкторов ПВО ДОСААФ и перешел работать в ремонтно-монтажный комбинат, а с 1962 года перешёл на работу в цех №1 Иркутского релейного завода – рихтовщиком, где проработал около 20 лет. На работе его очень уважали, и не раз давали приглашения на трибуну по время первомайских и ноябрьских демонстраций, и он всегда брал меня с собой. У него было множество грамот и благодарностей, он был Ударником Коммунистического труда и награждён медалью «Ветеран труда». Он работал до тех пор, пока у мамы не случился третий инсульт. Врачи говорили, что она не проживёт больше десяти дней, но папа, уволился с работы и стал бороться за жизнь своей любимой. Долгих шесть лет он не отходил от маминой кровати и ухаживал за ней до тех пор, пока смерть не вырвала жизнь любимой. 8 октября 1980 года мамы не стало – она умерла в возрасте 53 лет.
После смерти мамы, отец прожил ещё девять лет, не взглянув ни на одну из женщин, хотя многие не прочь были связать с ним свою судьбу. Но отец всем говорил: «Лучше Наденьки никого нет, а хуже мне не надо».
Проводив в последний путь свою любимую, отец стал путешествовать по местам своей юности, встречался с боевыми товарищами и друзьями детства, родственниками, живущими далеко от Иркутска, в разных уголках СССР.
Он хотел успеть всё. Он очень любил жизнь, любил нас троих детей, четырёх своих внуков и трёх внучек, любил природу, любил лес. Он один запросто мог уйти в тайгу и вернуться дня через два, с полным горбовиком ягод или грибов. Эту свою любовь к природе он привил нам детям и внукам.
  1 мая 1989 года папы не стало. Всего 9 дней он не дожил до своего самого любимого праздника – Дня Победы, к которому всегда долго готовился, начищал свои медали, одевал их и с гордостью шёл на парад.