Эсхатологический фарс или в поисках совершенного романа. Глава 3

Глава  3.  «День  первый».
Повернув  компьютерный  стул  на  180 градусов  и  блаженно  покачиваясь  в  такт  словам  вводящего  меня  в  курс  дела  помощника, я  созерцал  роскошный  поясной  портрет  моей  прекрасной  амазонки,  висевший  на  противоположной  стене  в  обрамлении  огромных  колб  с  заспиртованными  хищниками  и  всякого  рода  монстрами  из, по-видимому, киношного  реквизита; представлял  её  в   типично-фантастических    и  в  то  же  крайне    соблазнительных  ситуациях, отложившихся  в  памяти  из  популярных  в  прошлом  книг  и  фильмов. Благодаря  этому  отвлекающему, легкомысленному  капризу  сознания,  я  никак  не  мог   сосредоточиться  на  словах   П.  и  едва   уяснял   себе  их  общий  смысл, а  порой (в  моменты  наиболее  впечатляющих  воображаемых  представлений) и  вовсе  с  недоумением  глядел  на  этого  большеголового, нескладного  человека, как  на  заведённый, говорящий  на  непонятном  языке,  механизм, незаметно  выскользнувший  из  скрытой  в  полу  щели. Говорил  он  примерно следующее:
«Вопрос  в  том, существует  ли  всё  же  эта  пресловутая  «логика  истории»,  её  метафизический  единый  универсальный  смысл, от  которого  в  своё  время  отказалась  эпоха  постмодерна. Прав  ли  был  старик  Гегель  или  те,  кто  утверждал, что  её  смысл  может  возникнуть  не  иначе , как  только  в  процессе  субъективного  истолкования  хода  событий? А  если  полный  смысл  происходящего  будет  ясен  только, как  утверждал  Ингартен( прим.1  в  конце  главы), при  достижении  финальной  точки  глобального  сюжета, то  можно  ли  хотя  бы  приблизительно  знать, являемся  ли  мы  героями  комедии, которым  только  кажется, что  они  участвуют  в  мировой  трагедии  или  мы – герои  трагедии, которым  лучше  бы  и  впрямь  надеть  комические  маски  и  попытаться  не  думать  о  том, что  произойдёт  в  эпилоге»…  В  моём  воображении   космическая  станция   Хайнлайна  (прим  2), израсходовав  последние  запасы  кислорода,  затухающей  звёздочкой  таяла  в  космической  бездне, унося  с  собой  два  наших  тела (ну, конечно  же  моё  и  моей  прекрасной  амазонки),  страстно  переплетённых   в  последнем,  предсмертном  объятии…  Судорожно  переведя  дыхание, ещё  под  впечатлением  двойственной  полноты  счастья  и    космической   безъисходности,  я  прервал  своего  собеседника: «Постой-ка… Ингартен… Да, я  встречал  его  имя  читая  Ханну  Аренд(прим 3). Так  что  там  у  него?..»  П. словно  совершенно  не  заметив  этой  паузы, без  всяких  изменений  в  лице  и  голосе  продолжал: «У  него  была  теория, - я  намекал  об  этом  вначале - , что  только  завершённая  история  обретает  свой  смысл, и  лишь  финал  выступает  источником  её  морфологической  связности, структурирующий  событийный  хаос. Центральным   смыслообразующим  фактором   является  знание   историком  финала». – «Что-то  подобное  говорила  и  Арендт,  в  отношении  к  событию, как  предмету  рассказа. Смысл  это  событие  обретает  только  ретроспективно  в  отличии  от  технического  производства, где  смысл  детали  известен  изначально  по  модельным  чертежам. Смысл  же  истории  или  литературного  произведения  возникает  только  в  конце. Часто, когда  все  герои  уже  мертвы.  В  юности, в  связи  с  этой  аналогией, я  задавался  мучительным  ещё  со  времён  средневековья   вопросом, что  есть  наш  мир  «Деталь» или «Неоконченный  роман». Если  он  деталь (известно, что  будет  в  конце  сборки), то  Бог  всезнающ, но  несовершенен, так  же  как  и  мир, ибо  как  бы   не  была  конечная  вещь  совершенна  сама  по  себе, но  её  конечная (ограниченная)  сущность  подразумевает  несовершенство  метафизическое (в  абсолютном  смысле),  если  же  мир  «неоконченный  роман», то  Бог  невсемогущ, он  не  может  знать   окончательного  смысла  своего  творения, пока  оно  длится  во  времени. Но  вопрос  о  его  несовершенстве  тут  уже  не  стоит – в  без-КОНЕЧНОМ   времени  возможно  всё, что  угодно. Правда  Бог  может  существовать  вне  какого-то  там  ни  было  времени  становления,  но  тогда  это  абсолютно  чужой  для  нашего  понимания  Бог, о  котором  мы  просто  не  в  состоянии  что-то  предположить даже   в  отрицательном   смысле.  Но  тогда  зачем  он  сотворил   именно  наш, человеческий  мир?..»  П. нервно  заёрзал, делая  вид, что  пытается   навести  порядок  в  ворохе  бумаг, хаотически  разбросанных   на  столе. Выглядело  это  удручающе  нелепо. Наконец  он  заговорил  каким-то    напряжённо-механическим  голосом: «Всё  это  крайне  интересно, но   совершенно  не  относится  к  нашему  делу». - «Как  знать, как  знать»- с  деланным  глубокомыслием  пробормотал  я, многозначительно  глядя  в  сторону  с  заспиртованными  монстрами.  «Сосредоточьтесь. Мы  рискуем  поддаться  чарам   увлечения  бесплодными  абстракциями. Мне, как  никому  другому  знакомо  эта  ослепляющая  разум  болтанка… Давайте  ближе  к  теме… Как  нам  может  помочь  эта  мысль  о  конечном  факторе? Простой  человек, будь  он  хоть  супергениален,  не  может  оказаться  в  позиции  вневременного  Бога: сразу  и  здесь  и  там , то  есть  в  конце  истории, если  конечно  же  не  подразумевать  того, что  все  мы  существуем  в  Божественной  шизофрении  Творца, одна  половина  которого  даже  не  подозревает  о  том, что  знает  первая». – «А  что  тебя  не  устраивает  в  этой, далеко  не  такой  абсурдной  версии, многое  на  самом  деле  проясняющей.  Ладно, пусть  это  будет  лишь  разминкой, одним   из  способов  альтернативного  мозгового  штурма, при  допущении  того, что  время  закольцовано, как   гностический   Змей, глотающий  головой-началом  собственный  хвост-окончание,  попытка  вообразить  невообразимое,  пусть  даже  и  смертельно-новое (ведь  может  быть  для  нас  это  «новое», катастрофически  запретно, как  антибиотик  для  кишечной  палочки). Именно  по-настоящему  новое, не  проверенное  временем  и  опытом  на  полезность  и   безопасность. Вспомни  Алису  в  «Стране  чудес»! Пусть  этот  вариант  восприятия  и  абсурден (для  здравого  смысла), но  тем  не  менее, если  следовать  строгой, недогматической  логике, это  один  из  равноправных (особенно  в  прошлом) вариантов. Существуют  же  отрицательные  и  иррациональные  числа, которые  бесполезны  в  арифметике, но  в  высшей  математике  играют   важнейшую  объяснительную  роль». П., видимо  не  вполне  был  со  мной  согласен, но  послушно   кивнул  головой  и  произнёс: «Хорошо, пусть   будет  так, как  вы  считаете  нужным, в  конце  концов. Что  плохого  в   предварительном, пусть  даже  и  таком  игриво-прихотливом   самонастрое  на,  действительно  серьёзную, умственную  работу. По  поводу  фактора  фиксирующего  смысл  («закрывающего»  спектр  возможностей), надеюсь, вы  всё  сказали?» - «Не  совсем. Знание  будущего,  по  установке  Ф. Кероуда (прим. 4),  фактически  выступает  в  функционально-семантическом  отношении  аналогом  аттрактора. Тут  сразу  же  всплывает  известная  из  термодинамики  теория    бифуркаций  с  её  спонтанным  возникновением  устойчивых  структур-флюктуаций  в  хаотической  среде. («Порядок  из  хаоса» И. Пригожин). Что, если  этот  эксперимент  перенести  на  информационно-перенасыщенную, открыто-нестабильную   систему  (Текстуализированная  Реальность) и  дождаться,  когда   из,  бурлящего  противоречиями,  хаоса    данных,  на  пике  предельного  перенапряжения (термоядерный  синтез  множества  противоречащих  смыслов), произойдёт  такой  маленький, всего  лишь  виртуальный  Бум-Апокалипсис  (диссипативная  версия  необратимого  на  данный  момент). По  Ш. Пеги ( прим. 6)  «у  событий  есть  «… состояния  перенасыщения, которые  осаждаются, кристаллизуются  и  устанавливаются  только  посредством  введения  фрагмента    будующего  события». Это  своего  рода  метод  обычной  подстановки, то  есть  «обратной  апокалиптичности» (an  inveted  millenarianism)». – Мой  собеседник, начал  было  тонуть  в  этом  миражном  водовороте, вроде  бы  открывающихся,  перспектив – это  было  видно  по  его  обнадеженно-растерянным  глазам  и  спазматическому  дыханию, сквозь  приступы  участившегося  кашля. Но  спустя  минуту,  с  трудом  смирив  свою  расшатывающуюся  всё  больше  физиологию,  он произнёс  всё  тем  же, спокойно-писсимистическим  голосом, снова  ощутив  себя  на  твёрдом  дне  здравого  смысла. «Ну  и  где  же  мы  будем  искать  этот  «фрагмент  будущего  события»? А  что  если, и   нет  вовсе  этого   смысла  истории, правы   окажутся  постмодернисты  и  все  наши   труды  на  грани  абсурда  и  сумасшествия  окажутся  пустыми?  В  свете  кошмарящей  бессмыслицы  происходящего (что  если  она  вовсе  не  кажущаяся?), порой   начинаешь  верить  печальной  иронии  Лиотара (прим. 7)  о  стереофоническом  будующем  или   сетованиям  Бланшо ( Прим. 8), что  «порой   кажется,  мы  и  впрямь  живём  на  берегу  уже  текущей  мимо  нас  реки». Кто-то, попросту, сбросил  нас  с  плота  Истории… Нам  ещё  повезло, что  рядом  не  было  водоворота  или  хищника, а  мы  худо-бедно  всё  же  учились  плавать  в  худые  кризисные  годы». – «Да  не  горюй, бедолага, - я  поднялся  со  стула  и  дружески  хлопнул  по  плечу, приунывшего  было,  помощника, - Есть  он, такой-рассякой  этот  Смысл-Смыслище,  я  его,  нутром  чую, как  опер, уже  потянувший  ниточку   из  клубка  загадок  вокруг  преступления. Давай-ка, садись, отдышись  как  следует, глотни  «столичной»  и  ещё  раз  сначала  и  по  порядку….». П. тяжело  вздохнул, как  следует  откашлялся, вытер  с  ладони  капли  крови  странным  чёрным  платком  с  жёлтой  окантовкой  и  начал  снова: «С  тех  пор, как  президентом США  стала  эта  Клинтон, резко  увеличилась  частота  и  амплитуда  пиков  активности  в  магнитосфере  и  синхронно  с  этим  в  глубинных  слоях  земной  коры, что  засвидетельствовано  нашими   атмосферными  и  глубинными  датчиками  разного  рода.  Почти  одновременно  с  этим  (с  небольшим  запозданием),  пошёл  по  нарастающей  вал  разнообразных, природных  и  технических , катастроф,  ещё  небывалого  в  прошлом  масштаба. Идущая  было  на  спад  в  предыдущем  цикле  волна  политических (кровавые  перевороты, массовый  террор)  и  этнических  противостояний, также  необъяснимо  резко   пошла  вверх. Я  не  говорю  уже  об  участившихся  в  последнее  время  аномалиях   чисто   биологического  и  психогенного  характера, о  которых  вы  также  найдёте  сведения  в    наших  отчётах. Всё  это,  безусловно, связано  воедино, систематизированные   графики  на  экране  это  ясно  доказывают: лёгкий  надлом  одной  проекции  отражается  специфическими  изменениями  конфигураций  на  всех  остальных. Как  непротиворечиво  интерпретировать, объяснить  это   аномальное  единство? Почему  разнородные  прежде  функции  стали  вдруг  действовать  словно  по  единой  программе?  Одно  дело  ведь, если  это  сбой  в  системе, аномалия, ну  а  если  всё  происходит  в  рамках  естественно  процесса, то  каков  смысл  этого  переформатирования. Внешние  или  внутренние  факторы  тому  причиной?  Один  из  ваших  предшественников, впавший  в  последствии  в  кому,  химик  с  мировым  именем, сказал  напоследок  о  некой  «точке  невозврата» (аналогия  с  химическим  перенасыщением  раствора), что-то  ещё, о   возникновении  критически  угрожающей  массы, когда  ситуация  с  будущим  перестаёт  быть  прогнозируемой  и «открытой»  (реагирует  на  привносимые  изменения),  и  начинает  с  ускорением, с  необратимо-заупокойным  скрипом, «закрываться»…  У  меня  такое  ощущение, что  этот  умник  оказался  ближе  всех  к  раскрытию  нашей  загадки. Беда  в  том, что  у  него  в  конце  было  слишком  мало  времени  и  он  просто  не  успел  быстро  и  ясно  сформулировать  свои  выводы, пока  их  пугающий  смысл   сам  не  швырнул  его  за  черту  невозврата.»  П. покачал  сочувственно  головой  и  пробурчал  что-то  похожее  на  траурный  марш. В  его  глазах  была  неподдельная  грусть  и  некая (опять!) странность, заставившая  меня  попристальнее  к  нему  приглядеться. «Жаль, что   он  ничего  не  успел  сказать  толком, это  очень  облегчило  бы  нам  задачу» - промолвил  я, автоматически, ёжась  от , какого-то,  смутно-неприятного  предчувствия, и  тотчас    подумал: «как-то  странно  он  себя  ведёт, временами, словно, и  впрямь, идущий  вразнос  механизм, но  скорее  актер, растворившийся  в  чужих  масках, потерявший  чувство  реальности,  и  по  ходу  спектакля, нелепо  путающий  роли») ( Прим. 9). «Кстати,- прервал  он  молчание,-  Этот  последний  использовал  в  обработке  нашего  материала  принцип  «условной  логики».» - «Поподробнее, пожалуйста».- «По  убеждению  одного  американского  математика (Вилард  ванн  Орман  Куин) в  человеческом  сознании  существует    фундаментальная  помеха  аналитичности, поэтому  невозможны  некоторые  мыслительные  операции, или  же, они  даются  нам  слишком  дорогой  ценой (умственное  здоровье). Для  преодоления  этого  препятствия,  наш  умник   использовал  медитации  из  тибетской  «Книги  Мёртвых» - сидна  и  ченид (Прим. 10), пользуясь  при  этом  формально-описательным  языком  NONSENS-математики, то  есть    математики   неточностей  о  ошибок. Условная  логика – термин  из  этой  области, обозначающий  проективную  или  вариативную  логику,  построенную  на  законе  НЕДОСТАТОЧНОГО   основания» -  «Но, если  они  так  отчаянно, самоубийственно  искали, если  дошли   даже  до  такого  мотодически-абсурдного  гебрида  (высшая  математика  и  «книга  Мёртвых»), почему  же  у  них, всё  же, ничего  или  почти  ничего не  получилось  в  результате? Вот  в  чёт  вопрос» -  проговорил  я   как-бы  самому  себе  затухающим  с  каждым  словом  голосом, уже  не  на  шутку  заворожённый   магией   фатальной  нерешаемости  этой  проблемы.  «Ну, все  они  были  узкими  специалистами, каждый  в  своей  области: психологии, геофизике, микробиологии, информационных  системах,  и  так  далее. Они  просто  тонули  в  этой  проблеме, путались, как  дети  в  лабиринте  игрушек, в   несущественных  для   конечного  вывода  деталях. Вот-вот, подсаживались  на  нюансах, оказываясь,  в  результате, в   положении кладоискателя, отыскавшего  несметные  сокровища, но  безъисходно   очарованного  магией  их  власти, забывшими  об  обратной  дороге, готовыми  блаженно  зачахнуть  в  этом  затхлом  каземате, который  лишь  для  них  стал  сверкающей, наполненной  жизнью  Бесконечностью. Возможно, в  силу  слишком  развитого  интеллекта, не  сбалансированного  философской  широтой  видения, у  них  не  хватило  способности (или  воли)  переломить  соблазн  «рассеивания  в   нюансах». Может  быть,  они  недостаточно   ценили  состояние  внутренней  свободы  и  были  слишком  непрактичны. Твой  интеллектуальный  статус  в  этом  смысле  подходит  идеально. В  силу  своей  профессии, ты  достаточно  далёк  от, всякого  рода,  абстракций  и  тебе  не  стоит  особого  труда  сосредоточиться  на  конкретном  результате. Ты  следователь – не учёный. К  тому  же, ты  мечтал  о  подобной  сверхзадаче  с  детства». - «Хорошо  же  вы  меня  изучили», - процедил  я  сквозь  зубы.- «Да  уж  постарались.  Здесь  случайных  людей  не  бывает. И  всё  же  в  одном  мы  крепко  просчитались: от  абстрактных  идей  мало  проку, как-бы  ни  приближали  они   к  Истине. Сейчас  настал  критический  момент. Мы  потеряли  впустую  слишком  много  времени. Данных  мы  накопили  достаточно, для  того  чтобы  создать  вполне  адекватную  информационную  копию   Реальности. Осталось  только  нащупать  верную  схему  компоновки этого  материала  и… ». Приступ  кашля  прервал  его  монолог, но  через  миг  он  продолжил  слабым, отдышливым  голосом: «Ты  подходишь  как  никто  и  это  наш  последний  шанс . С  детства  ты  был  странным  ребёнком, перелопачивая  к  удивлению, погружённых  в  бытовые  хлопоты, взрослых, горы  философской, а  вскоре  и  чисто  научной   литературы…» . Он  продолжал  что-то  ещё  говорить  в  этом  роде, но  я  его  уже  не  слушал, погружённый  в   неожиданно  проснувшиеся, словно  давно  ожидавшие  этого  момента, воспоминания. Что  я  мог  ему   возразить, ведь  он  был  абсолютно  прав.  С  тех  пор  как  в  семь  лет  я  подсел  на  Платона,  узнав  массу   бесполезных, но  крайне  захватывающих  вещей,-  я  лишь  каким-то  чудом  избежал  судьбы  интеллектуального  наркомана.  Однако  проклятая  двойственность  моего  желания – одновременно  страх  и  страстное  стремление  к  слишком   углублённым   умозаключениям   никогда   не   оставляли  меня  в  покое, что  поспособствовало, как  дополнительной  самозащите, также  и   выбору  моей  профессии.

Примечания:

1.Ингарден (1897-1970) – польский  философ, основоположник  феноменологической  эстетики.

2.Хайнлайн – амер. Фантаст  ХХ века

3.Ханна  Аренд (1906-1970) – немецко-амер.  Филосов  и  политолог.

4.Ф. Кэроуд – амер. социолог.

5.Илья  Пригожин (род. В  1917 ) – бельгийско-белорусский  физик  и  филосов.

6.Шарль  Пеги – франц. Филосов  ХХ века

7.Жан-Франсуа  Лиотар  - франц. Филосов, теоретик  «нерепрезентативной» эстетики.

8.Морис  Бланшо  - франц  филосов  и  писатель  ХХ века.

9.Параклетий. – в  психологической  плоскости  текста – внешний  двойник   главного  героя, набор  его  личин, масок ( по  Юнгу – Персона), одновременно  помощник  и  препятствие – привычный  образ-отражение  самого  себя – самый  доверительный  собеседник (иллюзорный).

10.Сидна – одно  из  состояний  в  тибетской  «Книге  Мёртвых», погружающее  в  разнообразные  слои  психического. Чёнид – состояние  постижения  истинной  реальности  мира  форм, символичности  и  вторичности  объективного  мира  относительно  мира  психического (В  сущности, подобно  представлению  постструктуралистов о  «Текстуализированном»  мире  и  Знаке, как  единстве  означаемого  и  означающего).                                                                        

© Copyright: Алексей Баландин, 2016

Регистрационный номер №0360053

от 25 октября 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0360053 выдан для произведения: Глава  3.  «День  первый».
Повернув  компьютерный  стул  на  180 градусов  и  блаженно  покачиваясь  в  такт  словам  вводящего  меня  в  курс  дела  помощника, я  созерцал  роскошный  поясной  портрет  моей  прекрасной  амазонки,  висевший  на  противоположной  стене  в  обрамлении  огромных  колб  с  заспиртованными  хищниками  и  всякого  рода  монстрами  из, по-видимому, киношного  реквизита; представлял  её  в   типично-фантастических    и  в  то  же  крайне    соблазнительных  ситуациях, отложившихся  в  памяти  из  популярных  в  прошлом  книг  и  фильмов. Благодаря  этому  отвлекающему, легкомысленному  капризу  сознания,  я  никак  не  мог   сосредоточиться  на  словах   П.  и  едва   уяснял   себе  их  общий  смысл, а  порой (в  моменты  наиболее  впечатляющих  воображаемых  представлений) и  вовсе  с  недоумением  глядел  на  этого  большеголового, нескладного  человека, как  на  заведённый, говорящий  на  непонятном  языке,  механизм, незаметно  выскользнувший  из  скрытой  в  полу  щели. Говорил  он  примерно следующее:
«Вопрос  в  том, существует  ли  всё  же  эта  пресловутая  «логика  истории»,  её  метафизический  единый  универсальный  смысл, от  которого  в  своё  время  отказалась  эпоха  постмодерна. Прав  ли  был  старик  Гегель  или  те,  кто  утверждал, что  её  смысл  может  возникнуть  не  иначе , как  только  в  процессе  субъективного  истолкования  хода  событий? А  если  полный  смысл  происходящего  будет  ясен  только, как  утверждал  Ингартен( прим.1  в  конце  главы), при  достижении  финальной  точки  глобального  сюжета, то  можно  ли  хотя  бы  приблизительно  знать, являемся  ли  мы  героями  комедии, которым  только  кажется, что  они  участвуют  в  мировой  трагедии  или  мы – герои  трагедии, которым  лучше  бы  и  впрямь  надеть  комические  маски  и  попытаться  не  думать  о  том, что  произойдёт  в  эпилоге»…  В  моём  воображении   космическая  станция   Хайнлайна  (прим  2), израсходовав  последние  запасы  кислорода,  затухающей  звёздочкой  таяла  в  космической  бездне, унося  с  собой  два  наших  тела (ну, конечно  же  моё  и  моей  прекрасной  амазонки),  страстно  переплетённых   в  последнем,  предсмертном  объятии…  Судорожно  переведя  дыхание, ещё  под  впечатлением  двойственной  полноты  счастья  и    космической   безъисходности,  я  прервал  своего  собеседника: «Постой-ка… Ингартен… Да, я  встречал  его  имя  читая  Ханну  Аренд(прим 3). Так  что  там  у  него?..»  П. словно  совершенно  не  заметив  этой  паузы, без  всяких  изменений  в  лице  и  голосе  продолжал: «У  него  была  теория, - я  намекал  об  этом  вначале - , что  только  завершённая  история  обретает  свой  смысл, и  лишь  финал  выступает  источником  её  морфологической  связности, структурирующий  событийный  хаос. Центральным   смыслообразующим  фактором   является  знание   историком  финала». – «Что-то  подобное  говорила  и  Арендт,  в  отношении  к  событию, как  предмету  рассказа. Смысл  это  событие  обретает  только  ретроспективно  в  отличии  от  технического  производства, где  смысл  детали  известен  изначально  по  модельным  чертежам. Смысл  же  истории  или  литературного  произведения  возникает  только  в  конце. Часто, когда  все  герои  уже  мертвы.  В  юности, в  связи  с  этой  аналогией, я  задавался  мучительным  ещё  со  времён  средневековья   вопросом, что  есть  наш  мир  «Деталь» или «Неоконченный  роман». Если  он  деталь (известно, что  будет  в  конце  сборки), то  Бог  всезнающ, но  несовершенен, так  же  как  и  мир, ибо  как  бы   не  была  конечная  вещь  совершенна  сама  по  себе, но  её  конечная (ограниченная)  сущность  подразумевает  несовершенство  метафизическое (в  абсолютном  смысле),  если  же  мир  «неоконченный  роман», то  Бог  невсемогущ, он  не  может  знать   окончательного  смысла  своего  творения, пока  оно  длится  во  времени. Но  вопрос  о  его  несовершенстве  тут  уже  не  стоит – в  без-КОНЕЧНОМ   времени  возможно  всё, что  угодно. Правда  Бог  может  существовать  вне  какого-то  там  ни  было  времени  становления,  но  тогда  это  абсолютно  чужой  для  нашего  понимания  Бог, о  котором  мы  просто  не  в  состоянии  что-то  предположить даже   в  отрицательном   смысле.  Но  тогда  зачем  он  сотворил   именно  наш, человеческий  мир?..»  П. нервно  заёрзал, делая  вид, что  пытается   навести  порядок  в  ворохе  бумаг, хаотически  разбросанных   на  столе. Выглядело  это  удручающе  нелепо. Наконец  он  заговорил  каким-то    напряжённо-механическим  голосом: «Всё  это  крайне  интересно, но   совершенно  не  относится  к  нашему  делу». - «Как  знать, как  знать»- с  деланным  глубокомыслием  пробормотал  я, многозначительно  глядя  в  сторону  с  заспиртованными  монстрами.  «Сосредоточьтесь. Мы  рискуем  поддаться  чарам   увлечения  бесплодными  абстракциями. Мне, как  никому  другому  знакомо  эта  ослепляющая  разум  болтанка… Давайте  ближе  к  теме… Как  нам  может  помочь  эта  мысль  о  конечном  факторе? Простой  человек, будь  он  хоть  супергениален,  не  может  оказаться  в  позиции  вневременного  Бога: сразу  и  здесь  и  там , то  есть  в  конце  истории, если  конечно  же  не  подразумевать  того, что  все  мы  существуем  в  Божественной  шизофрении  Творца, одна  половина  которого  даже  не  подозревает  о  том, что  знает  первая». – «А  что  тебя  не  устраивает  в  этой, далеко  не  такой  абсурдной  версии, многое  на  самом  деле  проясняющей.  Ладно, пусть  это  будет  лишь  разминкой, одним   из  способов  альтернативного  мозгового  штурма, при  допущении  того, что  время  закольцовано, как   гностический   Змей, глотающий  головой-началом  собственный  хвост-окончание,  попытка  вообразить  невообразимое,  пусть  даже  и  смертельно-новое (ведь  может  быть  для  нас  это  «новое», катастрофически  запретно, как  антибиотик  для  кишечной  палочки). Именно  по-настоящему  новое, не  проверенное  временем  и  опытом  на  полезность  и   безопасность. Вспомни  Алису  в  «Стране  чудес»! Пусть  этот  вариант  восприятия  и  абсурден (для  здравого  смысла), но  тем  не  менее, если  следовать  строгой, недогматической  логике, это  один  из  равноправных (особенно  в  прошлом) вариантов. Существуют  же  отрицательные  и  иррациональные  числа, которые  бесполезны  в  арифметике, но  в  высшей  математике  играют   важнейшую  объяснительную  роль». П., видимо  не  вполне  был  со  мной  согласен, но  послушно   кивнул  головой  и  произнёс: «Хорошо, пусть   будет  так, как  вы  считаете  нужным, в  конце  концов. Что  плохого  в   предварительном, пусть  даже  и  таком  игриво-прихотливом   самонастрое  на,  действительно  серьёзную, умственную  работу. По  поводу  фактора  фиксирующего  смысл  («закрывающего»  спектр  возможностей), надеюсь, вы  всё  сказали?» - «Не  совсем. Знание  будущего,  по  установке  Ф. Кероуда (прим. 4),  фактически  выступает  в  функционально-семантическом  отношении  аналогом  аттрактора. Тут  сразу  же  всплывает  известная  из  термодинамики  теория    бифуркаций  с  её  спонтанным  возникновением  устойчивых  структур-флюктуаций  в  хаотической  среде. («Порядок  из  хаоса» И. Пригожин). Что, если  этот  эксперимент  перенести  на  информационно-перенасыщенную, открыто-нестабильную   систему  (Текстуализированная  Реальность) и  дождаться,  когда   из,  бурлящего  противоречиями,  хаоса    данных,  на  пике  предельного  перенапряжения (термоядерный  синтез  множества  противоречащих  смыслов), произойдёт  такой  маленький, всего  лишь  виртуальный  Бум-Апокалипсис  (диссипативная  версия  необратимого  на  данный  момент). По  Ш. Пеги ( прим. 6)  «у  событий  есть  «… состояния  перенасыщения, которые  осаждаются, кристаллизуются  и  устанавливаются  только  посредством  введения  фрагмента    будующего  события». Это  своего  рода  метод  обычной  подстановки, то  есть  «обратной  апокалиптичности» (an  inveted  millenarianism)». – Мой  собеседник, начал  было  тонуть  в  этом  миражном  водовороте, вроде  бы  открывающихся,  перспектив – это  было  видно  по  его  обнадеженно-растерянным  глазам  и  спазматическому  дыханию, сквозь  приступы  участившегося  кашля. Но  спустя  минуту,  с  трудом  смирив  свою  расшатывающуюся  всё  больше  физиологию,  он произнёс  всё  тем  же, спокойно-писсимистическим  голосом, снова  ощутив  себя  на  твёрдом  дне  здравого  смысла. «Ну  и  где  же  мы  будем  искать  этот  «фрагмент  будущего  события»? А  что  если, и   нет  вовсе  этого   смысла  истории, правы   окажутся  постмодернисты  и  все  наши   труды  на  грани  абсурда  и  сумасшествия  окажутся  пустыми?» . В  свете  кошмарящей  бессмыслицы  происходящего (что  если  она  вовсе  не  кажущаяся?), порой   начинаешь  верить  печальной  иронии  Лиотара (прим. 7)  о  стереофоническом  будующем  или   сетованиям  Бланшо ( Прим. 8), что  «порой   кажется,  мы  и  впрямь  живём  на  берегу  уже  текущей  мимо  нас  реки». Кто-то, попросту, сбросил  нас  с  плота  Истории… Нам  ещё  повезло, что  рядом  не  было  водоворота  или  хищника, а  мы  худо-бедно  всё  же  учились  плавать  в  худые  кризисные  годы». – «Да  не  горюй, бедолага, - я  поднялся  со  стула  и  дружески  хлопнул  по  плечу, приунывшего  было,  помощника, - Есть  он, такой-рассякой  этот  Смысл-Смыслище,  я  его,  нутром  чую, как  опер, уже  потянувший  ниточку   из  клубка  загадок  вокруг  преступления. Давай-ка, садись, отдышись  как  следует, глотни  «столичной»  и  ещё  раз  сначала  и  по  порядку….». П. тяжело  вздохнул, как  следует  откашлялся, вытер  с  ладони  капли  крови  странным  чёрным  платком  с  жёлтой  окантовкой  и  начал  снова: «С  тех  пор, как  президентом США  стала  эта  Клинтон, резко  увеличилась  частота  и  амплитуда  пиков  активности  в  магнитосфере  и  синхронно  с  этим  в  глубинных  слоях  земной  коры, что  засвидетельствовано  нашими   атмосферными  и  глубинными  датчиками  разного  рода.  Почти  одновременно  с  этим  (с  небольшим  запозданием),  пошёл  по  нарастающей  вал  разнообразных, природных  и  технических , катастроф,  ещё  небывалого  в  прошлом  масштаба. Идущая  было  на  спад  в  предыдущем  цикле  волна  политических (кровавые  перевороты, массовый  террор)  и  этнических  противостояний, также  необъяснимо  резко   пошла  вверх. Я  не  говорю  уже  об  участившихся  в  последнее  время  аномалиях   чисто   биологического  и  психогенного  характера, о  которых  вы  также  найдёте  сведения  в    наших  отчётах. Всё  это,  безусловно, связано  воедино, систематизированные   графики  на  экране  это  ясно  доказывают: лёгкий  надлом  одной  проекции  отражается  специфическими  изменениями  конфигураций  на  всех  остальных. Как  непротиворечиво  интерпретировать, объяснить  это   аномальное  единство? Почему  разнородные  прежде  функции  стали  вдруг  действовать  словно  по  единой  программе?  Одно  дело  ведь, если  это  сбой  в  системе, аномалия, ну  а  если  всё  происходит  в  рамках  естественно  процесса, то  каков  смысл  этого  переформатирования. Внешние  или  внутренние  факторы  тому  причиной?  Один  из  ваших  предшественников, впавший  в  последствии  в  кому,  химик  с  мировым  именем, сказал  напоследок  о  некой  «точке  невозврата» (аналогия  с  химическим  перенасыщением  раствора), что-то  ещё, о   возникновении  критически  угрожающей  массы, когда  ситуация  с  будущим  перестаёт  быть  прогнозируемой  и «открытой»  (реагирует  на  привносимые  изменения),  и  начинает  с  ускорением, с  необратимо-заупокойным  скрипом, «закрываться»…  У  меня  такое  ощущение, что  этот  умник  оказался  ближе  всех  к  раскрытию  нашей  загадки. Беда  в  том, что  у  него  в  конце  было  слишком  мало  времени  и  он  просто  не  успел  быстро  и  ясно  сформулировать  свои  выводы, пока  их  пугающий  смысл   сам  не  швырнул  его  за  черту  невозврата.»  П. покачал  сочувственно  головой  и  пробурчал  что-то  похожее  на  траурный  марш. В  его  глазах  была  неподдельная  грусть  и  некая (опять!) странность, заставившая  меня  попристальнее  к  нему  приглядеться. «Жаль, что   он  ничего  не  успел  сказать  толком, это  очень  облегчило  бы  нам  задачу» - промолвил  я, автоматически, ёжась  от , какого-то,  смутно-неприятного  предчувствия, и  тотчас    подумал: «как-то  странно  он  себя  ведёт, временами, словно, и  впрямь, идущий  вразнос  механизм, но  скорее  актер, растворившийся  в  чужих  масках, потерявший  чувство  реальности,  и  по  ходу  спектакля, нелепо  путающий  роли») ( Прим. 9). «Кстати,- прервал  он  молчание,-  Этот  последний  использовал  в  обработке  нашего  материала  принцип  «условной  логики».» - «Поподробнее, пожалуйста».- «По  убеждению  одного  американского  математика (Вилард  ванн  Орман  Куин) в  человеческом  сознании  существует    фундаментальная  помеха  аналитичности, поэтому  невозможны  некоторые  мыслительные  операции, или  же, они  даются  нам  слишком  дорогой  ценой (умственное  здоровье). Для  преодоления  этого  препятствия,  наш  умник   использовал  медитации  из  тибетской  «Книги  Мёртвых» - сидна  и  ченид (Прим. 10), пользуясь  при  этом  формально-описательным  языком  NONSENS-математики, то  есть    математики   неточностей  о  ошибок. Условная  логика – термин  из  этой  области, обозначающий  проективную  или  вариативную  логику,  построенную  на  законе  НЕДОСТАТОЧНОГО   основания» -  «Но, если  они  так  отчаянно, самоубийственно  искали, если  дошли   даже  до  такого  мотодически-абсурдного  гебрида  (высшая  математика  и  «книга  Мёртвых»), почему  же  у  них, всё  же, ничего  или  почти  ничего не  получилось  в  результате? Вот  в  чёт  вопрос» -  проговорил  я   как-бы  самому  себе  затухающим  с  каждым  словом  голосом, уже  не  на  шутку  заворожённый   магией   фатальной  нерешаемости  этой  проблемы.  «Ну, все  они  были  узкими  специалистами, каждый  в  своей  области: психологии, геофизике, микробиологии, информационных  системах,  и  так  далее. Они  просто  тонули  в  этой  проблеме, путались, как  дети  в  лабиринте  игрушек, в   несущественных  для   конечного  вывода  деталях. Вот-вот, подсаживались  на  нюансах, оказываясь,  в  результате, в   положении кладоискателя, отыскавшего  несметные  сокровища, но  безъисходно   очарованного  магией  их  власти, забывшими  об  обратной  дороге, готовыми  блаженно  зачахнуть  в  этом  затхлом  каземате, который  лишь  для  них  стал  сверкающей, наполненной  жизнью  Бесконечностью. Возможно, в  силу  слишком  развитого  интеллекта, не  сбалансированного  философской  широтой  видения, у  них  не  хватило  способности (или  воли)  переломить  соблазн  «рассеивания  в   нюансах». Может  быть,  они  недостаточно   ценили  состояние  внутренней  свободы  и  были  слишком  непрактичны. Твой  интеллектуальный  статус  в  этом  смысле  подходит  идеально. В  силу  своей  профессии, ты  достаточно  далёк  от, всякого  рода,  абстракций  и  тебе  не  стоит  особого  труда  сосредоточиться  на  конкретном  результате. Ты  следователь – не учёный. К  тому  же, ты  мечтал  о  подобной  сверхзадаче  с  детства». - «Хорошо  же  вы  меня  изучили», - процедил  я  сквозь  зубы.- «Да  уж  постарались.  Здесь  случайных  людей  не  бывает. И  всё  же  в  одном  мы  крепко  просчитались: от  абстрактных  идей  мало  проку, как-бы  ни  приближали  они   к  Истине. Сейчас  настал  критический  момент. Мы  потеряли  впустую  слишком  много  времени. Данных  мы  накопили  достаточно, для  того  чтобы  создать  вполне  адекватную  информационную  копию   Реальности. Осталось  только  нащупать  верную  схему  компоновки этого  материала  и… ». Приступ  кашля  прервал  его  монолог, но  через  миг  он  продолжил  слабым, отдышливым  голосом: «Ты  подходишь  как  никто  и  это  наш  последний  шанс . С  детства  ты  был  странным  ребёнком, перелопачивая  к  удивлению, погружённых  в  бытовые  хлопоты, взрослых, горы  философской, а  вскоре  и  чисто  научной   литературы…» . Он  продолжал  что-то  ещё  говорить  в  этом  роде, но  я  его  уже  не  слушал, погружённый  в   неожиданно  проснувшиеся, словно  давно  ожидавшие  этого  момента, воспоминания. Что  я  мог  ему   возразить, ведь  он  был  абсолютно  прав.  С  тех  пор  как  в  семь  лет  я  подсел  на  Платона,  узнав  массу   бесполезных, но  крайне  захватывающих  вещей,-  я  лишь  каким-то  чудом  избежал  судьбы  интеллектуального  наркомана.  Однако  проклятая  двойственность  моего  желания – одновременно  страх  и  страстное  стремление  к  слишком   углублённым   умозаключениям   никогда   не   оставляли  меня  в  покое, что  поспособствовало, как  дополнительной  самозащите, также  и   выбору  моей  профессии.
Примечания:
Ингарден (1897-1970) – польский  философ, основоположник  феноменологической  эстетики.
Хайнлайн – амер. Фантаст  ХХ века
Ханна  Аренд (1906-1970) – немецко-амер.  Филосов  и  политолог.
Ф. Кэроуд – амер. социолог.
Илья  Пригожин (род. В  1917 ) – бельгийско-белорусский  физик  и  филосов.
Шарль  Пеги – франц. Филосов  ХХ века
Жан-Франсуа  Лиотар  - франц. Филосов, теоретик  «нерепрезентативной» эстетика».
Морис  Бланшо  - франц  филосов  и  писатель  ХХ века.
П. – в  психологической  плоскости  текста – внешний  двойник   главного  героя, набор  его  личин, масок ( по  Юнгу – Персона), одновременно  помощник  и  препятствие – привычный  образ-отражение  самого  себя – самый  доверительный  собеседник (иллюзорный).
Сидна – одно  из  состояний  в  тибетской  «Книге  Мёртвых», погружающее  в  разнообразные  слои  психического. Чёнид – состояние  постижения  истинной  реальности  мира  форм, символичности  и  вторичности  объективного  мира  относительно  мира  психического (В  сущности, подобно  представлению  постструктуралистов о  «Текстуализированном»  мире  и  Знаке, как  единстве  означаемого  и  означающего).                                                                        

 

Эсхатологический фарс или в поисках совершенного романа. Глава 2

Эсхатологический фарс или в поисках совершенного романа. Глава 4.