Туманный город. Глава 1

[Скрыть] Регистрационный номер 0405336 выдан для произведения: Куда ведёт нас всех дорога,
Ведь неизвестность впереди?
Скитаться мало или много
И что нас ждёт в конце пути?
Загадки этой жизни бренной
Найдут за поворотом нас;
Блуждать мы будем, несомненно,
Пока не пробил смертный час.
 
Наш конный фургон ехал с обычной скоростью по безлюдному лесу, как вдруг на повороте он резко опрокинулся на бок. Обычно во время долгих переездов я уютно устраивалась на сиденье около окошка и предавалась мечтам. Но, к несчастью, как раз перед этим моментом я встала, чтобы достать себе яблоко…
Меня резко отбросило назад, и я упала на скамейку, служившей нам кроватью. Сильно ударившись плечом об её деревянный остов, я, кажется, даже вскрикнула от боли. Незакреплённые ящики разлетелись по всему фургону. Хотя, конечно, основная часть внутренней обстановки, прибитая накрепко, осталась в неизменном положении. Всё-таки в дороге иногда случаются подобные заносы.
Розамунда, моя мать, не пострадала и бросилась ко мне на помощь. Только меня в ту секунду больше волновал вопрос, что же случилось на дороге. Так как я не понимала, из-за чего устойчивый фургон мог перевернуться.
– Ты цела? – с тревогой в глазах спросила мама и, не дожидаясь моего ответа, помогла подняться.
Пребывая в некотором замешательстве, я молча утвердительно кивнула и показала на плечо. Но, судя по ощущениям, ничего сломано не было, лишь ушиб. Снаружи слышалось тревожное ржание лошадей и громкие голоса людей. Забыв про боль, я пробралась через загромождавшие путь сундуки и с небольшим затруднением вылезла наружу. Следом за мной неуклюже последовала и Розамунда.
Мой отец Марк, управлявший экипажем, подбежал к нам. Убедившись, что у нас всё в порядке, он пошёл осматривать лошадь Белогривку, которая, скорее всего, споткнулась и неудачно приземлилась на передние ноги.
К нашему экипажу сбегались люди со всего каравана. Протиснувшись среди них, я подошла к уже поднявшейся лошади. Кроме неё в упряжке находился ещё конь по кличке Вороной, но Белогривка являлась моей любимицей. Я слышала её жалостливое сопение, а в больших глазах видела наворачивающиеся слёзы. Подойдя к ней вплотную, я начала поглаживать бедняжку по гриве, приговаривая утешительные слова. Не возникало и капли сомнений, что она понимает меня.
Рядом суетился дядя Октавиус. Хотя ему перевалило за шестьдесят лет, это был невысокий проворный старикашка с нескончаемой энергией. Он сразу же позвал Фрэнка, который лучше всех разбирался в лошадях.
– Жить будет, только сейчас принесу мазь для колена, – бросил тот и ушёл в свой фургон.
Все, а особенно я, вздохнули с облегчением. Надо ли говорить, что выход из строя даже одной лошади заметно ухудшал скорость передвижения каравана, поэтому к состоянию здоровья животных нужно было относиться внимательно. Подошедшие мужчины помогли отцу поставить повозку в вертикальное положение.
– Тогда проблема решена. Через несколько минут отправляемся, – скомандовал дядя Октавиус.
Но труппа оставалась на месте и о чём-то перешёптывалась. Очевидно, артисты удивлялись произошедшему.
– Ну же, – нетерпеливо взмахнул руками дядя. – У нас впереди долгий путь, и хотелось бы добраться засветло!
 Медленно люди начали расходиться по своим экипажам. Ведь всем хотелось размяться после длительного пребывания в сидячем положении. Через несколько мгновений близлежащее пространство опустело.
– Что произошло? – непонимающе спросила я у отца и огляделась.
Стояло прохладное утро, самое начало зимы. Снег едва-едва припорошил лесную дорогу, на ней отсутствовали брёвна, крупные камни или другие препятствия. Широкий тракт, достаточный для разъезда двух транспортных средств, был свободен. Густой стеной его обрамляли хвойные деревья, поднимавшиеся вверх так высоко, что за ними ничего не рассмотришь вдаль кроме колеи в обе стороны до ближайшего поворота. Вокруг стояла абсолютная тишина, нарушаемая только голосами труппы. За несколько часов переезда нам на встречу попалось лишь несколько карет. К тому же, мы вряд ли могли разогнаться слишком быстро, так как ехали самыми последними из пяти повозок.
– Наверно, просто оступилась, – недоумённо пожал плечами Марк.
Вместе с Фрэнком они смазали лечебной мазью колено Белогривке. Та, похоже, была готова продолжать путь, хотя и заметно нервничала, дёргаясь из стороны в сторону. Я подошла к ней и осторожно похлопала по крупу.
– Ну, успокойся, с тобой всё в порядке, – повторяла я ей как медитацию.
Лошадь же смотрела на меня грустными глазами и беспокойно фыркала. Я не сомневалась, она хотела мне что-то сказать, только не могла говорить.
– Тебе больно? – взглядом спрашивала я у неё, но та лишь мотала головой.
Я чувствовала ответственность за наших лошадей и привязалась к ним, почти как к членам семьи. Ни в коей мере они не были для меня бездушными животными. Белогривка и Вороной отлично ладили с нами, понимали и слова, и даже интонацию.
– Придётся немного сбавить темп, – уходя, буркнул Фрэнк.
Поёжившись от холода, так как в неразберихе я не взяла накидку, я вслед за Розамундой вернулась обратно в фургон. Мы быстро поставили по местам разбросанные ящики и тронулись в путь. Будем надеяться, что этот незначительный инцидент исчерпан, и караван спокойно доберётся до нашего следующего пункта назначения. В растерянности я села на привычное место у окошка, взглянула вдаль и задумалась о своей жизни.
Откровенно говоря, в том, чтобы быть артистом бродячего театра – мало чего привлекательного. Посудите сами: ты постоянно едешь в разваливающейся повозке, еженедельно переезжаешь из одного городка в другой, вокруг тебя меняются лица, захудалые гостиницы, и конца этому не видно. Но, скорее всего, самым гнетущим для меня было именно отсутствие родного дома, места, куда можно вернуться после всех поездок. Как же мне не хватало маленькой комнатки, обставленной в соответствии с моим вкусом!
Будучи натурой мечтательной, раньше во время длительных переездов, когда заняться особо нечем, я частенько представляла себе этот крохотный уютный уголок. На светлых стенах – картины с морскими пейзажами, у окна – высокая кровать с белыми подушками, на подоконнике – живые цветы (даже не важно, какие) и говорящий попугай в клетке. Мне бы хотелось работать в оранжерее, выращивать экзотические растения, составлять красивые букеты. Вечером я бы приходила домой и разговаривала с моей милой болтливой птичкой.
Ещё у меня бы появились друзья. Родственники – это, конечно, замечательно. Но иногда хочется пообщаться с такими же сверстниками, как и я. Чтобы они не учили тебя уму-разуму, а мы с ними играли, ходили друг к другу в гости, устраивали совместные праздники… Как вы понимаете, с кочевым образом жизни завести друзей не было никакой возможности.
Сейчас, когда я уже выросла, я мечтаю об этом меньше и меньше. Становлюсь реалистом или старею?
С другой стороны, всё могло быть гораздо хуже. За время путешествий мне довелось увидеть людей, живших в гораздо худших условиях – в нищете, унынии, болезнях. А я в почти семнадцать лет не жалуюсь на здоровье, достаточно зарабатываю на карманные расходы и, как уверены окружающие, даже обладаю приятным голосом.
Впрочем, сама я отношусь к нему довольно скептически. Мне кажется, люди преувеличивают. Хотя бы потому, что я вижу, как долго и тщательно готовится к новым выступлениям моя двоюродная сестра Ребекка: она часами репетирует, выполняет непонятные упражнения для голосовых связок и вечно недовольна своим исполнением. Как сейчас вижу её, прекрасную миниатюрную блондинку в длинном зелёном платье под цвет глаз, стоящую около зеркала и отслеживающую каждое движение.
Что касается меня, то, когда дядя Октавиус поручает выучить песню, я обычно откладываю задание насколько возможно, пролистывая ноты лишь перед репетицией. Но на занятии делаю вид, что усердно работала над материалом. Наверное, он догадывается о том, как обстоит дело, и всё равно относится с терпением, не требуя изнурительной работы.
– Изабелла, сегодня ты превзошла себя! Я всегда знал, что ты способна на многое, – искренне говорил дядя после некоторых особенно удачных представлений, и мне было приятно это слышать.
Но вот чтобы жить так постоянно – нет, я не хотела. Ах да, я не представилась. Меня зовут Изабелла Конрой. Всю жизнь я путешествую с моей большой семьёй – мы труппа бродячего «Театра Конрой», колесящего по разным городам королевства с концертными номерами. Среди нас есть и чужие артисты, которые, тем не менее сроднились с нами. Однако, всё-таки, рождение в нашей семье подразумевает, что со временем ты тоже станешь членом коллектива и продолжишь традицию.
Принадлежность к единому роду сплачивала всех. Мы дружно делили невзгоды, а счастливое событие в жизни любого становилось поводом для радости остальных. Мудрое руководство старших подбадривало молодые поколения, бесценный опыт жизни и искусства накапливался и передавался дальше.
Также как нам в труппу попадали и пришлые артисты, так бывали и случаи, когда какой-либо отпрыск клана находил в себе мужество (а чаще проявлял полное отсутствие таланта и неспособность даже к вспомогательным работам) и покидал родное гнездо, обустраиваясь где-нибудь фермером или служащим в ростовщической конторе. Стоит ли говорить, что этим он терял репутацию стоящего человека в глазах театрального семейства и иначе как с пренебрежением о нём и не говорили. Что, впрочем, не мешало всему каравану останавливаться у бедолаги дома на постой дольше обычного срока, когда мы проезжали через его город.                                                                                                      
Лично я не воспринимала таких людей изгоями. Наоборот, они являлись для меня некой путеводной звездой, горевшей очень тускло, порой не заметной сквозь тучи, но благодаря ей я всё равно помнила – есть другая жизнь, где я могла бы быть себе хозяйкой и принимать те решения, какие хочется мне.
Только наша судьба редко складывается так, как нам хочется, не правда ли?
Моим главным устремлением было стать взрослой и наконец-то самой выбирать, чем мне заниматься. У меня почти нет сомнений, что через полтора года, став совершеннолетней, я найду в себе силы и покину семейный театр.
Конечно, нельзя сказать, что мои родители, Розамунда и Марк, проявляли строгость по отношению ко мне или многое запрещали. Наоборот, им нельзя отказать в доброжелательности. В то же время я и не чувствовала от них безусловной родительской любви, между нами всегда существовало какое-то пространство, дистанция.
Хотя, чему тут удивляться. Ведь по факту они и не являлись моими настоящими родителями и удочерили меня потому что у них не было собственных детей. Оба их ребёнка трагически погибли – мальчик утонул в реке, а девочка умерла от неизвестной болезни, подхваченной на гастролях в далёкой стране.
Увы, людей, давших мне жизнь, я практически не помнила. На память от них остался лишь совместный маленький портрет и чудо-амулет – волшебные кости, хранящиеся в изящном мешочке у меня на шее. Марк и Розамунда рассказывали, что моя матушка получила их в дар от какого-то загадочного поклонника, очарованного её танцевальным выступлением.
Таким образом, кости составляли мою единственную ценную вещь и служили тайным другом. Они представляли собой два кубика с множеством граней и слов на них. В трудные минуты я любила бросать их и получать ответ на вопрос или даже какую-то призрачную поддержку.  Ребёнком я представляла, что это родители общаются со мной таким образом. В горькие минуты своего существования они помогали мне почувствовать, что я не одна и всё не так плохо. Поэтому оставалось дождаться восемнадцатилетия, и затем я буду свободна, словно птица!
В данный же момент мы направлялись в западную часть королевства. Как я услышала краем уха, наш путь лежал в средний по величине Туманный город, расположенный между двух горных вершин. Он находился довольно далеко от последней стоянки и вроде бы труппа прежде никогда в него не заезжала.
Несколько дней назад, находясь в Озёрном городе, я случайно оказалась рядом, когда дядя Октавиус вертел в руках замусоленную карту и обсуждал детали с местным торговцем. Тот дал ему адрес постоялого двора и записку к секретарю из мэрии, к которому следовало обратиться насчёт организации представления. И вот уже трое суток мы находились в дороге. 
– Ты тоже раньше никогда не бывала в Туманном городе? – обернувшись, спросила я у матери, по обыкновению занимавшейся вязанием во время переездов.
– Нет, не доводилось, – она покачала головой. – До него долго и сложно добираться, ты же сама видишь.
– А что-нибудь слышала про него? – поинтересовалась я.
– Захолустье. Пара десятков тысяч населения. Обычный провинциальный город со скучной размеренной жизнью. Ничего особенного. Ну, кроме того, что он находится рядом с Чёрными Землями.
Я внутренне вздрогнула:
– Но ведь там безопасно? В смысле…
– Да, конечно. Иначе Октавиус не стал бы так рисковать, – рассеянно ответила Розамунда и снова углубилась в рукоделие.
Наш караван состоял из пяти конных фургонов, перевозящих шестнадцать артистов, концертные костюмы и декорации. Сами повозки, довольно небольшие по размеру, служили нам не только транспортным средством, их также можно было назвать домом – фактически мы жили в них. Тем не менее они являлись не самым удобным местом для ночлега, и поэтому при первой возможности труппа обязательно заезжала на постоялые дворы. Там люди отогревались, мылись, стирали вещи, да и просто комфортно ночевали.
Первым ехал глава нашего клана – дядя Октавиус. По правде говоря, фактически правильнее звать его дедушкой. Но он не любил это слово, так что дядя так дядя. Октавиус числился директором театра и решал, как все организационные детали (маршрут поездок, переговоры с местной администрацией), так и вопросы концертной программы, включая отбор репертуара и репетиции. Ему нравилось держать дела под контролем, везде засунуть свой нос, дабы убедиться, что всё идет как надо. Порой мы уставали от его чрезмерной опеки, постоянного желания внести улучшения в исправно налаженные процессы. Хотя потом понимали, что жить по-другому дядя не может и примирялись с ним.
Театральная труппа и её благополучие составляли главную цель в его жизни, ради которой он не щадил ни себя, ни других. Руководство коллективом перешло к нему давным-давно от отца, умершего довольно рано. Поэтому дядя сросся с нашим театром так прочно, что невозможно было уже представить одно без другого. Причём, несмотря на немолодой возраст, он считал, что проживёт безо всяких болячек ещё лет сто и даже не думал потихоньку передавать дела какому-либо преемнику.
Вместе с ним ехал его правая рука и основной помощник во всех технических работах – Фрэнк. Кстати, он-то как раз и не происходил из рода Конрой. Но так как в нашей семье все в основном являлись творческими личностями, нам не хватало именно работящего человека, умеющего обустраивать площадки для концертов, ухаживать за лошадьми, ремонтировать повозки, мастерить новые декорации, а также добывать еду в экстренных ситуациях, когда приходилось останавливаться на ночлег в безлюдных местах.
Мы мало знали о прежней жизни этого немногословного пятидесятилетнего мужчины. Просто однажды, видя, как мучаются дядя Октавиус и Марк, ставя новый шатёр для представления, он предложил помощь, и с того же дня остался с нами. Наверное, в родной деревне его мало что держало, и ему нравилось быть причастным к нашему театральному делу.
Во втором экипаже перемещалась семья моих дяди Густава и тёти Августы, старшей дочери Октавиуса, и их восемнадцатилетней дочери Ребекки. Дядя с тётей, степенные и милые люди, считались главными актёрами в наших постановках и души не чаяли в своём ребенке, в котором хотели видеть и тщательно взращивали гениальную артистку. И, похоже, им удалось убедить в этом не только себя, но и её – мечтой Ребекки было выступать в королевском театре.
Помню, как она говорила, крутясь около зеркала:
– Изабелла, разве я не прекрасна? На что я трачу красоту и талант? Как же мне осточертела эта повозка и захолустная публика! Когда у нас будет большой концерт в столице? Нужно лишь попасть с сольным номером во дворец, как король будет очарован мною…
– Неужто ты думаешь, что король Фредерик сможет влюбиться в тебя? – не верила я своим ушам.
– Конечно, – фыркала кузина. – Я достойна лучшего! Какие могут быть сомнения?
Но сомнения у меня, всё-таки, оставались. Во-первых, король был чуть ли не на тридцать лет старше нас, хотя, мужественность и обстоятельность делали ему честь. Во-вторых, до сих пор для широких масс оставалась невыясненной тайна, что же приключилось с его женой, и свободен ли он – королева Терезия вот уже два года не появлялась на публике. Ну а в-третьих, хоть в Валлории королевские особы и могут жениться на обычных девушках, такого давно не случалось.
Ребекка смеялась над моим неверием в подобную идею и проводила значительное время в репетициях, «оттачивании мастерства» – как она сама говорила. Правда, когда я приходила после неё на уроки к дяде Октавиусу, тот лишь сильно вздыхал на этот счёт и бормотал, как Ребекка безнадёжна. Тем не менее кузина являлась наглядным примером артистки, ведь у меня отсутствовал выбор стать кем-то ещё.
Когда я была маленькой, ей нравилось брать покровительство надо мной, я же относилась к ней как к старшей сестре. Но с годами я начала чувствовать неприязнь, став для неё девочкой на побегушках. Наверно, это оказалось связано с тем, что я начала подменять её в главных номерах, а иногда мне доверяли арии, которые ей даже не предлагали. Происходящее расстраивало меня, и так как я не представляла, как возможно изменить ситуацию, то просто старалась общаться с Ребеккой поменьше, чтобы избежать возможных конфликтов.
В третьем фургоне перемещалась группа танцоров – среди них близнецы Анна и Леопольд Конрой (сейчас и не вспомню, кем они мне приходятся, вроде бы троюродные брат и сестра). Хотя им и было около двадцати пяти лет, я спокойно общалась с ними на равных. Согласно традиции, если у кого-то отсутствовали выдающиеся вокальные или исполнительские данные, остальное, на что он мог рассчитывать – стать танцором или актёром.
Вы можете сказать, что танец – это тоже искусство и требует, как минимум, пластичности. И я соглашусь с вами. Но прилежание, тренировки с раннего детства – и вот вы готовый танцор для «Театра Конрой». Следующая и последняя ступенька в нашей иерархии оставалась за техническими работниками.
Пары танцоров не хватало для воплощения затейливых замыслов дядюшки Октавиуса, поэтому к нам когда-то присоединилась семейная пара Теоны и Джонатана, примерно такого же возраста как близнецы. С ними путешествовала годовалая малютка Эмма, с которой я с удовольствием возилась в свободное время. Нужно ли говорить, что только люди с устойчивой психикой могли выдержать длительные путешествия и тяготы бродячего театра. Теона и Джонатан выносили их достойно, чем и заслужили несомненное приятие в нашу большую дружную семью.
Четвёртыми ехали музыканты: младший брат Октавиуса – пожилой скрипач Эмилио с супругой Одеттой, играющей на флейте, а также их двадцатипятилетний сын Клаус, гитарист. Есть такая поговорка – «в семье не без урода». Звучит грубо, но если говорить именно про нас, то для меня Клаус и являлся именно тем самым исключением из правил.
С одной стороны, он был неплохим парнем. И уж явно не его вина, что Клаус родился рыжим. Обычно Конрои – шатены или блондины с серыми глазами. В силу чего кузен с детства привлекал к себе повышенное внимание, рос трудным подростком. Да и не сказать, будто карьера гитариста сильно увлекала его. Проблема заключалась в том, что он вообще не хотел работать – ни музыкантом, ни кем-то ещё. Однако, так как из-за безалаберности Клаус один не прожил бы, дядюшка Октавиус согласился оставить его в труппе. Что не мешало ему критиковать игру племянника после каждого концерта.
Ну а замыкал караван наш фургон. Марк, сын Октавиуса, и Розамунда работали актёрами, хотя я не могу сказать, что театральное дело стало их призванием. Мой приёмный отец с большим удовольствием возился с лошадьми, но так как он представлял собой крупного, атлетически сложенного мужчину, то такого типажа как раз не хватало в нынешнем ансамбле. Учитывая его немногословность и прямолинейность, ему давали роли с короткими репликами.
Розамунда же, пышнотелая невысокая женщина, наоборот, выступала с энтузиазмом, и поэтому, на мой взгляд, слишком старалась и переигрывала. Впрочем, это лишь моё мнение. Мне нелегко оценивать родителей, ведь им уже было за сорок лет, и почти всю сознательную жизнь они провели в нашей труппе.  
А у меня, как я говорила раньше, оказались неплохие вокальные способности, и с годами я перестала стесняться выступать перед людьми. Урывками я научилась играть на фортепиано, но по понятным причинам у нас в передвижном театре не имелось такого инструмента. Причём, сколько себя помню, никогда особо не отличалась прилежанием, относилась к урокам без должного внимания, и почему-то всё сходило с рук. Хотя я не могла назвать себя всеобщей любимицей.
Наверно, в глубине души я не считала себя прирождённой артисткой, потому что не очень любила находиться в центре внимания. Да, мне нравилось выступать с мелодичными песнями, слышать аплодисменты в свой адрес, получать букеты от галантных юношей в больших городах. Но всему этому я бы предпочла тихую скромную жизнь в маленьком домике, вместе с попугаем и большим садом цветов.
К тому же я была не совсем довольна собственной внешностью. Меня устраивали худощавость, средний рост, каштановые волосы и серые глаза. Что мне категорически не нравилось – так это веснушки. Конечно, их насчитывалось немного, но они делали что хотели: то внезапно напоминали о себе, то неожиданно пропадали. И хотя к ним тоже можно привыкнуть, больше всего расстраивало то, что с веснушками я выглядела как четырнадцатилетний подросток. А ведь я считала себя уже взрослой, и хотела, чтобы также думали и окружающие.
Вообще, в каком-то смысле бродячие артисты представляли собой довольно свободных людей. Мы являлись сами себе хозяевами – выбирали что делать и когда. Почти каждый занимался любимым делом. У нас отсутствовала привязанность к конкретному месту. Труппа несла искусство, дарила наши таланты и фантазию людям, которые были лишены их. На представлении публика забывала о своих горестях и заботах и попадала в волшебный мир, где рулады звонкого голоса соседствовали с полётом человеческого тела в танце, а через миг смеялась во время забавной сценки. От артистов ожидали волнующих переживаний, и нам следовало оправдывать надежды.
И именно поэтому мы считали себя важнее, чем бродячий цирк. Заботой циркачей было удивить зрителей – жонглированием, дрессированными зверями, шпагоглотанием и другими подобными вещами. Их номера, на мой взгляд, выглядели однообразными. Наша же труппа хотела поделиться с аудиторией прекрасным, пробудить эстетику, приобщить к тому, что возносит людей над обычным миром… Не говоря уже о том, что всё происходящее в театре одновременно является и истиной, и обманом. Каждый концерт являлся уникальным, поскольку в нём находилось место и для импровизации. Впрочем, мы уважали труд циркачей и всегда относились к ним по-дружески.
Да, во многих крупных городах находились собственные стационарные театры. Но их репертуар был хорошо известен горожанам, и зачастую он определялся с учётом мнения городских властей. Я не могу сказать, что наши номера выглядели чересчур независимыми и критично настроенными. Тем не менее в них чувствовался глоток свежего воздуха. К тому же, по сравнению с обычными театрами, мы стремились создать живую, близкую, ни с чем ни сравнимую по отдаче и восприятию связь со зрителем.
Приезд труппы особенно ждали в небольших поселениях, где отсутствовали развлечения. Мы как будто служили проводниками между жителями таких деревень и остальным миром, вдобавок рассказывая о том, где путешествовали и что видели. Именно ощущение нужности и значимости помогало «Театру Конрой» преодолевать все невзгоды, присущие кочевому образу жизни.
Так как вкусы у жителей разных провинций различались, порой даже значительно, нам пришлось освоить большое количество номеров. Мы с Ребеккой отвечали за вокальную часть – исполняли песни дуэтом и по отдельности. Обычно они были о любви или горестной разлуке. Особенность выступлений родителей кузины составляли комичные сценки, когда они изображали ссорящуюся семейную пару: сварливая жена постоянно находила причины недовольства своим мужем, а тому приходилось придумывать способы как выкрутиться из непростых ситуаций. Танцевальные номера делились на балетные и фольклорные. Причём в последнем случае гораздо проще импровизировать, и публика постоянно принимала их на «ура».
Мы давали представления в столице и в захолустье, для аристократов и фермеров. Летом выступали на открытых пространствах – площадях и парках, ставили подмостки на ярмарках. В холодное время года, чтобы зрители не мёрзли на улице, договаривались об аренде театральных залов.
И хотя Валлория – большое королевство, расположенное в центре мира, труппа совершила несколько поездок и в соседние государства. Путешествия расширили наши горизонты, мы видели многое, что существует на свете, и нас было нелегко удивить. Я могла бы рассказать вам не одну историю о моих приключениях, забавных случаях, далёких экзотических местах.
Однако в последнее время на представления приходило не так много публики, как раньше. На это имелся ряд причин. Во-первых, наш театр гастролировал последние тридцать лет почти всегда по одним и тем же городам с периодичностью в год, и поэтому для местных жителей мы уже не являлись такой диковинкой, на которую обязательно хотелось посмотреть. Несмотря на то, что программа регулярно обновлялась, труппа выкладывалась в полную силу и по праву считались одним из лучших путешествующих коллективов королевства.
К тому же, именно семейственность и преемственность позволяли нам надолго сохранять коллектив труппы практически неизменным. Каждый из Конроев более-менее приспосабливался к общим интересам, и это делало нас сильнее. Тогда как артисты других сборных групп по разным обстоятельствам постоянно менялись и ни о какой стабильности не могло идти и речи.
Вторая причина заключалась в том, что последние годы в западных краях оказались не совсем урожайными. Доходы населения снизились, а налоги, наоборот, повысились. Пусть даже плата за представления устанавливалась не очень высокой, не каждый человек мог себе её позволить.
Именно по данной причине театр отправился в отдалённый Туманный город, где раньше никогда не бывал. День в дороге прошёл незаметно. Чтобы доехать побыстрее, караван останавливался только один раз – в придорожном трактире. Белогривка больше не спотыкалась, и вскоре мы смогли продолжить свой путь в привычном темпе.
– Города так и не видно? – устало спросила Розамунда, отложившая вязание из-за ухудшегося освещения – тусклый болтающийся керосиновый светильник лишь номинально справлялся со своими обязанностями.
Очнувшись от размышлений, я выглянула в окно, чтобы посмотреть, где мы проезжали. Смеркалось, уже близился холодный зимний вечер. Несколько часов назад караван выехал из лесистой местности. И теперь я видела только серые горы – ни деревца, ни строения, ни живого огонька вдали…
– Пока нет, – грустно ответила я, растирая плечо, которое ещё болело от ушиба.
Но через несколько минут последние лучи заходящего солнца осветили вывеску «Добро пожаловать в Туманный город». Мы проехали через высокие каменные ворота, где суровые стражники внимательно проверили наши документы и заглянули внутрь фургонов. К счастью, никаких претензий у них не оказалось, и караван смог продолжить движение.
За воротами сразу же стали появляться первые дома и фермы, дорога из грунтовой перешла в мощёную. Всё как обычно: типичное поселение, рядовые постройки. Ничего не предвещало неожиданностей. Мы направлялись к гостинице с радостным ожиданием того, что скоро будем ночевать в тёплых кроватях, а завтра дадим большой концерт. Он должен пройти отлично, как всегда. Если публика будет хорошо принимать нас, то сможем дать парочку дополнительных представлений.
И кто мог подумать, что утренний случай служил недобрым предзнаменованием и не все артисты «Театра Конрой» вернутся живыми из Туманного города?