Суперкомпьютер Земля

[Скрыть] Регистрационный номер 0304228 выдан для произведения: СУПЕРКОМПЬЮТЕР ЗЕМЛЯ
 
И в каждом атоме Вселенной – неизмеримая печаль.
 
0.
Можно ли считать эволюцию живых организмов конечным процессом? Есть ли у неё точка завершения, есть ли та граница, на которой развитие биологического вида останавливается? Сложный вопрос, над которым я часто думал, глядя на Землю через тахионный телескоп. У меня было очень много самых разнообразных данных с Земли. В частности, на Земле считали, что эволюция конечна и что за последнюю пару тысяч лет земные люди совершенно не изменились.
Но мы же знаем, что это не так.
Мне нравилось наблюдать за Землёй. Можно сказать, что последние четыре тысячи лет я только этим и занимался. Я собирал сведения о далёкой голубой планете и передавал их Единому Сознанию. Однажды я узнал, что какой-то учёный человек с Земли составил неплохую, на мой взгляд, теорию эволюции. Эту теорию изучали и развивали, и мнения у людей в итоге получались самые разные. Одни утверждали, что процесс эволюции завершён, другие – что нет, третьи говорили, что эволюция и мутация – это, вообще говоря, одно и то же, а четвёртые считали теорию эволюции лженаучной. Сколько людей, столько и мнений.
Эволюция... путь в никуда. Но на завершении формирования оптимального биологического организма этот путь точно не заканчивается. Со временем эволюция переходит в иное качество – из биологической она становится интеллектуальной, политической, социальной, технологической. Люди на земле совершенствуют свои общества и технологии, называя это прогрессом, но лично я вижу здесь всё ту же волосатую обезьяну с дубинкой, которая думает, каким образом ей лучше спуститься с дерева.
Наша цивилизация намного старше земной и пройденный нами путь эволюции значительно длиннее. Социальная эволюция позволила нам достичь такой структуры общества, при которой невозможны любые конфликты. Этот процесс шёл бок о бок с эволюцией интеллектуальной – так и сформировался наш общий дом, который мы называем Единым Сознанием. Наше общество представляет собой некое подобие пчелиного улья, где все делают одно дело и каждая единица является неотделимой частью цельной структуры. Мысли и чувства каждой единицы принадлежат Единому Сознанию, таким образом, любой из нас может знать и чувствовать то, что знают и чувствуют другие. Именно поэтому мы не делаем друг другу гадостей. Если ты сделаешь кому-то плохо, тебе самому станет плохо, потому что ты будешь чувствовать всю боль того, кого ты обидел.
Научная эволюция позволила нам победить болезни, старость и даже смерть. Но всё же мы смертны – каждый из нас может умереть тогда, когда сам этого захочет. Что же до эволюции технической, то она позволила нам сперва создавать самые разные машины, а затем и превращать в машины самих себя – около десяти тысяч лет назад мы все уже были роботами. Но и на этом прогресс не остановился – вскоре синтез магии и технологии позволил нам полностью избавиться от физического тела, которое оказалось не таким уж и удобным для функционирования. Теперь мы представляем собой бестелесные информационные потоки, блуждающие матрицы данных, переносимые в пространстве колебаниями электромагнитного поля. У нас нет имён, только номера, и все нумерованные матрицы объединены в общую супер-матрицу, которая и называется Единым Сознанием. Вот что являет собой наша цивилизация последние три тысячи лет.
С чего началась вся эта глупая история? Она началась с того, с чего я начал своё повествование – с моих наблюдений за Землёй. В какой-то момент я начал чувствовать что-то вроде жалости к обитателям этой симпатичной планеты. Мне показалось, что земная жизнь несправедлива к людям. Они воюют, устраивают революции, убивают друг друга, а чем они заслужили это? Разве только тем, что их эволюция движется не в ту сторону?
Мне стало их по-настоящему жалко.
Чувство несправедливости по отношению к землянам доставляло мне всё больше неудобств, и вскоре Единое Сознание почувствовало это. Мне было плохо, а значит, и другим было плохо. С этим требовалось срочно что-то сделать, и мне сказали двоичным кодом:
- Ты не можешь больше оставаться в пределах Единого Сознания.
Я и сам это понимал. Нет, меня не выгоняли, Единое Сознание не могло принять решение без меня, поскольку я тоже был его частью. Значит, это было и моё решение тоже. Я сказал, что отправлюсь на Землю и постараюсь получше понять, что там происходит. Как сказал, так и сделал, но чтобы я там совсем не затерялся, Единое Сознание решило отправить вместе со мной ещё один свой фрагмент – моего давнего друга за номером 47112. Нас предупредили об Искажении, которое может сделать с нами всё, что угодно, и мы тронулись в путь автостопом по галактике. Последнее, что я помню – я с огромной силой ударяюсь об экран Искажения и моё сознание разбивается на два осколка, которые летят в разные стороны.
 
1.
Пустота. Тьма. Где я? Кто я? Почему?
Так, постойте. Я могу думать. Это уже хорошо.
В сознании болтались обрывочные куски памяти. Искажение, Земля и фрагмент Единого Сознания №47112. Я на Земле, но как я здесь оказался? Я подумал о том, что начать следует с самого себя. У меня есть сознание, и, если я на Земле, должно быть тело. Надо его увидеть.
Я отправил свой разум наверх и посмотрел на себя с высоты. Первым, что я увидел, была помойка – кажется, именно так выглядят земные помойки. В одном из мусорных контейнеров я нашёл своё материальное воплощение и удивился тому, что, пройдя через Искажение, я оказался немолодой толстой женщиной с очень коротко подстриженными русыми волосами. И вокруг меня было несметное количество, по-видимому, крови. Затем я вернул свой разум обратно в тело и попытался определить, где у меня глаза. Проклятье, как же это неудобно – обладать телом. Поди разберись, где тут что и как этим управлять.
Свои глаза я нашёл не сразу. Когда мне удалось их открыть, что доставило немало хлопот, я поводил ими в разные стороны и кое-как научился управлять зрением. Я вам скажу, что видеть не разумом, а глазами – это тоже неудобно. Ты видишь только те объекты, на которые непосредственно смотришь, и при этом понятия не имеешь, что у тебя за спиной, что сверху, что снизу и как среди всего этого смотришься ты сам.
Итак, вокруг меня помойка, а я, совершенно голый и весь в красной крови, лежу прямо в мусорнике. Я изо всех сил напрягал память, чтобы выяснить, как земляне относятся к подобному времяпрепровождению. Кажется, отрицательно. Если у тебя есть тело, на нём принято носить одежду. Тысячи неудобств! Я не знал, в какое земное время попал, но, изучив взглядом содержимое мусорных баков, сразу понял, что разница в прогрессе между Землёй и моей планетой составляет приблизительно двадцать пять тысяч лет. Это на пять тысяч лет больше, чем я прожил в Доме Единого Сознания – стало быть, немало.
Когда я попытался вылезти из контейнера для мусора, я понял, что управлять сразу всем телом – та ещё катастрофа. Одни группы мышц сокращаются, другие расслабляются, полная неразбериха. В результате этой неразберихи я управился со своим телом далеко не самым лучшим образом и под воздействием гравитации вывалился из мусорника на землю, покрытую асфальтом. Я сразу же почувствовал нечто странное в своём теле. Мне пришлось потратить много времени на раздумья, прежде чем понять, что это такое. Это была боль.
Бедные земляне, несчастная отсталая цивилизация! Как они живут со всем этим ужасом? С этими неудобными телами, с ужасной силой притяжения, с болью... а ведь я ещё даже не задумывался о непредсказуемой и болезненной земной смерти. Нет, так не годится, я вам объясню, как надо жить. Я пришёл вам помочь.
Мне бы только кто-нибудь помог для начала на ноги встать.
 
Передвигаясь на четвереньках между мусорными баками, я нашёл чёрный мешок из странного материала. Интересно, сработает ли здесь мой химический сканер? Я провёл рукой по мешку – и да, сканер сработал. Я определил полиэтилен с несколькими незначительными добавками. Отлично. Значит, кое-что из того, что я умел раньше, я и сейчас могу. Завернувшись в полиэтиленовый мешок, чтобы соблюсти приличия, я прислонился к стене и задумался.
На Земле войны, кризисы, преступность. На Земле опасно. Здесь нужно обладать хоть сколько-нибудь приличным оружием, чтобы постоять за себя. Но оружия у меня нет и взять мне его негде. На этой помойке я его точно не найду. Насколько я помню, здесь его просто так не достанешь. Разве только... самого себя превратить в оружие?
Много тысяч лет назад, когда у меня ещё были собственные глаза, я умел с их помощью манипулировать разнообразными квантами энергии. У меня неплохо получалось направлять взглядом гамма-частицы и свободные электроны, но больше всего мне нравилась антиматерия, которая быстро и без шума уничтожала всё что угодно. В те времена на моей планете ещё случались неприятности, и иногда мне приходилось убивать взглядом. Но это было очень уж давно, и я не знал, смогу ли я вспомнить, как это делается. Выбрав подходящий объект для опытов – им оказалась какая-то металлическая коробка – я долго гипнотизировал его, высвобождая элементарные частицы, находящиеся по ту сторону материальной действительности. Когда-то я ласково называл их квантами отсутствия. Они уничтожили коробку, а энергию, выделившуюся при аннигиляции, я быстро преобразовал в маленькие безобидные нейтрино и отправил куда подальше, после чего удостоверился в том, что если теперь на меня будет надвигаться танк, я смогу от него избавиться. Интересно, на Земле ещё используются танки?
Да, вот что мне теперь предстояло выяснить: в каком времени я очутился и где. Выбравшись из закутка с моей уютной помойкой, я кое-как поднялся на ноги и побрёл прочь, держась за стены, чтобы не упасть. Очень скоро на моём пути оказался местный житель в капюшоне и каких-то странных штанах. Он смерил меня равнодушным взглядом и спросил на непонятном языке:
- Ты откуда вылезло, чучундро?
Я знал много земных языков. Пролистав их в своей памяти, я определил, на каком языке говорил странный человек. Это был русский.
- Оттуда, - сказал я...
Вернее, мне показалось, что я сказал «оттуда», но очень быстро я понял, что у меня получилось нечто совсем иное. В действительности, указывая рукой на помойку, я произнёс следующее:
- Ыау.
Знать русский язык – это ещё не значит разговаривать на русском языке, да и к любому другому языку это тоже относится, если ты в последний раз разговаривал примерно восемь тысяч лет назад. Очередное земное неудобство: чтобы разговаривать, надо правильно двигать челюстью, а это посложнее, чем водить глазами по сторонам. Мне было известно, что земным детям, чтобы научиться говорить, требуется несколько лет. Я справился за несколько секунд. Недостаток землян в том, что они используют всего десять-пятнадцать процентов мозгового ресурса, а мы в своё время научились использовать все сто и сохранили эту способность даже когда перестали нуждаться в мозгах.
- Ыуа... ауоа... отуа... оттуда! – наконец-то выговорил я, указывая рукой на помойку.
- Оно и видно, - с выраженным согласием кивнул человек и неспешно закурил. Они здесь ещё и курят?
- Какой сейчас год? – спросил я.
- Тяжёлый, - ответил человек. – У нас каждый год вдвое тяжелее предыдущего.
Что это значит? – подумал я. И, чтобы разобраться, снова спросил:
- Ты идиот или ты так шутишь?
- За такое можно и по морде получить, - был ответ.
- Я не хочу с тобой драться. Только скажи мне, какой сейчас год и где я нахожусь.
Человек снова оглядел меня, завёрнутого в мешок для мусора и вымазанного кровью, и усмехнулся:
- По сюжету ты должна сказать, что тебе нужна моя одежда. Но я тебя разочарую: твоя жирная задница в мои штаны не влезет. Так что даже не мечтай.
«Ты должна...» Во-первых, не должна, а должен, а во-вторых, никому я ничего не должен, идите вы все лесом. И что, здесь у всех такое чувство юмора?
- Мне не нужна твоя одежда, - возразил я. – Мне нужны только дата и место.
- Ну хорошо. Сейчас 2110-й год, какое-то там сентября. И ты находишься в городе Самара. Это Россия. Широту и долготу назвать?
- Не надо. А ты не знаешь, где здесь можно получить паспорт?
- Чучундра, да из какой же пробирки ты вылупилась? Паспорта морально устарели ещё в прошлом веке, а идентификационные карты для нелегальных мигрантов выдают в Миграционной Службе. Понаехали тут... – сердито проговорил человек, растоптал окурок и пошёл прочь.
Кое-что из всего этого я понял. Я оказался на Земле несколько позже, чем планировал, но сто лет – настолько смехотворный срок, что особой разницы нет. Начало XXII века – это что там у нас по программе? Активная роботизация, стремительное развитие информационных технологий, наркомания и психозы как показатель разложения общества и очень напряжённая политическая обстановка, доходящая чуть ли не до уровня «холодной войны». Впрочем, если учесть, что Земля пребывает в подобном состоянии уже двести лет, то ничего необычного.
Да, я хорошо знаю историю вероятного будущего Земли.
Шагая по улице и ловя на себе подозрительные взгляды прохожих, я думал о том, что мне обязательно надо добраться до какого-нибудь государственного учреждения и объяснить там, что к чему.
 
Через час я уже сидел в районном отделении Федеральной Миграционной Службы. Мне дали тёплую накидку и стакан кипятка. Кипяток я случайно разлил неловким движением руки – мне всё ещё с трудом давалось управление собственным телом, которое, к тому же, даже по земным меркам имело далеко не самые оптимальные габариты. Я сообщил, что мне нужны документы, и тогда работники государственной службы начали задавать мне вопросы.
- Как вас зовут?
- У меня нет имени. Мой номер – 49134.
- Вы робот? Но у вас нет серийного номера...
- Нет, я не робот. Я фрагмент Единого Сознания.
- Хм... откуда вы приехали?
- Ну, я скорее телепортировался. Я с планеты Эфир, это в нескольки миллионах световых лет отсюда. К сожалению, я забыл координаты.
А что я должен был им сказать? Координат я действительно не помнил.
- С какой целью вы здесь?
- Я должен выяснить, почему люди на Земле так плохо живут, и помочь им.
На этом вопросы кончились и женщина в погонах, которая, по-видимому, была здешним начальником, сделала вывод:
- Всё понятно. Ещё одна наркоманка.
- Или психопатка, - добавил кто-то.
Женщина в погонах куда-то позвонила, а я тем временем обнаружил, что отвечать на вопросы надо было по-другому. Как-то вылетело из моей памяти то, что людей, рассказывающих о других планетах, на Земле считают сумасшедшими.
- Послушайте, - спешно заговорил я. – Это... это не то, что вы подумали. Я не сумасшедший. Я действительно с планеты Эфир.
- Эфир, кефир... угу. А где твоя летающая тарелка?
- Какая тарелка?
- Ну, не тарелка... не знаю, ракета там какая-нибудь, звездолёт...
- А... – немного растерялся я. – Ракеты у меня нет. Ракеты нужны только для перемещения материальных тел, а я – чистый разум. Информация может перемещаться намного быстрее материи и безо всякого транспорта.
Кто-то из работников Службы решил пошутить:
- Ну, все, кто здесь находится, сказали бы, что ты вполне материальна... может быть, даже слишком материальна, особенно в ширину.
Вот досталось же такое тело, которое каждому прокомментировать надо!
- Тело я получил после Искажения, это было уже на Земле.
- Парни! – сердито крикнула женщина в погонах. – Вам что, делать больше нечего? Работу никто не отменял. Устроили тут посиделки. Сейчас медики приедут, пусть они дальше сами разбираются, кто с какой планеты прилетел. Идите работать.
Итак, сложив два плюс два, я понял, что меня собираются отправить в сумасшедший дом. Можно было бы, конечно, с помощью гамма-частиц расщепить тут всё и всех на молекулярную пыль, но... я пришёл помогать людям, а не убивать их. Имею ли я право убивать? Нет, конечно. Можно было бы врезать кому-нибудь по морде и сбежать, но, во-первых, мне бежать некуда, любой встреченный мною человек поступит со мной точно так же, как эти люди в погонах, а во-вторых – бить людей? Делать им больно? Это рикошетом вернётся ко мне самому. Здесь нет Единого Сознания, но есть правило бумеранга, которое универсально для всей галактики: не делай плохо другим, и тебе самому не будет плохо. Значит, знакомство с планетой Земля мне придётся начинать в доме умалишённых. Что ж. Может быть, оно и к лучшему.
Когда приехали врачи, работники Миграционной Службы изложили им свои доводы относительно меня. Врачи принялись задавать мне настолько глупые вопросы, что даже сто процентов моего разума не могли придумать, что на них ответить. Затем медики осмотрели мои руки, посветили фонариком в мои чёрные глаза и пришли к выводу, что я не наркоман, но с головой у меня явно не в порядке.
Так я и оказался в одной из самарских психиатрических больниц.
 
2.
Земные психи оказались народом достаточно интересным. Со мною в палате кто только ни лежал – алкоголички, наркоманки, истерички, проститутки, жертвы мужского деспотизма, бездомные цыганки, полоумные старушенции и Бог знает кто ещё. От них я понаслушался самых разных историй о том, как устроена жизнь на голубой планете. Это помогло сформировать мне куда более полные представления о человечестве, чем сформировались бы, ходи я просто так по улицам. Я не пожалел о том, что согласился отправиться в психбольницу. Это оказалось как раз той школой жизни, которая была нужна мне для того, чтобы максимально быстро адаптироваться к земным условиям. Кроме того, я понял, что Искажение подложило мне изрядную свинью, торжественно вручив суицидное женское тело в мусорном баке. Насколько мне удалось выяснить, это было тело бездомной самоубийцы, которая в этом же мусорнике и вскрыла себе вены, оставив мне от себя шрам на левой руке. Но дело было не в этом. Дело было в том, что к женщинам и к мужчинам на Земле относились по-разному, что для меня оказалось достаточно странным. И, как я заключил, быть земной женщиной намного хуже, чем земным мужчиной. Впрочем, я допускал, что это моё суждение ошибочно, поскольку я лежал в женском отделении психбольницы и не имел возможности хорошенько пособирать сведения у противоположного пола.
Несмотря на то, что мой разум оказался заключён в теле женщины, я не ощущал в себе какой-либо половой принадлежности, и разговаривал так, как было проще – от лица мужчины. Поначалу это удивляло моих соседок по отделению, но вскоре они к этому привыкли и даже ласково прозвали меня «мужским началом отделения №7». Мне это показалось забавным, так что я не возражал.
Что было далеко не забавно – так это лечение, которое мне назначил врач. Каждый день мне ставили какие-то очень неприятные капельницы, от которых я терял сознание а затем приходил в себя дурак-дураком. Несмотря на то, что разумы обитателей Дома Единого Сознания давно приобрели устойчивость к сумасшествию, я всерьёз подозревал, что от этих капельниц действительно умом тронусь. Конечно, медикаменты никак не могли повлиять на мою психическую составляющую, но вот телу от них доставалось изрядно. Я даже заметно похудел, хотя всё равно выглядел так, как будто лопаю за двоих. Ну, может быть, за полуторых.
Именно в сумасшедшем доме мне впервые пришлось пустить в ход кулаки. Драки здесь были обычным делом, но я старался в них не участвовать. Мне всегда было жалко того, кого бьют, однако я понимал, что если я сам кого-нибудь ударю, это будет предательством по отношению к самому себе и своим идеям, которые и привели меня сюда. Но однажды, когда санитарка принялась избивать привязанную к кровати наркоманку, я не выдержал и хорошенько заехал санитарке по физиономии.
- Зачем ты её бьёшь?! – крикнул я. – Ей и так плохо!
- Ты что, сдурела? Тоже мне, защитница нашлась...
Через несколько минут прибежала группа поддержки и санитарки надавали мне по первое число. Но меня смутило не это, а совсем иное. После этого случая, лёжа долгими ночами без сна, я размышлял о том, что я сделал. Я ведь должен помогать людям, а не наоборот. Я не должен никому причинять боли, люди и сами с этой задачей прекрасно справляются. Но чёрт возьми... я встал на защиту этой обколотой девчушки, я не мог оставаться к ней равнодушным, как не мог оставаться равнодушным ко всей Земле, глядя на эту самую Землю через телескоп. Так как же я поступил? Хорошо или плохо? С одной стороны, хорошо – защитил девушку и перевёл удар на себя, с другой – плохо, ведь и сам ударил. Эта проблема не имела масштабов вселенской важности, однако решения я так и не нашёл, поэтому отложил этот вопрос на дальнюю полку своего сознания, решив поискать ответ позже.
Тем более, вскоре передо мной встала другая проблема: мне надо было придумать, как выбраться из дома умалишённых. Палата с дурочками – это, конечно, хорошо, но вряд ли кто-нибудь станет прислушиваться к мнению человека, сидящего в этой палате. Я начал придумывать историю своей жизни, которую затем должен был рассказать врачам, сделав вид, что вспомнил всё это после лечения. Получилась своеобразная «легенда», как говорят шпионы, согласно которой меня стукнули тяжёлым предметом по голове и я напрочь забыл всё, кроме того, что жил на севере, работал на заводе и хотел быть мальчиком. История получилась кривая-косая, но в неё поверили. Надо сказать, для меня настоящим открытием стало то, что земляне охотнее верят в самую дешёвую ложь, чем в чистую правду. Так или иначе, мне выдали документы с каким-то дурацким именем, выписку из стационара и немного денег от государства, посоветовав найти себе работу, например, на юге – там хороший климат, который способствует психическому оздоровлению и восстановлению памяти.
Я не нашёл ничего лучше, чем действительно отправиться на юг. Я привык действовать по чёткому плану – ставить задачи и решать их. Задач у меня было всего две: обзавестись деньгами и найти второй фрагмент Единого Сознания, который отправился на Землю вслед за мной, фрагмент №47112. Было бы неплохо, конечно, узнать, куда полетела вторая часть моего разума, когда он разбился об Искажение, но эта задача представлялась не столь существенной, как первые две. Где искать фрагмент №47112 я тоже не представлял, зная только, что сразу узнаю его, если встречу. Осталось заняться финансовым вопросом и подыскать себе какое-никакое место в жизни, подготовить своеобразный плацдарм для дальнейшего движения.
И я поехал на юг России, чтобы поискать там работу. Как выяснилось, для человека вроде меня найти работу в тёплых краях оказалось достаточно сложно. Отсутствие образования и справка из психбольницы только добавляли трудностей. Проболтавшись на югах около года, я решил, что двигаюсь куда-то не туда, потому что рекламировать никому ненужный хлам – явно не моё. В 2112-м году я решил плюнуть на это всё и отправиться куда-нибудь на север, в суровые промышленные регионы.
Незадолго до этого случилась одна неприятная вещь. Поздно вечером, закончив работу, я возвращался домой. Дело было перед новым годом, так что на улице было совсем темно. В одном из городских закоулков ко мне подошли пятеро крепких ребят с явно недобрыми намерениями. Как раз тогда по городу бродили слухи о том, что по ночам на улицах вовсю орудуют маньяки-убийцы. Я не знал, чего эти ребята от меня хотели, но предположил, что от одинокой женщины в тёмном переулке можно хотеть только одного. Это в мои планы не входило, и я понял, что мне необходимо защищаться. С помощью одних только кулаков я ничего не мог сделать против пятерых увальней. Оставалось только использовать антиматерию. Я не помню, как я на это решился, помню только, что сам себя поставил перед фактом: я только что убил пятерых человек. Под действием моего взгляда они просто исчезли, от них не осталось даже пылинки.
Это было моим первым убийством за последние десять тысяч лет моей жизни и моим первым убийством на Земле.
В тот самый момент я снова вернулся к вопросу, впервые посетившему меня в психбольнице. Имею ли я право так поступать? Должен ли я совершать один из самых страшных поступков, которые совершают люди – убийство? Если да, то чем это может быть оправдано? И могут ли вообще у убийства быть оправдания?
Ответа я снова не нашёл, зато быстро сообразил, что в этом городе мне больше делать нечего, и через несколько дней двинулся в Сибирь.
 
Жизнь на севере отличалась от жизни на юге. В тех городах, где я раньше был, люди занимались исключительно проституцией, рекламой и торговлей чем угодно – от подстаканников до нелегального оружия. В Сибири всё было совсем по-другому. Люди там работали и занимались наукой, по улицам носились роботы, доставляющие заказы из интернет-магазинов, аэромобили курсировали между стенами высотных зданий, словом, жизнь кипела. В одном из больших сибирских городов я нашёл неплохую работу – устроился техником на завод, где изготавливали аккумуляторы и микросхемы для роботов.
Вскоре у меня появились деньги и неплохая съёмная квартира. Казалось бы – что ещё может быть нужно здесь, на Земле? Выяснилось, что на Земле ещё нужен круг общения – друзья, знакомые, случайные собеседники. И вот с этим у меня была проблема. Ни на юге, ни на севере я так и не смог сблизиться с людьми. Они как будто чувствовали, что я прибыл издалека, я для них был чужим, как и они для меня, и дальше пары слов у меня общение не шло. Исключение составляли только биороботы, которых было довольно много на заводе, где я работал – мы с ними пили чай и душевно разговаривали о трудностях производства. Но роботы, несмотря на то, что они имели человеческие тела, не были людьми – ими управляли микросхемы. Общение с ними было равнозначно общению с компьютером или говорящим электрическим чайником. Ни один робот не мог сказать мне больше, чем в него заложено программой – той же самой программой, которая уничтожила остатки его прежней личности.
Когда мне было одиноко, я вспоминал Дом Единого Сознания и своего друга, носившего номер 47112. Мы с ним дружили сколько я себя помню. Мы дружили, когда были живыми организмами, дружили, когда были роботами, дружили, когда были матрицами данных. Где он теперь? Что с ним сделало Искажение? И как мне его найти?
Без него мне было очень грустно.
Но так продолжалось только до тех пор, пока в конце 2112-го года я не встретил Ид.
Я шёл по улице и мне просто стало интересно, зачем эта девушка с чёрным ирокезом карабкается на фонарный столб, зажав в зубах большой нож. Я об этом и спросил, глядя на неё снизу вверх. Она ответила вопросом на вопрос:
- Ты что-нибудь слышал о конце света в связи с выходом из строя всемирной энергосистемы?
В сознании у меня что-то щёлкнуло. Эта девушка была первой, кто обратился ко мне как к мужчине. Меня это заинтересовало, и я остановился посмотреть, чем кончится её история с ножом и проводами.
Пожарные и милиция полтора часа снимали её с проводов, которые она настойчиво пыталась перерезать. Её хотели отвезти в отделение, но я за неё поручился. Чем? Понятно, чем. Деньгами. Всю зарплату истратил на выкуп этой ненормальной девицы.
- Как тебя зовут? – спросил я, когда стражи порядка удалились, прихватив с собой все деньги с моей банковской карты.
- Моя фамилия Мусталески, - ответила она. – Но мне больше нравится, когда меня называют Ид. А тебя?
Я не сразу придумал, что ответить.
- У меня есть номер, но это, наверное, не то. Можешь звать меня Том.
Я внимательно оглядел Ид с ног до головы. Очень мягкое женственное телосложение, синие глаза, длинный чёрный ирокез, собранный в пучок на затылке, бесформенный серый свитер и светлые джинсы. Так одевались на Земле лет сто назад. Тем временем Ид оглядела меня, как-то по-особенному сверля взглядом. Ни у кого из землян подобного взгляда я раньше не встречал. Осмотрев меня, Мусталески сказала:
- Ты не отсюда.
- Верно, - согласился я. – Я приехал с юга.
- Нет, не с юга. Дальше. Очень далеко. Это не в пределах моего знания.
В ответ на мой удивлённый взгляд Ид махнула рукой.
- Не обращай внимания, - странно улыбнулась она. – Спасибо, что избавил меня от общения с ментами. Получилось бы очень неудобно.
Неудобство Мусталески состояло в том, что при ней был целый арсенал оружия – нож, миниатюрный пистолет, электрический конвульсатор, несколько шприцев с неизвестным веществом...
- Зачем тебе... столько всего? – спросил я.
- Чтобы поубивать всех к чёртовой матери.
Ид относилась к категории тех людей, которых на Земле принято считать отбросами общества. Она была наглядным подтверждением того, что человеческую цивилизацию пора стирать с лица Земли. Это и был её план. Конец света и уничтожение человечества были её навязчивой, маниакальной идеей, к исполнению которой она всегда была готова приступить с невероятным энтузиазмом.
Она не работала и ей было негде жить, поэтому я предложил ей поселиться в моей квартире. Это предложение она приняла очень охотно, сообщив, что ей очень кстати придётся база для подготовки к рукотворному концу света. Ид не раз хотела для всеобщего примера начать с себя, катапультировавшись из окна, и я вскоре бросил считать, сколько раз в день мне приходится снимать её с подоконника или вытаскивать из петли.
В своём стремлении очистить Землю от ненужной биомассы Ид была настолько наивна и идеалистична, что мне невольно хотелось ей помочь. Правда, это шло вразрез с моими планами помочь человечеству. Но где было всё это человечество и где была Ид? Человечество стремительно катилось в пропасть самоуничтожения, а Ид сидела в одной комнате со мной и спокойно пила чай.
Через несколько дней после нашего знакомства она сказала мне:
- Я так и не смогла понять, откуда ты. Расскажи.
И я рассказал всё как есть – про планету Эфир, про Единое Сознание и про то, что мне надо найти второй фрагмент. Любой человек, выслушав мой рассказ, решил бы, что я чокнутый, да так оно и происходило, но Инвега Мусталески – нет, она была явным исключением из каких бы там ни было правил. Она внимательно выслушала всё, что я ей поведал, потом о чём-то долго и сосредоточенно думала, и, наконец, сказала:
- Вот уж не думала, что встречу настоящего инопланетянина.
- То есть, ты сейчас не будешь звонить в дурдом и требовать, чтоб меня упаковали в больничную палату? – пошутил я.
- Нет. Я же сразу поняла, что ты не женщина и ты не отсюда, причём очень далеко не отсюда. И потом, если бы ты стал мне врать, я бы тоже поняла это.
Определённо: подобных землян я ещё не встречал.
- Как тебе удаётся понимать такие вещи? – спросил я.
- Я ясновидящая. Мои глаза видят дальше и глубже, чем самая мощная оптика. Таких людей, как я, здесь тоже считают сумасшедшими. Так что мы с тобой товарищи по несчастью.
Я задумался на несколько секунд. Я очень быстро думаю. Ид. Красивая девушка с паранормальными способностями, которую считают сумасшедшей и которая не может найти себе место в этом мире, желая уничтожить то планету, то себя саму.
- Ид, - снова заговорил я. – Я правильно понимаю, что ты чувствуешь себя здесь... слегка неуместной?
- Да. Люди не принимают меня такой, какая я есть. Они считают меня дурочкой, наркоманкой, истеричкой. Они ненавидят меня, это очевидно.
- И поэтому ты тоже их ненавидишь?
- Возможно, - уклончиво ответила Ид, и я почувствовал, что задел её за какую-то больную тему.
- Но это не ответ, - возразил я. – Ненавидит тот, кто боится. Почему ты боишься людей?
- Том, давай сменим тему?
Я покорно кивнул, думая о том, что случайно мог обидеть свою подругу. Мы неловко молчали какое-то время, а затем я решил поинтересоваться:
- У тебя есть молодой человек?
- Нет. Нет и не надо.
- Почему? – удивился я.
- Не спрашивай. Я не хочу об этом говорить.
Итак, понял я, у Инвеги есть какие-то серьёзные причины ненавидеть и остерегаться людей. Наверняка они сделали ей что-то плохое. С одной стороны, мне не хотелось больше терроризировать свою подружку дотошными вопросами, с другой – мне очень хотелось ей помочь.
- Тебе незачем бояться людей, - как можно более ободряюще сказал я Инвеге, взяв её за тонкую белую руку с тёмно-синими линиями вен.
- Ты не понимаешь, - заговорила она, опустив глаза. – Ты не знаешь этого страха. Я постоянно ношу с собой кучу оружия, но мне всё равно страшно ходить по улицам.
- Если ты будешь ходить со мной, можешь не бояться.
Инвега грустно усмехнулась.
- Да? Я, конечно, понимаю, что у тебя тысячелетнее сознание, но что кроме сознания ты сможешь противопоставить бандитам из подворотни?
- Тебе показать?
Ид с любопытством посмотрела на меня. Я взял с полки пластиковый стакан, поставил его на стол перед нею и сказал:
- Вот смотри. Видишь этот стакан? Представь, что это злой человек, который нападает на тебя в подворотне.
- Нет... – прошептала Ид и зажмурилась. – Я не хочу это представлять... я боюсь злых людей.
Я осторожно обнял её за плечи.
- Ну хорошо, не надо людей. Представь, что это – злой стакан, который решил на тебя напасть. А у тебя нет оружия против стаканов, зато у тебя есть я. Возьми меня за руку.
Инвега неловко коснулась моего запястья, глядя на стакан. И тогда я продемонстрировал ей работу антиматерии. Был стакан – нет стакана.
- Как ты это сделал?
- Антиматерия. На моей планете её научились использовать несколько тысяч лет назад. С её помощью можно уничтожить что угодно и кого угодно. Для меня это не составит труда. Так что со мной можешь не бояться ни людей, ни стаканов.
- И много у тебя этой антиматерии? С бандой головорезов справиться сможешь?
- Да хоть с целой армией. Антиматерия, как и материя, бесконечна.
Мусталески приложила палец к губам, обдумывая что-то особенно важное. Затем спросила:
- Значит, для тебя это не составит труда?
- Верно.
- Тогда ты как раз тот, кто мне нужен.
 
3.
Ид стремительно двигалась по улице и тащила меня, совершенно инертного, вслед за собой.
- Ты – чистая сила, - говорила она. – Сила, которая способна уничтожить всё. Но у твоей силы нет вектора. Ты не можешь сам себе задать направление движения. А я... я – как раз тот самый вектор. Я смогу использовать твою силу, чтобы осуществить свой план. Но для этого нужны ещё кое-какие ресурсы.
- Ид, осторожнее, так ты мне клешню оторвёшь.
- И что, это проблема?
- Без клешни можно умереть от потери крови.
Ид на секунду остановилась, сверля меня задумчивым взглядом.
- Кстати... здесь, на Земле, ты смертен? – спросила она.
- Конечно. Но я могу умереть только когда сам того захочу.
- То есть, ты просто закроешь глаза и отбросишь копыта?
- Нет, для этого мне придётся сделать что-нибудь земное. Например, повеситься.
Ид двинулась дальше, всё так же крепко держа меня за руку, и я потащился за ней, размышляя о том, что двадцать тысяч лет моей жизни – ничто по сравнению с одной минутой этой девушки.
- Тогда я за тебя спокойна. Так вот. Для моего плана мне прежде всего был нужен ты, и теперь, когда я тебя нашла, надо думать о других ресурсах. Мне нужны компьютеры, источники энергии и хорошие мозги. Программисты, физики... мне нужно очень много ресурсов. Но я знаю, где их искать.
Мы остановились напротив высотного здания с огромными затонированными окнами. У входа в здание примитивный робот-дворник сосредоточенно подметал крыльцо, а в районе верхних этажей кружили аэромобили, напоминая своим движением гигантскую светящуюся спираль.
- Ты знаешь, что находится в этом здании? – спросила Ид.
Я прочитал вывеску и охотно ответил:
- Институт Приборостроения.
- Ты умеешь читать. Я в тебе не сомневалась. Но я умею видеть сквозь стены и знаю, какие приборы там конструируют. Вообще говоря, это секретное военное предприятие, и там придумывают далеко не самоходные пылесосы. Там изобретают оружие. В последние годы там ведётся разработка «умной бомбы», которая может выборочно уничтожать любые цели, находясь от них за тысячи километров в подвале этого самого Института. Там очень мощные суперкомпьютеры и атомные энергоблоки. Ты не представляешь, сколько всего вкусного запрятано под фундаментом этого здания. И это – моя цель. Я хочу до всего этого добраться... но не знаю как. Ни меня, ни тебя туда не пустят.
- Но причём здесь я?
- Понимаешь, они в этом своём Институте экспериментируют с гамма-излучением, какими-то нейтронными ускорителями... мне это всё не нравится. И им, кстати, тоже. Это всё работает не так, как надо. Твоя антиматерия – вот что мне нужно. Я смогу задать ей вектор, компьютеры помогут скорректировать маршрут, а генераторы усилят её мощность в тысячи раз. Хватит на всё человечество сразу.
Когда Инвега договорила, я почувствовал, что она снова сформулировала передо мной задачу, которую я не мог решить раньше. Но теперь эта задача сводилась не к разбитому носу санитарки и не к шайке уличных отморозков, теперь задача обрела планетарный масштаб. И, что самое сложное, решать её было абсолютно некому. Я точно не хотел в этом участвовать.
- Ид... – вздохнул я. – Но ты же знаешь, что я не могу тебе помочь. Я не могу, я не должен. Я ведь пришёл на Землю с прямо противоположной целью.
- Конечно, - усмехнулась Инвега, встряхнув чёрными волосами. – Ты такой добренький пришелец, который хочет спасти человечество. Мне вот интересно, как именно ты собираешься это сделать?
- Должны быть политические решения, - немного подумав, ответил я.
Инвега снова усмехнулась.
- Я тебя умоляю! Ты решил заняться политикой? Это грязное дело, которое точно ничего не исправит – напротив, политикой ты только всё усугубишь.
- На моей планете политика помогла достичь... – начал я, но Ид меня перебила.
- Это на твоей планете, а не на Земле! Здесь политика порождает только зло. Ненависть порождает ненависть, насилие порождает насилие. Здесь нет ни-че-го, ни одной вещи, ради которой человечеству стоило бы остаться в живых. Ты сочувствуешь людям, которые погибают в военных конфликтах, но ты не понимаешь, что они сами того заслуживают. Невинных здесь нет. Человечество само всё крепче затягивает удавку на своей шее, и эта удавка – я. Я – пережатая сонная артерия этой проклятой планеты, я – вскрытые вены цивилизации, я – квантовое самоубийство человечества. И это реально, это в моих силах. Я могу это сделать. У меня, по крайней мере, есть чёткая программа действий, а твои планы так же нематериальны, как и вся твоя эфирная планета.
- Ты мою планету-то не трожь, - попытался отшутиться я. – И у тебя мания величия.
- Это не смешно, - неожиданно низким грудным голосом произнесла Ид. – Я два года лечилась в клинике неврозов. Это совершенно не смешно, никогда не смейся над такими вещами.
Я растерялся, понимая, что опять зацепил какую-то больную для Инвеги тему.
- Прости, Ид, - миролюбиво сказал я. – Пошли домой.
 
Инвега Мусталески курила длинную тонкую сигарету, прислонившись спиной к открытой балконной двери и равнодушно глядя куда-то в ночную тьму. Я сидел за компьютером, изучал сайты политических партий и размышлял о том, в какую из них я мог бы вступить.
- Советую тебе забыть о политике, - не поворачиваясь ко мне, произнесла Ид. – Таких, как ты, не берут в космонавты.
- Почему?
- Да ты посмотри на себя. Ты выглядишь как старая махровая лесбиянка с бредовыми идеями типичного шизофреника. Всё, что у тебя есть – это банковская карта на имя гражданки Жабенец, да только на счетах твоих ветер гуляет. Тебя и слушать никто не станет, просто засунут в первый попавшийся дурдом, и всю документацию, исходящую оттуда, будут читать исключительно медики.
- И что мне прикажешь делать?
Ид презрительно выдохнула дым в потолок.
- Брось ты это всё и подумай о том, что я тебе говорю. Этот Институт – наша судьба. Ты можешь противиться судьбе, можешь плыть по течению, можешь сидеть на месте, сложа руки, но от судьбы ты не уйдёшь. Я тебе на двести процентов гарантирую, что рано или поздно мы окажемся там.
- Ид... ну зачем тебе это всё?
- Ты не понимаешь... со всей своей гипертысячелетней логикой – ты ни хрена не понимаешь. И не поймёшь.
Я щелчком пальцев выключил компьютер, встал и подошёл к Инвеге.
- Тогда объясни мне то, чего я никак не могу понять. Ведь каждый раз, когда я тебя спрашиваю, ты отказываешься об этом говорить.
- Объяснить тебе? Сейчас объясню.
В считанные секунды Мусталески выскочила на балкон, взобралась на ограждение и встала на карниз, продолжая курить с тем же равнодушным видом и стряхивать пепел вниз, в двадцатипятиэтажную пропасть, переливающуюся разноцветными огнями аэромобилей, фонарей и транспортных роботов. Я рванулся к ней.
- Инвега!!!
- Боишься? – с безумной улыбкой говорила она. – Ты боишься. Ты прожил здесь всего несколько лет, но уже понабрался от землян многого – и далеко не самого лучшего. Ты становишься похожим на них.
- Ид... – я не решался прикоснуться к ней, чтоб она не свалилась с карниза от неожиданности.
Боялся ли я? Да, определённо. Но чего именно я боялся – я сам не мог понять.
- Ты бессмертен, верно? Для тебя смерти нет, но страх смерти остаётся, даже если эта смерть не твоя собственная. Скажи, твои друзья на планете Эфир – они когда-нибудь были похожи на людей?
- Не очень, - как можно более спокойно произнёс я. – Мы скорее напоминали больших змей или ящериц. Мы жили в воде. Сто процентов поверхности нашей планеты покрыты водой.
- Значит, мы похожи. Жизнь на Земле тоже возникла из воды, ну да ладно, не об этом речь. Страх смерти. Смерти боятся только те, кто не знает жизни. Ты не знаешь моей жизни и поэтому боишься моей смерти. А я знаю свою жизнь и боюсь жить сильнее, чем умирать. Моя жизнь страшнее.
- Но чего ты так боишься?
Инвега не ответила. Она бросила окурок вниз и долго следила за его полётом слезящимися от ветра глазами. Или причиной был не ветер?
- Чего боюсь я – не так важно, потому что никому до этого нет дела. Куда интереснее то, чего боишься ты. Ты боишься, что я спрыгну вниз? Или что я втяну тебя в свою программу по уничтожению человечества? Ты не боишься смерти, но боишься выбора между жизнью и смертью. А я не боюсь, и поэтому ставлю этот выбор перед тобой прямо здесь и сейчас. Выбирай: я или человечество. От одного твоего слова зависит, спрыгну ли я сейчас вниз – или наступят ли кранты этой планете.
- Я не хочу ничего выбирать, потому что я не знаю исходных данных. Это твоя главная причина, вокруг которой и строятся все твои схемы мышления. Нельзя решить задачу, если у тебя нет условия. Расскажи мне.
- Ты не поймёшь.
- Пойму.
Ид долго смотрела во тьму прямо перед собой, неслышно шевеля губами. Только потом я расслышал её тихий шёпот:
- Забери меня отсюда...
Я осторожно взял Инвегу за руки и помог ей вернуться в квартиру. Усадил на диван и принёс ей стакан холодной воды. Она немного выпила и, когда я сел рядом, заговорила каким-то совершенно мрачным голосом:
- Это было давно и в другом городе. Я не помню, сколько мне было лет. Однажды вечером... Том... – Инвега уткнулась лицом мне в плечо и заплакала. - Меня изнасиловали. Трое каких-то ублюдков напали на меня, затащили на пустырь и изнасиловали. Я кричала, я звала на помощь, но никому не было дела. Мне тогда сломали обе руки. Я не помню, как выбралась, как дошла до милицейского участка... потом я лечилась от нервного расстройства. Мне жить не хотелось. Мне понадобилось два года, чтобы придти в себя. Я обзавелась оружием, стала изучать боевые искусства, занялась ясновидением и гипнозом – чтобы быть готовой ко всему. И вот тогда я поняла это всё. Всё, что я старалась тебе объяснить, но ты этого так и не понял. Все твои сто процентов мозговой активности, наработанные за несколько тысячелетий, ни на что не годятся. Люди. Ты становишься похожим на них.
Я растерянно глядел прямо перед собой, гладя всхлипывающую Инвегу по волосам.
- Прости... Ид, прости... я не хотел...
- Да чего там. По правде говоря, я сама виновата. Не надо было шататься одной по ночам и одеваться как шлюха. Все мы получаем то, что заслуживаем, и я – не исключение.
- Это не так. Ты так говоришь только чтобы оправдать свою теорию всеобщей виновности.
- Да к чёрту теорию! Посмотри на меня, Том. Никто, ничто и звать никак. Просто дурочка, которая ненавидит мужчин.
- Но ведь не все мужчины такие.
- Все.
- Даже я? – задал я довольно глупый вопрос.
- Ты... ты не мужчина.
Инвега уставилась на меня грустными синими глазами.
- Ну, не мужчина... а кто же я тогда?
- Ты – ангел. Ангел. Чем больше я узнаю о твоей планете, тем больше убеждаюсь, что это планета ангелов.
- Да нет, какие мы ангелы... у нас были и войны, и преступность, и жестокость. Мы просто смогли всё это победить. Но... знаешь, Ид, если хочешь, я могу быть ангелом. Только для тебя.
Ид снова уткнулась в моё плечо, взмокшее от её слёз, и я покрепче её обнял.
- Теперь-то ты понимаешь меня? – спросила она.
- Не полностью. С мужчинами понятно, но ты ведь хочешь убить не всех мужчин, а всех людей вообще. Женщины-то тебе что сделали?
- Они ничуть не лучше. Они допускают всё это. С этими тремя уродами была какая-то девица, которая... снимала это всё на видео. И смеялась вместе с ними. Понимаешь, они просто развлекались. Им было весело. Точно так же весело грязным политиканам, которые развязывают войны. Ты, наверное, скажешь, что тогда надо уничтожить одних только политиканов, а не народы, которые устраивают друг другу геноциды и прочие военные преступления. Но обрати внимание на то, что их устраивают уже не политиканы, а именно народы. Люди как таковые. Их никто не заставляет, им просто дали возможность – они и рады. И при этом они думают, что сражаются за благо своей страны. Благими намерениями дорога в ад вымощена. И все они должны гореть в аду. Все.
Инвега замолкла, и я несколько минут сидел, обдумывая её слова. Она была права. Она была неоспорима права, её логика была совершенна и отточена, как бриллиант. Я не мог ничего ей противопоставить. Но что же я сам? Ведь у меня, коррозия меня раздери, совсем другая логика, и она тоже отточена – парсеками пространства и тысячелетиями времени. Какой логики я должен придерживаться здесь, на Земле? По всей видимости, земной. Значит, я должен принять логику Инвеги Мусталески. Но это сведёт на нет весь смысл моего пребывания на Земле – и не только моего, но и фрагмента №47112, которого я, кстати говоря, до сих пор не нашёл.
И я решил так: пока я не найду здесь своего друга, никакого вывода я делать не буду.
- Инвега, - заговорил я. – Знаешь, когда я отправился на Землю, я и представить не мог, что встречу здесь такого человека, как ты. Человека, который прожил несравнимо меньше меня, но которому при этом есть что мне противопоставить. Ты для меня значишь больше, чем ты думаешь, и я тебя не оставлю. Но ещё не время принимать решение. Я должен найти своего друга, и пока я его не найду, мы не будем ничего делать. Мы будем просто ждать. Договорились?
- Да, - кивнула Инвега. – Вы у себя на Эфире так долго живёте, наверное, потому, что умеете ждать.
- Нет, - улыбнулся я. – Просто у нас победил коммунизм.
Когда Инвега полностью успокоилась и привела себя в порядок, я задал ей последний за сегодняшний вечер вопрос:
- Скажи, Ид, а тогда, когда тебя с проводов снимали... если бы у меня было не женское тело, а мужское, ты бы меня прогнала?
- Бы, - таинственно ответила Ид и сделала вид, что моментально уснула.
Я обработал её ответ так же, как обрабатываю всю поступающую ко мне информацию – перевёл в двоичный код. И ничего не понял. Цифровая логика оказалась бессильна против русского языка.
 
4.
Это было на планете Эфир девять тысяч лет назад. Тогда у нас ещё были материальные тела, но полностью механизированные. Мы напоминали многоруких металлических змей, изнутри напичканных электроникой, и называли себя кайентами. У нас отсутствовали имена, но присутствовали позывные в верхней информационной сети. Мой позывной был Те-Ка, а позывной моего друга – Ми-Ин.
Шла война между нами, верхними, и кайентами из средних глубин Эфира. За семьсот лет эта война свелась к бесконечным мелким стычкам на границах четвёртой и пятой глубин эфирной воды, которые формально никому не принадлежали и считались нейтральной территорией. Нашу разведгруппу перебросили на четвёртую глубину в квадрат 12.41. По непроверенным данным, вокруг находящейся там заброшенной плавучей электростанции обитатели средних глубин затевали что-то нехорошее, и мы должны были выяснить, что там творится.
На подходе к плавучей станции наша субмарина попала в засаду. Кто-то ухитрился раскрыть наш шифр-неведимку, и невесть откуда наведённая ракета угодила прямиком в топливный отсек. Прежде, чем мы поняли, во что вляпались, вторая ракета прикончила кабину пилота. Мы с Ми-Ин едва успели катапультироваться. Пока меня турбулентным потоком уносило в вышележащий слой Эфира, я с помощью эхолота смотрел на ошмётки сегментированного тела нашего пилота, дрейфующие в разные стороны от нейтронного взрыва. Если срединники утащат его на свою глубину, бедного парня уже никакие тральщики не соберут. Придётся нижних просить.
В открытой эфирной воде цифровой сигнал не передавался, и нам с другом пришлось перейти на аналоговый.
- Ты в порядке, Те? – спросил Ми-Ин.
- Да, насколько может быть в порядке старая ржавая железяка. А ты?
- Вроде бы.
- Засёк, откуда стреляли?
- С пятой глубины, раздери их коррозия...
Эфирная вода, основа и среда нашего существования, разделялась на двенадцать ламинарных уровней, двигающихся вокруг центра планеты независимо друг от друга. Обитатели верхних уровней имели доступ к атмосфере и солнечной энергии, нижние – к множеству ресурсов твёрдого планетарного ядра, и только у срединников не было ничего, кроме воды. Понятное дело, что они были возмущены такой несправедливостью, но ведь им никто не запрещал заниматься торговлей или ещё каким-нибудь сотрудничеством с верхом или низом. Нет, обязательно надо было воевать. Глубины Эфира с пятой по восьмую условно считались их территорией, и лезть туда без ядерной бомбы было довольно рискованно.
Мы с Ми-Ин остановились у верхней границы третьего уровня.
- Как они до нас достали? – спросил я.
- Они создали зону турбулентности. По-видимому, у них внизу есть завихритель.
Нерадостные новости. Турбулентность позволяла быстро перемещать материальные объекты между уровнями Эфира, что было чрезвычайно удобно для запуска ракет с одной глубины на другую. Но искусственную турбулентность в слоях Эфира создать не так уж и просто, для этого нужна мощная техника, и одним завихрителем тут не обойдёшься.
- Если так, то там наверняка нечто большее, чем кучка диверсантов. Возможно, целая боевая подстанция, - предположил я.
- Что будем делать?
- Раз уж мы здесь, надо разобраться, что там такое. Как далеко пятая глубина сместилась относительно нас с момента первого выстрела?
- Пока мы будем рассчитывать, она сместится ещё дальше. Надо догонять.
Ми-Ин, включив двигатель, нырнул вниз, а я последовал за ним, всеми четырьмя глазами следя за его длинным серебристым телом, многочисленные руки которого быстро трансформировались в огромные плавники с реактивными соплами.
- Ещё один нюанс, - говорил Ми-Ин, стремительно пересекая границу третьей и четвёртой глубин. – На пятом уровне наша информационная сеть не работает. Надо будет создать отдельный канал связи.
- Так в чём проблема?
- Точка доступа у тебя, идиот. Займись связью, а я буду следить за навигацией.
Ми-Ин всегда был умнее меня и лучше знал, что делать.
Мы довольно быстро достигли участка пятой глубины, с которого по нам шмальнули. Он сместился на полтора квадрата. Ми-Ин скорректировал скорость, и мы зависли на четвёртой глубине прямо над ним.
- Ты готов? – спросил я.
- Да.
- Погружаемся.
Пятый уровень Эфира был отделён от четвёртого заглушающим экраном. Когда мы пересекли границу, я настроил мобильную точку доступа и восстановил связь с Ми-Ин. Здесь нас не смогли бы найти через верхнюю сеть, так что рассчитывать приходилось только на самих себя. Давление воды на пятом уровне было заметно выше, чем на четвёртом, и мне пришлось добавить мощности на внутреннем компрессоре, чтобы уравновесить это самое давление. То же самое сделал и мой друг. После этого я принялся ощупывать окрестности эхолотом, а Ми-Ин следил за тем, чтобы нас не засекли.
- Неприятное место, - сказал Ми-Ин.
- А вы думали, в сказку попали? – усмехнулся я.
Мне удалось кое-что нащупать, но контуры найденного объекта постоянно изменяли свои форму и размер. Это был маскировочный шифр, который на Земле назвали бы «медуза». Строго говоря, он полностью скрывал наличие объекта от большинства старых эхолотов, но наша армия к тому времени обзавелась новыми, которые были способны видеть «медуз». Мы могли обнаружить объект, но не могли определить его конфигурацию.
- Придётся глазоньками смотреть, - грустно сообщил я.
- Они всю воду чернильной маскировкой загадили, не видать дальше собственного хвоста. Надо подойти поближе.
- Засекут.
- Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого засечёт.
Мы медленно приближались к объекту. Эхолот давал всё более расплывчатую картинку – как будто там, куда мы направлялись, почувствовали наше приближение и решили с нами поиграть. Наконец, мне удалось разглядеть в тёмной толще воды очертания боевой подстанции. Я сделал несколько быстрых снимков встроенной камерой и сохранил в памяти координаты. Вот тогда-то нас и застукали. Четыре турбулентных пушки нацелились прямо на нас, и Ми-Ин громко сообщил по нашей внутренней связи:
- Те-Ка, нам пора срочно делать плавники отсюда.
- Включаю ускоритель. Ключ на старт!
Что-то забарахлило в системе моих турбодвигателей. Я не смог запустить ускорение. Ведь говорил же мне Ми-Ин, что надо было перед вылазкой заглянуть к механикам... повторюсь, Ми-Ин всегда был умнее меня.
Я кое-как увернулся от летящей в меня нейтронной ракеты, но она зацепила часть моего сегментного корпуса. Я быстро оценил повреждения – пробоина в компрессоре, парочка перебитых проводов – неприятно, конечно, но всё это ничто по сравнению с другой проблемой. Все три моих основных аккумуляторных батареи были уничтожены взрывом ракеты. Остался только резервный источник питания, которого не хватило бы даже на то, чтоб доплыть до поверхности Эфира.
- Ми, у меня проблемы, - сообщил я.
Ми-Ин оглядел меня и недовольно выругался:
- Станция «Приехали»... до поверхности дотянешь?
- Никак. Пробит компрессор, гидродинамика ни к железякиной матери. На резервной батарее не дотяну.
- Не вовремя ты это затеял. За нами погоня.
Я оглянулся. Шестеро хорошо оснащённых кайентов из средних глубин быстро направлялись к нам.
- Я передам тебе координаты и снимки, - спешно заговорил я. – Бросай меня и возвращайся на базу.
- Бросать тебя? Сдурел?!
Ми-Ин впился тремя магнитными крючьями в мою искорёженную металлическую обшивку, зацепился покрепче и включил турбодвигатель. Мы с силой рванулись вверх сквозь толщу воды. Это было движение на пределе технических возможностей, ведь двигатель одного кайента рассчитан на перемещение одного кайента, а не двух. Мощности двигателя Ми-Ин не хватало на то, чтоб вытолкнуть наверх сразу двоих быстрее, чем нас догонят срединники. И я почти кричал аналоговым сигналом:
- Брось меня! Доберись до верхней сети, отправь мои данные в центр и уходи. Если мы провалим задание, твой боевой подвиг никто не оценит.
- Я тебя не брошу. Знаешь, когда-то ты был металлической рудой из твёрдых недр Эфира, затем из руды выплавили сталь, из стали изготовили детали твоего корпуса и начинки, облепили всё это проводами и подключили к микросхемам. Ты всерьёз полагаешь, что я брошу здесь результат столь тяжелого труда механиков и электронщиков? Нет, это будет слишком растратно.
Хренов идеалист...
Много позже я узнал, что на Земле есть такая поговорка – «Боливар не выдержит двоих». Так вот. Эфир – не Земля, а Ми-Ин – не Боливар. Он выдержал.
Когда мы выбрались на поверхность Эфира, моё электронное сознание почти угасло. Запасы энергии в резервном аккумуляторе были на исходе. Но всё же меня хватило на то, чтобы вспомнить: в экстренных ситуациях аккумуляторы можно было заряжать от солнц, которых над эфирной гладью висело аж три. Для этого надо было держаться на поверхности воды и, как мы это называли, дышать светом. Ми-Ин вытолкнул меня на поверхность, и я сразу же раскрыл солнечные батареи.
- Правильно, Те. Дыши. Нам надо как можно быстрее удирать отсюда, но я справлюсь. Ты только дыши.
Мой друг успел передать разведданные в центр нашей информационной сети, так что было самое время подумать о спасении собственных хвостов, особенно при учёте того, что снизу по нам продолжали стрелять нейтронными ракетами. Мы попали под настоящую бомбардировку. Ми-Ин не имел возможности отстреливаться, вся его энергия тратилась на то, чтобы улепётывать с максимально возможной скоростью, зато я, подзарядив батарею, смог выпустить по нашим преследователям кое-что серьёзное из своего боекомплекта. Двоих, кажется, подбил, но затем выяснил, что из-за этих проклятых стрельбищ у меня нарушилась гидроизоляция одного из центральных программных блоков, так что сработал предохранитель и моё сознание вырубилось. Перед этим я только и успел, что сказал другу:
- Да брось же ты меня... не дотянешь ведь, обоих на глубину затащит...
Я очнулся на сборочном столе у наших механиков. Прямо над моей головой свободно плавал большой разводной ключ.
- С добрым утром, - сказал мне один из механиков.
- Ага... и вам того же.
- Неслабо тебя разворотило. Два электросварщика все микропроцессоры себе сломали, пока приводили тебя в порядок. Знаешь, всё это, конечно, похвально, но тебе определённо следует держаться подальше от нейтронного оружия.
- Где Ми-Ин? – спросил я у механиков.
- Поплыл танцевать в честь вашего с ним повышения по службе.
Ми-Ин. Я никогда в нём не сомневался. Он умел думать в два раза быстрее меня и находить решения в самых нерешаемых ситуациях. Если бы не он, плавал бы я сейчас где-нибудь на пятой глубине батареями кверху. Такого друга, как он, нельзя не ценить больше, чем самого себя.
И я, лёжа на столе в полуразобранном виде, вспомнил, что когда-то мы были живыми. Когда-то я мог смотреть в его настоящие, не механические глаза, когда-то я мог держать его за руки. Сквозь тысячелетия я пронёс в памяти тепло его рук.
 
Мы с Ид неспешно прогуливались по городу. Это было накануне наступления нового, 2113-го года. Зима выдалась холодная, так что на нас с Инвегой были одинаково скучные термокостюмы. И мы просто гуляли, разговаривая о том, о сём.
Я снова коротко остриг волосы, а голова Инвеги значительно похорошела – теперь на ней не было ирокеза, а была причёска под кодовым земным названием «каре». Мы держались за руки и прогулочным шагом брели куда глаза глядят. На городской площади перед нами веселилась механическая новогодняя ёлка. Она переливалась разными цветами, танцевала и напевала идиотскую рождественскую мелодию. Мне страшно захотелось выпустить в это недоразумение поток гамма-частиц, но я вовремя сообразил, что если я проявлю разрушительное начало, Мусталески сразу решит, что я втянулся в её проект по уничтожению человечества. А я не хотел спешить, поэтому всего лишь предложил ей не идти к площади, а свернуть на ближайшую улицу и отправиться в другую сторону.
- Я поняла, чем ты так отличаешься от людей, - говорила Инвега. – У тебя нет выраженных качеств. Нет выраженной доброты или злобы, нет особенностей характера, нет даже акцентуации личности. Про тебя ничего конкретного нельзя сказать. Нет ничего особенного. Ты никакой.
Я улыбнулся, глядя себе под ноги.
- Я ведь прожил двадцать тысяч лет. За это время особенности личности полностью стёрлись.
- А эти двадцать тысяч лет на Эфире... как они соотносятся с земными годами?
- Эфирный год приблизительно вдвое короче земного. Так что по земным меркам это около десяти тысяч.
- Ну, тогда ты не такой уж и старый! – усмехнулась Инвега.
- Действительно.
Ид взяла меня за руку и принялась изучать взглядом костяшки моих пальцев.
- А скажи... – снова заговорила она. – Существуют ещё планеты, кроме Земли и Эфира, на которых есть жизнь?
- Полным-полно. Есть планеты, на которых жизнь идёт полным ходом, есть планеты, на которых только зарождается, а есть такие, на которых уже угасает. Только это не всегда жизнь в привычном понимании землян.
- Как это?
- Здесь, в основном, под жизнью понимают форму существования белковых тел. Но понятие жизни намного шире. Жизнью на другой планете могут быть не только белковые организмы, но и, например, газовые облака, имеющие сознание. Представляешь себе мыслящий азот, чувственный метан или обыкновенный водород, умеющий решать дифференциальные уравнения? Это могут быть газы, жидкости, твёрдые тела, радиоволны, электрические разряды – да всё что угодно. Такая жизнь навряд ли может быть воспринята человеческим сознанием, но это не значит, что её нет. Если ты вдруг окажешься на моей планете, всё, что ты увидишь там – это водная гладь, под слоями которой скрывается огромный вычислительный механизм с тахионным ускорителем. Ты не увидишь и не почувствуешь нас, но мы, тем не менее, будем совсем рядом.
- Тахионный ускоритель? Что это за девайс? – спросила Ид.
- Это линейный ускоритель, только не для всяких заряженных частиц, а исключительно для радиоволн. В нём используются тахионы – элементарные частицы с мнимой массой, способные развивать скорость, превышающую скорость света. При движении таких частиц сквозь пространственно-временной континуум возникают так называемые кротовые норы, по которым вслед за тахионами и перемещаются колебания электромагнитного поля. С помощью тахионного ускорения радиоволна может за пару минут перемахнуть такой участок Вселенной, для преодоления которого в обычных условиях понадобятся миллионы лет. Именно поэтому для нас расстояние между Землёй и Эфиром – это как до табачного киоска сходить.
Инвега подняла глаза вверх, как будто надеялась увидеть в небе далёкую планету Эфир.
- То есть, этот ваш синхрофазотрон – как некое ядро, а вы – его информационное поле, да?
- Примерно так.
- Но как вам удалось из обыкновенных живых, скажем так, змей, превратиться в бестелесное Единое Сознание?
- Коммунизм. Всего лишь коммунизм.
Инвега криво улыбнулась.
- Идеология вне пространства и времени. Забавно. Значит, только коммунизм может привести к построению столь совершенной цивилизации, где нет ни войн, ни преступности, ни потребности ходить в туалет?
- Нет, не только. Я видел планету, на которой победил индивидуализм. Каждый житель этой планеты представляет собой замкнутую систему, которая абсолютно самодостаточна, способна сама за себя отвечать и ни к кому никаких претензий не имеет. Прекрасная планета. Один только недостаток – атмосфера там состоит сплошь из синильной кислоты.
- Тебе, я думаю, синильная кислота нипочём.
- Мне-то да, но тебе бы не понравилось.
Мусталески снова посмотрела на небо, а потом задала совершенно неожиданный вопрос:
- Как вы размножаетесь?
- Простым делением, - я хотел улыбнуться, но моё внимание вдруг полностью переключилось на то, что я увидел справа.
Справа от себя я увидел здание Института Приборостроения, возле которого мы случайно оказались. За его стеклянными дверьми, в светящемся вестибюле, на табуретке стоял электрик в оранжевом комбинезоне и чинил прямоугольную белую лампу на потолке. И почему-то я не мог оторвать взгляд от этого сутулого парня с лохматыми белыми волосами. Ведя Инвегу за собой, я подошёл к дверям, чтобы получше его разглядеть. Он обернулся и посмотрел на меня, да так и застыл на месте, вцепившись в меня тусклым взглядом бесцветных глаз.
Я просканировал нейрофизиологию электрика. Это был робот.
Какое ему дело до меня? – подумал я. – Почему он так на меня смотрит? И почему я на него смотрю? Что за?..
- Ид, - обратился я к своей спутнице. – Подожди здесь.
- Ты хочешь оставить меня одну? – удивилась она.
- Да... то есть, нет. Пойдём. Пойдём со мной.
Двери Института послушно раскрылись перед нами, и мы зашли в вестибюль. Я уговорил Инвегу подождать меня возле входа и подошёл к роботу-электрику, который тем временем спустился с табуретки и сделал неуверенный шаг ко мне. Мы с ним уставились друг на друга и так стояли несколько секунд. Времени и пространства вокруг нас как будто не существовало, как не существовало и нас самих – то есть, мы вроде и были где-то, но точно не здесь. А потом робот сказал:
- Ты... в твоих глазах тьма...
Где-то я это уже слышал. Где-то очень далеко отсюда. Я взял электрика за худые руки и внимательно на них посмотрел. Его пальцы мелко дрожали. Его лицо выглядело больным и измученным, под светло-голубыми глазами биоробота отчётливо прорисовывались тёмные круги, а тонкие бледные губы подрагивали в унисон рукам. Я видел его впервые, но знал, кто это.
- Ты? Ты-ы... я помню тепло твоих рук.
Передо мной стоял мой друг с планеты Эфир – позывной Ми-Ин, он же фрагмент Единого Сознания №47112.
- Я ждал тебя... – слабым голосом сказал он.
- А я тебя искал. Но ты... ты робот! Как такое может быть? Искажение?
Фрагмент №47112 покачал лохматой головой.
- Не Искажение. Люди.
- Ладно, сейчас это не важно, - в растерянности проговорил я, сжимая двумя пальцами его запястье. – Пойдём отсюда.
- Я не могу, я собственность Института. У меня под кожей маячок. Меня найдут.
- Где этот маячок?
Электрик медленно указал на своё левое плечо. Я нащупал маячок под кожей робота и уничтожил его антиматерией.
- Теперь не найдут, - сказал я. – Пошли.
Мы приблизились к удивлённо стоящей в дверях Инвеге, и я со смешанными чувствами сказал ей:
- Я нашёл его. Это фрагмент №47112 и он... робот...
Это по-прежнему не укладывалось в мои представления о происходящем. Я был готов найти своего друга в теле старика, ребёнка, мужчины, женщины, да хоть человекообразной обезьяны! Но не робота.
- Вот видишь, - сосредоточенно хлопнула в ладоши Инвега. – Я  же говорила, что этот Институт – наша судьба.
- Да уж, но это явно не та судьба, на которую я рассчитывал. Идёмте домой.
 
5.
Биороботов на Земле научились делать лет сорок назад. Живого материала для этого оказалось предостаточно – роботов делали из людей, которые ни на что больше не годились. Первыми в расход пошли преступники, и проблема переполненных тюрем стала понемногу решаться. Затем роботов стали делать из тяжелобольных, из невменяемых, из любых отбросов общества, которые были настолько глупы, чтобы согласиться на роботизацию. А потом и согласие спрашивать перестали.
В процессе роботизации сердце человека заменяли на мощный аккумулятор, в кровеносные сосуды закачивали специальный химический состав, именуемый плазмой, вместо нервной системы через всё тело протягивали сверхтонкие провода, а в мозг вставляли микросхемы с процессорами. Эти микросхемы были устроены так, что сперва они уничтожали остатки человеческой личности, а затем на их место устанавливали заданные программы, используя органический мозг как дополнительный инструмент в работе. Управление мыслями и поступками робота полностью переходило к микросхемам. На груди робота выбивали серийный номер и ставили отметки для подключения контактов зарядного устройства к аккумулятору.
Такие роботы использовались на заводах, в частных фирмочках, в армиях и много где ещё. Описанная мною роботизация позволяла дать конченому человеку вторую жизнь, в которой он мог принести пользу для общества.
Ключевые слова – «конченый человек».
 
Мой друг сидел на диване и молча смотрел в одну точку, а я смотрел на него, пока Инвега возилась на кухне с приготовлением чая. Загрызи меня шиншилла, но как же это? Что с ним сделало Искажение, насколько «конченым человеком» он оказался здесь, что его превратили в робота? Мой лучший друг, прилетев с планеты Эфир, на Земле сделался человеческим мусором. Его разум убили микросхемы. Это не укладывалось в голове.
- У тебя здесь есть имя? – спросил я его.
- Мартекс, - с готовностью ответил он и, расстегнув форменную синюю рубашку, показал мне выбитый на его груди серийный номер.
У него был номер MK-47112. Подошедшая с тремя стаканами чая Инвега посмотрела на его номер, подумала и сказала:
- Насколько я помню, роботы серии MK делались из умственно отсталых. Но это было лет пять назад.
- Час от часу не легче, - вздохнул я. – У тебя есть закурить?
Инвега протянула мне пачку сигарет. Когда я закурил, она подошла к Мартексу и, вручив ему стакан горячего чая, принялась внимательно его разглядывать, делая странные движения руками. Через несколько минут она обратилась ко мне:
- Том. Это... это не робот.
- То есть? – спросил я, давясь едким дымом.
Зачем они это делают? В смысле, зачем курят эту гадость?
- У него живой разум, - сказала Ид. – Им управляют не микросхемы, а собственное сознание.
- Как такое может быть?
- Вы оба с планеты Эфир, так что вы знаете это лучше меня.
Я ничего не мог понять, кроме того, что мне с Искажением повезло намного больше, чем Мартексу. Мой друг, которого я считал самым сообразительным из всех, кого я знаю, на Земле оказался умственно отсталым роботом, который, тем не менее, думал собственной головой, а не микросхемами. Но я знал, что это невозможно. Микросхемы при роботизации всегда подчиняли себе человеческий мозг. С другой стороны, мозг Мартекса был человеческим, но сознание-то – нет. Возможно, он смог переключить на себя управление микросхемами, а не поддаться обратному процессу. А что если он здесь очутился уже готовым роботом? Такое тоже может быть. Искажение непредсказуемо, после него может быть всё что угодно.
Я не нашёл ничего лучше, чем спросить у Мартекса:
- Ты стал таким после Искажения?
- Не совсем... я стал таким по вине людей, - тихо проговорил он.
Как я понял, он всегда говорил тихо.
- Люди? Расскажи мне всё, Мартекс. Почему ты теперь такой? Что они с тобой сделали?
И мой давний друг начал рассказ, который полностью изменил мой план действий на Земле.
Мартекс появился здесь примерно на двадцать лет раньше меня. Искажение заключило его разум в тело умственно отсталого ребёнка. Точнее будет сказать, что с мозгами у этого ребёнка всё было в порядке, но присутствовали какие-то нарушения нейронных связей, из-за которых он не мог ни ходить, ни говорить, хотя прекрасно умел думать.
Он жил в приюте для брошенных детей. Окружающие считали Мартекса дебилом. Это было не так – на уроках математики он мог быстро решить любую задачу, но не мог назвать ответ, потому что речь давалась ему с очень большим трудом. И точно так же он не мог записать ответ или решение, потому что у него была сильно нарушена координация, он и передвигался-то с трудом.
Другие дети из приюта часто над ним издевались. Мартекс понарассказывал мне таких ужасов из своего земного детства, что я сразу же припомнил грустную историю Инвеги Мусталески. Мартекса постоянно унижали, били, вырезали на его коже ругательные слова, окунали головой в унитаз, выставляли на посмешище. Его систематически избивали до потери сознания, думая, что он ничего не понимает, а он прекрасно всё понимал, но не мог ни защититься, ни даже позвать на помощь. Он знал только несколько простых фраз, которые, впрочем, ни на кого не действовали. Когда Мартекс говорил: «Не бейте меня», его только начинали бить ещё сильнее.
Память о планете Эфир возвращалась к нему очень медленно и хаотично. Когда он обнаружил, что может умереть по собственному желанию, он, в очередной раз натерпевшись от других детей, не выдержал и решил покончить с собой. Но у него ничего не получилось. Он не смог завязать верёвку, чтобы повеситься на ней, потому что руки его не послушались и тогда. После этого сверстники снова избили Мартекса, а затем раздели догола, вывели на улицу – дело было в феврале месяце, – привязали за руки к железному забору и оставили. Ему тогда было лет двенадцать. Он сидел, избитый и обездвиженный, замерзал, а маленькие дети, которые пробегали мимо, швырялись в него снегом и весело смеялись. Он ничего не мог поделать, только плакал, пока его глаза не покрылись коркой солёного льда. Лишь к вечеру кто-то из воспитателей пожалел его и освободил. Подростки, сделавшие с ним это, получили небольшой нагоняй, но от этого ничего не изменилось.
Когда Мартексу исполнилось шестнадцать, кто-то столкнул его с лестницы. Мартекс кувырком пролетел через десять ступенек. Он сказал мне, что запомнил их все до единой. Приземлившись, он сильно повредил спинной мозг и всё его тело свели страшные судороги. Тот, кто его столкнул, только пожал плечами и сказал:
- Этот дебил сам упал. Он же дебил.
Воспитатели вызвали врачей, и, когда те приехали, казалось, что Мартекс уже мёртв, но врачи не спешили констатировать смерть. Проверив пульс Мартекса, они выяснили, что примитивная земная жизнь ещё продолжала биться в его венах. Его уложили на носилки и отвезли в больницу, где у кого-то и родилась идея дать парню второй шанс, сделав из него робота.
Так и было решено. В венах Мартекса забулькала сине-зелёная плазма, он получил аккумулятор, новую нервную систему, персональное зарядное устройство и набор микросхем, которые научили его правильно двигаться, разговаривать и выполнять простую работу. Конечно же, планировалось, что разум Мартекса подчинится микросхемам, но всё же он, как и я, прибыл на Землю с планеты Эфир. Я был в десять раз умнее любого землянина, а Мартекс был в два раза умнее меня. Он сумел подчинить себе работу микросхем, перепрограммировал их и только тогда сделался полноценным человеком, каким не мог сделаться до роботизации. Но при этом он был роботом – и фактически, и юридически. Роботы не имели никаких прав и должны были во всём подчиняться людям, в противном случае они подлежали немедленному уничтожению. Мартекс это знал, поэтому сделал вид, что он – обычный робот, функционирующий по обычным правилам для роботов. Только серийный номер, совпадающий с его номером в Едином Сознании, напоминал ему о том, кто он и зачем. Но с течением времени, работая на благо человечества, он всё больше терял надежду на то, что мы с ним когда-нибудь встретимся. Когда права на него выкупил сибирский Институт Приборостроения, он почти отчаялся.
Мартекс знал, что сам меня не найдёт, поскольку законы запрещали роботам предпринимать самостоятельные действия, и не имел возможности подать мне какой-нибудь сигнал, чтобы я его нашёл. Но я нашёл – главным образом, благодаря Мусталески, которая непрерывно твердила, что Институт – наша судьба.
И вот теперь Мартекс сидел передо мной, бесправный робот с искалеченной психикой. Я раньше и подумать не мог, что какие-то двадцать лет жизни на какой-то дурацкой Земле могут так сильно надломить сознание существа, которому насчитывается несколько тысячелетий. Что земные люди могут так изуродовать моего лучшего друга, с которым мы в своё время проходили через огонь, воду и нейтронные бомбы. Что его так легко и непринуждённо сломают, весело посмеиваясь и швыряясь снежками.
Я резко поднялся и прошёлся по комнате из угла в угол. Мартекс всё так же сидел на диване с видом обколотого наркомана. Инвега всхлипывала, закрыв лицо ладонями. На столе стоял давно остывший чай.
- Мартекс... – выдохнул я, прижав пальцы к виску. – Ну не смотри ты так в одну точку. Ты меня с ума сводишь.
- Прости, Том. Я бы хотел по-другому, но уже не могу. Меня часто били по голове, и в моём мозгу произошли необратимые органические изменения.
- Но ты же не такой. Ты ведь не придурок. Ты мне нужен таким, каким ты был раньше – сильным, умным, предприимчивым.
- Зачем я тебе теперь нужен? – с абсолютным отсутствием интонаций в голосе спросил он.
- Чтобы стереть это гнусное человечество с лица Земли.
Инвега подняла на меня заплаканные глаза. Она долго смотрела, как я расхаживаю по комнате, сама сохраняя полную неподвижность. Её мозг обрабатывал информацию, к которой был готов меньше всего.
- Том, ты... ты решил изменить свои планы? – удивлённо спросила она, сглатывая слёзы.
- Да, Инвега. Да.
- Из-за него? – она кивнула на Мартекса.
- Из-за вас обоих.
 
Мартекс положил голову на колени Мусталески и закрыл глаза. Ид принялась осторожно гладить его длинные белые волосы.
- Роботам нужен сон? – спросил я, глядя в окно на огни ночного города.
- Мы можем спать, но не нуждаемся во сне. Я бы с удовольствием ненадолго заснул...
- Тогда отдыхай. Отдых тебе нужнее, чем всем нам.
Инвега продолжала его гладить.
- Знаешь, Том, - заговорила она, - такого со мной не случалось последние восемь лет.
- Чего именно? – не понял я.
- Чтоб я плакала над чей-то судьбой, кроме своей собственной. Вообще-то я страшный эгоист.
- Да я и сам чуть не расплакался.
- Смотри, Том. Твой друг улыбается.
Я перевёл взгляд на Мартекса. На его узком лице действительно появилась какая-то странная улыбка.
- Тебе лучше? – спросил я у него.
- Немного... Том, завтра вы должны будете вернуть меня в Институт.
- Это зачем ещё?
- Там моя зарядная батарея. Без неё я завтра отключусь, когда сядет аккумулятор.
- Мы можем купить другую зарядную батарею, - предположил я.
- Нет. У меня индивидуальная. Другая мне не подойдёт, она может сжечь нервное волокно.
В этот момент Инвега снова посмотрела на меня пронзительным взглядом ясновидящей, и в этом взгляде я прочитал только одну мысль: «Институт – наша судьба».
- Хорошо. Завтра мы пойдём в Институт, пойдём все вместе и вместе там останемся.
- Вас не пустят, - по-прежнему улыбаясь, сказал Мартекс.
- Это мы ещё посмотрим. Спи.
Мы с Инвегой уложили Мартекса спать на диване в комнате, а сами отправились на кухню – докуривать две последних оставшихся у Ид сигареты. Я и не заметил, как за один вечер успел подсесть на никотин. Впрочем, если учесть, что земная жизнь и не такое с инопланетянами делает, то ничего необычного. Курить можно, сдаваться нельзя.
- Я думал о твоём плане, - заговорил я с Инвегой, - и одна из главных вещей, которая меня останавливала, - это дети. Можно убить женщин, можно убить мужчин, но дети...
Мусталески глубоко затянулась.
- Теперь ты знаешь, что дети ещё хуже взрослых. Взрослых людей хоть как-то держат в рамках моральные нормы и законы, а у детей тормозов нет, им законы не писаны.
- До сих пор не могу поверить, что обычные земные дети устроили Мартексу такой подарок судьбы. Это ж... я не знаю... настоящий концлагерь.
- Вся Земля – сплошной концлагерь. И обрати внимание на то, что я отношусь к людям с максимально возможной для меня гуманностью. Я хочу, чтоб люди исчезли из этого мира быстро и безболезненно, больше мне ничего не надо. А те дети вполне были способны убить твоего друга, но перед этим им ещё хотелось как следует над ним поиздеваться. У детей из инструментов, правда, только кулаки да складные ножички, а взрослые – те же дети, только с куда более обширными арсеналами оружия. В ход идёт всё, от информационных войн до откровенно скотской экономической политики. Это я ещё о ядерном оружии не упоминала. Тут каждый день живёшь, как на вулкане – того и гляди рванёт. Постоянные потряхивания ядерными чемоданчиками выносят мозги не хуже, чем когда тебя каждый день до полусмерти избивают.
- Психологическое насилие. Я знаю о таких вещах, но не думал, что здесь всё до такой степени плохо. Да и вообще... я имел представление о Земле, когда отправлялся сюда, но мои представления, признаюсь, были очень неполными.
Инвега усмехнулась и щёлкнула пальцами.
- Закон Мёрфи: нельзя ничего сказать о глубине лужи, пока в неё не попадёшь. Так вот, ты просто наступил в лужу, которая оказалась глубже, чем ты думал. Это бывает.
- Если б один я наступил – ещё ладно. Но в эту лужу по самое горло утрамбовали Мартекса, и он чуть не захлебнулся. С этим смириться я не могу.
- Shit happens, - пожала плечами Ид.
- Это не может быть случайностью, - возразил я. – Случайностей не бывает. Даже Искажение действует не случайно, но его нельзя винить, потому что оно всего лишь закон физики.
- Да, кстати, может, ты мне всё-таки расскажешь, что это за Искажение?
- Без проблем. Искажение – это шестимерный экран, пронизывающий всю нашу с тобой Вселенную. Искажение присутствует повсюду, оно так же неизбежно, как притяжение звёзд и планет. Каждый участок Вселенной имеет собственную формулу Искажения, описывающую особенности его работы. Это всё нужно для того, чтобы материя и информация, перемещаясь между участками Вселенной, могли трансформироваться из одной формы в другую, приобретая определённую конфигурацию для того или иного места и времени. Помнишь, я говорил, что тебе не понравится атмосфера из синильной кислоты на одной из известных мне планет? Я соврал. Если ты отправишься на эту планету, Искажение изменит тебя так, что, прибыв в точку назначения, ты вполне сможешь дышать синильной кислотой. Ты уже будешь адаптирована не к Земле, а именно к этой планете. Но исследования наших учёных, занимающихся Искажением, описывают только общий принцип, в котором не хватает очень многих частностей. Мы пока ещё не установили закономерности, по которым Искажение определяет, в какое время тебя забросить, в какое место, в какую материальную оболочку поместить, каковы будут прочие особенности твоей искажённой формы. Пример перед твоими глазами. Мы с Мартексом прибыли на Землю в равных условиях, но я очутился в теле вполне здоровой, хотя и страшной женщины, а Мартексу достался организм больного ребёнка. Это не случайно, у всего этого есть конечная цель, но принципы, по которым это всё работает, пока не ясны. Искажение можно представить в виде уравнения с множеством переменных, которое описывает график шестимерной функции, но сформулировать это уравнение на Эфире пока ещё не могут.
- Шесть измерений? – приподняла брови Мусталески. – Какие они?
Я с готовностью пояснил:
- Первые три ты знаешь – это длина, ширина и высота. Четвёртое измерение – время. Пятое – гравитация. Шестое – долженствование.
- Что за долженствование? – снова спросила Ид.
- Долженствование, которое на Земле обычно называют судьбой, – это измерение, которое формирует принцип протекания любых процессов во Вселенной. У любого процесса есть начало и есть конец, который полностью предопределён. Это можно назвать смыслом. Даже самая крошечная частица, которая болтается где-нибудь в вакууме, обладает своим смыслом и должна выполнять то, что этот смысл ей предписывает. Ключевое слово – «должна». Это тоже можно увидеть через Искажение – например, если ты не должна адаптироваться к планете с синильной кислотой, Искажение тебя к ней не адаптирует, потому что, согласно долженствованию, тебе там делать нечего.
- То есть, всё предрешено?
- Разве это не согласуется с твоим ясновидением? Ты же сама веришь в судьбу, да хоть бы в этот Институт. Да, всё предрешено, но предрешено только нами самими. Мы сами определяем собственное положение на координате долженствования. Только от наших решений зависит то, к чему мы придём, и в долженствовании есть лишь одна абсолютная константа – это смерть. Рано или поздно к ней должно придти всё.
- Но тогда всё совершенно понятно! – воскликнула Ид. – Так должно было случиться, что Искажение сделало твоего друга беспомощным, что его здесь сломали, что ты решил расквитаться с людьми за такое дело, что ты встретил меня и что в конце концов человечество умрёт, потому что смысл всего этого – смерть!
Мне казалось, что от радости Инвега сейчас подпрыгнет до потолка.
- Именно так, - кивнул я. – Но знаешь ли ты, что такое смерь? Всякий процесс во Вселенной можно выразить уравнением с множеством переменных. Одна из ключевых переменных – это ускорение. Ускорение свойственно любому процессу. Когда модуль ускорения достигает критической величины, график функции процесса упирается в точку сингулярности. Это экстремум бесконечности, именно в этой точке все количественные показатели преобразуются в качественные. То есть, говоря простым языком, текущий процесс завершается и начинается процесс более высокого порядка. Смерть – это точка завершения одного процесса и начала следующего.
- Я знаю, что такое смерть и перерождение в новом качестве, я же мистик, - ещё сильнее обрадовалась Ид. – Среди таких, как я, это называют кармой. Но это в любом случае – смерть, и я не могу понять, зачем ты со мной спорил, когда я говорила, что всё к тому и идёт.
- Затем, что даже сейчас можно найти причину, по которой долженствование переменится. В любой момент можно увидеть смысл, ради которого человечеству ещё стоит пожить.
- А ты видишь такой смысл? – упавшим голосом спросила Ид.
- Нет.
Инвега встала из-за стола, подошла ко мне, обняла и поцеловала в висок. Любовь и смерть слились воедино в этом её поступке.
 
6.
Едва завидев нас троих, охранник в вестибюле Института Приборостроения аж расплылся в улыбке. Сияя от счастья, он размашистой походкой подошёл к нам, и я слышал, как шуршала его новенькая чёрная униформа. По очереди пожав руки мне и Инвеге, он радостным голосом заговорил:
- Спасибо, что вернули нам нашего робота! Мы вчера даже не заметили, как он сбежал.
Охранник взял было Мартекса за плечо, но я помешал ему сделать это, встав прямо перед ним и заслонив Мартекса всем своим телом.
- Мы не собираемся никого возвращать, - строго произнесла Ид. – Мы хотим поговорить с руководством Института.
- А... вы хотите вознаграждения, - немного расстроился охранник. – Хорошо. Сейчас я позову начальника смены.
Инвега исподлобья поглядела на него.
- Ты не понял, дядя. Мне не нужен начальник смены. Мне нужно руководство этой вашей шараги.
Очень удобно угрожать и командовать, когда у тебя за спиной целая вселенная антивещества, - подумалось мне тогда.
- Извините, но...
Охранник не договорил. Инвега вцепилась в него тяжёлым неподвижным взглядом, от которого даже мне стало не по себе. За несколько секунд под действием взгляда Мусталески доблестный боец как-то весь обмяк и его лицо приняло совершенно идиотское выражение.
- Ты сейчас же проведёшь нас к руководству, - приказным тоном сказала ему Ид.
- Да... конечно...
Уже совсем не бравым шагом, а скорее трусцой, охранник направился вглубь по коридору, и мы последовали за ним. В ответ на мой удивлённый взгляд Инвега кратко пояснила:
- Гипноз и подчинение чужой воли.
Мы проходили мимо кабинетов и кабинетиков, мимо окон и подоконников, на которых стояли искусственные фикусы, мы поднимались на стеклянных лифтах и спускались по мраморным лестницам, проезжали на эскалаторах по зеркальным галереям и сводчатым залам, пока не оказались в каком-то особенно большом кабинете, наполненном серьёзными людьми в не менее серьёзных официальных костюмах. Несколько стен в этом кабинете представляли собой сплошные жидкокристаллические экраны, по которым транслировалась какая-то презентация. Люди в деловых костюмах следили за презентацией, о чём-то совещались, делали записи в электронных блокнотах-гаджетах. За одним из массивных широких столов сидел, судя по виду, самый важный человек из всех присутствующих. Это был немолодой, но сохранивший спортивную форму мужчина, стриженый под «бокс» и одетый в серебристые брюки и пиджак поверх шёлковой чёрной рубашки. Он первым и обратил на нас внимание.
- Кто вы? Что вы здесь делаете? – спросил он. – Саша, ты кого сюда привёл?
Саша безвольно промолчал и вместо него ответила Мусталески:
- Мы пришли сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
- Не надо мне предложений, красавица. Я давно женат.
- Это к делу не относится. Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Вы можете выгнать всех этих людей?
Человек в серебристом костюме вежливо улыбнулся, отчаянно силясь понять, что вообще происходит.
- Боюсь, это невозможно. У нас презентация, как видите.
- Что ж, тогда придётся мне, - вздохнула Инвега.
Она сжала руками виски, медленно обвела взглядом всех присутствующих, а затем низким грудным голосом сказала:
- Пошли все вон.
И люди послушно начали выходить. Через минуту в кабинете остались только я, Инвега, Мартекс, самый главный начальник и двое его охранников. Ну, ещё робот-садовник невозмутимо поливал живую пальму в углу кабинета.
- Что за чертовщина? – привстав, спросил начальник и обернулся к охранникам: - Ребята, уберите отсюда эту троицу!
Охранники не шелохнулись. Я и сам боялся шелохнуться, удивляясь тому, насколько велика сила сознания Инвеги Мусталески.
- Уважаемый, прекратите ломать комедию, - попросила его Ид. – Мне нужно с вами поговорить.
- Ладно, - сдался начальник. – Чего вы хотите?
- Для начала узнать, как вас зовут.
Начальник весь напыжился и приложил ладонь к груди:
- Моя фамилия Метчинский, если вам это о чём-нибудь говорит.
- Совершенно ни о чём, - с каменным лицом сообщила Инвега. – Итак, господин Метчинский, в этом Институте вы за главного. Дело в том, что я знаю о ваших разработках секретного оружия, которые проводятся именно в этом здании.
Метчинский нервно усмехнулся.
- Это всего лишь дешёвые домыслы сетевых журналюг.
- Это не домыслы, к тому же, сетевая пресса меня мало интересует. Я знаю о вас и о вашем Институте всё. Если хотите, я могу перечислить вам кодовые номера всех компьютеров, находящихся на подвальных этажах этого здания, или назвать точный возраст старшего техника Василькова, работающего на энергоблоке в тех же подвалах. Не надо делать вид, что вы тут самоходные корыта изобретаете. Я знаю, какое оружие вы хотите сконструировать, и хочу вам помочь.
Метчинский схватился руками за свою красивую голову.
- Какого дьявола? Откуда вам всё это известно?
Инвега недовольно подкатила глаза кверху.
- Это не важно. Важно то, что у меня есть идея получше, чем ваше гамма-излучение, эксперименты с которым не радуют здесь никого, включая вас самих.
- Вы учёный? – язвительно спросил руководитель Института. – У вас есть учёная степень? Да вы понятие не имеете о том, что такое гамма-частицы. Что вы мне голову морочите!
- У меня нет учёной степени, но у человека, стоящего рядом со мной, есть антиматерия. Вы, как физик, должны знать, что это такое.
Метчинский продолжал язвить напропалую.
- Конечно, я знаю, что такое антиматерия. Только не знаю, в каком кармане этот ваш человек её прячет.
- Вам показать? – вступил в диалог я.
- Покажите!
- Для этого вам придётся чем-нибудь пожертвовать. Выберите любой предмет, с которым вам будет не жалко расстаться.
Директор Института указал на пальму в углу. Я вычислил её объём и плотность, составил формулу для сбора нужного количества антиматерии, собрал её по ту сторону реальности и взглядом направил к пальме. Частицы и античастицы при столкновении взаимоуничтожились, и от пальмы не осталось даже мокрого места. Энергию аннигиляции я преобразовал в нейтрино.
- Твою мать... – только и сказал директор, вытирая галстуком вспотевший лоб.
- Повторить?
Словами любого из земных языков сложно объяснить, как это делается. На Эфире таких, как я, называют обладателями транзитного сознания. Подобного рода сознание представляет собой внепространственную ловушку для анти-частиц, примерно такую же, на строительство которых земные учёные тратят миллионы долларов. Транзитное сознание позволяет трансформировать частицы из вещества в антивещество и наоборот, и в данном случае я выступал своеобразным порталом между материями. Даже на Эфире способных к этому было немного, чего уж о Земле говорить – здесь это, наверное, вообще казалось чем-то из области фантастики. Я пытался объяснить Инвеге, в чём тут дело и как это происходит, но и Инвега мало что смогла понять.
Мне пришлось раз пятнадцать повторить этот фокус, прежде чем Метчинский поверил в реальность происходящего. Потом Инвега долго объясняла ему, как и почему я умею это делать. Никогда ещё мне не доводилось слышать такого первоклассного вранья. Потом Метчинский позвал нескольких самых лучших своих сотрудников и долго с ними консультировался, а я опять повторял фокусы, чтобы сотрудники тоже во всё это поверили. Потом мы все вместе объясняли, как антиматерию можно использовать в разработках «умной бомбы». Мартекс, который однажды сумел перепрограммировать собственные микросхемы, на сей раз очень неплохо представил в двух словах свой проект программного обеспечения для бомбы. Потом Инвега снова и снова объясняла принцип, а я снова и снова демонстрировал свои возможности, пока в кабинете не закончилась мебель.
Глубоко за полночь директор Института сказал Мусталески:
- Хорошо, Инвега. Мы берём вас в свой проект. Что вам для этого нужно?
- Мне нужны компьютеры! – первым делом сказала Инвега, широко разведя руки в стороны. – Много компьютеров! Мне нужны эти двое – Том и Мартекс. Мне нужен самый лучший в мире нейрохирург, который сможет восстановить умственную работоспособность Мартекса, потому что у парня проблемы с мозгами. Мне нужен штат превосходных энергетиков и физиков. Мне нужны специалисты по генетике. Мне нужно, чтоб нам не мешали работать. Мне нужно, чтобы с Мартекса сняли статус робота и дали ему полные человеческие права. И мне прямо сейчас нужна зарядная батарея Мартекса, потому что через полчаса у него сядет аккумулятор.
- А не слишком ли много условий?
- Это в ваших же интересах.
 
Получив личную зарядную батарею в своё полное распоряжение, Мартекс привёл меня и Ид в комнату, где обычно заряжались роботы. Это было тесное и тускло освещённое помещение, в котором находились несколько длинных столов. В стене возле каждого из них располагалась электрическая розетка-220, а под столами стояли одинаковые жестяные ящики с какими-то ремнями. Мартекс подошёл к одному из столов, поставил на него батарею и сказал:
- Мне надо зарядиться... вы мне поможете?
- Конечно, - ответил я. – Что нужно?
- Помоги мне залезть на стол.
Я усадил на стол своего друга и поставил зарядник на пол, чтобы не мешался; в моих руках остались только два длинных провода с плоскими пластинами электродов. Мартекс расстегнул лямки комбинезона и снял рубашку, обнажив худую грудь со шрамом от операции по замене сердца на аккумулятор, серийным номером и двумя знаками «+», обозначающими места для подсоединения зарядной батареи. Он приложил к этим знакам электроды от зарядного устройства и закрепил их пластырем. Затем лёг во всю длину стола и сказал мне:
- Том, ты должен достать из коробки снизу ремни и пристегнуть меня. Или прижать руками.
- Это зачем? – удивился я.
- Чтобы я по стене не убежал на потолок. У меня могут быть судороги.
- Понятно. Как будет лучше?
- Лучше пристегнуть.
Я сделал всё, как он говорил, и по его сигналу включил зарядную батарею в сеть. Пристёгнутое ремнями к столу тело Мартекса неестественно выгнулось, и он забился в конвульсиях, беззвучно хватая ртом воздух. Инвега, глядя на всё это, дёрнула меня за плечо.
- Том... Том, ему больно.
- Не смотри, - сказал я, закрывая её глаза ладонью.
- Но я всё равно слышу, как он сейчас кричит от боли.
- Да он молчит вроде бы...
- Ты не слышишь, а я слышу. Слышу его крик.
Судя потому, что я видел, Мусталески меня не обманывала. Я понимал, что Мартекса так трясёт не потому, что у него бабочки в животе. Мне самому было настолько тяжело на это смотреть, что я отвернулся.
- Holy shit, - тихо проговорила Ид. – Я не думала, что с твоим другом всё так скверно получится. Мне очень жаль.
- Почему роботам не колют обезболивающие перед зарядкой аккумулятора?
- Сам подумай. Кого волнует то, что чувствуют какие-то там роботы? Они же роботы, бездушные мясные машины.
Через двадцать пять минут Мартекс с каким-то неземным усилием прохрипел:
- Выключайте...
Я поскорее отключил зарядное устройство и принялся снимать ремни. Мартекс немного дрожал. Я полностью освободил его, помог ему сесть и спросил:
- Ты как? В порядке?
- Да, насколько может быть в порядке старая ржавая железяка, - воспроизвёл он древнюю шутку, которая отчего-то всплыла в его памяти
Лично мне было не до смеха, но с другой стороны – что ещё делать, когда всё настолько плохо, что хуже некуда? Плакать что ли?
Инвега подошла к Мартексу и положила руки на его покатые плечи.
- Я видела, как ты заряжался. Это очень больно?
- Да. Но мне всё равно.
- Так не пойдёт. Я скажу здешним обезьянам, чтоб тебе кололи анальгетик.
Мартекс растерянно поглядел по сторонам, как будто искал глазами нужные слова.
- Это... было бы неплохо...
- И мы обязательно найдём врача, который восстановит твой земной мозг, - развивала свои мысли Ид. – Мы приведём тебя в порядок, и ты будешь думать за десятерых.
Я покачал головой, вглядываясь в болезненное лицо Мартекса.
- Вряд ли это поможет. На мой взгляд, его умственные способности лучше будет усилить каким-нибудь суперкомпьютером. У нас их теперь полный подвал.
- Верная мысль, - оживилась Инвега. – Кстати, о компьютерах. Вы тут посидите, мальчики, а я пройдусь с экскурсией вниз. Посмотрю, с чем мы теперь будем работать.
Здоровый эгоизм Инвеги был мне понятен. Ей больше хотелось не торчать тут с нами и нашими проблемами, а посмотреть на всё то, к чему она несколько лет стремилась. Компьютеры, источники энергии – она хотела увидеть их не «третьим глазом», а первыми двумя. Это было для неё важнее всего, так что она спешно оставила нас и в сопровождении охранников ускакала на нижние этажи. Мы с Мартексом остались наедине. Мой друг надел рубашку, застегнул комбинезон и спустился со стола. Пошатываясь от пульсирующего в нервных волокнах электричества, он подошёл ко мне. Я снова оглядел его с ног до головы и сделал вывод:
- Дурацкая планета. Зря мы сюда сунулись.
- Да нет, всё правильно, - возразил Мартекс. – Мы должны были понять, что ошибались в отношении Земли. Что не надо было жалеть тех, кто здесь живёт и умирает. Искажение сработало в соответствии с принципом долженствования, который ты знаешь не хуже меня.
Зарядка аккумулятора явно придала ему бодрости и улучшила речь.
- И что, долженствование предписывает нам убить всех людей в качестве исправления наших ошибок? Разве мы вправе принимать такое решение? – поинтересовался я.
- Ты забыл про то, что для нас самое главное.
Я задумался. В разных разумных обществах есть разные высшие ценности. У землян это человеческая жизнь, а у эфирных змей – товарищество. Ведь у нас победил коммунизм. На Земле тоже водились коммунисты, и их система ценностей была во многом схожа с нашей. Идеология – это такое явление, которое изменяется во времени, но не в пространстве. Планеты разные, коммунизм один.
Поэтому товарищество.
Когда на Эфире ещё не сформировалось Единое Сознание, полностью искоренившее любые конфликты, у нас действовал основной закон, согласно которому, если кто-то обидел твоего товарища, ты был вправе сделать с обидчиком всё что угодно, кем бы этот обидчик ни являлся. Будь он ребёнком, генералом армии, инопланетянином или твоим соседом по общежитию – ты мог назначить ему какую угодно цену за посягательство на товарищество, потому что товарищество не имело цены. С тем, кто обидел твоего товарища, ты мог поступать как хочешь, ты мог даже убить его, и закон оправдывал любой твой поступок. Этот принцип сохранился даже после появления Единого Сознания, когда необходимость в нём полностью отпала.
Мартекс был мне больше, чем товарищем. Он был моим другом. И его обидели люди. Не конкретные личности, а всё земное общество, эволюция которого привела к тому, что судьба Мартекса на Земле сложилась так, как сложилась. И, в соответствии с законами планеты Эфир, я имел право убить всех людей. Но ведь на Земле действовали не эфирные, а земные законы!
- Мы слишком привыкли к тому, что мы сильные, - заговорил Мартекс. – Слишком привыкли к тому, что всемогущие. Мы слишком зазнались и решили, что имеем право давать советы другим цивилизациям. Вселенная ткнула нас носом в наши ошибки. Побыв здесь, на Земле, слабым и беспомощным, я понял это. Мы ошиблись и теперь должны исправить ошибку.
- Но разве мы вправе принимать такое решение? – повторил я свой вопрос.
- Мы не вправе. Решение может принять только человечество. В ком или в чём для тебя заключается его воплощение?
- В Мусталески, - без раздумий ответил я. – Она – конечный продукт цивилизации.
- Так вот она уже давно всё решила.
Я вспомнил о том, как Инвега называла себя суицидом человечества.
В плане эволюции я опередил её на несколько тысячелетий. Как бы смотрел земной человек XXII века на волосатую обезьяну с дубиной? Или, хуже того, на какую-нибудь сине-зелёную водоросль, которая являлась его далёким эволюционным прародителем? Как минимум, с презрением. Точно так же и я мог бы смотреть на Инвегу, но я видел в ней что-то несравнимо большее, чем сине-зелёную водоросль. Сколько лет она прожила на свете? Двадцать? Двадцать один? За эти годы она успела осмыслить не меньше, чем мы с Мартексом за двадцать тысяч лет. По крайней мере, в отличие от водоросли, она имела право решать, как поступить с земной цивилизацией.
Да. Решение было за ней.
 
7.
Все живые организмы, кроме вирусов, состоят из клеток. Организмы, в клетках которых нет ядер, называются прокариотами, а организмы, у которых клеточные ядра есть – эукариотами. В ядрах таких клеток, помимо всего прочего, содержатся хромосомы. Каждая хромосома представляет собой молекулу ДНК с бесплатным дополнением в виде кучи разных белков. Человек относится к эукариотам и в ядре каждой человеческой клетки находится сорок шесть хромосом, за исключением человеков-даунов. У них сорок восемь.
Если рассматривать молекулу ДНК с точки зрения химии, мы увидим сложную и длинную полимерную конструкцию. Эта конструкция состоит из нуклеотидов – азотистых оснований четырёх типов, которые называются аденин, гуанин, тимин и цитозин. Нуклеотиды в молекуле ДНК соединяются друг с другом с помощью водородных связей, причём аденин соединяется только с тимином, а гуанин – только с цитозином. Такой принцип соединения называется принципом комплиментарности. Структурно молекула ДНК представляет собой две длинных цепочки, спиралевидно обвивающие друг друга, как страстные любовники. Это позволяет утверждать, что в мире всё же есть место настоящей любви, но речь сейчас не об этом.
Речь о том, что последовательность нуклеотидов в молекуле ДНК является уникальным генетическим кодом, в котором содержится вся информация о его владельце. Индивидуальность каждого человека определяется всего лишь комбинациями четырёх простых элементов в его ДНК. Количество этих повторяющихся элементов измеряется миллионами. Чтобы вычислить все возможные комбинации нуклеотидов в молекулах человеческой ДНК, понадобятся формулы с факториалами и многими другими радостями волшебной алгебры. Никакой человеческий мозг не сможет это сделать.
А суперкомпьютер сможет.
Системой наведения «умной бомбы» должен был стать поиск по генетическому коду. Это был план Инвеги Мусталески, согласно которому требовалось вывести формулы молекул ДНК абсолютно всех людей на планете. Именно для этого Инвеге и требовались суперкомпьютеры и хорошие мозги.
В компьютерной стороне вопроса Инвега немного разочаровалась. Суперкомпьютеры, установленные на нижних этажах, оказались значительно слабее, чем она думала, да и количество их было меньше, чем ей представлялось. Атомный энергоблок там был всего один, впрочем, его было достаточно – лично я находил забавной мысль о столь разрушительной штуке в центре многомиллионного города.
Мусталески сразу же взялась за работу. Первым делом она решила объединить всю вычислительную технику с нижних этажей в один большой Суперкомпьютер, которому она тут же дала имя Земля. Когда программисты уладили этот вопрос, все мы – я, Инвега и Мартекс – подсоединили к своим головам специальные радиоантенны, которые дали нам возможность управлять Суперкомпьютером непосредственно из собственного серого вещества. Мартекс научил нас, как правильно это делать, после чего зарезервировал себе часть ресурсов Суперкомпьютера, и вскоре работа его мозга стала заметно улучшаться. Когда он восстановил свои умственные способности, он занялся программной частью проекта, так что штат программистов под его руководством принялся составлять программы по воспроизведению возможных конфигураций человеческой ДНК.
Инвега считала Землю красивой планетой, ей здесь не нравились только люди. Именно поэтому разрушительная сила антиматерии должна была срабатывать только на человеческих генотипах – уничтожать животных и растения Инвега не собиралась. Она разработала этот принцип и принялась строго контролировать его исполнение, как в программной части, так и в аппаратной. Мощностей Суперкомпьютера не всегда хватало на то, чтобы выполнять все требования её проекта, и тогда она бралась за них сама.
Моей функцией во всей этой сложной системе было только предоставление доступа к антиматерии. Мартекс подключил атомный энергоблок к Суперкомпьютеру и, параллельно с разработкой программ автоматического наведения, занялся разработкой программы по транзиту антиматерии из моего сознания через энергоблок, который должен был её усиливать и распространять по направлениям, заданным наводящими программами Суперкомпьютера. Я вскоре вообще перестал что-либо в этом понимать. Из всех нас Мартекс был самым умным, и у меня не было причин сомневаться в правильности его умственной деятельности, так что я не считал нужным задавать ему лишние вопросы.
Руководство Института очень слабо представляло, чем мы вообще занимаемся. Разумеется, истинные цели Мусталески были известны только мне и Мартексу, а все остальные считали, что мы просто разрабатываем самое умное на свете оружие исключительно во благо своей страны. Мусталески называла это оружие Большой Магической Бомбой, поскольку её склонное к мистицизму сознание воспринимало антиматерию как нечто волшебное.
По правде сказать, всё это не очень нравилось Метчинскому. Поэтому совсем скоро он обставил нас и Суперкомпьютер невероятным количеством охранников и специалистов по наведению порядка, которые контролировали каждое наше действие. Метчинский имел много причин на подобное решение, главной из которых было то, что таким серьёзным проектом занималась троица сомнительных личностей, которые в любой момент могли сделать финт ушами и раствориться в воздухе. Особенно это касалось Мусталески. Если Мартекс со свойственной ему самоотдачей, доходящей чуть ли не до самопожертвования, дни и ночи напролёт сидел в компьютерном отделе и занимался работой, а я бесцельно расхаживал вокруг энергоблока, то Инвега вела себя намного сумасброднее.
По природе своей она была хаотична, долгая и целенаправленная работа в соответствии с планом была для неё понятием идейно чуждым. Самым неприятным для неё в этой ситуации получилось то, что мы втроём, как и наш четвёртый друг – Суперкомпьютер, оказались собственностью Института Приборостроения. Это Инвегу не устраивало, и она часто демонстрировала свой протест. Она могла тайком пробраться в лабораторию и выпить весь находящийся там медицинский спирт, она могла сбежать на три дня, чтобы устроить провокацию у здания Администрации Города, она могла взорвать кабинет начальника охраны и понаделать других великих дел в таком же стиле. Именно поэтому в бригаду контролирующих нас охранников вскоре добавились несколько роботов-медиков, которые получили инструкцию от руководства Института. Согласно этой инструкции, Инвегу всё время полагалось держать на сильных транквилизаторах.  
Транквилизаторы взяли контроль над телом Инвеги, но не над разумом, и вскоре она превратилась в малоподвижное инертное не пойми что, которое, тем не менее, сохраняло способность руководить Суперкомпьютером. Основное руководство было именно за ней, без её умственного сигнала Суперкомпьютер ни один алгоритм выполнить не мог. Вечерами я подолгу сидел с Инвегой, которая часто была не в силах встать со стула. Она мало говорила и все её слова обычно сводились к тому, что она ни о чём не жалеет и что раз для Большой Магической Бомбы нужно, чтоб она вела растительную жизнь, то она с готовностью идёт на это. Я был не согласен. Я предлагал ей бросить к чертям всю эту затею, сбежать из Института и уехать куда-нибудь в Европу, но Инвега настаивала на продолжении работы над проектом, хотя я понимал, что в глубине души она и сама начинала сомневаться. Я смотрел на прибитую транквилизаторами Ид, сравнивал увиденное с тем, какой активной и даже бешеной она была ещё в начале 2113-го года, и всё больше убеждался, что всё это никуда не годится. Но что я мог сделать? Я не имел права принимать никаких решений. Инвега командовала всем.
 
Однажды я спустился в компьютерный отдел на нижних этажах, чтобы увидеться с Мартексом. Своего друга я там не обнаружил – видимо, он решил куда-то отлучиться. Ожидая его возвращения, я принялся рассматривать блоки Суперкомпьютера. Здоровенный был агрегат. На нём мигали лампочки, пищали звуковые индикаторы, а на дисплеях отображались какие-то программные коды, которых я не понимал. Суперкомпьютер... он был как живой, но у него отсутствовало собственное сознание – его сознанием управляла Мусталески. А было бы неплохо дать ему собственное...
Когда Мартекс вернулся, я спросил у него:
- Ты где был, дружище?
- Инвега через Суперкомпьютер попросила меня перепрограммировать несколько роботов-медиков.
Это меня заинтересовало. Мартекс всегда отличался повышенным уровнем честности, так что он охотно рассказал мне, о чём его попросила Ид и почему. По её просьбе он сменил программы двум роботам, которые кололи ей транквилизаторы – теперь они должны были колоть витамины. Для Мартекса это не составило труда – код доступа к программам этих примитивных самоходных тумбочек взламывался в два счёта. Из этого следовало, что Инвега что-то затеяла и для исполнения своей затеи решила избавиться от транквилизаторов.
Я хотел в тот же день поговорить с ней и узнать, что у неё на уме, но меня в её комнату не пустили охранники, сообщив, что Ид не хочет никого видеть и вообще давно спит. А на следующий день в Институте поднялась шумиха: Инвега пропала, оставив на своём месте только откреплённую от виска антенну. И, конечно же, никто не знал, где её искать.
А я знал. Взяв антенну, за которую зацепились несколько иссиня-чёрных волос с её головы, я побежал к Мартексу, который, как обычно, проводил своё время наедине с Суперкомпьютером. С порога я задал ему вопрос:
- У тебя уже работает функция поиска по генетическому коду?
- Только в тестовом режиме.
- Сейчас и протестируем.
Я положил перед Мартексом волос Инвеги, и самый лучший в галактике программист сразу понял, что от него требуется. Когда мы только начинали создавать программное обеспечение для Суперкомпьютера, мы подключили к нему генетический сканер из числа тех, что обычно используются в милиции для поиска преступников. Это было нужно для того, чтобы Суперкомпьютер имел несколько готовых образцов ДНК, на основе которых могли строиться дальнейшие программы по выводу трёхмерных формул.
Через этот сканер Мартекс забил в электронные мозги Суперкомпьютера уникальный генотип Инвеги Мусталески из её волоса. Когда программа обработала формулу, мы с Мартексом увидели на одном из дисплеев длинный код. Мартекс запустил программу поиска, и через несколько секунд мы получили готовые координаты. Инвега Мусталески находилась в нашей с ней старой съёмной квартире на двадцать пятом этаже. Я решил, что оправлюсь туда один, и посоветовал Мартексу продолжать работу, делая при этом как можно более невозмутимый вид.
Охранники из службы безопасности Института не хотели меня выпускать, так что пришлось припугнуть их антиматерией. Выйдя из здания, я прыгнул в первое попавшееся аэротакси, которое стремительно доставило меня туда, где находилась Ид.
Войдя в свою прежнюю квартиру, я обнаружил, что Инвега сидит на кухне, пьёт чай и курит. Вид у неё был сытый и довольный.
- Зачем ты сюда сбежала? – спросил я.
- Чтобы вслед за мной сюда приехал и ты. Мне хотелось побыть с тобой наедине, без всех этих роботов, компьютеров и надоедливой охраны.
Я сел на хромированную табуретку рядом с ней.
- Ты отсоединила от своего виска антенну, но под кожей у тебя остался управляющий модуль. Связь между тобой и Суперкомпьютером всё равно есть.
- Я знаю, - кивнула Ид, отхлебнув из чашки. – Именно о Суперкомпьютере я и хотела поговорить с тобой с глазу на глаз.
- Что ж, тогда я весь внимание.
Инвега рассказала мне о том, о чём я думал и сам – о собственном сознании Суперкомпьютера. Она была уверена, что у вычислительной машины должен быть свой разум, который сможет управлять Бомбой в том случае, если с кем-нибудь из нас троих что-нибудь случится. Например, кирпич на голову упадёт. Инвега считала, что прирождённому программисту Мартексу будет вполне по силам создать искусственный интеллект, способный заменить живой разум любого из нас... или всех троих сразу.
- В общем, я хочу, чтоб Мартекс разработал специальную программу, которая сможет доделать за нас нашу работу, если мы выпадем из картинки, - говорила Ид. – У этой программы должно быть условие запуска – ей следует запускаться только в том случае, если Суперкомпьютер потеряет связь с моими мозгами, твоими и твоего друга. То есть, условие запуска мы должны замкнуть на наши мозги. И эта программа должна быть секретной, о ней будем знать только мы.
- Но зачем тебе это?
Инвега неопределённо вздохнула, поднялась с табуретки и принялась демонстративно расхаживать по кухне. Я смотрел на неё. На ней был тот же объёмный серый свитер, что и в тот день, когда мы познакомились, а также узкая чёрная юбка. И всё те же лохматые волосы цвета гуталина.
- Я боюсь, Том, - наконец заговорила она. – Я боюсь, что не смогу за себя отвечать. У меня немного крыша едет, и я это чувствую. Если я понимаю, что со мной происходит, я могу сохранять контроль над происходящим, но ведь может настать момент, когда я перестану это понимать. И тогда я могу просто катапультироваться из окна в порыве неадекватности. Для меня этого будет достаточно, я уничтожу себя, и, следовательно, уничтожу этот мир, находящийся в моём сознании. Но в действительном положении вещей от этого ничего не изменится. И что будешь делать, например, ты? Улетишь на свою планету вместе с Мартексом? Вы двое не сможете уничтожить человеческую цивилизацию без меня, и вам останется только сматывать удочки. В таком случае получится, что вся наша работа бессмысленна. А я хочу, чтобы то, что мы начали делать, было доведено до конца. Что бы ни случилось, кто бы на какую планету ни полетел, Большая Магическая Бомба должна сработать. Поэтому у Суперкомпьютера должен быть собственный разум.
- Но если я вернусь на свою планету, Суперкомпьютеру неоткуда будет взять антиматерию.
Мусталески загадочно улыбнулась.
- Будет, друг мой, будет. Ты знаешь, что мне рассказывал Мартекс?
- Понятия не имею.
- Он рассказывал о твоём сознании. Он проходил через Искажение вслед за тобой и видел, как твоё сознание раскололось на две части. В одной его части, которая сейчас заключена в тебе, сохранилась твоя личность. А вторая часть, проходя сквозь слои времени, расщепилась на мелкие кусочки. Осколок твоего сознания превратился в пыль, в огромный массив мелких пылинок. Эти пылинки осели в умах разных людей в разных местах и временах. Мартекс видел всё это. Он сказал мне, что в прошлом обязательно найдутся люди, обладающие частицами твоего сознания. Такие люди всегда были на Земле, хотя и понятия не имели, что с ними не так. Но, даже несмотря на микроскопичность оставшихся от твоего разума частиц, эти частицы сохранили способность к транзиту антиматерии. А наш Суперкомпьютер Земля – он способен будет достать эти частицы из прошлого и использовать их для транзита. Потому что стараниями Мартекса он связан с твоим сознанием, а это означает, что не только с тобой здесь и сейчас, но и той пылью, которая когда-то была частью тебя. Это вневременная связь, так что Суперкомпьютер сможет добраться до пылинок, осевших на Земле хоть тысячу лет назад. Но для этого нужно, чтобы Мартекс написал программу, о которой я тебе говорю.
Я подумал: интересный поворот дела. Ну что ж, по крайней мере, я узнал, что стало с моей «второй половинкой», если можно так выразиться.
- Хорошо, Ид, я понял тебя. Но почему ты решила поговорить об этом именно со мной и именно здесь? Тебе следовало обратиться напрямую к Мартексу.
- На самом деле, мне хотелось побыть с тобой здесь не только для этого.
- А для чего ещё? – не понял я.
- Пойдём в комнату, посидим на диване? – предложила Ид. – У меня от этой табуретки уже жопа квадратная.
- Ладно...
Мы прошли в комнату и уселись на диван. Инвега немного озябла и закуталась в синтетическое одеяло. Кажется, я начал догадываться, чего она от меня хотела, но для меня это было по меньшей мере странно.
Инвега стиснула кисть моей правой руки и сказала:
- Холодно здесь.
- Ну, мы можем как-нибудь согреться. У меня тут был обогреватель.
- Нет, - покачала головой Мусталески. – Не хочу обогреватель. У меня... эмм... аллергия на обогреватели. Я хочу, чтоб ты согрел меня как-нибудь по-другому.
Я встретился с ней взглядом. Всё было очень просто и понятно – для неё, но не для меня. А что я сам об этом думал – мне было трудно сказать. Я искал формулировки, но не находил их. Я находил ответы, но к этим ответам не было вопросов. Хм. Возможно, это была ситуация из разряда тех, при которых вообще лучше не думать?
- Ну, так ты согреешь меня? – спросила Ид.
Я посмотрел на неё и прошептал:
- Иди ко мне.
Инвега сбросила одеяло, забралась ко мне на колени и обвила руками мою шею.
- Я не очень хорошо знаю, как это делается у людей, - виновато признался я.
Мусталески улыбнулась.
- Да тут не надо быть семи пядей во лбу. Всё просто. Поцелуй меня...
 
8.
Утром, когда Инвега проснулась, я уже вовсю хозяйничал на кухне, заваривая чай. Инвега завернулась в простыню, подошла ко мне и положила голову мне на плечо.
- Том-м-м-м... – протянула она.
Я усмехнулся.
- Кто ж ещё! Ты как?
- Да вот размышляю. Я переспала с инопланетянином, который фактически является огромной бестелесной змеёй. Это надо обдумать.
Мы несколько минут так и простояли в объятьях друг друга. Затем Инвега отстранила меня руками, села на табуретку, упёрлась локтями в стол и о чём-то напряжённо задумалась. А потом я услышал, как она плачет.
- Ид? – я коснулся её плеча. – Ид, что с тобой?
- Да так... – покачала головой она, и слёзы хлынули из её синих глаз.
- Что случилось, Инвега? Я... я сделал тебе больно?
Мусталески только отмахнулась.
- Да нет. Не в этом дело. Просто всё неправильно.
- А в чём тогда дело? – снова спросил я. – Что неправильно?
- Всё неправильно! Понимаешь, мне это было нужно... эта ночь с тобой. Я почти всю жизнь прожила в сплошной ненависти, из-за которой мне и хочется поубивать всех к чертям. Мне хотелось... всего лишь хотелось немного любви. Говорят, что любовь – это то, ради чего стоит жить. Но это всё... всё неправильно.
- Что именно? – снова не понял я.
- Любовь... вот, у нас с тобой была любовь. Не только этой ночью, но практически с того дня, когда мы познакомились, это я тебе гарантирую. Мне хотелось любви, я думала, что это меня остановит. Что я передумаю взрывать эту чёртову Бомбу. Но меня не остановило и это. Понимаешь, даже любовь – не смысл, даже любовь ничего не стоит.
Я поставил на стол две чашки чая, сел рядом с Инвегой и обнял её.
- Ну, любовь... а что – любовь? Обычный животный инстинкт. Чего особенного в том, что две волосатых обезьяны нашли друг друга?
- Ты циник, - вздохнула Ид и обхватила руками голову.
- Я прагматик, - поправил я. – Я оцениваю вещи, только исходя из их полезности и функциональности.
- Значит, любовь не функциональна? У вас на Эфире нет любви?
- Нет. И никогда не было. На Земле любовь нужна только для того, чтобы плодить себе подобных, а мы, когда ещё были живыми организмами, размножались скорее вегетативно. Для этого не требовалась любовь.
- Но в чём же тогда смысл существования цивилизации? – Мусталески с надеждой посмотрела на меня.
- Я ведь тебе рассказывал. На координате долженствования единственный смысл – смерть, варьируется только та или иная точка, в которой объект достигает этого смысла. Это может произойти раньше, может произойти позже, но это произойдёт обязательно, и каждый из нас сам решает, когда именно. Люди, цивилизации, атомы и целые галактики – все подчиняются этому принципу. Ты говоришь: «Всё неправильно». Неправильно то, что люди имели все возможности для того, чтобы создать себе свой собственный уникальный смысл, но вместо этого пустились во все тяжкие.
- Но всё же – любовь. У вас на Эфире она не функциональна, но здесь она нужна для продолжения рода. Разве не в этом смысл?
- Нет. Продолжение рода – это не смысл. В антиматерии – может быть, там отрицательное долженствование, и если здесь смысл всякого электрона сводится к смерти, то у позитронов, наоборот, к рождению... возможно. А что касается Земли – здесь, как ты говоришь, всё неправильно. Здесь всё подчинено разрушению. Здесь объединяются не за что-то, а против чего-то. Здесь тихого пришельца, который никому ничего плохого не сделал, довели до такого состояния, что он готов уничтожить цивилизацию, в которую явился с прямо противоположной целью. А ведь говорили же им, что ксенофобия до добра не доведёт.
Инвега вернулась к своим мыслям, задумчиво допила чай и задала мне вопрос, который наверняка терзал её сильнее, чем все остальные:
- Значит, смысла нет. Ну а Бог? Бог есть?
- Ни одна из известных мне цивилизаций не смогла найти точный ответ на этот вопрос, - сообщил я. – Наша тоже.
- Вы атеисты?
- Мы агностики. Согласно Единому Сознанию, что-то определённо есть, но что именно – неизвестно.
- Седьмая координата? – Инвега подняла на меня вопросительный взгляд.
- Может быть.
- Ладно, - махнула рукой она. – Всё это, конечно, хорошо, но нам надо возвращаться в Институт. У Мартекса серьёзные проблемы.
 
Проблемы Мартекса были связаны с нашим отсутствием и заключались в том, что охрана Института уже начала выкручивать ему руки, чтобы выяснить, куда мы с Инвегой подевались. От него требовали, чтобы он через Суперкомпьютер извлёк и предоставил Метчинскому наши координаты, а он отказывался это делать, мотивируя отказ тем, что у него ещё не готовы программы поиска. Мартекс отвечал за нас с Инвегой, ну да судьба у него такая – всегда за всех отвечать. Я его таким ответственным двадцать тысяч лет знаю. Охранники уже разбили ему нос, так что мы с Ид прибыли как раз вовремя.
- Так, чёрт вас всех дери, что тут происходит?! – крикнула Ид, когда мы буквально ворвались в помещения Суперкомпьютера.
Мартекс вжимался в угол и держался рукой за нос, из которого текла плазма. Я быстро подошёл к нему и оттолкнул охранника. Охраннику это не понравилось, так что он решил было оттолкнуть меня, но быстро получил в лоб заряд антивещества и навсегда покинул эту скорбную реальность.
- Эй, вы чего?! – крикнул в свою очередь начальник охраны, неправильно сложенный тип с квадратной головой, который наблюдал за всем происходящим.
- А того, - оскалился я, как когда-то скалился, будучи четырёхглазой змеёй с большими клыками. – Если кто-нибудь ещё раз вздумает хоть пальцем тронуть Мартекса, он будет иметь дело со мной. У меня рука не дрогнет.
- А может, кто-нибудь объяснит мне, по какому такому поводу вы сбежали и что вы вообще себе позволяете? – вставил собственной персоной явившийся на шум Метчинский. – Вы здесь работать должны, а не в кошки-мышки со мной играть.
- Да пошёл ты к чёрту, старый хрыч! – огрызнулась Инвега.
Суматоха кончилась так же внезапно, как и началась. Инвега гипнозом успокоила всех присутствующих, и охранники вскоре разошлись кто куда, а следом за ними разошёлся и Метчинский. Мы остались втроём в подземных лабиринтах электронного разума по имени Земля.
- Ты как? – спросил я у Мартекса, рукавом рубашки вытирающего с лица сине-зелёную плазму. – Сильно досталось?
- Это не имеет значения, - равнодушно отозвался мой друг.
- Почему ты так говоришь? – обратилась к нему Ид. – Они же могли тебе не только нос сломать, за ними станется.
- Для меня ничего не значит то, что происходит с моим земным телом. Оно у меня временное, - коротко и просто объяснил Мартекс.
- Но ведь ты всё же чувствуешь боль...
- То, что я чувствую, тоже не имеет значения.
- Странный ты... – пожала плечами Ид. – Ладно. У меня к тебе дело.
Инвега изложила Мартексу свой план по созданию программы для автономной работы Суперкомпьютера, и на следующий же день Мартекс приступил к разработке этой программы. Все алгоритмы, которые он вместе со штатом программистов закладывал в Суперкомпьютер, имели порядковые номера. Этим компьютерный отдел занимался днём. А по ночам, когда программисты расходились по домам, Мартекс оставался с Суперкомпьютером наедине и сочинял тайную программу, которой был присвоен номер ноль. Мы её так и назвали – Нулевая Программа. Инвега красиво наврала Метчинскому, что Нулевая Программа – это всего лишь сборка программных черновиков, которые девать некуда, а выбросить жалко, потому что они могут ещё пригодиться. Код доступа к Нулевой Программе знали только я, Мартекс и Ид.
Мартекс работал сутками напролёт, не обращая внимания ни на что. Однажды, понаблюдав за его работой, Инвега потащила меня в своё излюбленное место – лабораторию на первом этаже. Там хранился спирт, к которому она была весьма неравнодушна. Мы выпили спирта, разведённого синтетической колой, и Ид спросила:
- Этот твой приятель Ми какой-то совсем уж пофигист. То не имеет значения, это не имеет значения. Его в узел завяжут и подвесят вниз головой к ветке Иггдрасиля – ему тоже будет до лампочки. Он всегда таким был?
- Дело тут не в его личности... – и я пустился в очередные пространные рассуждения, которые так нравились Мусталески.
Дело не в личности, дело в системе ценностей. У людей, как я уже говорил, она не такая, как у нас. Человеку свойственно цепляться за всякий хлам – за деньги, за комфорт, за собственную жизнь. Даже если жизнь какого-нибудь конкретного хомо сапиенса абсолютно никчёмна и бесполезна, он будет бороться за неё до последнего. В пожилом возрасте, когда люди превращаются в дряхлых стариков и старух, и им пора бы уже понять, что ловить здесь больше нечего, они всё равно стараются покрепче впиться в жизнь своими беззубыми челюстями. Тоже мне, великая ценность.
На Эфире научились объективно определять ценность вещи, исходя из её функциональности. Чем функциональнее тот или иной предмет, тем он ценнее. Биологический организм, живое тело как таковое, в действительности обладает очень низкой функциональностью, поэтому биологическая жизнь практически ничего не стоит – и именно поэтому Мартексу без разницы, завяжут его в узел или сложат гармошкой. Он знает, что главная его задача – за всех думать, и пока он будет сохранять эту способность, у него всё будет хорошо. Кроме того, он знает, что даже если его убьют, всегда найдётся другой обладатель такой же функциональности, который сможет его заменить. Например, здесь, на Земле, в нашем проекте его преспокойно заменит пара сотен хороших программистов, и его задача всё равно будет выполнена. Главное – это сделать то, что от тебя требуется, а насколько ты при этом живой или мёртвый – никому не интересно. Когда ты понимаешь, что ни для тебя самого, ни для кого-либо ещё не важна твоя жизнь, а важна только твоя работа, боль и смерть перестают для тебя что-нибудь значить. Как я уже сказал, задача Мартекса – думать, а сломанный нос думать не мешает.
Вообще говоря, у земного человека единичное мышление. Это означает, что он думает как единица – как правило, думает исключительно за самого себя. У нас с Мартексом мышление множественное – мы мыслим не единицами, а куда более значимыми величинами. Если бы люди умели думать множествами, они бы понимали, что интерес каждой единицы включён в состав интереса множества, и поэтому выполнение общей задачи приносит тем же единицам больше объективной пользы, чем частной. Люди думают, что польза от выполнения частной задачи для единицы имеет более высокий приоритет, чем выполнение задачи для множества, но на самом деле это не так. На Земле единица всегда противопоставляется множеству. На Эфире единица рассматривается как его неотъемлемая часть.
Семнадцать тысяч лет назад, когда мы ещё были биологическими организмами, анархисты на верхних уровнях Эфира подняли вооружённое восстание. И у них это очень неплохо получилось – действующее правительство было свергнуто и отправилось побираться на средние глубины, а мы остались без власти и принялись самостоятельно организовывать контрреволюционное Сопротивление. Надо сказать, Сопротивление наше было ни к железякиной матери. Повстанцы трепали нас, как хотели, и мы держались из последних сил. Ми тогда был медиком на станции Сопротивления в одном из квадратов второй глубины, днями и ночами он возился с нашими раненными бойцами, а я был снабженцем и мотался по всем окрестным базам в поисках медикаментов. На нашу станцию постоянно нападали, перебои с поставками оружия становились катастрофическими, отстреливаться подчас было нечем, и мы прекрасно понимали, что в итоге нас всех перебьют, как головастиков. Но я всё так же привозил в штаб все лекарства, которые мне удавалось достать на базах и дрейфующих подстанциях, наши ребята всё так же держали оборону, а Ми и ещё несколько медиков всё так же приводили в порядок раненых. Оторванные плавники, перебитые осколками хвосты, вытекающие от химических снарядов глаза, пережжённые нервные системы, взвесь чёрной змеиной крови в отравленной воде – всё это смешивалось в общий поток катастрофы, которым нас уносило всё глубже в беспросветную задницу. Мы знали, что спасения не будет. Но мы держались.
Трудно объяснить, за что именно мы боролись. Не за нашу родину, потому что понятия родины на Эфире никогда не было, и не за наши собственные жизни, потому что лично я, прожив к тому времени три тысячи лет, был вполне готов умереть, если это потребуется. Мы защищали то, что для нас было главным – наше товарищество. Анархисты отрицали товарищество и твердили, что каждый должен быть сам за себя, а мы прекрасно понимали, что при таком подходе к делу наша цивилизация долго не протянет. Это нас не устраивало. Дело в том, что любая сложноорганизованная система, будь то колония бактерий или цивилизация высокоразвитых существ, может создать для самой себя собственный смысл. Смысл каждой системы по-своему уникален, но всё же любые смыслы можно свести к общему знаменателю – это стремление сложноорганизованной системы стать ещё более сложноорганизованной. В некотором понимании это можно назвать прогрессом. И у нашей цивилизации были на прогресс грандиозные планы. Мы не собирались сдавать без боя то, что наполняло смыслом наше существование, поэтому и сопротивлялись анархистам, у которых по самые жабры хватало оружия, но не хватало мозгов понять, что они не воюют за свои картонные права, а только впустую тратят снаряды.
В красивом финише нашу станцию захватила штурмовая бригада анархических войск. Я получил из генерального штаба Сопротивления инструкцию удирать оттуда, прихватив с собой все припасы и всех бойцов, которые ещё были в состоянии держать в руках оружие. Мы отправились на соседнюю станцию, чтобы оказать боевую поддержку там. Ми получил инструкцию остаться и помочь тем, кто был тяжело ранен и не мог покинуть наш штаб. И мой товарищ остался. Это не было героическим самопожертвованием, это было только выполнением задачи, имевшей более высокий приоритет, чем спасение собственного хвоста.
Анархисты взяли моего товарища в плен и продержали у себя несколько месяцев. Его там в такие узлы завязывали, что даже рассказывать не хочется, но и он времени даром не терял. Он хорошенько присматривался к окружению, выяснял, что да как, внимательно глядел по сторонам и запоминал всё, что видел. Проводил аккуратную разведку. Его несколько раз под конвоем перебрасывали с одной подстанции на другую, и он составлял в уме карту стратегических объектов анархистов. Он разузнал всё, что мог разузнать военнопленный, собрал целую уйму данных и, улучшив момент, сбежал от повстанцев обратно к Сопротивлению. Он вернулся к нам израненный и истощённый, но зато с такой подборкой бесценных сведений, за которую его в генштабе от радости чуть не задушили. Сведения об анархистах, которые собрал Ми, стали для нас очень хорошим подспорьем. У бойцов Сопротивления появились подробные карты со всеми необходимыми пометками, нам стало известно, откуда идут поставки оружия, мы узнали расписание конвоев и маршруты движения повстанческих отрядов. И совсем скоро инициатива перешла на нашу сторону – по крайней мере, в той части Эфира, где наиболее активно шли разборки. Моего товарища после всех его злоключений в лапах повстанцев ещё полгода тошнило кровью, но зато когда последнему анархисту подробно объяснили, что он неправ, и политические силы достигли первичного согласия друг с другом, Ми был представлен к высшей награде верхних уровней – на его спине специальными чернилами выбили татуировку в форме квадрата. Квадрат на нашей планете считался символом прогресса, и такая татуировка говорила о том, что её носитель внёс значительный вклад в этот самый прогресс.
Только вот давно это было. Так давно, что сейчас уже мало кто вспомнит. К Мартексу на Земле вернулась далеко не вся его память об Эфире, и, возможно, этого не помнил даже он сам.
 
9.
Наряду с тем, что на Земле единица считает саму себя приоритетней множества, здесь также считается, что множество от единицы никак не зависит. Парадокс земной логики: в системе ценностей я самый главный, но при этом я никто. Как я уже говорил, здесь всегда действует конфликт между единицей и множеством, и множество рассматривается как опасный противник единицы, который легко может эту единицу раздавить. Здесь никогда не получается так, чтобы судьба множества зависела от одной маленькой бесправной единицы. Почему-то никому не приходит в голову понять, что это всё чертовски неправильно.
Если бы кто-нибудь здесь хотя бы попытался представить во всех подробностях ситуацию, при которой судьба всего человечества будет зависеть от одного скромного парнишки, которому всего-навсего нужно приложить к груди два электрода... кто знает, может быть, ничего бы не случилось. Абсолютно постоянных величин не существует. Любая константа в действительности является переменной. К примеру, ускорение свободного падения, равное 9,8 м/с^2, считается константой, но даже в пределах одной и той же Земли эта величина различается на экваторе и полюсах. Точно так же любая точка на координате долженствования в любой момент может переместиться. Иногда для этого достаточно одного простого действия – например, зарядить аккумулятор робота. Или не зарядить.
От того, что происходит с той или иной единицей, на самом деле может зависеть сразу всё. Но это можно понять только если не противопоставлять единицу множеству, а рассматривать любую частность как элемент системы данных. Массив не может существовать без элементов, равно как элемент не может существовать вне массива. И для массива важен каждый элемент, потому что при потере связи даже с самой незначительной единичкой массив может полностью разрушиться. Сколь мощной бы ни была система данных, каждая единица в ней имеет собственную ценность, и ценность всей системы складывается из ценности единиц. На Эфире это понимают, так что у нас не только единица действует в интересах множества, но и множество действует в интересах единицы.
Поэтому нет смысла отрицать, что последней ошибкой человечества может стать неверно определённая значимость единицы.
 
Институт Приборостроения нас фактически поработил. Метчинский слишком много денег вложил в наш проект и больше всего опасался, как бы эти деньги не улетели в космос. Поэтому Инвегу, как главного генератора гениальных идей и прочих импульсов, посадили на такие высокие дозы транквилизаторов, что за полгода она превратилась в неподвижное мыслящее растение. Она практически перестала разговаривать и не покидала пределы лаборатории, где сутками, находясь в состоянии полусна-полубреда, сидела на своём пластиковом троне в окружении проводов и антенн. Мусталески страшно исхудала и сделалась какой-то полупрозрачной, как тень. Но мне не было её жалко. Она вписывалась в логику планеты Эфир и выполняла свою задачу, не жалея себя. Её задача состояла в том, чтобы всеми нами командовать, и свои команды она отправляла Мартексу через Суперкомпьютер, а Мартекс уже озвучивал их мне или кому-нибудь из персонала.
Работа над Нулевой Программой была давно закончена. Как и предполагалось, мы поставили ей условие запуска, замкнув её на три наших разума. Мартекс занимался тем, что пудрил мозги Метчинскому: составлял никому не нужные подпрограммы Суперкомпьютера для сугубо военных целей. Но я знал, что Большая Магическая Бомба не будет применяться к конкретному врагу. Она либо взорвётся и уничтожит всех, либо нет. По-другому быть не могло.
Одним холодным зимним вечером Мартекс разыскал меня в подземельях Института и сообщил, что Инвега хочет меня видеть. Я немедленно отправился к ней в лабораторию. Одетая в длинный белый балахон, Ид, как обычно, сидела в кресле и сверлила неподвижным взглядом монитор, на котором отображались графики всех процессов, выполняемых Суперкомпьютером. На столе перед ней лежали два шприца, две ампулы, складной нож и резиновый жгут.
- Я всё думаю о твоей планете, - довольно бодрым голосом сказала мне Инвега без лишних приветствий.
Я сразу догадался, в чём тут дело.
- Ты опять попросила Мартекса перепрограммировать роботов-медиков?
- Да. И теперь я думаю о твоей планете, а в частности – о Мартексе.
- И что же ты обо всём этом думаешь?
Инвега задумчиво потёрла одной ладонью об другую.
- Я не могу понять одну вещь. Вот Мартекс... он, конечно, пофигист. Он много чего в жизни повидал и прошёл, и теперь его ничто не тревожит кроме его непосредственных задач. Он не чувствует ни боли, ни страха...
- Вообще-то, чувствует, - вставил я.
- Да, хорошо, чувствует, но не придаёт этому значения. Никакие неприятности его не пугают. Но. Помнишь, он рассказывал, что хотел повеситься, когда жил в приюте? Не могу понять, что его на это толкнуло, если ему в действительности ни до чего нет дела.
- Унижение, - коротко и просто ответил я. – Это хуже любой боли. Это вообще самая страшная вещь во Вселенной.
Инвега погрузилась в размышления. Несколько минут в тишине было слышно только шуршание кулеров.
- Да, - поразмыслив, сказала она. – Унижение. Понимаю. Теперь я всё понимаю. Именно поэтому я позвала тебя сюда.
Инвега указала на шприцы и ампулы, лежавшие перед ней.
- Что это? – поинтересовался я.
- Это азартная игра навроде рулетки. Либо мы, либо нас. Знаешь, Том, настохорошело мне всё это. Я устала, выработала свой ресурс. Я так больше не могу. Не могу и не хочу ничего решать, не хочу отдавать никаких распоряжений, не хочу брать на себя ответственность. Единственное, чего я хочу – это умереть, и пусть дальнейшие события развиваются по воле случая.
Я знал, что Инвега имеет право на любое решение, и поэтому не стал возражать.
- Чего ты от меня хочешь?
- Сделай мне инъекцию этой отравы. Убей меня.
Я послушно надломил ампулу и набрал в шприц вещество.
- Ты хочешь, чтобы события развивались по воле случая, - заговорил я, стравливая из шприца воздух. – Но ты прекрасно знаешь, что случайностей не бывает. Есть только закономерности.
- Хорошо, - согласилась Мусталески. – Пусть всё решает закономерность. Это уже не имеет значения.
Она протянула мне тонкую бледную руку, слегка подрагивающую от слабости. Я пережал плечо Инвеги жгутом, выбрал вену и вколол отраву. Яд начал медленно разливаться по её телу.
- Я сказала Мартексу, чтобы он оставил Суперкомпьютер, - с уверенной улыбкой говорила она. – Вместо него я попрошу тебя. Сделай себе такую же инъекцию. Твоё тело умрёт и ты вернёшься обратно на свой Эфир, потому что здесь от тебя больше ничего зависеть не будет.
Я молча сделал себе смертельный укол. После этого Инвега встала, взяла со стола нож и подошла к стене. Сделав надрез у себя на ладони, она принялась кровью выводить на стене дрожащие буквы, которые вскоре сложились в три слова: «Горите в аду!»
- Всё, - снова заулыбалась она, устало опускаясь в кресло. – Теперь я могу умереть с чистой совестью. Мы с тобой отключимся минут через двадцать. Я хочу, чтоб ты ушёл. Я останусь здесь, а ты за эти двадцать минут должен спуститься на нижние этажи и уничтожить все программы Суперкомпьютера. Перед тем, как ты потеряешь сознание, ты должен обезвредить Бомбу. Всё. Иди.
Когда я пришёл в помещения Суперкомпьютера, Мартекса там не было, и я не стал думать о том, куда Инвега могла его отправить. Вместо этого я подошёл к центральному модулю и принялся копаться в программной начинке. Я знал пароли от всех программ и подпрограмм, так что мог удалить их все до единой, это было только делом времени. Под действием отравы моя координация стремительно ухудшалась, мои пальцы дрожали и не попадали в клавиши, но я продолжал уничтожать программное обеспечение Суперкомпьютера. Я удалял программы в порядке, обратном их нумерации, двигаясь от последних к первым. И я удалил их все – кроме Нулевой. Не успел.
Яд поразил мой мозг, и я потерял сознание раньше, чем мне удалось бы ввести код доступа к Нулевой Программе.
 
Мой разум с истерическим воплем вырвался из неудобного земного тела. Сначала я видел себя, медленно сползающего на пол по блоку Суперкомпьютера. Потом я увидел Мартекса, подошедшего ко мне и равнодушно склонившегося над моим неподвижным телом. Картинка становилась всё мельче, поскольку точка обзора, с которой я на всё это смотрел, быстро поднималась вверх, потеряв связь с земной гравитацией. Меня уносило прочь от Земли. Вскоре я видел всё здание Института целиком, потом весь город, весь континент, всю планету, а затем и планета обратилась в крошечную точку и затерялась в открытом космосе.
Я снова стал чистой мыслью, а скорость мысли не ограничена ничем, кроме собственных умственных способностей. Я был ускоренной радиоволной, и со скоростью, многократно превышающей скорость света, двигался сквозь безграничное космическое пространство, двигался неизвестно куда и зачем, мимо меня проносились звёзды и целые галактики, и я ощущал, как в разных участках Вселенной изменяются значения точек на шести координатах. Трёхмерное пространство искажалось как только могло, гравитация становилась то положительной, то отрицательной, время двигалось то вперёд, то назад, то замедлялось, то ускорялось.
Наконец, я понял, куда двигаюсь. Пронизывая космос змеевидным сознанием, я стремительно приближался к чёрной дыре в центре моей галактики.
Я знал её. Она возникла задолго до планеты Эфир. У этой дыры не было номера, но было имя, мы называли её Сингулятор-Н. Чёрная дыра по имени Сингулятор-Н образовалась из галактического газа, масса которого была настолько большой, что под воздействием собственной гравитации он начал сжиматься, втягиваясь в самого себя. Вокруг этого центра тяжести позднее обрела чёткие контуры галактика М87, крохотной частью которой является моя планета. Гравитационное поле чёрной дыры определяет траекторию движения галактики, которое наши астрономы когда-то описали сложным уравнением. Уравнение стало ещё сложнее после того, как выяснилось: Сингулятор не занимает стабильную позицию в центре галактики, эта дыра непрерывно смещается, меняя свои координаты относительно центра. Исходя из этого, астрофизики Эфира вычислили изменения сверхгравитации и вывели формулы нестабильности времени. Мы ведь с вами уже знаем, что абсолютно постоянных величин не существует.
И вот теперь я двигался прямиком к Сингулятору, но не понимал, почему – почему именно туда. Гравитация чёрных дыр настолько сильна, что они даже на значительных расстояниях притягивают к себе любые частицы, обладающие действительной массой, но у чистого разума, блуждающего по Вселенной, масса исключительно мнимая, как квадратный корень из минус единицы. Чёрная дыра сама по себе не могла меня притягивать. Однако, помимо вещественного притяжения, существует притяжение информационное, из чего следовало, что меня направляет к чёрной дыре не гравитация, а другая сила. Мне стало ясно, что я приближаюсь к Сингулятору согласно вектору долженствования.
Когда я достиг горизонта событий, я услышал голос фрагмента №47112, тот его голос, который знал на Эфире – скрипучий и пощёлкивающий. Он сказал мне двоичным кодом:
- Вот мы и встретились.
- Ты тоже здесь, друг? – спросил я.
- Да, друг. Я тоже здесь.
- Ты движешься к Сингулятору? – снова спросил я у него.
- Нет. Только ты.
- Но почему я туда двигаюсь? Я понимаю, что меня тянет туда долженствование, потому что от меня больше ничего не зависит, но от кого теперь зависит?
- От меня, - ответил фрагмент №47112.
Я подумал о Мартексе, оставшемся там, на Земле. Значит, теперь происходящее зависит только от него. Интересно, понимают ли это окружающие его люди? С их точки зрения событие – это доля секунды, молниеносная случайность. Но я здесь, я приближаюсь к гравитационному центру чёрной дыры, это занимает изрядное количество времени, это длительный и математически точный процесс, в конце которого произойдёт событие, к которому на Земле не было видимых предпосылок. Но ведь предпосылки не на Земле, а здесь, в пределах горизонта событий. Они есть, они вполне конкретны, и они сформировались не за секунды – а за тысячи, миллионы, миллиарды лет. Чёрную дыру тут не вчера фломастером нарисовали. Всё, что предшествует событию, может однажды собраться воедино и воплотиться в одной материальной точке, в той самой единице, значение которой нельзя недооценивать. Как этого можно не понимать?
Я знал, где окажусь, пройдя сквозь Сингулятор. Именно там я и оказался – в транзитной зоне собственного сознания. В ловушке для анти-частиц. Здесь у меня восстановилась связь с той частью моего разума, которая когда-то осела на Земле в виде пылинок. Здесь я заново собрался воедино, стал самим собой в статусе абсолютной завершённости. Мой разум заполнил собою всё транзитное пространство, как будто его мощность была чем-то усилена в тысячи раз. Я понял, что здесь действовал большой атомный генератор. Здесь действовало всё, что должно было действовать согласно долженствованию, а для него пространственно-временные границы ничего не значат.
Что ты должен делать после того, как сделал всё, что от тебя зависит? Ответ очевиден: делать то, что зависит от кого-нибудь другого. Немного поразмыслив над этим, я принялся собирать антиматерию в своей внепространственной ловушке и подготавливать её к транзиту. Каждый позитрон и каждый антипротон, проходивший через моё сознание, становился боевой единицей в подготовке к вооружённому столкновению частиц. Я не знал, зачем я это делаю, за меня это знал фрагмент №47112. Я просто делал то, что от меня требовалось. За несколько секунд искажённого отрицательной гравитацией времени я собрал столько антивещества, сколько не собирал за всю свою жизнь. И когда антивещество достигло своей критической массы, произошёл взрыв. Мощный поток античастиц полетел в направлении, заданном долженствованием, а через считанные мгновения ко мне в мою уютную транзитную зону вернулась преобразованная в нейтрино энергия аннигиляции. Нейтрино слабо взаимодействуют с материей, но очень хорошо взаимодействуют с информацией, поэтому их энергией меня вышвырнуло из транзитной зоны, и я по спирали полетел через всю галактику М87.
Я снова двигался по звёздным коридорам, насквозь пронизывая все возможные сетки координат. Составив в уме уравнение траектории своего движения, я понял, что приближаюсь к планете Эфир. Похоже, выполнение моей задачи было доведено до конца, и настало время возвращаться. Я уже видел свою планету, чувствовал вибрацию эфирной воды, ощущал радиоволновые импульсы Единого Сознания. Я был готов влиться в него и снова стать самим собой – фрагментом №49134. Я был уверен, что вернулся домой.
Но совершенно неожиданно я почувствовал силу, которая замедляла моё приближение к Эфиру. Это было притяжение Земли, добравшееся до меня сквозь открытый космос. Я чувствовал земную гравитацию, и она тянула меня назад – к Млечному Пути, к Солнечной системе, к Земле, к Сибири, к Институту Приборостроения...
Траектория моего движения резко изменилась, и я полетел обратно к Земле. Мне сделалось не по себе от гравитационных перегрузок и от перегрузок изменениями времени, но ещё более не по себе от перегрузок долженствования. Обычно я всегда понимал, что происходит. Я составлял уравнение любого процесса и с его помощью вычислял точки его начала и завершения. Сейчас составить уравнение мне никак не удавалось. В мои расчёты постоянно вкрадывалась неизвестная величина, до которой я никак не мог докопаться.
Я думал и ничего не мог придумать, ничего не мог понять. Мне были известны все факторы, воздействующие на протекание процессов во Вселенной, однако совершенно очевидно было, что на мою судьбу воздействует некий фактор, которого я не знаю. Что же это такое? Чей-то невероятно сильный разум? Чья-то воля? Может быть, это... Бог? Вот уж, я вам скажу, далеко не самые удачные время и место для общения с богами. Может, это случайность? Но ведь случайностей не бывает. Может быть, это отрицательное долженствование, и сейчас со мной происходит то, чего не должно происходить ни под каким предлогом?
Честно сказать, я так ничего и не понял. Есть вещи, которые не в состоянии понять ни один живой разум. Сколь бы сильно ни был развит интеллект любого разумного объекта, этот интеллект никогда не сможет постичь бесконечность, не сможет постичь Бога, не сможет постичь отрицательное долженствование. О таких вещах думать бессмысленно. Кстати, полное отсутствие смысла тоже относится к непостижимым вещам.
Мы что-то предпринимаем, совершаем какие-то поступки, либо же, наоборот, ничего не делаем и просто плывём по течению, но в любой из этих ситуаций в нашем сознании всегда присутствует хотя бы самый крошечный смысл, хотя бы самые неуверенные мысли о том, зачем вообще всё это делается. Никакие действия во Вселенной не совершаются без смысла. Если в чём-то смысла нет, то нет и самого этого «чего-то». Все вещи наполнены смыслом, он может изменяться во времени и пространстве под воздействием множества самых разных факторов, но он всегда присутствует во всём. По этой причине можно совершенно спокойно утверждать, что нет ничего бесполезного.
Никакое сознание не допустит собственной бесполезности либо бессмысленности собственных действий. Любой разум, с которым происходит подобная ерунда, начинает разрушаться – и на таких планетах, как Земля, это называется сумасшествием. Когда-то сумасшествие имело место и на Эфире – ровно до тех пор, пока мы не поняли, откуда оно берётся. Мы научились контролировать собственную умственную активность и не направлять вектор мышления туда, где его ждёт разрушение. Когда мы с Ми только поступили служить в разведку, наставники объясняли нам этот принцип на сугубо прагматическом уровне, но затем этот принцип сделался применимым ко всему. Хотя, в конце концов, всё это и есть прагматика.
И как я, будучи разведчиком на верхних уровнях Эфира, не задумывался о том, что вся моя работа может провалиться и смысл всех моих действий сведётся к нулю, так и теперь, возвращаясь к Земле, я решил не думать о том, почему это происходит. Я просто рассекал своим сознанием космос, а когда я достиг Земли, моё земное тело открыло глаза.
 
10.
Я открыл глаза и первым, что я увидел, были два робота-медика, суетящиеся возле меня. Собравшись с мыслями и оглядевшись, я обнаружил, что лежу на реанимационном столе в одном из помещений лаборатории, в носу у меня трубка, из рук торчат иглы, а два робота старательно меня реанимируют. Я мысленно приказал роботам оставить меня в покое, и они послушно убрались восвояси. Спустившись со стола и завернувшись в простыню, я подумал о том, что надо бы разыскать Инвегу, если она ещё жива.
Я вышел из лаборатории в пустой коридор Института. Вокруг не было никого, и тишина стояла такая, что собственные шаги казались мне ударами Курантов. Заглянув в первую попавшуюся дверь, я увидел ещё одно лабораторное помещение. В его центре тоже стоял стол, а на нём лежала Инвега, и возле неё так же, как и возле меня, трудились роботы. Я прогнал роботов и принялся доделывать за них их работу.
Никто не смог бы сделать её лучше меня.
 
Когда Инвега пришла в сознание и увидела меня, она первым делом спросила:
- Бомба взорвалась?
- Похоже на то.
- Видит Бог, я этого не хотела... – вздохнула Мусталески, неуверенно спускаясь со стола. – Но почему это всё-таки произошло? И почему Бомба не убила нас самих?
Я помог ей завернуться в простыню, и мы оба сделались похожими на древних римлян. Одиноких древних римлян в опустевшем здании Института.
- Похоже, у нас у обоих есть только вопросы и нет ответов, - сказал я. – Возможно, мы узнаем больше, если найдём Мартекса.
- Я, кажется, знаю, где его искать.
Инвега взяла меня за руку и повела куда-то по коридорам. Нас обоих шатало от слабости, периодически кто-нибудь из нас спотыкался на ровном месте, и мы по очереди помогали друг другу подняться. С горем пополам мы добрались до помещений охраны и нашли там моего друга. Он лежал на полу в луже плазмы, его правая рука рука была прикована наручниками к водопроводной трубе. Его глаза были закрыты, а из-под век тянулись две полоски застывшей плазмы. Его аккумулятор полностью разрядился, он был без сознания и не дышал.
Я поднял Мартекса на руки, отнёс его в комнату для зарядки биороботов и осторожно уложил на стол. Инвега слабыми руками расстегнула рубашку Мартекса и обнажила его грудь, а я достал из коробки под столом зарядную батарею и подсоединил электроды. Когда я включил зарядное устройство в сеть, Мартекс начал дышать. На этот раз у него не было судорог, он лежал неподвижно и тихо, не открывая глаз. Через полчаса, проведённых нами троими в полной тишине, Мартекс прошептал:
- Выключайте.
Я выключил зарядную батарею и убрал её обратно в коробку. Инвега помогла моему другу сесть и сказала:
- Мартекс, посмотри на меня.
- Ид... ты здесь. Вы оба здесь. Я больше не могу смотреть на вас глазами, только разумом.
- Да, мы здесь, мы с тобой, но... что с твоими глазами? – спросил я.
- У меня их больше нет.
Ид воскликнула со свойственной ей несдержанностью:
- Да что тут, чёрт возьми, произошло?! Что с тобой случилось, Мартекс?
- Охрана... – слабым голосом ответил тот. – Начальник охраны... они хотели код доступа к нулевой программе.
Мусталески жалостливо обняла Мартекса и заговорила, глядя на меня:
- Глупые, глупые люди. Ничему их жизнь не учит. Как ты там их называешь, Том? Волосатые обезьяны? Вот точно, обезьяны волосатые. Даже в самые последние часы существования человечества они не изменили своим обезьяньим привычкам.
Я в этот момент думал о том, как бы на Эфире всему этому удивились: самого умного на нашей планете разведчика жалеет земная девушка, едва вышедшая из комы и с трудом стоящая на ногах от слабости.
- Ты взорвал Бомбу? – спросил я у Мартекса.
- Нет, - покачал он лохматой головой. – Я не собирался её взрывать. Сработала Нулевая Программа. Но я просил... я просил зарядить мой аккумулятор... они меня послали к чёрту.
- Обезьяны, - опять вздохнула Мусталески.
Наконец, я понял, что произошло. Когда впали в токсическую кому мы с Инвегой, в сознании остался один Мартекс, и только на нём держалась Нулевая Программа. Но затем у него разрядился аккумулятор, а окружающие по какой-то своей обезьяньей причине отказались его заряжать, и тогда его сознание тоже отключилось. После чего Нулевая Программа и сработала.
Это подтвердили записи с камер видеонаблюдения, которые мы принялись изучать после того, как Мартекс пришёл в себя. Обнаружив, что мы с Инвегой без сознания, персонал института быстро отправил нас обоих в реанимацию и оставил на попечение роботов-медиков, а охрана по инструкции Метчинского занялась Мартексом. От него хотели узнать, что произошло, куда делись все программы, почему осталась только Нулевая, для чего эта Нулевая нужна и как получить к ней доступ. В ответ на все вопросы Мартекс равнодушно молчал. Он молчал, когда его били, молчал, когда ему вкололи специально предназначенное для биороботов вещество, от которого всё его тело свели болезненные судороги, молчал, когда ему электрическими проводами выжгли глаза – не со зла, конечно, а так, в порыве эмоций... Метчинский не на шутку разозлился. Он понимал, что весь финансируемый им проект полетел к чертям, и хотел восстановить хотя бы что-то – как минимум, собственную репутацию благоразумного человека. Программисты, работавшие под руководством Мартекса, в ответ на все вопросы о Нулевой Программе только пожали плечами, они вообще не знали, что это за программа, и уж тем более не знали, какой у неё пароль. Мартекс же твердил только о том, чтоб ему дали зарядить аккумулятор. Когда Метчинский понял, что добиваться чего-либо от пофигистичного биоробота бесполезно, он дал своим бойцам команду оставить его в покое. Мартекс напоследок сказал начальнику охраны:
- Всё, о чём вы спрашиваете... это всё не имеет значения. Значение имеет только то, что мне нужно зарядить аккумулятор, потому что если мне не дадут зарядить аккумулятор, вас всех ждёт очень плохой финиш, это я вам точно говорю.
- Будешь умничать – я тебе твой аккумулятор в задницу засуну, - ответил начальник, и Мартекса заперли в комнате одного.
Ближе к ночи его аккумулятор полностью разрядился, он потерял сознание – и тогда запустилась Нулевая Программа. На всех мониторах Суперкомпьютера появилось окно с обратным отсчётом длиною в 120 секунд. У всех присутствующих было две минуты на спасение человечества – им надо было только поставить аккумулятор Мартекса на зарядку. Но никому это и в голову не пришло. Люди бегали по коридорам, суетились, ругались, силились понять, что происходит, но ничего так и не поняли. А через две минуты их не стало – усиленные генератором античастицы из моего транзитного сознания уничтожили всех. В здании Института, да и на всей планете остались только роботы и мы втроём.
Изучив видеозаписи, я не понял только одного: почему нас самих не убила Бомба. Но Мартекс знал ответ, и он объяснил:
- Я поставил программе поиска по генетическому коду ключевое условие: она должна была уничтожить только тех носителей человеческой ДНК, у которых было живое сознание. То есть, всех живых. Когда произошёл взрыв, я был роботом в полностью неактивном состоянии, то есть, кем угодно, но только не живым человеком. А вы двое – вы были в состоянии клинической смерти. То есть, с точки зрения Нулевой Программы, вы тоже не были живыми людьми. Поэтому нас троих, как формально мёртвых, взрыв не тронул. Нельзя убить того, кто уже умер.
- То есть, получается, - задумчиво проговорила Ид, - что на Земле ещё могли остаться выжившие – те, кто в момент взрыва находился в состоянии клинической смерти. Верно?
- Верно, - кивнул Мартекс. – Но это считанные единицы. Во-первых. Во-вторых, не факт, что они затем смогли выйти из этого состояния и вернуться к жизни. А в третьих, считанные единицы всё равно не смогут выжить в этой мёртвой цивилизации. Человечество уничтожено.
Он сказал это так просто: «человечество уничтожено». Так просто и обыденно, как будто... я не знаю... «водка кончилась». Наверное, даже в закончившейся водке было бы больше трагизма. Да простит меня железякина мать, но мы несколько часов назад уничтожили целую цивилизацию!
- То есть, вы хотите сказать, что всё в порядке? – с некоторым недоумением спросил я, переводя взгляд с Инвеги на Мартекса и обратно.
- Никто из нас этого не хотел, - объяснил Мартекс. – Мы ведь в самый последний момент решили не делать этого. Но люди сами совершили свой выбор. Так должно было случиться.
- Но ты мог сказать им пароль от Нулевой Программы, - заметила Ид.
Мартекс замотал головой.
- Не мог, потому что это бы разрушило наше товарищество. Я не имел права и не должен был выдавать наши тайны. А даже если бы и сказал, за то время, пока ещё работал мой аккумулятор, моим программистам всё равно не хватило бы ума разобраться в Нулевой Программе и переделать её. Я  говорил им всем, что нужно сделать, но они этого не сделали.
Ид не сдавалась:
- Но опять же: ты мог объяснить Метчинскому, почему зарядить твой аккумулятор так важно.
- И снова нет. Если бы я, живя в приюте, не понял, что кому-то что-то объяснять на этой планете бесполезно, я бы, может, и объяснил, но я слишком хорошо знаю, что объяснения здесь ни на кого не действуют.
- Всё понятно, - заговорил я. – Недооценили они тебя, твои слова и твой аккумулятор, дружище, за что и получили закономерный результат. Пока я там болтался по чёрным дырам, я приводил в исполнение собственную волю человечества, которое всеми силами стремилось к самоуничтожению. Кстати, Мартекс, а ты ведь тоже был там, у горизонта событий?
- Да. Я думал, что настало время возвращаться в Дом Единого Сознания. Но почему-то я снова оказался здесь.
- Вот и я этого не понял.
- Э-э, ребята, вы о чём вообще? – удивлённо спросила Ид.
Я объяснил ей, что со мной происходило после того, как моё сознание отделилось от тела, а затем начал кое-что понимать. Я долго изучал Инвегу взглядом, анализировал её мысли и поступки, обдумывал её паранормальные способности, и всё это потихоньку складывалось в более-менее чёткую картинку.
- Ид... а ведь мы снова здесь из-за тебя. Ты так захотела, - заключил я.
- Я? – удивилась Мусталески. – Да что ты несёшь? Как я могла повлиять на все эти ваши галактики, у которых дырки посередине?
- Ты могла, - согласился со мной Мартекс.
Инвега решила прервать разговор и, подозвав ближайшего робота, дала ему команду сделать для нас чай. Когда робот вернулся с тремя стаканами горячего напитка, мы взяли по стакану и решили спуститься вниз, на подвальные этажи Суперкомпьютера.
Суперкомпьютер Земля встретил нас гробовой тишиной. После завершения алгоритма Нулевая Программа самоуничтожилась, и мозги Суперкомпьютера опустели. Мёртвый и холодный Суперкомпьютер сделал всё, что от него требовалось, и теперь он был не нужен. Точно так же, как не были больше нужны ни Ид, ни Мартекс, ни я сам. Обходя мёртвые электронные блоки вычислительной машины и гладя их нежными руками, Инвега вернулась к тому, о чём мы говорили.
- Да, действительно, я хотела... хотела снова встретиться с вами после всего этого. И даже хотела попросить вас забрать меня с собой на вашу планету. Но это всего лишь маленькое глупое «хочу», как его можно сопоставить с тысячами световых лет, со звёздами, галактиками и чёрными дырами?
И тогда я объяснил ей то, что раньше не мог объяснить даже себе самому:
- Если очень захотеть, можно в космос полететь. То есть, если ты чего-то очень сильно хочешь, маленькое «хочу» становится большим «хочу» и даже очень большим «хочу», а чем больше «хочу», тем больше усилий ты прилагаешь к исполнению собственных желаний. В данном случае, Ид, твой разум по силе не уступает моему. У тебя настолько сильное сознание, что ты этим сознанием до любой галактики докопаться можешь.
- А до планеты Эфир? – спросила Ид.
- Я не уверен, что тебе понравится в Едином Сознании. Ты – ярко выраженная личность. У тебя много чётко определённых личных качеств. В Едином Сознании ты всего этого лишишься, и всё, что у тебя будет – это только номер. Помнишь, однажды мы с тобой гуляли, и ты сказала мне, что я никакой? Насколько я знаю, земные люди не любили, когда им говорили так. Здесь каждый хотел быть индивидуальностью и отличаться от других. Каким бы мощным ни был твой разум, ты всё-таки земной человек, и тебе не понравится вот так вот взять и лишиться не только собственного тела и собственного имени, но и всех своих особенностей вообще.
Инвега покрутила пальцами прядку блестящих чёрных волос, размышляя над моими словами, и спросила:
- То есть, на Эфире я потеряю себя и растворюсь в Едином Сознании?
- Можно сказать и так. Ты не совсем потеряешь себя, твоя личность останется, но она сильно изменится и станет неопределённой.
- А если это то, чего я больше всего хочу?
Инвега принялась рассказывать о себе. Она рассказывала, как с детства отличалась от других и характером, и внешностью, как её дразнили и как над ней смеялись, как называли её идиоткой и истеричкой. Её отличие от окружающих было её проклятьем, и чем дольше она жила на Земле, тем сильнее ненавидела себя за то, что она не такая, как все. Оставаясь по вечерам наедине с самой собой, она смотрела в потолок и думала о том, как ей хотелось бы стать такой же серой и неприметной личностью, как окружающие её люди. И вот теперь, зная о том, что Искажение лишит её всех особенностей, если она сможет пройти через него и добраться до Эфира, Инвега была уверена, что исполнить её желание проще простого. Для этого, как ей казалось, достаточно попросить нас с Мартексом взять её с собой в Дом Единого Сознания.
Но это было не так-то просто. Мы и сами толком не знали, как мы можем вернуться домой. По-видимому, для этого нам надо было умереть, но что-то наумирались мы за последние дни, так что нам не хотелось с этим спешить. Но это мы. А Инвега? Если её земное тело умрёт, это вовсе не означает, что её разум отправится сквозь Искажение на Эфир, потому что она, вообще говоря, не имела к Эфиру никакого отношения и Единое Сознание в ней не нуждалось. С другой стороны, она могла помочь нам в поисках седьмой координаты, потому что, как мне казалось, именно её взаимодействие с седьмой координатой вернуло нас с Мартексом на Землю, однако это были всего лишь мои домыслы. В конце концов, Единое Сознание могло принять и включить в свой состав кого угодно, но для этого требовалось, чтоб этот кто-то сперва добрался до Эфира. Мы с Мартексом могли это сделать, потому что умели перемещать собственный разум по любым пространствам, но сумеет ли это сделать Инвега – большой вопрос. Её разум, как минимум, жёстко закреплён в теле, а эфирным змеям понадобилось несколько столетий, чтобы научиться отделять информационную составляющую от материальной, и я сильно сомневался, что Инвега научится этому за пять минут.
- А я бы не стал спешить с возвращением в Дом Единого Сознания, - заговорил Мартекс, допив чай. – Мне тут нравится. Симпатичная, в общем-то, планета, никто не мешает заниматься чем хочешь, никто не действует на нервы и не промывает мозги. Здесь можно остаться на какое-то время.
- Я не хочу здесь оставаться, - возразила Ид. – С этой планетой у меня связано слишком много тяжёлых воспоминаний.
- Хм... у меня тоже, - согласился Мартекс.
- Это всё понятно, - сказал им обоим я. – Мне тоже надоело тут торчать. Но я не знаю, как нам вернуться домой. Понимаешь, Ид, я не знаю, как могли бы вернуться на Эфир мы сами, и уж тем более не знаю, как нам взять с собой тебя.
- Тогда давайте просто поднимемся на крышу этого проклятого Института и красивенько спрыгнем вниз, держась за руки.
Я решил, что это не такая уж плохая идея. В конце концов, мы трое всё равно обречены рано или поздно умереть здесь. Зачем дожидаться неизбежного финиша, когда процесс можно ускорить самостоятельно и перейти к выполнению следующей задачи? Мы с Мартексом приняли предложение Ид и отправились на крышу здания Института. Выбравшись наверх по пожарной лестнице, мы разбрелись кто куда. Мартекс застыл в раздумьях, принюхиваясь к морозному воздуху, Инвега апатично закурила, а я приблизился к парапету на краю крыши, перегнулся через него и посмотрел вниз. На асфальте перед зданием Института в хаотичном беспорядке стояли брошенные аэромобили, между которыми разными цветами переливались лужи машинного масла. Одинокий робот-курьер ходил туда-сюда перед входом в стоявшее напротив Института здание. Из окна на втором этаже на него смотрела механическая кошка. В этот самый момент Мартекс дёрнул меня за край моей древнеримской тоги, сделанной из лабораторной простыни.
- Ты слышишь его? Слышишь? Я слышу.
- Кого?
- Голос Единого Сознания. Он зовёт нас.
- А меня? – быстро вставила свой главный вопрос Ид.
- Нас троих. Если мы будем вместе здесь, вместе окажемся и там.
Я прислушался. Действительно, в моей голове едва заметно пульсировали ускоренные радиоволны, пришедшие издалека. Я расшифровал их и понял, что нам говорило Единое Сознание:
- Возвращайтесь. Ваша задача выполнена.
- Как нам вернуться? – мысленно спросил я.
- Вам поможет гравитация, - ответило Единое Сознание, и на этом сеанс связи был окончен.
Я понял, что нужно делать. Чувствуя нарастающее притяжение планеты Эфир, добравшееся до нас через миллионы световых лет с помощью тахионных коридоров, я взял за руки Инвегу и Мартекса. Мы подошли к краю крыши и молча совершили наш последний шаг в пропасть. Под действием силы информационного притяжения Эфира мы радиоволнами полетели вверх – прочь от Земли, сквозь звёздную пыль, сквозь Искажение, сквозь зоны отрицательной гравитации и обратного времени – подальше отсюда, чтобы уже никогда больше не возвращаться.
 
 13-XII-14