Помочь сайту
Поздравления
Снегири на яблоне. Глава 9. Весёлый денёк. 18+
28 ноября 2022 -
Женя Стрелец
Алмас нашёл валютную заначку, но чуть было не попался в медвежий капкан, обшаривая чей-то трёхэтажный особняк. Перед отъездом хозяева оставили подарочек для незваных гостей… Это было сильно…
– Ура, – согласился Думитру, – правда, я не понял тебя.
Шейкером Алмас называл такие дни, когда звёзды не сошлись, а взболтались. Вроде, удача крутится возле, но цена кусается. На скорости шейкера, сцуко: суета-дичь-бредятина и не притормозить.
– Весёлый слинял в такой день.
– Кто? – Думитру включил дурачка, надеясь что-то разузнать в невзначай, без прямых вопросов. Его надежды оправдались.
Алмас довольно-таки часто упоминал эту кличку, старик всегда представлял её обладателя укуренным, испорченным подростком в татуировках.
– Весёлый Роджер… Его и на фотках-то, на видосе-то нигде не осталось. Не любил он этого. И то сказать, понятно почему, с ним в детстве что-то страшное произошло. Ведь он сначала в дурку к нам, имбицилам поступил, как невменяемый. Когда опомнился, в детдом перевели, полный сирота. Весёлый... Ржал конём.
Волосы на нём не росли и мясо тоже. Лысый как колено, тощий как скелет парень, но дерзкий. Расписной – забитый целиком, даже на морде татухи. Он их прибавлял с любых денег, еду покупал на то, что оставалось. По понятиям малолетние бандиты не жили, но Весёлый имел уважение к воровскому.
***
Алмас проснулся в то утро от копчёно-вяленого рыбного запаха, пропитавшего его комнатушку. Ничего так, аппетитно… Вопрос: откуда?..
– Ах, ты ж гад, Весёлый, ну, ты и гад!
На газетке лежали несколько купюр, горка вяленых и копчёных рыбин. Сушёная вобла торчала, прищемленная в двери с пятью новыми замками. Алмас их накануне так долго прикручивал, рассчитывая, что вот, по советам из интернета, закроет все замки по-разному, на разное число оборотов и никто не сможет вскрыть. Ужасно хотелось жить от братской гопши отдельно, ещё на шаг, ещё на дверь обособиться. Наив! Бродяжья душа Весёлого такого вынести не могла… Вскрыл и рыбкой подоткнул…
Алмас убрал с денег леща. На пропитавшейся жиром газете открылся гороскоп: «Сегодня вас ждёт большая удача!» Какой именно астрологический знак? Оторвано. Рядом записка ему маркером: вскрытый замок, рыдающий смайл, квадрат, обозначающий рынок и крестик, указывающий место на рынке. Место торговца рыбой, к которому Алмас со товарищи должны стать доярами и крышей. Прозрачный намёк: иди, сорок-баро договаривайся окончательно, мы его так предварительно чуток прощупали.
– Ранние пташки…
Рыба — это, конечно, хорошо, но к ней не было даже хлеба или сушек. Чайник холодного кипятка с одним тараканом внутри, дохлым. Алмас выловил таракана. Подумал и вылил воду из окна. Пожрать можно сейчас, а пива попить в дороге.
***
На лестнице никого, на дворе тоже. Пришла эсэмэска, что все в заброшке над оврагом. У них заказ кого-то поручить. Обычное дело, без него разберутся. Алмас не насторожился, ведь гороскоп обещал кому-то большую удачу. Ясное дело – ему!
Идти было далеко: посёлок насквозь и элитку, мощёную улицу с каменными коттеджами, с дорогими магазинами. Такси не хотел брать, задрали со своим сплетнями. Возмутишься, откроешь рот – переврут потом, аж скулы сводит.
Пустынное шоссе. Жгучее солнце разгорающегося утра. Навстречу Алмасу пролетело пять чёрных мерсов нос в хвост. И тут не насторожился. Рассеяно отметил: ишь ты, каким ветром занесло?
На рынке о мзде Алмас договорился легко. Интернат-детдом – это много покупателей. Торговец сам рыбак, вялит и коптит сам. Довольный тем, что он практически бизнесмен, а не обычный вымогатель, Алмас тут же свернул в бутик под названием «Бутик!» и купил новые штаны. Что на него нашло? Зачем он купил это брезентовое убожество с отливом в сине-зелёный металлик, это чудовище провинциальной моды?! Штаны была на таком пике популярности, на который взлетают разве что игрушки с героями детских мультиков. Алмас бросил старые джинсы там же в кабинке, в новых ушёл.
Обратный путь всегда скучнее. Сорок-баро взопрел и проклял всё на свете. Штаны не гнулись. Штаны сами держали ремень. Они не пропускали воздух. Если в карманы положить по картофелине, спекутся на полпути. Без футболки лучше не стало. Сгоревший по пояс, блистающий зеленью жука при каждом шаге, Алмас был похож на человека из светофора, у которого раздвоение личности: сверху красный-стоп, снизу зелёный-иди. День-шейкер, проклятье!
***
Вскоре Алмас отвлёкся от штанов, становилось жарко теперь не от солнышка… К нему на телефон посыпались феерические голосовухи и эсэмэски. Начиная с первой, лаконично излагавшей заказ: «анал кроме не портить». В трёх словах уже ощущалось некоторое противоречие… Ну, предположим… Дальше: «отбой, сорвалось». Дальше от Жеребца: «племя. – супер!!!», «слюнки текут!». Дальше неуверенное: «Такчо берём или нет? походу жмурик намечается» Какое племя? Клиентов много? Племенной кто? «Можешь неторопиться Уехали». Дальше много от братвы: «Сорокбаро ты где!? Возвращайся!! а? Сдириснул чтоли??? соскочил так понимать??? Тут нам всем походу анал!! не кроме портить!!!» И тут Алмас понял, что… – день-шейкер! У него всё это время были запрещены входящие.
Сорок-баро набрал Весёлого и тот рассказал ему нетривиальную загогулину…
Пять чёрных мерсов ехали по их души. Заказ был от очень серьёзных людей. От папика, который знать не знал, что делается тут, на его малой родине и не интересовался. Суть была лишь в том, чтобы выкинуть строптивую девчонку в самом криповом, жестяном антураже, и забрать, когда поумнеет. В представлении заказчика – через пять минут. Пятью минутами не обошлось, хотя менее строптивой девчонки Алмас не встречал. Идиот не способен отличить упрямство от шока, от ступора? Необычным было её появление в жизни дяди, если не врут, ведь он из этих мест родом… «Племя» из эсэмэски — это племянница, хуже того – его дочь от родной сестры. Двойное кровосмешение? Больше ада! Дядя-папа никак не участвовал в их жизни до смерти матери. Появился, когда дочери исполнилось двадцать два, и обомлел… А дальше Весёлый, перемежая матом, выдал куплет с урока музыки. Вот уж по возрасту младшеклассникам русскими-народными песнями мозг вытравливали! Исходно такой куплет:
«Видно ты, жена, хорошо жила.
Хорошо жила – не состарилась…»
А в ответ с крыльца говорит она
Говорит, сама горько плачется:
«Не жена твоя я законная,
А я дочь твоя, дочь сиротская».
Дочь-племянница оказалась поразительно похожа на свою мать! Дядя воспылал. Ещё бы, словно двадцать лет назад отмотались, любовь…
Начало было вполне себе – с подарками, путешествиями, с заграничным шиком, ну, типа, отцовская забота, хе-хе... Но едва дошло до койки, девочка его недвусмысленно… можно ли сказать отшила, если она совсем дитя? Не поняла… Затем поняла и решилась уйти.
Святая простота: она вообразила, что может уйти! Дядя озверел. Дядя был в полном невменозе! Нет, силой трахнуть, хоть сейчас, но он-то губу раскатал на молодую жену, на любящую супругу! Такую лапочку, чтобы легла под него и не вставала, чтобы даже мысли не имела одно слово против сказать! Что он маньяк какой-нибудь, в подвале её держать?! Единственная поправка: без детей. Второго кровосмесительного поколения дядя не хотел, и абсолютно не понял, почему его порыв к анальному браку встречает такое резкое: нет! Это же ради твоего блага! Что значит нет?!
Алмас убился фейспалмом. Угукнул, выключил телефон, и холодная тень пробежала: как-то не вовремя что ли? Весёлый ждал от него какой-то другой реакции?..
Трёхэтажная заброшка бетонным кубом продавила дальнюю стену оврага. Когда-то дом культуры. Парадная лестница осталась без перилл, что делало её ещё шире. Пологая и торжественная, такой она нравилась Алмасу.
***
«Ого… – присвистнул сорок-баро. – Ссориться с этими людьми я точно не буду и своим не позволю».
Два мерса над оврагом, два по торцам заброшки. Пятый мерс у входа. Пара десятков секьюрити. В здании раздались два выстрела.
«А надо ли туда идти?.. Чёт как-то не тянет…»
Ускорил шаг.
На углах площади, как симбионты камер наблюдения и самонаводящихся пушек, расположились четвёрками коренастые терминаторы. Тёмные очки, гарнитуры, бронники под пиджаками. За угольно-чёрные костюмы сорок-баро их немедля окрестил гаремом и усмехнулся, когда один секьюрити покосился в сторону. Через прямоугольник бывшей клумбы шустро чесала к одуванчикам Болид – общая маленькая черепаха.
«Эх, Гюльчатай, – усмехнулся Алмас, – куда зыришь? Нельзя отвлекаться на службе».
У лестницы сорок-баро перехватили и вежливо попросили представиться более крупные чёрнопиждачные терминаторы. Подвели к машине.
В тонированном салоне было прохладно, темновато. Пахло хвоей и коньяком.
На вскидку ему был за полтинник. Крепкий, расхристанный мужчина чуть кивнул Алмасу, и тот кивнул.
«Так вот ты какой, дядя… Раз он ещё тут колобродит, значит, стрелял мимо, то есть, племянница живая».
Разговора не сложилось. Дядя всем телом пытался: сжимал в кулаке пустоту и смотрел в неё с лютой ненавистью. Он даже рот открывал, но вылетело не больше, чем:
– Шалава!!! Ведь какая шалава как мать её и ещё из себя корчит какая! В мясо, поц, слышь, без разговора если только сейчас закобенится в мясо всё без разговоров!!! Шалава! Шалавина дочь!
Она была девственницей.
Дядя плеснул на дно стопки коньяк, Алмасу не предложил, опрокинул в глотку и, вываливаясь из тачки, махнул: идём.
***
Полубегом по лестнице.
Алмас из чучела в блестящих штанах с каждой ступенькой вырастал обратно до хозяина этого места, до жилистого, мускулистого сорок-баро. Дома и стены помогают, а тут, как ни крути, его территория. Два чёрнопиджачных терминатора остановились по сторонам дверного проёма, ещё двое по ту сторону.
Бывший конференц-зал на втором этаже. Голые стены, окна без стёкол, пол в обрывках линолеума.
Ближний круг Алмаса – полтора десятка грифов на корточках. Девушка сидела в разрыве этого круга, в одиночестве, тоже у стены на полу. Без видимой необходимости она держалась за шершавую бетонную стену побелевшими пальцами. Больше не за что было держаться.
Дядя стремительно прошёл к окну, проигнорировав людей, спиной к ним остановился. Братва вопросительно и нервно, с предвкушением глянула на сорок-баро. Весёлый изучал щербинку от срикошетившей пули на остатке лепнины потолка. Стреляли боевыми. «Ты один тут человек», – подумал сорок-баро.
Дальше время потекло медленно, вязко.
***
Чего Алмас ожидал увидеть? Победительницу конкурса Мисс Вселенная? Домашняя девочка. Никак иначе подобные ей не называются. Это раз, а два – её порода, ценовая категория. У замеса была причина и веская причина.
Летнее платье с рукавами-фонариками в мелкий розовый цветок. Пломбирно-белая кожа. Она была не то, что полновата, но вся налитая, не тощая ни в одном месте. Курносая, на щеке ссадина. Рот фарфоровой куклы. Глаза круглые, как просвеченные листья кувшинок, как прудовая вода, отражали коробку бетонных стен, затопили её прозрачным ужасом. Декольте надорвано, тонкая серебряная цепочка, ложбинка между грудей округлая, мягкая. Видны оба соска, маленькие и розовые, как её губы.
Алмас глубоко вдохнул. Против воли кривая ухмылка потащила рот в сторону.
Весёлый смотрел на него в упор. Поднялся и вышел, задев татуированным плечом скелета пиджачную тушу секьюрити. Больше они с Алмасом не виделись.
– Вторая серия, – буркнул кто-то.
***
Дядя развернулся на месте, истерично выкрикнув:
– Ты подумала, шалава?! Ну?! Кого выбираешь их или меня? Их?! Меня?!
– Тебя, – пролепетала девушка, только её не было слышно.
– Меня?!
Дядя шёл на неё с пушкой в руке, не целясь, размахивая своими граблями.
– Меня?! Значит, меня?! Как тогда или на самом деле?! Поумнела, дура?! Да неужели?! Иди сюда! Иди-иди, докажи!
Девушка подчинилась. Балансируя на невидимом канате, пошла навстречу.
Дядя расстёгивал ширинку, стояло у него не ахти. «Плохо дело», – продумал Алмас. Но дядя сунул пушку в кобуру на перевязи, нырнул лапами в декольте своей жертвы и воспрял. Верх платья девушки собрался на бёдрах. Да, она была прелестна – над узкой талией груди – подтаявшие шарики мороженого чуть растеклись, поднимались от дыхания. Было видно, как колотится сердце.
– Задирай юбку!
Не похоже, что бы она его слышала или вполне понимала.
– Ты снова, дрянь?! Наклоняйся, подставляй задницу!
«Сейчас он её застрелит».
Алмас, тамада, твой выход.
***
Сорок-баро примиряюще вкинул руки: ты чего, мол, братан? Крошка просто стесняется, сейчас всё будет!
Он шагнул наперерез девушке и намертво встал перед ней. Поднял юбку, скользнув лапами по вздрогнувшей, гладенькой попе.
Дядя показал ему большой палец, беря за бёдра свою невесту.
Вблизи её взгляд был ещё светлей и прозрачней, но зелень размыло холодной водой, она выцвела за эти несколько шагов. Глаза стали бессмысленно огромными. Они искали что-то в коробке бетонных стен, в оконном проёме без рамы, внутри Алмаса. Он приложил палец к губам, шикнул. Куда смотреть, куда девать руки, девушка не понимала, и вдруг целиком встрепенулась, до крови прикусив кукольную губу… Вошёл-таки дядя.
***
Обнажённые пломбирные груди в мурашках расплылись по сгоревшей за день груди сорок-баро. Как же это было приятно… Как пятерню запустить в мелкий, прохладный, чистый песок. Блаженство, которое само льнёт к нему всем телом, от смерти к жизни. Приятно неимоверно, хотя Алмасу брезент его уродских штанов позволял чувствовать лишь толчки. За перекошенной пыхтящей дядиной мордой чернели два терминатора. Это было изумительно – впитывать, ощущать женщину вполне. Насколько же велика разница: позволяет она себя драть или отдаётся. Он захлебнулся наслаждением, прижав к плечу шмыгающее, заплаканное лицо, положив руку ей на затылок, сунув пальцы под волнистые мягкие прядки… Его стояком можно было поднимать фуры как домкратом. Девушка всхлипывала, её охватывала дрожь, и это было как приправа к растёкшемуся, животному теплу. Дрожь пробегала отдельными волнами, заставляя девушку прижиматься к Алмасу ещё плотней, хвататься за него из последних небольших сил. На его счастье, дядя был утомительно долгим, жёстким от алкашеской неспособности кончить. Всё, что он вымучивал из своей жертвы, окатывало сорок-баро с макушки до пяток. Чудовищное наслаждение. Когда девушка начала дышать ртом, когда пролепетала: спасите, Алмас залился спермой под штанами.
***
Хеппи-энд. Не пристрелил, не кинул дядя невесту. Они сразу же уехали.
Мерсы разворачивались перед заброшкой. На нижних ступеньках красовалась пачка купюр. Резинка лопнула от её толщины.
Сорок-баро присел рядом с братвой на заборчик клумбы.
Смартфон в руке Кина вдруг – хлоп вниз! Упал…
– Ты чего?
– Денежка тяжёлая капнула.
Все заржали. Алмас глянул… Ого, купюры на лестнице были только чаевыми…
***
Он не пошёл домой в интернат, отправился домой-домой, в посёлок.
Дверь халупы настежь, матери нет. Лёг на пол под тёмную потолочную балку. Суицидником Алмас не был. Он представлял не то, как вяжет узел, а как уже качается, и тихо-тихо внутри... Бойтесь своих желаний.
За окном хриплый, испитой голос позвал:
– Шампуська, а Шампуська, ты дома что ль?
Алмас, не поворачивая головы, нашарил водочную бутылку и запустил в сторону гостя, разбив последнее стекло.
Нет, здесь невыносимо.
***
Через два дома жили деревенские шлюшки, дед ветхий и пять разновозрастных баб – клейма негде ставить. Младшая была ничего так на вид…
Алмас перемахнул через два забора подряд.
Домишко старинный, вросший в землю, окно за крапивой. Алмас свистнул: два коротких, длинный… И резко увидев себя со стороны, понял, что всё – приплыли… Он только-то скопировал материного ухажёра, оставалось крикнуть: «Шампуськи, а шампуськи, дома что ль?»
Тьфу… Невыносимо.
***
Потащился в интернат. Ноги болели от усталости.
Пересекая двор и поднимаясь по лестнице, сорок-баро сделал вид, что разговаривает по телефону, и рефлекторно набрал Весёлого. Абонент недоступен.
Из рекреации второго этажа доносились обрывки фраз:
– …кринж.
– …самый умный?
– Цыц вы…
– …всё правильно он сделал!
– Кринжота…
– В лицо ему скажи.
– Да вы задрали! Сдавай.
– Раскудахтались тут, в курятнике…
Будь среди них Весёлый, он бы не шушукался, а ржал, как всегда. Он бы нашёл, что сказать.
Дома наконец. Дверь по-прежнему закрыта на сушёную воблу. В комнате вонь и мухи. Алмас, как животное в тесной клетке, метнулся по периметру, по диагонали прежде, чем забиться в угол кровати. Набрал другой номер Весёлого. Недоступен. Остались от Весёлого копчёные кости на газетке.
Сорок-баро дёрнул за угол настенный календарь с бабами, выкрутил пальцами саморез. Проткнул им рыбий глаз и с обглоданным остовом прикрутил календарь обратно над тумбочкой. На вечную память. Завтра уличная кошка, пробравшись в комнату, разгрызёт его мемориал.
***
Кошка сделала одолжение Алмасу, выдернув его чавкающим хрустом из тяжёлой, как бетонная плита, дремоты.
Снилось, что был опять там, в заброшке. Бёдра опять ходили взад-вперёд. Смердя перегаром, вплотную маячила гнусная, перекошенная от усилий морда дяди.
Но девушки между ними не было.
Рук у Алмаса тоже не было, ни члена, ни штанов. А у дяди член был. Полметра длиной. Он протыкал тело, как паяльник масло, целясь в бешено стучащее сердце. Взгляд у дяди был совершенно трезвым, ледяным от презрения. Вдоль стен на кортах сидели чёрнопиджачные секьюрити, сняв тёмные очки, наблюдая за происходящим такими же – зло прищуренными глазами. Чей-то локоть душил сорок-баро сзади, но там никого не ощущалось. Плечи холодила страшная, враждебная пустота. Отшагнуть в неё было невозможней, чем прыгнуть с крыши. Пот струйками бежал по спине.
Разбуженный сорок-баро схватился за горло и укололся рыбьей костью. Над головой семафорил густо-жёлтый кошачий глаз, белел клык на обглоданном хребте.
– Брысь, ворюга!
Полосатая тень сиганула с тумбочки через подушку и шмыгнула в приоткрытую дверь.
Рейтинг: 0
154 просмотра
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
