Предвкушение счастья. Глава 21

[Скрыть] Регистрационный номер 0307163 выдан для произведения: 21
Голенькая Викторина изнывала от скуки.
Ей ужасно хотелось вновь блистать и восхищать своим смуглым, но ласковым телом мужчину. Но такой странный и пугливый преподаватель больше не поднимал трубку, наверняка он, от страха перед содеянным им ужасом, занёс её номер в «черный список».
Викторина больше не нуждалась в зрительницах. Она была уверенна, что эти две дурочки сейчас писают кипятком на своём дурацком экзамене. Они говорили, что он случится в четверг.
Викторине давно уже было наплевать на школу. Та больше не висела дамокловым мечом над её слегка покорёженной душой.
Быть любовницей и разрушительницей семьи было забавно. Она презирала ту вежливую и аккуратную женщину, что приезжала к лицею на небольшой глазастой машинке яркого цыплячьего цвета. Наверняка она никогда не пыталась быть бесстыдной со своим мужем, а просто играла роль всё понимающей, но слишком правильной кузины.
Викторине было скучно. Она была готова на стенку лезть от чувства телесной и душевной неудовлетворенности. Она прямо-таки жаждала главного покорения очередной вершины – постели своего несговорчивого и пошлого в своей несговорчивости кумира.
Кондрат, это имя таяло на её языке сладкой и слегка приторной карамелькой. Викторина любила представлять себя падшей богиней. Этакой целомудренной Венерой со слегка смущенным взглядом тёмных огненных глаз.
Отец был, как всегда занят, он, то запирался в кабинете, то старательно делал вид, что не хочет портить ей каникулы – и предлагал поехать в какой-нибудь пансионат – развеяться от скуки.
«Да, чтобы все принимали нас за пару любовников!», - фыркала Викторина, чувствуя непреодолимую злобу на своё такое развратное в мнимой девственности тело.
Она всё ещё надеялась излечиться от этой страшной болезни. Страх внезапно забеременеть или заразиться какой-нибудь стыдной болезнью сдерживал её порывы к мужским пенисам.
Ей хватало той, случайно обретенной способности слегка пьянеть от дотрагивания до своих пышущих жаром гениталий. Она массировала своё влагалище и томно улыбалась, представляя, как за её тонкими пальцами наблюдает он, всегда такой подтянутый и корректный Кондрат Станиславович.
Он был всегда рядом, словно бы фотопортрет. Она боялась увидеть его наяву, тогда бы её тело сжалось бы, как пружина, сжалось и стало совершенно другим – испуганным и стыдливым.
Викторина терпеть не могла, когда её принимали за сопливую малолетку – ей было стыдно быть всего лишь избалованным и развратным подростком. Наверняка все вокруг видели её именно такой, а не настоящей многотонной и опасной секс-бомбой.
Ещё один мужчина не давал ей покоя. Всегда такой тихий и исполнительный Станислав. Она чувствовала, что этот шофёр положил на неё глаз, и старательно дразнила его своим наспех одетым телом.
Тот не мог не догадываться, что под роскошным халатом у хозяйской дочери нет трусов. Наверняка он просто зверел от её нахальства, но ничего не мог предпринять.
«Дурак, раб!», - смеялась Викторина, представляя себя в качестве это верного пса.
Станислав сам просился на крепкий поводок. Викторина терпеть не могла влюбленных мужчин. Она никогда бы не согласилась дарить своё тело из жалости, словно бы сестра милосердия. Гораздо лучше было соблазнять, мучить, а затем бросать, словно бы испачканную в кале туалетную бумагу.
Отец не скрывал своего презрения к Станиславу. Он видел в нём неудачника – мерзкого и склизкого, словно бы лягушка. Этому жалкому лягушонку никогда нельзя было стать принцем.
 
Сейчас он был занят тем, что приводил в порядок отцовский «Лексус». Машина должна была быть всегда исправной и блистать, как блистала в автосалоне.
Оршанский не терпел грязи и поломок. Он надеялся прожить жизнь без проблем - особенно стараясь не выглядеть глупым и наглым лохом. Он не забыл своей армейской выучки и знал, как разруливать серьёзные проблемы.
Но теперь что-то мешало ему быть спокойным, что-то постоянно свербело, словно бы глисты в заду, заставляя оглядываться – наверняка белая полоса жизни кончилась и начиналась новая – тёмная и непроглядная, как ночь.
Станислав казался ему то слишком ленивым, то слишком любопытным. Казалось, что этот молодой человек чересчур учтив – он легко сносил ругань, самые хлёсткие фразы отскакивали от него, словно бы горох от стены. Отскакивали и казались очень глупыми.
Родион Иванович недоумевал. Он понимал, что пригрел на груди змею, но кто это – гадюка или безобидный уж – он никак не мог понять.
Дочь всё больше становилась похожей на Магиру. Смотря на неё сзади, он видел ту развратную и трусливую в своей развратности нищенку – Викторина явно стеснялась своих тайных мыслей – стеснялась и прятала их глубже и глубже, словно бы разорванное или обгаженное бельё.
С высоты кабинета ему было виден двор – дочь только вышла в него из дома в лёгком почти невесомом купальнике. Это была скорее профанация одежды – все прелести их совместного с Магирой создания были на виду, словно бы драгоценности в ювелирном бутике. Их не охраняло даже пуленепробиваемое стекло.
Станислав делал вид, что не замечает этой на 4/5 голой девушки. Ему было интереснее натирать для блеска чужой лимузин, чем давать  своему члену возможность помечтать о чужой такой ещё тесной и влажной норки.
«Ей пора найти себе безопасного и желательно скромного парня!», - думал Родион Иванович. – Такого, который не будет смотреть на неё ниже пояса.
Кондрат Станиславович – этот человек очень подвёл его. Он оказался попросту ряженным в чужие одежды ребёнком. Он не смог заставить его дочь почувствовать радость – пусть даже не телесную.
 
Викторина радовалась наступившему лету. Она сидела, ощущая непреодолимое желание запустить свою правую руку в плавки и слегка пошалить там, сыграв на своей эоловой арфе маленькое, едва слышимое арпеджио.
Наверняка этот парень никогда не видел этого наяву. Он был слишком серьёзен и скучен, наподобие толстого и тяжелого учебника. Викторине было всегда очень трудно читать учебники. Она тонула в них, словно в тягучем болоте – слова терзали мозг, а глазам хотелось закрыться и уснуть.
 
Станислав никогда не любил таких вот развратных скромниц. Викторина считала его деревянным чурбанчиком, ожившим Буратино. А сама, сама наслаждалась солнцем и желала только одного сладкого и приторного романа в духе бразильских сериалов.
Станислав не любил таких глупышек. Он чувствовал. Что всё это походит на кем-то оплаченную случку, что он нужен только на миг, что его такой ещё боеспособный половой орган хотят использовать как затычку в неумело сделанной и почти бракованной бочке.
Он хотел другого – испуга, а затем и страха в этих надменных глазах. Хотел, чтобы вчерашняя повелительница ползала перед ним на карачках и слизывала с пола грязь и его божественную сперму.
Так поступали все гордячки в сексуальных японских мультфильмах. Викторина была сродни им – глупая, красивая и до предела трусливая.
Он вдруг представил, как эта белоручка чистит картофель – чистит, будучи совершенно раздетой. Её холёные пальцы, привыкшие лишь стремительно бегать по клавишам, вряд ли согласятся держать острый нож или прикасаться к грязной тряпке.
Матери Станислава не хватало одного – послушной и скромной полуневестки-полудомработницы. Эта суровая женщина была уверена, что девушки выходят замуж лишь для того, чтобы ублажать своих свекровей. Она даже представляла её в роли стыдливой наложницы, перепархивающей из мужниной постели в её, готовясь дарить увядающей женской плоти воспоминания о юности.
Замечтавшись, Станислав не заметил, как шезлонг опустел.
Точнее, там остался лишь нескромный купальник прелестницы, а сама Викторина переместилась в небольшой и уютный бассейн.
Тут можно было плавать, лёжа на спине и раскинув в стороны руки, наподобие церковного распятия. Викторина не была слишком набожна, она даже не задумывалась над тем, кого пародирует, лёжа столь фривольно. Зато ей нравилось думать о будущей победе и над Кондратом и над Станиславом.
Тёзка отца учителя вёл себя прескверно. Он был наивен или глуп и не замечал всех тех сигналов, которые ему подавали. Викторина подумывала пойти ва-банк – наконец перестать стесняться своих желаний и переступить через порог.
Взрослеющее тело девушки требовало незамедлительных услад. Требовало, наконец, освободиться от тягости ожидания. Так, зашедший в игрушечный ребёнок тяготится обилием игрушек до того момента пока не обретёт самую желанную.
«Кондрат или Станислав?! Станислав или Кондрат?!»,  - мысленно шептала Викторина.
Ей вдруг захотелось стать хорошо прожаренной сосиской в сексуальном хот-доге. Видеть своих кумиров обнаженными, похожими на породистых мраморных догов было приятно. Она вдруг почувствовала искус видеть в них только сильных животных. Вроде тех собак, которым отдаются избалованные калифорнийские миллионерши.
 
Родион Иванович был уверен, что поступает правильно.
Дочери не помешал отдых где-нибудь на юге. Например, в Сочи. Он был бы рад отправить её туда. Но страх и здесь сделать неверный ход, выбросить щуку в воду был непереносим.
Конечно, был ещё другой выход. Обо всём написать давно позабытому тестю. Тот нашёл бы для избалованной девчонки трудотерапию – конечно, нужно было раньше занять это слишком красивое тело трудом. Но он отчего-то медлил, стараясь воспитывать из своей талантливой дочурки первостатейную белоручку.
«Станислав – он подходит по всем статьям. А что если слегка подтолкнуть этого парня. Если дать ему полный карт-бланш на соитие. А потом. Потом разыграть роль возмущенного отца и прогнать обоих в изгнание»
Родион усмехнулся. Он вспомнил сказку «Свинопас». Та избалованная императорская дочь была чем-то сродни Викторине. Тоже любила лесть и дорогие подарки.
Теперь он уже не видел в ней талантливую пианистку. Дочь была обыкновенной, слишком обыкновенной. Такой же, как и её мать – ходячая кукла для незамысловатых и пошлых удовольствий.
Родиону казалось, что он уже переболел этим половым недугом – постоянное желание в юности было нестерпимо. Он боялся прослыть развратником – быть вынужденным подбирать чужие огрызки с пола – нет только не это.
Он стал подозревать всех женщин в нечистоплотности. Им овладела какое-то брезгливое любопытство, когда желание обладать смешивается со стойким страхом смерти.
Нет, он не думал о СПИДе. Он просто понимал, что сношаться ради минутного удовольствия это то же самое, что утолять свою жажду из первого попавшегося на дороге следа, наполненного дождевой водой. Он видел в детстве, как кошки лакают воду из луж, и невольно морщился, представляя то количество незаметных взгляду микробов, что сейчас копошится в этой воде.
Армия отучила его от этого детского слюнтяйства. Но теперь он презирал не кошек, а женщин. Женщин, которыми частенько брезговал словно бы давно немытыми кранами.
 
Станислав успел домыть машину, как услышал не слишком приятное вибрирование мобильного телефона.
Родион Иванович вызывал его в свой кабинет.
Молодой человек ловко избавился и от ведра, и от щётки, и старательно сдерживая ухмылку, направился к дому. За ним на цыпочках последовала Викторина.
 
Родион Иванович намеревался в разговоре с шофёром подражать мультяшному Шер-Хану. Не тому, что был в мультфильме «Маугли», но другому – великолепному и невозмутимому олигарху из сериала «Чудеса на виражах».
Таковым был его шеф Шабанов. Даже теперь он ощущал его невидимое присутствие. Всё вокруг было заточено под этого человека. И он сам себе казался маленьким и незначительным временщиком.
Станислав не выглядел простачком. Он знал, что слишком много ума приводит к горю, и потому пытался скрыть его. Наверняка, он не отказался бы и от свадебного банкета, и от путешествия. Например, пожить на берегу моря и позаниматься любовью на пустынном галечном пляже.
Этот парень был сродни нерешительному лицейскому педагогу. Женщины не любят таких вот перестраховщиков. Они любят решительность и натиск. А вот Станислав, Станислав был по свое сути маменькиным сынком и рохлей.
Викторина давно уже созрела для соблазна. Родион Иванович подозревал, что его дочка тайком трогает свою стремительно влажнеющую щёлку, что ей, словно бы новенькой ещё нетронутой копилке, хочется, чтобы в неё уронили нечто весомое, вроде старого дореформенного пятака.
Женщина - обыкновенный инкубатор. Она ждет, когда её яйцеклетку оплодотворят и дадут возможность гордиться прожитой жизнью. Более всего её ранит равнодушие или чрезмерная заинтересованность многих, когда её щель воспоминают как сосуд для отбросов.
Магира боялась, что её станут презирать и брезговать её таким предательски смуглым телом. Она была рада стать эсклюзивом – не обычной дворовой игрушкой, но игрушкой особенной.
Дочь уже видел себя в числе элиты – она правда мечтала о цветах и подарках, мечтала, что её будут вожделеть на расстоянии, словно бы очень дорогую и редкую скульптуру, что-то вроде неизвестных творений Праксителя.
Этот длинноволосый ботаник не был достоин такого славного дара. Да он уже сделал свой выбор, предпочтя слишком обычную и даже блёклую Оболенскую. Та вероятно, до сих пор мнила себя знаменитой героиней из сказки Кэрролла, забывая о том, что была всего лишь дочерью провинциального банкира.
Рублёвскинвестбанк – этот лакомый кусочек оказался не по зубам всеядному Шабанову. Он намеревался заставить Оболенского спонсировать все его затеи – вроде актёрского агентства, под это агентство он собирался замаскировать обычный бордель.
Магира побаивалась Шабанова. Он был опасен – опасен, как бывает, опасен молчаливый и всегда погруженный в себя безумец. Шабанов был недоволен и советской сластью, и теми, кто пришёл на смену вчерашним партийным деятелям. Он считал, что наводить порядок в стране должны были исключительно воры и убийцы.
Матери сами бы привели ему юных наложниц. Главное, надо было не мешкать, пока эти самые матери загипнотизированы, словно бы несчастные бандерлоги.
Он любил смотреть на несчастных, зачатых по привычке, детей. В сущности, это был такой же инстинкт, как желание пить и есть, опорожнять кишечник и изливать мочу. Люди не спрашивали себя о том, как, а главное, зачем будут жить их отпрыски. Они подчинились зову плоти и мало чем отличались от неразумных животных.
Шабанов боялся осквернить себя любовью к женщине. Он вообще никого не любил, разве что деньги – деньги, что падали на него с неба, словно бы снег зимой.
Оршанский видел, с каким сладострастием его шеф пересчитывает серо-зелёные купюры, как осторожно собирает их в пачки и аккуратно и сладостно бандеролит – собираясь упрятать в своё деньгохранилище.
Он напоминал собой в этот момент полупомешанного Скруджа – Скруджа, которому хочется нырнуть в свою персональную купальню из золотых монет.
Теперь Оршанский понимал сладострастие своего шефа. Он вдруг впервые почувствовал себя всесильным. Деньги вознесли его, подобно скоростному лифту, на верх самой высокой башни. И у него пока не кружилась голова.
Его волновала только дочь – та ещё не до конца понимала, что всего лишь дочь всесильного Оршанского. Что с неё легко сорвать все дорогие одежды лишить побрякушек и превратить в жалкое сопливое ничтожество. Что всё так и произойдёт. Если он не отдаст в надёжные руки.
 
Станислав появился в его кабинете с последним ударом напольных часов. Внушительного вида стрелки сошлись на числе 12 – сошлись и заставили часы долго и нудно вызванивать мелодию.
- Станислав, я хочу вас порадовать. Вы с девятого числа отправляетесь в отпуск. Я хочу, чтобы вы хорошо отдохнули.
- Отдохнул?
- Да… Вы поедете с моей дочерью в Сочи. Будете её так сказать провожатым. Сам я не могу составить ей компанию, а для вас будут заказаны апартаменты в отеле «Чеботарёвъ».
- Но ведь Вам понадобится автомобиль. Кто же станет возить Вас на работу?
- К чёрту работу. Я намереваюсь тоже немного отдохнуть. Буду рыбачить, жарить шашлыки.
- Постойте, значит, Викторина поедет со мной. И…
- Я даю вам полный карт-бланш. Можете располагать моей дочерью. Она, кстати, сама заинтересована Вами.
Взгляд Станислава заметался от одной вещи к другой – внушительного вида книжные щкафы, двухтумбовый стол с довольно красивым троннообразным креслом позади него. Наконец, слишком внушительный человек для этого кабинета. Оршанский был слишком крупен для бизнесмена. Он казался скорее замаскированным телохранителем, чем настоящим шефом.
- Но понимаете, я ведь живу вместе с мамой. Она уже пенсионерка – и я боюсь, что она.
- Ох, уж эти мамы.
- Моя мать родила меня в тридцать лет. И очень боится меня потерять, -- пробормотал вполголоса Станислав.
- Ничего страшного. Викторина заменит Вам мамочку. Она добрая девушка – и ей просто необходимо быть в обществе настоящего парня.
 
Викторине было слегка стыдновато стоять возле дверей отцовского кабинета в одном бикини. Она понимала, что ведёт себя слишком фривольно. Но разбуженная Кондратом Станиславовичем тяга к мужскому естеству не проходила.
Она теперь была готова к любому общению. Так выпивший за новогодним столом подросток тянется к очередному бокалу, рюмке, стакану, считая свой интерес вполне законным.
Викторина страдала от неутоленной страсти – теперь она обратила внимание на Станислава, и уже предвкушала своё падение. Стать для него очередной жертвой, переступить через страшный и неведомый ранее запрет. А что, если она заставит тогда ревновать своего любимого преподавателя?
Она едва успела уклониться от открывающейся двери. Станислав сделал вид, что не заметил смущенной полуголой фигуры. Он относился к ней, словно к вновь брошенной не в том месте игрушке.
Поездка в Сочи. Наверняка они полетят туда самолётом. Вряд ли Оршанский позволит им провести ночь в купе. Викторина – маленькая бойкая и несовершеннолетняя.
Он как-то испугался этого такого явного соблазна. Испугался своей дурацкой роли полулюбовника-полугувернёра. В сущности, эта девчонка сама жаждет, чтобы её насадили на пику.
Викторина боялась вновь стать ребёнком – расплакаться или закатить истерику. Страсть бушевала в ней, словно бы вода  в закипающем чайнике. Но никто не спешил снимать этот чайник с огня.
Она вернулась в свою комнату, сняла купальник и подошла к старинному пианино. Открыв крышку на клавиатуре, она села на стул и стала страстно играть тот самый «Революционный» этюд Скрябина.
Душа девушки затрепетала, словно бы испуганная штормом птица. Она вдруг стала чужой в этом охваченном старостью теле – голая смуглокожая пианистка отчаянно извлекала звуки, понимая, что своей игрой только распаляет себя.
Ей явно не хватало третьей руки. Её промежность взывала о незамедлительной ласке.