Обманчивый свет тоннеля,гл.1-2

      ГЛАВА   1

      - Зачем вы так, Ольга Сергеевна? Я же вам говорил: мне очень неуютно среди незнакомых.  А вы такие дифирамбы мне здесь развели…  Так неудобно!.. И не мой же праздник…
      Он старался не смотреть ей в глаза. Покрасневший лицом, с напряженными скулами, в мешковатом свитере – он судорожно мял ручки пакета и с брезгливостью почувствовал, как от него резко и неприятно враз пахнуло потом. 
      Издатель пытливо уставилась  на него и придвинулась чуть ли не вплотную.
      - Сергей, вы хотите стать писателем? Или будете кричать в ванне: «Я – гений! Я – гений!»?  Так вот: выбирайте сами! А без общения, без пиара, без таких, вот,  встреч ничего у вас не получится! Не будете вы писателем без этого!
      Голос её звучал напористо и убедительно.
      - Да ведь они же хлопали вашим словам! А сами ни одной строчки моей не читали… Чего хлопали?! Не правильно это… - Он рискнул поднять голову. – Не правильно.
      Издатель мельком огляделась по сторонам, придвинулась совсем уж близко, и негромко, но яростно высказала:
      - Да не вам они хлопали! Знакомились просто. А вы что думаете, вот… они… все… - кивнула она на собравшихся после презентации на чаепитие.  – они хоть что-нибудь читали у Мелехова? Ну, может, за исключением пяти-шести человек, а?  Читали?
      Серёжка тоскливыми глазами обвёл присутствующих. Писатели, редакторы, библиотекари, издатели… Даже из Городской Думы пришли. Спикер, кажется… Интеллигенция. Не читали… Как же так? И хвалят Мелехова, и хвалят, руки жмут, поздравляют, аплодируют…
      Юбиляр, в возрасте за пятьдесят, с объемистой роскошной бородой смущенно улыбался в ответ, раскланивался, отвечал что-то, не слышное отсюда Сергею.
      - Господи! Ну почему здесь-то гадюшник?! Светлые люди… властители дум… - подумал он с отчаяньем.
      А Ольга Сергеевна продолжала на него смотреть и ждала ответа.
      - Не знаю, - нехотя ответил Сергей. – Чего ж хлопали, если не читали?
      Но издатель заговорила о другом.
      - Запомните, Сергей: надо «светиться». Известность не приходит из неоткуда. А на легенду, как у Акунина, у вас ни денег, ни таланта не хватит, извините, уж, меня за прямоту! И у меня - тоже! Знаете, сколько в него московские ввалили на раскрутку? Чтобы бренд этот сделать? Думаете, он просто так, из пустоты появился? С вами так не получится. – Она открыла сумочку, положила в неё фотоаппарат. – Да и ругаться я с вами буду, дайте мне только с текучкой разобраться. Ведь, если маленькие вещицы у вас более-менее удались, то повести еще лопатить и лопатить надо! Никуда не годные! – В голосе её появилась категоричность. – Так что готовьтесь к серьёзному разговору.
      - Ей бы дрессировщиком работать, - угрюмо подумал Сергей. – Сразу быка за рога… Кого хочешь обломает…
      - Пойдёмте, я вас с Мелеховым познакомлю.  Автограф заодно возьмёте. – Она потянула его за собой. – Виктор! Виктор! Вот, познакомьтесь. Это Сергей Кучин. Местный, так сказать, «Мелехов», - улыбнулась она.
      Мужики мельком взглянули друг на друга, вяло пожали руки и молча стояли, не зная, как себя вести. Но Ольга Сергеевна разрядила ей же спровоцированную неловкую ситуацию.
      - А мне с вами, Виктор, поговорить надо, пошептаться…  Всего доброго, Сергей. Я вам позвоню.
      Они отошли. 
      Сергей начал медленно спускаться в гардеробную. Как-то муторно на душе было, ненастно. И даже не из-за того, что его публично представили пред всеми, как талантливого местечкового писателя. Ну, встал… покраснел… вспотел…  Переживёшь. Муторно и тревожно было от будущего.
      - А, ведь, «ломать» они меня будут, - подумалось ему. – На компромиссах.  И сломают! Да сам сломаешься! – Его вдруг охватило раздражение. Рукав у куртки запутался, и он всё никак не мог в него попасть, зло тыча рукой во все пазухи. – Са-ам сломаешься! Поднял же задницу со стула! И даже раскланялся! Талантище, что ты! Писатели аплодируют!  Уродец. – Попал, наконец, в рукав, застегнулся. – Сам сломаешься. Поманят чем-нибудь, той же публикацией – и всё…
      Вышел на улицу, закурил. Поздний теплый ноябрь пах лежалыми листьями. И не понять: то ли «бабье лето», то ли начало апреля. Скоро ёлки покупать, а на дворе – не снежинки.
      - Ну, и что делать будем? – безразлично подумал он, стоя у урны. Сигарета дотлела до фильтра. Сергей прикурил новую. – Опусы свои предложил, называется…  А тебя в оборот сразу… Как куру в ощип. Только, кажется, от всего этого отошел: от вранья, от двуличия – и на тебе! Всё, оказывается, одинаково. Везде. – Вздохнул тяжело, пошарил по карманам, пересчитал деньги.  – Да-а… Позавидовать дракону можно: он всегда на троих сообразить сможет, - попробовал развеселить он сам себя. – У кого ж еще на бутылку наскрести?  Ладно, к  Вовке зайду. И звонка ждать буду. Война план покажет. Не спеши.



      Правильно он мыслил тогда, после презентации Мелеховской книги: «сам»   сломался! Ждал-ждал полторы недели звонка от Ольги Сергеевны – и сам позвонил!
      - Добрый день, Ольга Сергеевна. Это Кучин вас беспокоит, - волнуясь, произнес он в трубку.
      - Да, да! Вы что, в городе? – бодро ответили на том конце.
      - Нет. То есть – да! Я здесь живу, в городе! Летом только на даче! – запутался и окончательно смутился Сергей. – А сейчас в городе…
      - О, Господи! Это Сергей? Я вас с однофамильцем из Троицка спутала. Да, слушаю вас. Что вы хотели?
      - Я звонка вашего ждал. Вы обещали позвонить. Вот…   Думаю: может, случилось что? – Сергей, даже не видя собеседницы, покраснел от стыда. – Позвонить решил.
      - Спасибо. У меня всё прекрасно. У вас что-нибудь срочное?
      - Нет, я так просто…
      - Если срочное – я вас на Инну, секретаря переключу. Ей всё скажете, она мне потом передаст.
       И, не дожидаясь Серёжкиного ответа, в телефоне что-то щелкнуло и раздался голос секретаря:
      - С вами говорит…
      Кучин медленно повесил трубку.
      Пальцы дрожали.
      - Вот так… Вот так… Вот так… - глупо прошептал он. Затем молча сидел какое-то время. Пустота внутри была – не приведи Господь! Будто о смерти близкого человека сообщили. – Вот так…  И известность приобрел…  И напечатался… - Поднялся, как зомби, подошел к серванту, достал коньячную бутылку и припал к горлышку. И не отрывался, пока не осушил на треть. Утёр ладошкой мокрые губы и подбородок. Хмель как-то мгновенно ударил в голову, скривил рот в непроизвольной ухмылке. – Гений «с толчка»…  - Вновь отпил. – А завтра-то тебе, Серёга,  и пирамидон не поможет. Хай с ним.  То завтра будет. – Поднял бутылку, оценивающе посмотрел на остаток. -  Дуй-ка ты, дружок, до лавки, пока не запьянел. Не испытывай судьбу на ночной мордобой… Подкупи ещё, пока светло и тверёзый…


      - Ну, что? – Ольга Сергеевна отхлебнула горячий кофе из изящной чашечки. – Обиделся?
      - Да даже не дослушал до конца, трубку бросил! – возмущенно отозвалась Инна, подбила машинально правую грудь ладошкой снизу, заёрзала на стуле. – Хам какой-то, Ольга Сергеевна!
      - Нет, Инночка, не хам. – Издатель, не звякнув, поставила чашечку на блюдце. – Тюфяк. Обидчивый тюфяк. Но пишет неплохо. Лепить из него что-нибудь будем. Пусть пока помечется. Если пьёт – пусть пропьётся. Если трезвенник – пусть самокопанием    занимается. Это для них, творческих особей, наипервейшее   дело в пиковых ситуациях.
      - Пьянка?! – удивленно округлила глаза секретарь
      - И пьянка – тоже… - рассеяно ответила Ольга Сергеевна, думая уже о чем-то своём. – Эх, нищета он, голь перекатная, не вытянем мы из него ни копейки! И своими рисковать не хочется… - Задумалась. И – секретарю: - Инна, ты посмотри: по Бабуринской премии закончен приём работ? Если закончен – соедини  меня сегодня с Викторенко, она председатель оргкомитета. Попробуем нашего рапсода выдвинуть. От нашего издательства. 
      - Мы же его не печатали!
      - А у него есть одна книженция. За свой счет в Кемерово напечатал. Её и выдвинем.  Как спонсоры. – Она достала из пакета единственную тоненькую Серёжкину книгу, бросила на стол секретарю. - Почитай, кстати, пока Викторенко не отдали. Скажешь потом – как он тебе? Всё. Я буду через два часа. 


      Он проснулся ранним утром. Небо за окном ещё было черным, ночным.
      Странно: голова  не болела, не кружилась. И не было обычной тошноты с похмелья.
      - Молодею, что ли? – трезво подумал Сергей. – Состояние – будто тридцатилетный, тьфу- тьфу, чтоб не сглазить. -  Попытался вспомнить, оставил ли что-нибудь со вчерашнего на утро. Ничего не вспомнилось. Повернулся на спину, вытянул затекшие ноги.  – Нет, не молодею. Раз не помню про опохмелку – нет, не молодею. – Долго лежал с открытыми глазами, пережидая ломоту в суставах. Про жизнь не думалось. Та возвращалась на круги своя. С «веселухой» на литсайтах в интернете, с писаниной «в стол» и безо всяких перспектив на издание.  Номер у лотерейки совпал.  А серия – нет, не совпала…
      Но ведь не отобрали ничего! Чего тогда воешь?..
      И всё-таки, всё-таки…  Почему же так грустно и пасмурно на душе?


      ГЛАВА   2
      Банкетный зал был небольшим, мест на тридцать, уютным и без лишней помпезности.
      Эльвира Петровна долго и тщательно выбирала именно такой – без лепнины, позолоты, сверкающего хрусталя и, упаси Боже, без модерного интерьера! И в то же время, чтобы чувствовался вкус и значительность. И престижность. И стоимость мероприятия, это обязательно.
      Из-за этого - и центр города, рядом с Думой.  И  клуб этот – элитный, для избранных – тоже из-за этого.  Чтобы видели все: она-одна из таких. Из избранных.

      Поговорила с музыкантами. Дала отступные и оставила лишь скрипача и пианиста. Меню же полностью доверила заведующему.
      Гости начали прибывать к 19-00.

      Первыми появилась чета Ряшенцевых.
      - Анатолий Панкратьевич, ну, что же вы?.. Как солнышко ясное, право слово! – поспешила навстречу Эльвира Петровна. – Могли бы хоть изредка заезжать к нам. А то всё больше на юбилеях да похоронах встречаемся. 
      Тот растянул в улыбке толстые губы на обвислом, как у шарпея лице. 
      - Ой, Эльвира, я тебя умоляю!.. – Тот слегка обнял её за плечи, прижал к объемному животу. – Самой-то не совестно? Давно бы сама ко мне в клинику заглянула.
      Он не смотрел на неё. Отвечал машинально и заучено, и в то же время принюхивался, оценивал стол.
      - Ты смотри: «клиника»… - усмехнулась про себя Эльвира Петровна. – Слово выучил. А сам он теперь, не иначе, как «профессор». Уродит же земля таких… - Обернулась к его жене, такой же полной, объемной, просто молча кивнула. – Словно близнецы. Даже пахнут одинаково.
      Она бы никогда не пригласила их к себе на юбилей. Не опустилась бы…
      Но за последние  год-два Ряшенцев Анатолий Панкратьевич набрал большую силу. И не столько силу, сколько известность. Его реклама «светилась» во всех газетах, да не заметочками, а полными «разворотами».
       «Р Я Ш Е Н Ц Е В    А Н А Т О Л И Й     П А Н К Р А Т Ь Е В И Ч,
         П О Т О М С Т В Е Н Н Ы Й   И С Ц Е Л ИТ Е Л Ь   И    М А Г 
         В С Е Я …»  и так далее.
      Все знали, что это зятёк, заправила Колхозного рынка спонсирует Ряшенцева. И реклама, и офис в центре, и непонятки с налоговой – всё разруливает. Но… Повезло, козлу, с зятем. Вот посадят того – потом посмотрим, как ты, Панкратьевич, на плаву будешь держаться. Это ты пока в силе, клиентуру у всех перебиваешь…

      А, ведь, когда-то они все вместе появились, вся их шатия-братия, в середине 90-х. Уже отходила мода и на Кашперовского, и на Чумака, и на Джуну. А, вот, они, «народные целители, колдуны, ведуньи, экстрасенсы, ясновидящие, ворожеи» и прочие местного «разлива» - они остались при деле. Кто при большом, кто при малом. И очень и очень   жалели, что так поздно начали свою «трудовую деятельность»!   Казалось, вся Россия свихнулась, отвернулась от Бога и медицины  и от безнадёги и тоски начала верить в любую чертовщину. За деньги.

      Гости понемногу прибывали. Колоритные, значительные.  Обвешенные орденами и оберегами на массивных золотых цепях. Некоторые – с суковатыми посохами.  В черных, белых, блестящих одеяниях. Впрочем, были и в цивильном. Но уж непременно или с чётками, или с крестиками в ладонях. Целовались, раскланивались. Негромко плакала скрипка. Звякали  расставляемые фужеры. Приглушенно горел свет.
      В строгом черном костюме появилась заведующая залом. Похлопала в ладоши. Стихла скрипка и звон посуды. Ярко вспыхнули лампы.
      - Господа, прошу всех за стол. Сегодня мы празднуем пятидесятилетие нашей уважаемой Эльвиры Петровны. Прошу любить и жаловать.  Так как тамады у нас не будет, то сегодня Вас будет развлекать живым звуком наш музыкальный дует.
      Тактично похлопали, даже не взглянув на музыкантов, начали рассаживаться. Эльвира восседала во главе стола. По правую руку сидел единственный восемнадцатилетний сын Алексей, по левую -  матушка, Прасковья Ивановна. 
      Долго устраивались, ждали, пока официанты нальют спиртное.
      Наконец, поднялся один из гостей.
      - Дорогая Эльвира! Позволь мне тебя так называть? Мы уж столько лет знаем друг друга… Так вот, Эльвира: на эту круглую дату…
      Сын Алексей оторвал взгляд от завораживающего блика на вишневом бокале, посмотрел на говорящего.
      Тот промокнул потный лоб салфеткой, сглотнул слюну. Кадык шариком дёрнулся вверх-вниз.
      - Невроз какой у мужика запущенный, - подумал Алексей. – И это потовыделение… При комнатной температуре-то!.. Шалят нервишки. И пальцы…  Оторвёт скоро пуговицу.
      - …Предлагаю выпить за юбиляра! – закончил, наконец, тост выступающий.
      Все поднялись, зашумели, зачокались, заулыбались. Вновь зазвучала скрипка. Среди общего однотонного гомона, нарушаемого иногда чьим-то резким смешком, её почти не было слышно.    Вновь поздравляли, пили, ели, говорили.
      - Ведун, слышь? Ведун! – громко окликал дородный бородач, одетый в пончо поверх косоворотки соседа напротив. – Алкаша здесь вчера одного «перестраивал». Писака какой-то местный.  Ну, я тебе скажу, и интеллигенция у нас! Хроник на хронике, точно?! А Думу нашу возьми? Я уже четырнадцать человек принял! Четырнадцать! И до сих пор идут и идут! А им еще потом и душевный баланс восстановить надо, депрессию снять, значит, снова придут. Господи, как живем?! Что за людишки-то пошли, правильно я говорю?
     Визави его, Ведун (в быту Олег Олегович  Кряж) согласно и многозначительно кивал головой, попивая из бокала. Посох прислонен к стулу.
      - У меня тож семнадцать человек из  Думы  исповедовались. «Почистил» им и духовность, и телесность. Всё, сучата, будущее выяснить хотели. Да я что, враг себе?  И так на четыре года с каждого порчу снял, «защиту» поставил! Как лимон выжатый весь месяц хожу…  А они: «будущее»!..  Денег у них не хватит…
      - Это что! – перебила его соседка. – Я в прошлом году родовое проклятие снимала! Вот там, действительно, полное истощение. У меня на месяц все чакры закрылись! Я даже контактировать с Космосом не могла! Ни энергии, ни информации…

      - Мама, - Алексей склонил к Эльвире голову. – Мама, зачем ты их пригласила? И я зачем здесь? – И такая тоска прозвучала  в его тихом голосе, что она, вместо того, чтобы ответить легко и шутливо, смутилась и даже закашляла в кулачок, будто запершило в горле. – Мама, они же все «пустые». Они же людей обманывают.
      Глаза его, просящие и горестные, казалось, заглядывали в самую душу.
      Она собралась, взяла себя в руки. Оглянулась на всякий случай. Никто не обращал на юбиляршу внимания. Все были заняты разговорами, напитками, едой.
      - Сынок, ну, ты что? – она погладила его по неестественно  скошенной влево голове. – Ты же давно всех их знаешь! Это что, новость для тебя: «пустые»? Они и на людей то действуют, как плацебо, не более. Я что, истину для тебя открываю? Если б не ты – и я такой же ширмой была… - И всё гладила и гладила  с нежностью того по голове.
      Да, он всё давно знал. И то, что мама тоже «пустая» - тоже знал. Но это была мама, любимый его человечек. Человечек, который любил его больше всего на свете. И он помогал ей изо всех сил. На сеансах, которые она проводила, он сидел где-нибудь в отдалении, в уголке, не бросаясь  клиентам в глаза  в своем инвалидном кресле и смотрел. Мама делала какие-то пассы, что-то шептала, говорила, ощупывала головы и спины пришедших. Он всё это воспринимал, как театральное действо, улыбался, ждал финала.
      А когда мама удаляла клиента в приемную – он ей всё рассказывал. Всё, что видел. А видел он всё: и больные органы, и бешенные депрессии, и накопившуюся злобу, и беспредельную доброту… И лишь однажды, среди всего этого он увидел… нет, даже не увидел – почувствовал в человеке дар, сходный его дару: видеть и предчувствовать.
      Девчушка примерно его лет, блеклая, невзрачная, с  глазами испуганной лани, явилась на приём с мамой.  Её маму  интересовал  будущее дочки: та была  отличницей по всем предметам, кроме биологии и химии. Но почему то упорно твердила дома: буду медиком. 
      - Какой, к лешему, медицинский? – нервничала мамаша.  – ЗавалИться? И год  потерять?  Да ты знаешь, что там лишь дети самих докторов да медалисты лицейские поступают? Куда ты со своими трояками?! Технический и только технический!..
      Но дочка впервые в жизни упёрлась и – ни в какую!
      Вот мать и привела её к ним, как в последнюю инстанцию.
      - Ну, что? – спросила его тогда Эльвира Петровна. – Может, влюбилась девушка? Вслед за пассией в медики потянулась?
      - Мам, при чём здесь это, - ему как то неприятно всегда было, когда мама пыталась  что-то предугадать. Всё - равно всегда попадала пальцем в небо. – Она поступит в мед. Девушка это и сама отлично знает. Только родителей убедить в этом не может.
      Мать удивленно оглянулась, вытирая полотенцем вымытые после приема руки.
      - Ты серьёзно? Поступит?
      Алексей кивнул.
      - Она только двух вещей не знает… - он замолчал, сморщился, как от боли. – Она будет лучшим детским врачом   России. 
      - Подожди, подожди, Алёша, - до матери, наконец, дошло, что сказал сын. – Ты говоришь: она сама знает? У неё что… дар?
      - Да.
      А про вторую «вещь» мать так и не спросила.
      И больше таких, с даром, пациентов у мамы не было. Были больные, несчастные, неопределившиеся… Мать  после  Алёшиных  резюме выходила в приемную  и объясняла клиентам, что и как делать. В ответ, через некоторое время,  те приходила снова, но уже счастливые, с подарками, деньгами и новыми клиентами.
      Алексей не ошибался никогда.
     
      - Мама, при чём здесь плацебо? Ведь это люди! И если их не лечить – они умрут! От болезни, от горя… А ты – «плацебо»… Они же людей убивают…
     Он замолчал и даже как-то отстранился от матери. Та растерянно замерла с протянутой рукой, оглянулась жалобно по сторонам.  Зал праздновал.  
      - Эль! Элька! -  матушка, Прасковья Ивановна, тянула её за рукав платья. – А это чего такое? Вкусно? Икорка, да?
       - Сейчас, мама, подожди, подожди. – Эльвира, не оборачиваясь, протянула ей блюдце с едой. – На, ешь, это вкусно.
      Мать смолкла и отстала.
      - Мама, - вдруг спросил Алексей. – А вон там, у дальнего края – это кто? Старенькая такая…
      Эльвира Петровна близоруко всмотрелась. 
      - А-а, это бабка Дарья. Травница из Усолья. А что она тебе, сказала что-то? Я видела: к тебе подходила. 
      Алексей не ответил, не отрываясь,  смотрел на старушку. А та, худенькая, морщинистая, скромно и как-то обособленно сидела с краю у дальнего конца стола. Ни с кем почти не общалась, клевала себе потихоньку из огромной тарелки что положили, запивала водочкой да внимательно посматривала на присутствующих. Чистенькая, опрятная. Д о м а ш н я я   какая-то. Только кисти рук – как у уличной торговки: грубые, загорелые, обветренные.
      Она ушла где-то в середине торжества. Перед уходом подошла к Эльвире. Уселась между ней и сыном на пододвинутый кем-то из обслуги сзади стул.
      - Элюшка, а я тебе тоже подарок приготовила. – Бабка Дарья полезла в кармашек платья, достала колечко с камушком, завернутое в носовой платок. – Это хорошее колечко, доброе и счастливое, поверь мне. 
      Простенькое серебряное  колечко с голубеньким камешком. Эльвира примерила.
      - Баб Дарья! Ты будто мой размер знаешь!
      - Ой, что ты! – отмахнулась та с улыбкой. – Повезло просто…
      - Всё у тебя «повезло», - от души засмеялась именинница.  – Всё-всё ты знаешь!..
      - Носи на здоровье. И на удачу. А я пойду. Мне ещё два часа до дома добираться. Хорошо, хоть автобусы мягонькие  стали, а то сил нет терпеть эту дорогу. – И обернулась к Алексею. – А тебе, Алёшечка, я посылку пришлю с травками.  С оказией.  И записочку, как и что делать. Примешь? Дай Бог,  всё у нас получится. Ты только меня не подведи, сделай, как я просила.
      Она кивнула им, погладила обоих по ладоням. И незаметно для других ушла из банкетного зала.
      - Мама, - Алексей повернулся к Эльвире. – Эта баба Дарья – единственная здесь «настоящая».  – Мать молча глядела на сына.  И долго оба молчали. – Спасибо тебе за неё, - закончил, наконец, Алексей. 
      - Эльвира Петровна! Эльвира Петровна! Да подождите вы!.. Эльвира! Тост! – окликнули из зала.
      

© Copyright: Владимир Потапов, 2018

Регистрационный номер №0432386

от 25 ноября 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0432386 выдан для произведения:
      ГЛАВА   1

      - Зачем вы так, Ольга Сергеевна? Я же вам говорил: мне очень неуютно среди незнакомых.  А вы такие дифирамбы мне здесь развели…  Так неудобно!.. И не мой же праздник…
      Он старался не смотреть ей в глаза. Покрасневший лицом, с напряженными скулами, в мешковатом свитере – он судорожно мял ручки пакета и с брезгливостью почувствовал, как от него резко и неприятно враз пахнуло потом. 
      Издатель пытливо уставилась  на него и придвинулась чуть ли не вплотную.
      - Сергей, вы хотите стать писателем? Или будете кричать в ванне: «Я – гений! Я – гений!»?  Так вот: выбирайте сами! А без общения, без пиара, без таких, вот,  встреч ничего у вас не получится! Не будете вы писателем без этого!
      Голос её звучал напористо и убедительно.
      - Да ведь они же хлопали вашим словам! А сами ни одной строчки моей не читали… Чего хлопали?! Не правильно это… - Он рискнул поднять голову. – Не правильно.
      Издатель мельком огляделась по сторонам, придвинулась совсем уж близко, и негромко, но яростно высказала:
      - Да не вам они хлопали! Знакомились просто. А вы что думаете, вот… они… все… - кивнула она на собравшихся после презентации на чаепитие.  – они хоть что-нибудь читали у Мелехова? Ну, может, за исключением пяти-шести человек, а?  Читали?
      Серёжка тоскливыми глазами обвёл присутствующих. Писатели, редакторы, библиотекари, издатели… Даже из Городской Думы пришли. Спикер, кажется… Интеллигенция. Не читали… Как же так? И хвалят Мелехова, и хвалят, руки жмут, поздравляют, аплодируют…
      Юбиляр, в возрасте за пятьдесят, с объемистой роскошной бородой смущенно улыбался в ответ, раскланивался, отвечал что-то, не слышное отсюда Сергею.
      - Господи! Ну почему здесь-то гадюшник?! Светлые люди… властители дум… - подумал он с отчаяньем.
      А Ольга Сергеевна продолжала на него смотреть и ждала ответа.
      - Не знаю, - нехотя ответил Сергей. – Чего ж хлопали, если не читали?
      Но издатель заговорила о другом.
      - Запомните, Сергей: надо «светиться». Известность не приходит из неоткуда. А на легенду, как у Акунина, у вас ни денег, ни таланта не хватит, извините, уж, меня за прямоту! И у меня - тоже! Знаете, сколько в него московские ввалили на раскрутку? Чтобы бренд этот сделать? Думаете, он просто так, из пустоты появился? С вами так не получится. – Она открыла сумочку, положила в неё фотоаппарат. – Да и ругаться я с вами буду, дайте мне только с текучкой разобраться. Ведь, если маленькие вещицы у вас более-менее удались, то повести еще лопатить и лопатить надо! Никуда не годные! – В голосе её появилась категоричность. – Так что готовьтесь к серьёзному разговору.
      - Ей бы дрессировщиком работать, - угрюмо подумал Сергей. – Сразу быка за рога… Кого хочешь обломает…
      - Пойдёмте, я вас с Мелеховым познакомлю.  Автограф заодно возьмёте. – Она потянула его за собой. – Виктор! Виктор! Вот, познакомьтесь. Это Сергей Кучин. Местный, так сказать, «Мелехов», - улыбнулась она.
      Мужики мельком взглянули друг на друга, вяло пожали руки и молча стояли, не зная, как себя вести. Но Ольга Сергеевна разрядила ей же спровоцированную неловкую ситуацию.
      - А мне с вами, Виктор, поговорить надо, пошептаться…  Всего доброго, Сергей. Я вам позвоню.
      Они отошли. 
      Сергей начал медленно спускаться в гардеробную. Как-то муторно на душе было, ненастно. И даже не из-за того, что его публично представили пред всеми, как талантливого местечкового писателя. Ну, встал… покраснел… вспотел…  Переживёшь. Муторно и тревожно было от будущего.
      - А, ведь, «ломать» они меня будут, - подумалось ему. – На компромиссах.  И сломают! Да сам сломаешься! – Его вдруг охватило раздражение. Рукав у куртки запутался, и он всё никак не мог в него попасть, зло тыча рукой во все пазухи. – Са-ам сломаешься! Поднял же задницу со стула! И даже раскланялся! Талантище, что ты! Писатели аплодируют!  Уродец. – Попал, наконец, в рукав, застегнулся. – Сам сломаешься. Поманят чем-нибудь, той же публикацией – и всё…
      Вышел на улицу, закурил. Поздний теплый ноябрь пах лежалыми листьями. И не понять: то ли «бабье лето», то ли начало апреля. Скоро ёлки покупать, а на дворе – не снежинки.
      - Ну, и что делать будем? – безразлично подумал он, стоя у урны. Сигарета дотлела до фильтра. Сергей прикурил новую. – Опусы свои предложил, называется…  А тебя в оборот сразу… Как куру в ощип. Только, кажется, от всего этого отошел: от вранья, от двуличия – и на тебе! Всё, оказывается, одинаково. Везде. – Вздохнул тяжело, пошарил по карманам, пересчитал деньги.  – Да-а… Позавидовать дракону можно: он всегда на троих сообразить сможет, - попробовал развеселить он сам себя. – У кого ж еще на бутылку наскрести?  Ладно, к  Вовке зайду. И звонка ждать буду. Война план покажет. Не спеши.



      Правильно он мыслил тогда, после презентации Мелеховской книги: «сам»   сломался! Ждал-ждал полторы недели звонка от Ольги Сергеевны – и сам позвонил!
      - Добрый день, Ольга Сергеевна. Это Кучин вас беспокоит, - волнуясь, произнес он в трубку.
      - Да, да! Вы что, в городе? – бодро ответили на том конце.
      - Нет. То есть – да! Я здесь живу, в городе! Летом только на даче! – запутался и окончательно смутился Сергей. – А сейчас в городе…
      - О, Господи! Это Сергей? Я вас с однофамильцем из Троицка спутала. Да, слушаю вас. Что вы хотели?
      - Я звонка вашего ждал. Вы обещали позвонить. Вот…   Думаю: может, случилось что? – Сергей, даже не видя собеседницы, покраснел от стыда. – Позвонить решил.
      - Спасибо. У меня всё прекрасно. У вас что-нибудь срочное?
      - Нет, я так просто…
      - Если срочное – я вас на Инну, секретаря переключу. Ей всё скажете, она мне потом передаст.
       И, не дожидаясь Серёжкиного ответа, в телефоне что-то щелкнуло и раздался голос секретаря:
      - С вами говорит…
      Кучин медленно повесил трубку.
      Пальцы дрожали.
      - Вот так… Вот так… Вот так… - глупо прошептал он. Затем молча сидел какое-то время. Пустота внутри была – не приведи Господь! Будто о смерти близкого человека сообщили. – Вот так…  И известность приобрел…  И напечатался… - Поднялся, как зомби, подошел к серванту, достал коньячную бутылку и припал к горлышку. И не отрывался, пока не осушил на треть. Утёр ладошкой мокрые губы и подбородок. Хмель как-то мгновенно ударил в голову, скривил рот в непроизвольной ухмылке. – Гений «с толчка»…  - Вновь отпил. – А завтра-то тебе, Серёга,  и пирамидон не поможет. Хай с ним.  То завтра будет. – Поднял бутылку, оценивающе посмотрел на остаток. -  Дуй-ка ты, дружок, до лавки, пока не запьянел. Не испытывай судьбу на ночной мордобой… Подкупи ещё, пока светло и тверёзый…


      - Ну, что? – Ольга Сергеевна отхлебнула горячий кофе из изящной чашечки. – Обиделся?
      - Да даже не дослушал до конца, трубку бросил! – возмущенно отозвалась Инна, подбила машинально правую грудь ладошкой снизу, заёрзала на стуле. – Хам какой-то, Ольга Сергеевна!
      - Нет, Инночка, не хам. – Издатель, не звякнув, поставила чашечку на блюдце. – Тюфяк. Обидчивый тюфяк. Но пишет неплохо. Лепить из него что-нибудь будем. Пусть пока помечется. Если пьёт – пусть пропьётся. Если трезвенник – пусть самокопанием    занимается. Это для них, творческих особей, наипервейшее   дело в пиковых ситуациях.
      - Пьянка?! – удивленно округлила глаза секретарь
      - И пьянка – тоже… - рассеяно ответила Ольга Сергеевна, думая уже о чем-то своём. – Эх, нищета он, голь перекатная, не вытянем мы из него ни копейки! И своими рисковать не хочется… - Задумалась. И – секретарю: - Инна, ты посмотри: по Бабуринской премии закончен приём работ? Если закончен – соедини  меня сегодня с Викторенко, она председатель оргкомитета. Попробуем нашего рапсода выдвинуть. От нашего издательства. 
      - Мы же его не печатали!
      - А у него есть одна книженция. За свой счет в Кемерово напечатал. Её и выдвинем.  Как спонсоры. – Она достала из пакета единственную тоненькую Серёжкину книгу, бросила на стол секретарю. - Почитай, кстати, пока Викторенко не отдали. Скажешь потом – как он тебе? Всё. Я буду через два часа. 


      Он проснулся ранним утром. Небо за окном ещё было черным, ночным.
      Странно: голова  не болела, не кружилась. И не было обычной тошноты с похмелья.
      - Молодею, что ли? – трезво подумал Сергей. – Состояние – будто тридцатилетный, тьфу- тьфу, чтоб не сглазить. -  Попытался вспомнить, оставил ли что-нибудь со вчерашнего на утро. Ничего не вспомнилось. Повернулся на спину, вытянул затекшие ноги.  – Нет, не молодею. Раз не помню про опохмелку – нет, не молодею. – Долго лежал с открытыми глазами, пережидая ломоту в суставах. Про жизнь не думалось. Та возвращалась на круги своя. С «веселухой» на литсайтах в интернете, с писаниной «в стол» и безо всяких перспектив на издание.  Номер у лотерейки совпал.  А серия – нет, не совпала…
      Но ведь не отобрали ничего! Чего тогда воешь?..
      И всё-таки, всё-таки…  Почему же так грустно и пасмурно на душе?


      ГЛАВА   2
      Банкетный зал был небольшим, мест на тридцать, уютным и без лишней помпезности.
      Эльвира Петровна долго и тщательно выбирала именно такой – без лепнины, позолоты, сверкающего хрусталя и, упаси Боже, без модерного интерьера! И в то же время, чтобы чувствовался вкус и значительность. И престижность. И стоимость мероприятия, это обязательно.
      Из-за этого - и центр города, рядом с Думой.  И  клуб этот – элитный, для избранных – тоже из-за этого.  Чтобы видели все: она-одна из таких. Из избранных.

      Поговорила с музыкантами. Дала отступные и оставила лишь скрипача и пианиста. Меню же полностью доверила заведующему.
      Гости начали прибывать к 19-00.

      Первыми появилась чета Ряшенцевых.
      - Анатолий Панкратьевич, ну, что же вы?.. Как солнышко ясное, право слово! – поспешила навстречу Эльвира Петровна. – Могли бы хоть изредка заезжать к нам. А то всё больше на юбилеях да похоронах встречаемся. 
      Тот растянул в улыбке толстые губы на обвислом, как у шарпея лице. 
      - Ой, Эльвира, я тебя умоляю!.. – Тот слегка обнял её за плечи, прижал к объемному животу. – Самой-то не совестно? Давно бы сама ко мне в клинику заглянула.
      Он не смотрел на неё. Отвечал машинально и заучено, и в то же время принюхивался, оценивал стол.
      - Ты смотри: «клиника»… - усмехнулась про себя Эльвира Петровна. – Слово выучил. А сам он теперь, не иначе, как «профессор». Уродит же земля таких… - Обернулась к его жене, такой же полной, объемной, просто молча кивнула. – Словно близнецы. Даже пахнут одинаково.
      Она бы никогда не пригласила их к себе на юбилей. Не опустилась бы…
      Но за последние  год-два Ряшенцев Анатолий Панкратьевич набрал большую силу. И не столько силу, сколько известность. Его реклама «светилась» во всех газетах, да не заметочками, а полными «разворотами».
       «Р Я Ш Е Н Ц Е В    А Н А Т О Л И Й     П А Н К Р А Т Ь Е В И Ч,
         П О Т О М С Т В Е Н Н Ы Й   И С Ц Е Л ИТ Е Л Ь   И    М А Г 
         В С Е Я …»  и так далее.
      Все знали, что это зятёк, заправила Колхозного рынка спонсирует Ряшенцева. И реклама, и офис в центре, и непонятки с налоговой – всё разруливает. Но… Повезло, козлу, с зятем. Вот посадят того – потом посмотрим, как ты, Панкратьевич, на плаву будешь держаться. Это ты пока в силе, клиентуру у всех перебиваешь…

      А, ведь, когда-то они все вместе появились, вся их шатия-братия, в середине 90-х. Уже отходила мода и на Кашперовского, и на Чумака, и на Джуну. А, вот, они, «народные целители, колдуны, ведуньи, экстрасенсы, ясновидящие, ворожеи» и прочие местного «разлива» - они остались при деле. Кто при большом, кто при малом. И очень и очень   жалели, что так поздно начали свою «трудовую деятельность»!   Казалось, вся Россия свихнулась, отвернулась от Бога и медицины  и от безнадёги и тоски начала верить в любую чертовщину. За деньги.

      Гости понемногу прибывали. Колоритные, значительные.  Обвешенные орденами и оберегами на массивных золотых цепях. Некоторые – с суковатыми посохами.  В черных, белых, блестящих одеяниях. Впрочем, были и в цивильном. Но уж непременно или с чётками, или с крестиками в ладонях. Целовались, раскланивались. Негромко плакала скрипка. Звякали  расставляемые фужеры. Приглушенно горел свет.
      В строгом черном костюме появилась заведующая залом. Похлопала в ладоши. Стихла скрипка и звон посуды. Ярко вспыхнули лампы.
      - Господа, прошу всех за стол. Сегодня мы празднуем пятидесятилетие нашей уважаемой Эльвиры Петровны. Прошу любить и жаловать.  Так как тамады у нас не будет, то сегодня Вас будет развлекать живым звуком наш музыкальный дует.
      Тактично похлопали, даже не взглянув на музыкантов, начали рассаживаться. Эльвира восседала во главе стола. По правую руку сидел единственный восемнадцатилетний сын Алексей, по левую -  матушка, Прасковья Ивановна. 
      Долго устраивались, ждали, пока официанты нальют спиртное.
      Наконец, поднялся один из гостей.
      - Дорогая Эльвира! Позволь мне тебя так называть? Мы уж столько лет знаем друг друга… Так вот, Эльвира: на эту круглую дату…
      Сын Алексей оторвал взгляд от завораживающего блика на вишневом бокале, посмотрел на говорящего.
      Тот промокнул потный лоб салфеткой, сглотнул слюну. Кадык шариком дёрнулся вверх-вниз.
      - Невроз какой у мужика запущенный, - подумал Алексей. – И это потовыделение… При комнатной температуре-то!.. Шалят нервишки. И пальцы…  Оторвёт скоро пуговицу.
      - …Предлагаю выпить за юбиляра! – закончил, наконец, тост выступающий.
      Все поднялись, зашумели, зачокались, заулыбались. Вновь зазвучала скрипка. Среди общего однотонного гомона, нарушаемого иногда чьим-то резким смешком, её почти не было слышно.    Вновь поздравляли, пили, ели, говорили.
      - Ведун, слышь? Ведун! – громко окликал дородный бородач, одетый в пончо поверх косоворотки соседа напротив. – Алкаша здесь вчера одного «перестраивал». Писака какой-то местный.  Ну, я тебе скажу, и интеллигенция у нас! Хроник на хронике, точно?! А Думу нашу возьми? Я уже четырнадцать человек принял! Четырнадцать! И до сих пор идут и идут! А им еще потом и душевный баланс восстановить надо, депрессию снять, значит, снова придут. Господи, как живем?! Что за людишки-то пошли, правильно я говорю?
     Визави его, Ведун (в быту Олег Олегович  Кряж) согласно и многозначительно кивал головой, попивая из бокала. Посох прислонен к стулу.
      - У меня тож семнадцать человек из  Думы  исповедовались. «Почистил» им и духовность, и телесность. Всё, сучата, будущее выяснить хотели. Да я что, враг себе?  И так на четыре года с каждого порчу снял, «защиту» поставил! Как лимон выжатый весь месяц хожу…  А они: «будущее»!..  Денег у них не хватит…
      - Это что! – перебила его соседка. – Я в прошлом году родовое проклятие снимала! Вот там, действительно, полное истощение. У меня на месяц все чакры закрылись! Я даже контактировать с Космосом не могла! Ни энергии, ни информации…

      - Мама, - Алексей склонил к Эльвире голову. – Мама, зачем ты их пригласила? И я зачем здесь? – И такая тоска прозвучала  в его тихом голосе, что она, вместо того, чтобы ответить легко и шутливо, смутилась и даже закашляла в кулачок, будто запершило в горле. – Мама, они же все «пустые». Они же людей обманывают.
      Глаза его, просящие и горестные, казалось, заглядывали в самую душу.
      Она собралась, взяла себя в руки. Оглянулась на всякий случай. Никто не обращал на юбиляршу внимания. Все были заняты разговорами, напитками, едой.
      - Сынок, ну, ты что? – она погладила его по неестественно  скошенной влево голове. – Ты же давно всех их знаешь! Это что, новость для тебя: «пустые»? Они и на людей то действуют, как плацебо, не более. Я что, истину для тебя открываю? Если б не ты – и я такой же ширмой была… - И всё гладила и гладила  с нежностью того по голове.
      Да, он всё давно знал. И то, что мама тоже «пустая» - тоже знал. Но это была мама, любимый его человечек. Человечек, который любил его больше всего на свете. И он помогал ей изо всех сил. На сеансах, которые она проводила, он сидел где-нибудь в отдалении, в уголке, не бросаясь  клиентам в глаза  в своем инвалидном кресле и смотрел. Мама делала какие-то пассы, что-то шептала, говорила, ощупывала головы и спины пришедших. Он всё это воспринимал, как театральное действо, улыбался, ждал финала.
      А когда мама удаляла клиента в приемную – он ей всё рассказывал. Всё, что видел. А видел он всё: и больные органы, и бешенные депрессии, и накопившуюся злобу, и беспредельную доброту… И лишь однажды, среди всего этого он увидел… нет, даже не увидел – почувствовал в человеке дар, сходный его дару: видеть и предчувствовать.
      Девчушка примерно его лет, блеклая, невзрачная, с  глазами испуганной лани, явилась на приём с мамой.  Её маму  интересовал  будущее дочки: та была  отличницей по всем предметам, кроме биологии и химии. Но почему то упорно твердила дома: буду медиком. 
      - Какой, к лешему, медицинский? – нервничала мамаша.  – ЗавалИться? И год  потерять?  Да ты знаешь, что там лишь дети самих докторов да медалисты лицейские поступают? Куда ты со своими трояками?! Технический и только технический!..
      Но дочка впервые в жизни упёрлась и – ни в какую!
      Вот мать и привела её к ним, как в последнюю инстанцию.
      - Ну, что? – спросила его тогда Эльвира Петровна. – Может, влюбилась девушка? Вслед за пассией в медики потянулась?
      - Мам, при чём здесь это, - ему как то неприятно всегда было, когда мама пыталась  что-то предугадать. Всё - равно всегда попадала пальцем в небо. – Она поступит в мед. Девушка это и сама отлично знает. Только родителей убедить в этом не может.
      Мать удивленно оглянулась, вытирая полотенцем вымытые после приема руки.
      - Ты серьёзно? Поступит?
      Алексей кивнул.
      - Она только двух вещей не знает… - он замолчал, сморщился, как от боли. – Она будет лучшим детским врачом   России. 
      - Подожди, подожди, Алёша, - до матери, наконец, дошло, что сказал сын. – Ты говоришь: она сама знает? У неё что… дар?
      - Да.
      А про вторую «вещь» мать так и не спросила.
      И больше таких, с даром, пациентов у мамы не было. Были больные, несчастные, неопределившиеся… Мать  после  Алёшиных  резюме выходила в приемную  и объясняла клиентам, что и как делать. В ответ, через некоторое время,  те приходила снова, но уже счастливые, с подарками, деньгами и новыми клиентами.
      Алексей не ошибался никогда.
     
      - Мама, при чём здесь плацебо? Ведь это люди! И если их не лечить – они умрут! От болезни, от горя… А ты – «плацебо»… Они же людей убивают…
     Он замолчал и даже как-то отстранился от матери. Та растерянно замерла с протянутой рукой, оглянулась жалобно по сторонам.  Зал праздновал.  
      - Эль! Элька! -  матушка, Прасковья Ивановна, тянула её за рукав платья. – А это чего такое? Вкусно? Икорка, да?
       - Сейчас, мама, подожди, подожди. – Эльвира, не оборачиваясь, протянула ей блюдце с едой. – На, ешь, это вкусно.
      Мать смолкла и отстала.
      - Мама, - вдруг спросил Алексей. – А вон там, у дальнего края – это кто? Старенькая такая…
      Эльвира Петровна близоруко всмотрелась. 
      - А-а, это бабка Дарья. Травница из Усолья. А что она тебе, сказала что-то? Я видела: к тебе подходила. 
      Алексей не ответил, не отрываясь,  смотрел на старушку. А та, худенькая, морщинистая, скромно и как-то обособленно сидела с краю у дальнего конца стола. Ни с кем почти не общалась, клевала себе потихоньку из огромной тарелки что положили, запивала водочкой да внимательно посматривала на присутствующих. Чистенькая, опрятная. Д о м а ш н я я   какая-то. Только кисти рук – как у уличной торговки: грубые, загорелые, обветренные.
      Она ушла где-то в середине торжества. Перед уходом подошла к Эльвире. Уселась между ней и сыном на пододвинутый кем-то из обслуги сзади стул.
      - Элюшка, а я тебе тоже подарок приготовила. – Бабка Дарья полезла в кармашек платья, достала колечко с камушком, завернутое в носовой платок. – Это хорошее колечко, доброе и счастливое, поверь мне. 
      Простенькое серебряное  колечко с голубеньким камешком. Эльвира примерила.
      - Баб Дарья! Ты будто мой размер знаешь!
      - Ой, что ты! – отмахнулась та с улыбкой. – Повезло просто…
      - Всё у тебя «повезло», - от души засмеялась именинница.  – Всё-всё ты знаешь!..
      - Носи на здоровье. И на удачу. А я пойду. Мне ещё два часа до дома добираться. Хорошо, хоть автобусы мягонькие  стали, а то сил нет терпеть эту дорогу. – И обернулась к Алексею. – А тебе, Алёшечка, я посылку пришлю с травками.  С оказией.  И записочку, как и что делать. Примешь? Дай Бог,  всё у нас получится. Ты только меня не подведи, сделай, как я просила.
      Она кивнула им, погладила обоих по ладоням. И незаметно для других ушла из банкетного зала.
      - Мама, - Алексей повернулся к Эльвире. – Эта баба Дарья – единственная здесь «настоящая».  – Мать молча глядела на сына.  И долго оба молчали. – Спасибо тебе за неё, - закончил, наконец, Алексей. 
      - Эльвира Петровна! Эльвира Петровна! Да подождите вы!.. Эльвира! Тост! – окликнули из зала.
      

 

Обманчивый свет тоннеля. Гл. 3-4

Беженка