Кэннери Роу

Консервный ряд в Калифорнийском Монтерее -

Поэма! Вонь и шум, и свет под темнотой,

Насыщенность тонов, привычек, что пестрее

Цветов и ностальгия в гонке за мечтой.

Консервный ряд всегда и собран и разбросан,

Жесть, ржавчина, железо, расщеплённый лес,

Труха покрытий, сор от мусорных отбросов,

Блеск банок, в них сардин, уложенных телес.

Консервный ряд в Калифорнийском Монтерее,

Рифлёное железо стен, полов и крыш,

Дешёвый секс доступен, ресторан в борделе,

Ночлежки лаборантов, скромный, но барыш.

Там жители, как человек сказал однажды:

"блудницы, сводни, аферисты, дети сук”,

Он всех имел ввиду и повторил бы дважды.

Но если по-другому взглянет он вокруг,

Возможно, скажет: "Лики ангелов, подруг

Святых угодников и мучеников жажды"…

И то же самое имел ввиду, из тех же рук.

*

В то утро, когда сардинная флотилия закончила добычу, кошёлки-сейнеры вразвалку вползали в бухту, втягивающую их в себя со свистом. Глубоко загруженные лодки подтягиваются против побережья, где консервные предприятия опустили хвосты в залив. Хвосты намеренно выбраны, поскольку, если бы консервные цеха опустили рты в залив, то консервированные сардины, которые появляются из другого конца, были бы, по крайней мере, более ужасающими. 

И уже в консервном заводе загудит, и под крики по всему городу мужчин и женщин, влезающих в комбинезоны, чтобы спуститься на работу в Кэннери Роу.

После, яркие автомобили спустят высшие сословия: интендантов, секретарей, бухгалтеров, которые исчезнут в офисах. Затем город выплёскивает макаронников, чайников, сброд, мужчин и женщин в брюках и резиновых пальто, в передниках из клеёнки. Они подбегают, чтобы убирать и прессовать, упаковывать всё и готовить, всё что можно из рыбы.

Всюду уличный грохот, стон, крики и скрежет, в то время как серебряные реки рыбы выливают из лодок и катеров,- те поднимаются выше и выше на воде, пока не опустеют. Грохот консервных установок, скрежет и писк до последней рыбы, убранной и обработанной, приготовленной и законсервированной, а затем свист, крик и снова капель вонючих, усталых мужчин и женщин, макаронников и чайников и сброда , раскидывается и направляет свои пути за холм, в город и Кэннери-Роу снова становится сама собой — тихим и завораживающим.

Возвращается к нормальной жизни.

Бродяги, которые удалялись в отвращении, под тёмный кипарис, выходят, чтобы сидеть на ржавых трубах на свободной свалке. Девочки от Доры возникают некоторое время на солнце, если есть что-то. Док прогуливается от Вестерн-Биолокал (Западной биологической лаборатории ) и пересекает улицу к бакалее Ли Чона для двух кварт пива. Анри нюхом живописца, как Эрдельтерьер ищет для себя через барахло свалки в зарослях травы некоторые части или куски дерева или металла, в которых он нуждается для своей строящейся лодки.

Потом, в сумерках уличный фонарь включается перед Дорой — лампа, с которой лунный свет в Кэннери-Роу во все ночи. Посетители прибывающие к Вестерн-Биолокалу, могут видеть Доктора, как он пересекает улицу к бакалее Ли Чона для пяти кварт пива.

Как могут стихотворение и скандал, скрипучий шум, полу-свет, тона, привычки и мечты — быть записанными вживую? Когда Вы собираете морских животных, есть определенные плоские черви, столь деликатные, что их почти невозможно захватить целыми, поскольку они ломаются в лохмотья от прикосновения. Вы должны позволить им медленно сочиться и ползать, как удастся, по ножу и затем мягко опускать в свою бутылку морской воды. И, возможно, таким мог быть способ писать эту книгу — чтобы открывать страницы и пусть ползают там истории, самостоятельно.

Первая глава.

Пост Ли Чона в бакалее был за прилавком сигар. Кассовый аппарат был тогда с левой стороны от него, абак (счёты) с правой.

На витрине были коричневые сигары, сигареты: «Бык Дарем, смесь «Герцога», " Пять Братьев", в то время как позади него на стойках по стене были пинты, половины пинт и кварты "Старой Грин-Ривер",

" Старого Таунхауса", "Старого Полковника", и фаворит —

"Старый Теннесси" -смесь виски с четырёхмесячной гарантией, очень дешёвый и известный в округе,как настойка "Старых Теннисных Туфель ".

Ли Чон не стоял между виски и клиентами без причины.

Некоторые, очень практичные умы, при случае пытались отвлечь его внимание к другой части магазина.

Кузены, племянники, сыновья и невестки ждали на остальной части магазина,

но Ли никогда не оставлял прилавок сигар.

Верх стола был накрыт стеклом. Его толстые нежные руки опирались на стекло, пальцами, перемещающимися, как маленькие беспокойные колбаски.

Широкое золотое обручальное кольцо на среднем пальце левой руки было единственной его драгоценностью, и он молча постукивал им по коврику гибкой резины, под которым маленькие присоски давно стёрлись.

Губы Ли Чона были наполнены доброжелательностью и вспышками золота, когда он улыбался, щедро и тепло.

Он носил полу-очки и так как смотрел на всё через них, должен был отклонять голову назад, чтобы видеть на расстоянии.

Интерес и скидки, дополнение, вычитание, которое он решал на абаке небольшими беспокойными пальцами-колбасками, его коричневые дружественные глаза бродили по бакалее, а его зубы сверкали для клиентов.

К вечеру, когда он стоял на своём месте на прокладке из газеты, чтобы сохранить свои ноги в тепле, Ли Чон обдумывал с юмором и грустью бизнес-решения, которые были осуществлены во второй половине дня и завершились первым полюбовным оргазмом чуть попозже, тем же днём. 

Когда вы покидаете бакалею, если идёте наискосок за массив выращенного на помоях чертополоха, срезая свой путь среди больших ржавых труб,выброшенных из консервных цехов, вы увидите тропинку в дикой траве. Следуйте по ней мимо кипариса, через железнодорожные пути, курицей проползая под буферами, и вы придёте к длинному низкому зданию, которое в течение длительного времени использовалось в качестве места для хранения рыбной муки. Это была просто отличная большая комната с крышей и принадлежала озабоченному джентльмену по имени Гораций Aббевилль. Гораций имел двух жён и шестерых детей и в течение года ему удалось через протесты и убеждения, довести долг бакалее до непревзойдённого в Монтерее. 

В тот самый день он пришёл в бакалею и своим чувствительным усталым лицом вздрогнул от тени строгости, которое пересекла физиономию Ли Чона. 

Жирный пальцем Ли постучал по резиновому коврику . Гораций положил руки ладонями вверх на сигарный прилавок. "Я думаю, я должен вам много теста," просто сказал он. 

Зубы Ли Чона вспыхнули в знак признательности за подход, настолько отличавшийся от любого, которого слышал. Он кивнул серьёзно, но ждал новый трюк, для продолжения.

Гораций облизал губы своим языком, хорошей работой, из угла в угол. "Я не хочу иметь своих детей с этим, нависшим над ними", сказал он. "Почему, потому что я уверен, вы бы не позволили им получить пакетики мяты сейчас."

Лицо Ли Чонга согласилось с этим выводом. 

"Много теста", сказал он. 

Гораций продолжил: "Вы знаете, что место моё, за путями, где рыбная мука появляется." 

Ли Чун кивнул. Это была его рыбная мука. 

Искренне сказал Гораций, "Если бы я решил, чтобы отдать вам это место - мы бы поладили с тобой?"

Ли Чун запрокинул голову и уставился на Горация через свои полу-очки, в то время как его ум щелкнул по счётам, а его правая рука заёрзала по абаку.

Он считал, что строительство, которое было надуманно и много ещё, которое могло бы пригодиться, если консервный завод никогда не хотели, чтобы расширить. "Shu" , сказал Ли Чонг. 

"Ну, выведи счета, и я сделаю вам купчую на то место." 

Казалось, Гораций в спешке. 

"Нет необходимости документов," сказал Ли. "Я сделаю оплаченными полностью все бумаги."

Они закончили сделку с достоинством и Ли Чун плеснул Горацию с четверть пинты "Старых теннисных туфель". 

А Гораций Аббевилль, идущий очень прямо, пошёл через заросли и мимо кипариса, и до тропы, и до куриной ходьбы, и в здании, которое БЫЛО его, и застрелился на куче рыбной муки. И хотя это не имеет ничего общего с нашей историей, детям Аббевилля, независимо от того кем была их мать, так и не пришлось узнать о недоступности палочек мяты когда-либо.

Но возвратимся к вечеру. Гораций был на эстакадах с иглами бальзамирования в нём, и его две жены сидели в нескольких шагах от его дома,

касаясь руками друг друга (они были хорошими друзьями до окончания похорон, и затем они разделили детей и никогда не говорили друг с другом снова). Ли Чон стоял в задней части прилавка сигар, его хорошие карие глаза были превращены внутренними в спокойном и вечном китайском горе. 

Он знал, что, возможно, не помог этому, но ему было жаль, что он, возможно, не знал, мог попытаться помочь. Это была глубокая часть доброты Ли и понимая, что право человека убить себя неприкосновенно, но иногда друг может сделать это ненужным. Ли уже оплатил похороны и послал корзину свежей бакалеи поражённым семьям. Теперь Ли Чону принадлежало здание Аббевилля — хорошая крыша, хороший пол, два окна и дверь. Верно, там было наложено высоко рыбная мука, и запах этого был едким и проникающим. Ли Чон рассматривал его как склад для бакалеи, как своего рода склад, но отбросил вообще-то, если задуматься. Это было слишком далеко, и любой может влезть через окно. Он гладил резиновую циновку со своим золотым кольцом и рассматривал проблему, когда открылась дверь и Макинтош вошёл. Мак был старшим, лидером, наставником, и до некоторой степени эксплуататором 

небольшой группы мужчин, у которых не было никаких семей, никаких денег, и никаких стремлений вне еды, питья и удовлетворённости. Но тогда как, 

большинство мужчин в их поиске удовлетворенности разрушает себя и устало далеко от их целей, Макинтош и его друзья приблизились к удовлетворенности небрежно, спокойно, и поглотили её мягко. Макинтош и Хейзел, молодой человек большой силы, Эдди, который подменял иногда бармена в Ла-Иде, Хьюи и Джонс, который иногда набирал лягушек и кошек для Западного Биологического, в настоящее время жили в тех больших ржавых трубах в партии рядом с Ли Чоном. Таким образом, они жили в трубах, когда было влажно, но в прекрасную погоду они жили в тени Тёмного кипариса наверху участка. Ветви сложили и устроили навес, под которым человек мог лежать и смотреть на поток и живучесть Кэннери Роу.

Ли Чон напрягался очень немного, когда Макинтош вошёл, и его глаза поглядели быстро по магазину, чтобы удостовериться, что Эдди или Хейзел или Хьюи или Джонс также не вошли и расслаблялись далеко позади бакалеи.

Макинтош выкладывал свои карты с честностью победителя. "Ли", он сказал, "Я, Эдди и остальные слышали, что Вам принадлежит место Аббевилля.”

Ли Чон кивал и ждал.

"Я и мои друзья думали, что мы с Вам заключим Акт, если мы могли бы пристроиться там. Мы поддержим на высоком уровне собственность,” добавил он быстро. "Не позволили бы никому врываться или повреждать что-либо. Дети могли бы выбить окна, Вы знаете…” Предложил Макинтош.

"Место могло бы сгореть дотла, если кто-то не следит за ним.” Ли Чон наклонил голову назад и изучал глаза Макинтоша через полуочки, и барабанящий палец Ли замедлил свой темп, так он глубоко задумался.

В глазах Макинтоша была добрая воля, хорошее товарищество и желание сделать всех счастливыми. Почему тогда Ли Чон чувствовал себя немного окружённым? Почему его ум выбирал свой путь так изящно, как кошка через кактусы? Это было сладко сказано, почти в духе филантропии. Мысли запрыгали вперёд в возможностях — нет, из вероятностей, и его палец задвигался ещё медленнее. Он видел, что себе обернётся отказаться от запроса Макинтоша, и он видел битое стекло из окон. Тогда Макинтош предложил бы во второй раз следить и сохранять его собственность — и во втором отказе, Ли мог чувствовать запах дыма, мог видеть, что небольшой огонь копится на стенах. Макинтош и его друзья попытались бы помочь предотвратить это. Палец Ли остановился в нежном отдыхе на резиновой циновке. Он был повержен. Он знал это. Ему там был оставлена только возможность спасения репутации и Макинтош, вероятно, будет очень щедрым в этом. 

Ли сказал, "Вам нравится плата, предоставленная за моё место? Вам нравится жить там, как в самом отеле?”

Макинтош улыбнулся широко, и он был щедр. "Скажите —”, он кричал. "Это идея. Уверен. Насколько?”

Ли рассматривал. Он знал, что не имело значения, что он заряжал. И не собирался получать от них, так или иначе. Он мог точно также установить действительно крепкую спасающую престиж сумму.

"Fi’ dolla’неделя,” сказал Ли.

Макинтош играл великодушие до конца. "Я должен буду говорить с мальчиками об этом,” сказал он сомнительно. "Не могли Вы принять за это четыре доллара в неделю?”

"Fi’ dolla’,” сказал Ли твёрдо.

"Ну, я должен видеть то, что говорят мальчики,” сказал Макинтош.

И это было способом, которым получилось. Все были довольны этим. 

И если вдуматься, Ли Чон перенёс определённый убыток, но по крайней мере его ум, не намечал очевидный путь к этому. Окна не были сломаны. Огонь не вспыхивал, в то время как арендная плата не платилась, но если у арендаторов были деньги, довольно часто они их имели, то почти нигде не тратились, кроме его Ли Чона бакалеи. То, что он имел, оказалось скромной группой активных, с потенциалом появления новых клиентов в подарок. Но ещё развивалось бы и далее. Если пьяные доставляют неприятности в бакалее, если дети Монтерея роились там ради воровства, Ли Чон мог только зазвонить и его арендаторы примчатся к нему на помощь. В дальнейшем выявилась ещё одна связь,— Вы не можете украсть у своего благотворителя. Экономия Ли Чону в банках и канистрах: бобов, томата, молока и овощей, на много превысит арендную плату. И в том, что вдруг увеличится утечка в бакалейных лавках Нового Монтерея, не было ни единого повода для заботы Ли Чону.

Ребята переехали туда, а рыбная мука съехала.

Никто не знает, кто назвал дом, который был известен с некоторых пор, как Палас Флопхауз и Гриль. В трубах и под деревом кипариса не было комнат для мебели и минимальных удобств, которые являются не только диагнозом, но и границей нашей цивилизации. Однажды в Палас-Флопхаузе, мальчики приступают к своей обстановке. Стул появился, раскладушка и другой стул. Хозяйственный магазин поставлял баночки красивой краски не печалясь, потому что никогда не догадывался об этом, и как новый стол, или скамеечка для ног появилась, его так разрисовывали, что видна не только работа, очень симпатичная, но также и маскировка, до некоторой степени, в случае, если вдруг бывший владелец заглянет. Палас Флопхауз и Гриль начали функционировать. Мальчики могли сидеть перед своей дверью и смотреть вниз через пути и через свалку и через улицу прямо в передние окна Вестерн-Биолокал. Они могли услышать музыку из лаборатории ночью. И их глаза следовали за Доктором через улицу, когда он пошёл к Ли Чону за пивом. 

И Мак сказал, "Этот Док - прекрасный товарищ. Мы должны сделать что-то для него.”

Вторая глава.

Это слово является символом и восторгом, который высасывает человек и сюжеты, деревья, растения, фабрики, и Пекинец.

Тогда Вещь становится Словом и возвращается к Вещи снова, но деформированным и сотканным в фантастический образец. 

Слово высасывает Кэннери Роу, переваривает его и извергает его, и Роу вбирает мерцание зелёного мира и отражающих небо морей. Ли Чон - больше чем китайский бакалейщик. 

Он должен быть. 

Возможно, он плохой, уравновешенный и поддерживаемый заторможенным хорошим — азиатская планета придерживалась своей орбиты напряжением Лао Tze и держалась далеко от Лао Tze центрифугой счёт-абака и кассового аппарата — Ли Чон приостановленный, вращение, кружащееся среди бакалеи и призраков. Жёсткий человек с банкой фасоли - мягкий человек с костями своего деда. Для Ли Чона отрывали могилу в Чайна-Пойнте и обнаружили жёлтые кости, череп с серыми тягучими волосами, всё ещё приклепленными к нему. И Ли тщательно упаковал

кости, бедра, и Больше-берцовые кости реально прямые, череп в середине, с тазом и ключицами, окружающих его ребра, изогнутые по обе стороны. 

Тогда Ли Чон послал своего, помещённого в коробку, хрупкого дедушку по западному морю, чтобы лечь наконец в земле, сделанной святой его предками.

Мак и мальчики тоже, вращаются на своих орбитах. Они - Достоинства, Изящества, Красоты поспешного искореженного сумасшествия Монтерея и космического Монтерея, где люди в страхе и голоде надрывают животы в борьбе за обеспечение определенной едой, где люди, жаждущие любви, разрушают всё привлекательное в ней. Макинтош и мальчики - Красавцы, Достоинства, Изящества. В мире, которым управляют тигры с язвами, в которых прокладывают борозды суровые быки, очищенные слепыми шакалами, Макинтош и мальчики обедают изящно с тиграми, ласкают безумных

тёлок, и оборачивают крошки, чтобы накормить морских чаек у Кеннери Роу. Что за польза человеку, чтобы получить целый мир и явить его в собственность с желудочной язвой, приобретённой простатой и бифокальными очками? 

Макинтош и мальчики избегают ловушек, обходят вокруг яда, переступают через петли, в то время как поколение пойманных в ловушку, отравленных, и связанных людей кричит на них и называет их,- никому не нужными, "идущих в плохие концы"(come-to-bad-ends), "задним проходом города"( blots-on-the-town), ворами, мошенниками, бомжами.(thieves, rascals, bums.) 

Отче наш, сущий в природе, кто даровал выживание американскому волку, обыкновенной рыжей крысе, английскому воробью, комнатной мухе и моли, должна быть большая и подавляющая любовь к никому не нужным и"отбросам города" и задницам, и Макинтошу с мальчиками. И Достоинству, и Изяществу, и Лени, и Интересу. 

Отче наш, сущий в природе.

Третья глава.

Ли Чон - направо от вакантного лота (хотя, почему называют пустопорожним, пустырём, когда там есть старые котлы, ржавые трубы, навалы обрезков древесных и металлических материалов, груды пятигаллонных канистр, никто не может сказать). За вакантным лотом- железнодорожный путь и Палас-Флопхауз. По левую руку перед границами свалки – строгий, достойный Холдинг и дом Доры Флаад; приличный, чистый, честный, старомодный забавный дом, где человек может взять фужер пива среди друзей. Это не ночной дешёвый притон, но крепкий, добродетельный клуб, построенный, поддержанный, и дисциплинируемый Дорой, которая, госпожа и девица полусотни лет, посредством осуществления особенного таланта такта и честности, милосердия и определенного реализма, сделала себя уважаемой интеллектуальными, образованными и тому подобными. 

И к тому же её ненавидят крученные и похотливые сестрицы общин, старые девы, а также замужние, мужья которых уважают свой дом, но любят его - не очень.

Дора - великая женщина, великая крупная женщина с огненно-оранжевыми волосами и вкусом к реактивно- зелёным вечерним нарядам. Она держит честную, единую входную плату в расположение, не продаёт крепкого напитка, и не разрешает громкого или вульгарного разговора в её доме. Из её девочек некоторые являются весьма бездействующими из-за возраста и немощи, но Дора никогда не отталкивает их, хотя, как она говорит, не каждую из них нагибают трижды в месяц, но они ходят прямо при еде трижды в день. В момент особой местной привлекательности, Дора назвала свою ресторацию Бир-Флагом (Bear Flag Restaurant ) и в той истории есть много людей, которые занимались исключительно бутербродами, хотя обычно есть двенадцать девочек в доме, считая пожилых, Грека - кука, и человека, который известен как Ватчмен, но владеет всеми манерами тонких и опасных задач. Он останавливает поединки, изгоняет упившихся, успокаивает истерики, вылечивает головные боли, ухаживает за баром. Он перевязывает порезы и ушибы, болтает о пустяках с полицейскими, и так как добрая половина девочек – Христианского Вероучения, читает вслух свою лекцию Науки и здоровья воскресным утром. Его предшественник, будучи менее уравновешенным человеком, плохо кончил, как будет сообщено, но Альфред одержал победу над своей средой и поднял эту среду до себя. Он знает то, чем мужчины должны быть там и чем мужчины не должны быть там. Он знает больше о домашней жизни граждан Монтерея чем любой в городе.

Что касается Доры, она ведет щекотливое существование. Будучи противозаконным, по крайней мере против его буквы, она должна быть дважды столь же законопослушной как кто-либо ещё. Не должно быть никакого пьянства, никакой борьбы, никакой вульгарности, или они закрывают Дору. Также из незаконности, Дора должна быть особо филантропической. Все занимают денег у неё. Если полиция дает танец для своего пенсионного фонда и все остальные дают доллар, Дора должна дать пятьдесят долларов. Когда Торговая палата улучшила свои сады, торговцы, из которых каждый дал пять долларов, но относительно Доры попросили - и дала сто. Со всем остальным это - то же самое,- Красный Крест, Объединенный благотворительный фонд, Бойскауты, незамечаемая, неразглашаемая, бесстыдная грязная расплата за грехи Доры наполняет список пожертвований. Но во время депрессии она была наиболее пострадавшей. В дополнение к обычной благотворительности, Дора видела голодных детей, безработных отцов, встревоженных женщин и Дора оплачивала продуктовые счета направо и налево в течение двух лет и чуть разорилась в процессе. Девушки Доры хорошо обучены и приятны. Они никогда не заговорят с мужчиной на улице, хотя с ними, возможно, бывали ночью.

Перед тем как Альфред поступил, в "Бир-Флаге" произошла печальная история. Прежнего сторожа звали Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днём работа его не обременяла, и он изнывал в обществе женщин. В окна он видел, как Мак с ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы, болтают ногами, загорают и не спеша философствуют о предметах интересных, но малозначительных. То и дело, замечал он, кто‑нибудь вынимал из кармана бутылку "Олд-теннисок" и, вытерев рукавом горлышко, отпивая, передавал другим. Уильяму было жаль себя без таких посиделок с ребятами. И однажды он не вытерпел, пошёл на пустырь и сел на трубу. Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина. Немного спустя Уильям встал и уныло побрел обратно в "Бирфлаг", посмотрел в окно – ребята опять пустились беседовать; Уильяму стало совсем тошно. Его некрасивое лицо темнело, губы кривились от невесёлых размышлений. На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак с ребятами виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с ним ограничился двумя фразами – "Удачи,” и "Всматривайся в себя.”

Уильям опять скоро вернулся и опять смотрел на ребят в окно. До него донеслись громко сказанные Маком слова: "Но Черт побери, я ненавижу сутенера!” Это была беспардонная ложь, но ведь Уильям этого не знал. Просто он Маку с ребятами всего лишь не нравился. Уильям совсем пал духом. Ханурики не принимают его к себе в компанию, он даже для них слишком плох. Уильям был всегда склонен к самосозерцание самообвинению. Он надел шляпу и побрёл один по берегу до самого маяка. Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о берег волны, и будут так биться до скончания века. Он стоял и думал угрюмую тягостную думу. Никто не любит его. Никто его не жалеет. Он считается у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник, он сутенер, грязный сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит бог, имеет. Он пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к дому, поднялся по ступенькам, и гнев его улетучился. Был вечер, музыкальный автомат играл «Осеннюю луну», Уильям вспомнил, что эту песню любила его первая девушка, которая потом бросила его, вышла замуж и навсегда исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к Доре, которая пила чай у себя в гостиной.–Что случилось? Ты заболел?– спросила Дора, увидев вошедшего Уильяма.–Нет,– ответил Уильям.– Но какая разница? В душе у меня мрак. Думаю, пора это дело кончать. Дора немало перевидала на своем веку психопатов. И считала, что шутка – лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве. –Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не испорти. Набрякшая свинцовая туча тяжело опустилась Уильяму на сердце; он медленно вышел, прошел по коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева Фланеган была девушка верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она выросла в большой семье среди многочисленных сестер и братьев, но, к несчастью, любила пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся перепачкалась – тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко навеселе, а Дора не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у неё были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир. –Чего надулся, как мышь на крупу?– вскинулась она. Уильям тоже вдруг обозлился. –Хочу с этим кончать!– выпалил он, ударив себя в грудь. Ева взвизгнула.

–Это страшный, гадкий, смердящий грех,– выкрикнула она и прибавила: – Как это на тебя похоже – убивать себя, когда я совсем набралась храбрости ехать в Сент‑Луис. Подонок ты после этого. Уильям поскорее захлопнул дверь и поспешил на кухню, еще долго провожаемый её визгом. Уильям очень устал от женщин. Повар‑грек мог показаться после них ангелом. Грек, в большом фартуке, с засученными рукавами жарил в двух больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их ледорубом.

–Привет, сынок. Как дела?

Котлеты скворчали и шипели на сковородке.

–Не знаю, Лу,– ответил Уильям.– Иногда я думаю – самое лучшее взять и – чирк!

Он провел пальцем по горлу.

Грек положил ледоруб на плиту и повыше закатал рукава.

–Знаешь, что я слышал, сынок,– сказал он.– Если кто об этом говорит, никогда этого не сделает.

Рука Уильяма потянулась за ледорубом, который лёг ему в ладонь легко и удобно. Глаза впились в чёрные глаза Грека, он прочёл в них интерес и сомнение, сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям заметил перемену: в первый миг Грек почувствовал, что Уильям может совершить это, в следующий он знал – Уильям это совершит. Прочитав приговор в глазах Грека, Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало очень грустно, потому что теперь он понимал, как это глупо. Рука его поднялась, и он вонзил острие ледоруба себе в сердце. Удивительно, как легко оно вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал гостем в Флоп-хаузе.

Четвёртая глава

Вечером, в сумерках, любопытная вещь произошла в Кэннери Роу во время между закатом и включением уличного фонаря. Тогда есть в маленький тихий серый период. Под холмом, за Флоп-хаузом, куриной прогулкой через путь и через вакантный пустырь проходил старый китаец. Он носил древнюю плоскую соломенную шляпу, синие джинсы, типа пальто и брюки типа трусов, и тяжелые shoes, в одной из них подошва свободно шлёпалась о землю, на каждом шагу. В руке он нёс покрытую плетёную корзину. Его лицо было худым, коричневым и перевязано верёвкой как вяленое мясо, и его старые глаза тоже были коричневыми, выглядывающими из отверстий с большой глубины под седыми бровями. Он приходил только в сумерках и пересекал улицу, между Вестерн-Биолокал и Консервным заводом Гедиондо. Потом за небольшим пляжем исчезал среди бетонных и стальных конструкций, которые поддерживают пирсы. Никто не видел его до рассвета. 

Но с рассветом, в течение того времени, когда уличный фонарь был выключен и не прибыл дневной свет, старый китаец выползал из под пирса, пересекал пляж и улицу. Его плетёная корзина была тяжелой и влажной и капающей теперь. Его свободная подошва, махала откидной подошвой на улице. Он поднимался на холм на вторую улицу, прошёл ворота в высоком дощатом заборе и не был замечен снова до вечера. Люди, во сне слышали, что его колеблющаяся обувь прошла, и они просыпались на мгновение. Это происходило в течение многих лет, но никто никогда не привыкал к нему. Некоторые люди думали, что он был Богом, особенно старики думали, что он был Смертью, а дети думали, что он был очень забавным старым китайцем, так как дети всегда думают, что всё старое и странное забавно. Но дети не насмехались над ним или кричали на него, как они должны, поскольку он нёс небольшое облако страха над собой.

*

Только один храбрый и красивый мальчик 10-ти лет, Энди от городка Салинаса когда-либо пересекал старого китайца. Энди посещал Монтерей, видел старика и знал, что должен кричать на него, если только поддерживать его чувство собственного достоинства, но даже Энди, храбрый, как всегда, чувствовал небольшое облако ужаса. Энди наблюдал, как он прошёл к вечеру и следующим вечером, в то время в нём ещё боролись долг и страх. И затем, однажды вечером, Энди подготовился, проходя позади старика, заверещал пронзительным фальцетом: 

"Чинг-Чонг Чайнэмен, 

ситтинг он э рейл –

Лонг кейм э Вайтмен, 

эншопд оф хиз тейл.

(Чунга-Чанга, Китаёз,

Залезай на мост, 

Белый едет паровоз

Обрубить твой хвост. ")

Старик остановился и повернулся. Энди остановился. Тёмно-коричневые глаза смотрели на Энди, тонкие, подвязанные шнурком, сморщенные губы шевельнулись. Что произошло тогда, Энди так и не смог или объяснить или забыть. От взгляда глаз, распространенных далее не было видно никакого китайца. И затем это был один глаз — один огромный коричневый глаз столь же большой как двери церкви. Энди просмотрел блестящую прозрачную коричневую дверь, и через неё он видел одинокую местность, долину, вмещающую мили, но заканчивающуюся против ряда фантастических гор, сформированных как головы коров и собак, палаток и грибов. Была низкая грубая трава на равнине и тут и там небольшие насыпи. И мелкое животное ,как сурок лесной североамериканский, сидело на каждой насыпи. И одиночество — пустынная холодная единственность пейзажа заставила Энди хныкать, потому что не было никого вообще в мире, и его оставили. Энди закрыл глаза, таким образом, он не должен был бы больше видеть это и когда он открыл их, он был в Кэннери Роу , а старый китаец был только колебанием откидной створки , между Вестерн-Биолокал и Консервным заводом Гедиондо. Энди был единственным мальчиком, который когда-либо делал это, и он уже никогда больше не делал этого снова.

Пятая глава.

Вестерн-Биологикал был прямо через улицу,перед вакантным лотом. Бакалея Ли Чона была наискосок справа, а Бир-Флаг Доры был наискосок влево. Вестерн-Биологикал специализируется в странном и красивом производстве. Там продаются прекрасные морские животные, губки, туникаты, анемоны, звёзды и донные и поверхностные, двустворчатые моллюски, ракообразные, черви и раковины, сказочные и многообразные маленькие братья, живые цветы моря, голожаберники и чешуйчатые коньки, с шипами и пятнистые ежи, крабы и полу-крабы, маленькие драконы, привязанные креветки, и призраки креветок, настолько прозрачных, что они вряд ли бросают тень. И ещё Вестерн-Биологикал продаёт жуков и медоносных пчёл, улиток, пауков, гремучих змей, крыс, и монстров Хилы Аризонских ядозубов. Они - все для продажи. Так же есть маленькие человеческие зародыши, некоторые целые, а другие тонко нарезанные и устроенные в виде слайдов. И для студентов есть акулы с кровью, жёлто-синего цвета, которым заменяют в венах и артериях, так, чтобы Вы могли следовать за системами со скальпелем. Есть и кошки с цветными венами и артериями, и лягушки препарированные. Вы можете заказать что-либо живущее в Вестерн-Биологикал, и рано или поздно  получите.

                            Это - низкое здание, стоящее перед улицей. Подвал - складское помещение с полками, полками ясный потолку загружен флягами сохраненных животных. И в подвале слив и инструменты для того, чтобы забальзамировать и для того, чтобы ввести. Тогда Вы проходите задний двор в покрытый сарай на грудах по океану и здесь являетесь резервуарами для более крупных животных, акул, скатов, лучевых осьминогов, каждого в их конкретных резервуарах. Есть лестница с фронта здания к двери, которая открывается в офис, где есть стол, сложенный высоко с нераскрытой почтой, шкафами для хранения документов, и сейфом с подпёртой раскрытой дверью. Как только сейф был заперт по ошибке, и никто не знал комбинацию. И в сейфе было открытыми, может сардины и части сыра Рокфора. Прежде, чем комбинацию мог послать производитель замка, в сейфе была проблема. Это было когда Док разрабатывал методы для того, чтобы получить места на берегу, если кто-либо должен когда-либо захотеть туда. "Арендуйте банковский сейф,” сказал он, "тогда внесите в него одного целого нового лосося и уйдите на шесть месяцев.” После проблемы с сейфом не было разрешено там больше держать еду. Это можно позволить в шкафах для хранения документов. Позади офиса комната, где в аквариумах много живущих животных; также есть микроскопы и слайды и шкафы препаратов, разнообразие лабораторных склянок, рабочих мест для небольших двигателей, химикатов. Из этой комнаты прибывает запахи — Формалина, засушенной морской звезды, морской воды и ментол, карболовой кислоты, уксусная кислота, пахнут коричневой упаковочной бумагой и соломой и верёвкой, пахнут хлороформом и эфиром, пахнут озоном от двигателей, пахнут прекрасной сталью и тонкой смазкой от микроскопов, пахнут банановой эссенцией и резиновым шлангом трубки, запахом сохнущих шерстяных носков и ботинок, острый-острый запах гремучих змей и заплесневелого пугающего запаха крыс. И через чёрный ход пробивается запах водорослей и моллюсков, когда сквозняк отсутствует, и запах соли и брызг, когда врывается поток воздуха.

             Налево офис открывается в библиотеку. Стены - книжные шкафы к потолку, коробками брошюры и вырезки, книги всех видов, словари, энциклопедии, поэзия, игры. Большой фонограф противостоит стене с сотнями отчетов, выстроенных в линию около этого. Под окном кровать красного дерева и на стены и книжные шкафы прикреплены репродукции: Dомье и Грэм, Тициан, Леонардо и Пикассо, Дали и Жорж Грос, прикрепленные тут и там на уровне глаз так, чтобы Вы могли смотреть на них, если Вы хотите. Есть стулья и скамьи в этой небольшой комнате и конечно кровать. Целых сорок человек были здесь когда-то.

            Позади этой библиотеки или музыкальной комнаты, или независимо от того, что Вы хотите назвать это, кухня, узкая палата с газовой плитой, водонагревателем, и сливом. Но тогда как немного еды сохраняется в шкафах для хранения документов в офисе, блюдах и кулинарном жире, и овощи вперемешку в ставших почти книжными стеклянных шкафах на кухне. Никакая прихоть не продиктовала это. Это само произошло. От потолка кухни вешают части бекона, и салями, и чёрного трепанга. Позади кухни туалет и душ. Туалет протекал в течение пяти лет, пока не зафиксировал жевательной резинкой ту часть умный и красивый гость.

                Доктор - владелец и оператор Вестерн-Биологикал. Док покажется довольно маленьким, обманчиво маленьким, поскольку он является жилистым и очень сильным и когда страстный гнев накатывает на него, он может быть очень жестоким. Он бородат, и его лицо - половина Христа и половины сатира, и его лицо говорит правду. Сказано, что он помог многим девочкам из одной проблемы и в другой. У доктора есть руки нейрохирурга, и прохладный тёплый ум. Подсказки доктора его шляпа собакам, поскольку он ездит и взгляд собак и улыбка в нем. Он может убить что-либо по потребности, но он не мог даже повредить чувство для удовольствия. У него есть один большой страх — то из получения его влажной головы, так, чтобы лето или зима он обычно носил шляпу от дождя. Он возьмётся за бассейн потока до груди, не чувствуя себя влажным, но капля дождевой воды на его голове делают его паническим.

                  В течение лет Док обосновал себя в Кэннери Роу до степени, какой даже не подозревал. Он стал фонтаном философии и науки и искусства. В лаборатории девочки от Доры услышали Простые Песни и Грегорианскую музыку впервые. Ли Чон слушал, в то время как Ли Бо был прочитан ему на английском языке. Анри живописец услышал впервые Книгу Мёртвых и был столь потрясён, что он изменил свою среду. Анри рисовал клеем, железной ржавчиной и красил куриные перьями, но он изменился, и его следующие четыре картины были сделаны полностью с различными видами ореховых скорлупок. Доктор слушал бы любой вид ерунды и изменил бы это для Вас к своего рода мудрости. У его ума не было никакого горизонта — и у его сочувствия не было никакой деформации. Он мог говорить с детьми, говоря им очень глубокие вещи так, чтобы они поняли. Он жил в мире чудес волнения. Он был сладострастен как кролик и нежный как ад. Все, кто знал его, были обязаны ему. И все, кто думал о нём, мыслил затем, "Я действительно должен сделать что-то хорошее для Дока.”

Шестая глава.

Док забирал морских животных в GreatTidePool( Большом Приливном Бассейне) у наконечника Пенинцула. Это - невероятное место: когда в прилив, взбалтываемый волнами бассейн, как сбитые сливки  с пеной, которую хлещут чесальщики, которые сыплются от свистящего бакена на рифе. Но когда поток выходит, остаток водного мира становится тихим и прекрасным. Море очень ясно, и основание становится фантастическим со спешкой, борьбой, кормлением, разводя животных. Крабы мчатся от ветви до ветви машущих морских водорослей. Морская звезда, приземистая по мидиям и приставакам, приложите их миллион маленьких сосунков и затем медленно поднимайтесь с невероятной властью, пока добыча не разбилась о скалы. И затем живот морской звезды выходит и окутывает свою еду. Оранжевые и пёстрые и рифленые голожаберники скользят изящно по скалам, их юбки, мелькают как платья испанских танцовщиц. И чёрные угри тыкают головы из щелей и ждут добычи. Креветки моментального снимка с их более аккуратными когтями трещат громко. Прекрасный, покрашенный мир накрыт стеклом. Раки-отшельники как безумные дети скачут на песке в самом низу. И теперь один, находя пустую улитку обстреливает, он любит лучше чем его собственное, выползает, выставляя его мягкое тело врагу на мгновение, и затем ломится в новую раковину. Волна ломается по барьеру, и взбалтывает гладкую воду на мгновение и смешивает пузыри в бассейн, и тогда это очищается и спокойно и прекрасно и убийственно снова. Здесь краб отрывает ногу своего брата. Анемоны расширяются как мягкие и блестящие цветы, приглашая любое усталое и озадаченное животное лечь на мгновение в их руках, и когда некий маленький краб или небольшой пловец  потока,  Johnnie (белая горячка) принимает зелёно-фиолетовое приглашение, кнут лепестков, язвительные клетки, стреляют  крошечные наркотические иглы в добычу, и это становится слабым и возможно сонным, в то время как иссушающие едкие пищеварительные кислоты растапливают его тело.