Вы ведь не станете отрицать того, что у всякого случаются возвышенные состояния души – вдохновение из самого высокого стремления быть лучше, откуда-то из собственного потенциала. Иногда эти состояния столь поэтичны, что их подсекают особо красочные обороты речи – непременно метафоричные. Со мной однажды по осени в детстве случился такой неожиданный приступ поэтизма. Я вышла из трамвая, чтобы не пропускать чудесного дня накануне Покрова, из Бабьего лета он был самый последний по всем признакам. Мне где-то лет десять. А в ушах стоит навязчивая строчка песни Пугачёвой «Женщина, которая поёт»…
Я напевала её про себя, пытаясь отогнать другими внешними впечатлениями повторяющиеся по кругу строки: «Судьба, прошу, не пожалей добра…»
Земля в предвкушении снега накопила островки съёжившейся листвы, и в городе запахло, как в лесу – сухими травами, будущим снегом – свежей сыростью. Я шла в форме с портфелем домой долго – долго, как если бы в городе никого больше не было. Шумы доносились словно издалека, а люди проходили мимо невидимками.
На кустарнике вдоль асфальта остались прихваченные первыми заморозками листья удивительной округлой форме в крапинку. Цветные точки были столь удивительны, что листва напоминала крылья бабочек или сказочные цветы из одного лепестка. Зелёные пятна соседствовали с малиновыми и розовыми, как если бы Моне писал абстракции в миниатюрах. Меня всё это привело в полный восторг. Здесь уместно было бы процитировать строку Цветаевой, но тогда мы ещё не были знакомы: «Когда не знала я, что я – поэт…» И я понимала, что этот миг войдёт в личную историю – запомнится именно на всю жизнь: прозаический город, маленькая девочка с косичками, медленная пытка взрослой песней – томлением и одиночеством, странно умирающие осенью листья неизвестного придорожного кустарника - в невидимой остальному миру совершенной красоте.
«И любой цветок наряжается в одежды краше царских у Соломона… » - вольное переложение библейского.
А потом начались стихи. Сначала просто рифмы и музыкальные импровизации. Иногда, подобно сну, стихи эти были туманны: всех слов уловить в них, самых первых, было ещё невозможно, они и теперь зарождаются где-то и проклёвываются сквозь речь певчими птичками. Римма Дышаленкова, с которой я всё-таки нашла мужество познакомиться, наконец, этим летом сама и лично, любит повторять Ручьёвское: «Какие нам небесные помощники - слова!» Она предложила на могиле Ручьёва навестить и моего отца на кладбище, но мы не знали, куда сбежать, чтобы добраться до нужной ограды. Римма Андриановна была редактором почти всех книг моего папы и заверила меня, что «они с Уваровским - «подружки», чтобы я чего не нафантазировала. Папа очень ценил дружбу на своём самом последнем году жизни. Его друзья остались в меньшинстве. Он сетовал, что Геннадий Васильевич, муж начальницы мамы, с которым они были знакомы полвека, уехал с семьёй в Питер, даже не простившись. Он сокрушался: «Как так можно? Бандеролью отправить человека… Он что, совсем безвольный?» А я вспоминала, как после поздних застолий отец нёс меня на плечах до дома от Тетеревых, нас провожали, и мужчины пели что-то комсомольское. Любимая песня молодого папы была: «Я в мир удивительный этот пришёл отваге и правде учиться…» Мне было очень спокойно на широких плечах отца - надёжно. Мои дети это тоже ощущали на плечах замещающих родного отца, но вот они никогда не будут чувствовать эту непосредственную связь, они изначально лишены таких детских воспоминаний: а что папа любил, как вёл себя, как говорил, на кого и что смотрел… И ВИР этого не узнает уже – каково это – растить сыновей. Но ему и не нужно это.
Я читала ему стихи. Так вышло. И получилось, что это незачем.
Моя восторженная экзальтация плохо вяжется с отведённой им ролью.
Я родила ему сыновей. Он не знает, как это намеренно, специально с ними общаться. Их не связывает то кровное родство, что проявляется в бесконечности мелочей совместного быта. Очень жаль, что все родные между собой мужчины «сами по себе». И дело не в одном только снобизме отца близнецов, что не оправдали ожиданий. Виной инерция – одно и то же занятие поглощает всё время. Так ВИР представлен в виртуальном пространстве, где он сохраняет силы и интеллект – блещет по-прежнему. Так отец писал свои книги – издавал их на пенсию до самой смерти: боялся не успеть высказаться. Так я хожу в школу ради того, что получается у меня одной – учить не директивами, а совместным искренним проживанием. Так муж живёт своей наукой, забросив бренное, не имея за душой ни копейки и забив на семью. Дело для мужика важнее бабы! А близнецы остервенело строят «свой бизнес», теряя всё и снова «поднимая». А старшая дочь ходит в «Театралку».
Все люди в иллюзиях «постоянства» - движутся избранным путём. «Выбираю тоже, как умею…
Ни к кому претензий не имею…»
Мне не хватает в этом мире любви. Без неё я судорожно хватаю воздух рыбкой на берегу. Мне нужен Принц. Рядом с ним я опять дышу так, как мне свойственно. Я нежна и бережна, мои прикосновения еле ощутимы, ведь я касаюсь КАСа словами, одними бесплотными образами. А он отвечает мне полной взаимностью в мире, где «душа с душою говорит», а это не здесь, разумеется.
Муж любит меня – и это взаимно. Это функционально, мы используем друг друга, чтобы иметь семью и растить детей. И каждый отчаялся что-то изменить. И кого-то тоже не удастся: люди не меняются. Мне надо восторгаться самым лучшим – это в женской природе и психике. Мне нужна муза взаимности.
Я могу долго рассказывать, что там было у нас с Принцем летом, чего не было. Случилось главное – один единственный взгляд в «глаза напротив» - самый острый и отчаянный из всех между нами, бесстрашный, бесстыдный до откровенности, на двоих с одинаковым восклицанием: «Да! Ты мой человек! Но что же делать, если всё под запретом?» После такого кричащего признания можно вздохнуть с облегчением и заговорить о пустяках, как ни в чём не бывало, не придавая избыточной значительности произнесённому наяву. «Только поднимусь, скажу ей о любви, чтоб потом не подойти на выстрел!» (А.Я. Розенбаум) Или я всё интерпретирую, как мне хочется, и к реальности это всё не относится? Смотря к какой реальности! В моём внутреннем мире есть место множеству дорогих образов в сопровождении красивой и поэтической речи. Например, таких:
Август
Я забыла, как выглядит небо,
Как бывает высоким и звёздным.
Облакам удивилась и цвету:
Чистоты безупречно сиянье.
Чем запомнится наше прощанье?
Шли дела к окончанию лета,
Шли дожди, с ними частые грозы –
Между нами всё глухо и немо.
Между нами: ты сделал карьеру!
Празднуй встречу по тёплому взгляду!
Так мечтала твой облик запомнить,
Что составился список одежды.
С гардеробом твоим – без надежды
на взаимность –
пустая условность –
Сочетала заочно наряды,
Подражать призывала примеру…
Как по времени мы не совпали!
Сказка кончилась. Снова рутина.
Грелись жабы на лунной дорожке,
Земляной и ведущей к аллее…
О тебе загадала смелее:
Попросила всего понемножку,
Мой чужой, мой прекрасный мужчина,
Что любил меня… только глазами…
Помочь сайту
Поздравления
