Главы 3,4

5 февраля 2015 - Татьяна Лютько

Глава третья

Из тех женщин, что оказались однажды в теплушке на одном из тупиков «Москвы-сортировочной», до Магадана добралась всего половина. В других вагонах довольно длинного состава потерь было не меньше. Всю дорогу арестантов уплотняли, перетасовывали с места на место, чтобы они не успели сдружиться и сговориться на побег, как это было где-то уже в Сибири. Тогда отчаявшиеся женщины, собрав последние силы, бросились на солдат, как только в обеденный час откатилась дверь теплушки. На что они рассчитывали? На кулаки? На миски, зажатые в слабых пальцах? Их расстреляли на бегу. Да и бег ли это был? Только и успели сползти на насыпь… Замахнуться… Кто с матом… Кто просто с отчаянным визгом.
Получили каждый свою пулю и те, кто остался в момент попытки прорыва в теплушке. Может, у них и не было намерения бунтовать, или просто сил… Но, как сказал потом в своей гневной речи Миронов, «для профилактики, в назидание остальным…», и их успокоили навечно. Закопали в безымянную яму и двинулись дальше. От могилы к могиле.
Не выдержав голода в дороге, некоторые из узниц пытались покончить жизнь самоубийством. Вскрывали вены сломанными ложками или супинаторами, глотали булавки, вешались. И что странно: заметив, что кто-то из женщин плетет из лоскутов сорочки веревку, соседи по несчастью не пытались ее остановить. Понимали: это предел. И это избавление. Не упрекали в слабости, а тихо завидовали решимости. И не мешали. Потом снимали с петли, причесывали и молились за упокой. Вот где Раиса научилась первым молитвам в своей жизни. И перестала бояться смерти.

Но когда она ступила на палубу парохода «Анадырь» в каком-то из дальневосточных портов, ей на минутку показалось, что вот-вот что-то должно произойти очень - очень хорошее… Раисе страшно захотелось жить - настолько был красив этот день начала августа. Девушка в первый раз в жизни увидела море. Оно и на вид было холодным, но отблески еще летнего солнца били в глаза так весело, как будто приглашали окунуться в эту живую купель на самом краю земли. Раиса попыталась перегнуться через борт, но до воды было не достать. Перепуганная Клавдия подскочила к ней сзади и, как щенка за шкирку, оттащила от края.
- Ты что, доча?... Ты не дури. Смотри, такой путь проделали, а живы все ж остались. Хочешь, чтобы конвой пристрелил за попытку к бегству? Или вот свалишься за борт и утонешь вмиг. Ведь не умеешь плавать?
- Не умею, Клава, – призналась Раиска. – Да ты не бойся. Я топиться не буду. Просто у меня сегодня день рождения. Хотела хотя бы умыться. Сколько времени воды не видели вволю.
Клавдия всплеснула руками:
- День рождения! Вот же какая радость! Что же мне тебе подарить, доча моя?
Раиса посмотрела на свою «мамку» и впервые за последние месяцы заулыбалась, хотя и не было в ее облике ничего смешного. Клавдия очень сильно похудела, начала покашливать. В ней еще оставалась некоторая статность, но кафтан уже давно висел необъемным мешком. Пуговиц на нем изначально не водилось, а подпоясать было нечем. Вот и сейчас, стоило Клавдии поднять руки, и полы кафтана разлетелись в разные стороны, как огромные крылья. Но ни на одну из известных птиц не была похожа Клавдия. Скорее, было в ней что-то такое мистическое… Даже, скорее, ангельское… Способное укрыть от бед не только заплутавшую в пространстве маленькую девчонку. Раиске очень захотелось опять забраться поглубже под эти крылья, в смрадное, но такое уже родное тепло. Она подошла, уткнулась «мамке» в грудь:
- Да какие подарки! Ты и так столько для меня сделала.
- Ну уж нет! Есть у меня одна красотень! Когда Ларису Вольдемаровну обряжала, не удержалась, оторвала у нее с душегрейки пуговицу - уж больно красивая! Я тебе ее подарю!
Клавдия завозилась в своих многочисленных тайниках под складками одежды. Наконец нашла, торжественно протянула Раисе: «Дарю!»
Раиса сначала не решилась протянуть руку. Смотрела завороженно. И вправду, пуговица была очень красивая. Желтого металла, с каким-то замысловатым вензелем. Может, даже золотая.
- А хорошо ли это - воровать у покойницы? – осторожно спросила она у Клавдии.
- Теперь для нас, доча, все хорошо, что хоть толику радости принести может. Бери. Восемнадцать лет один раз бывает. Ты совсем взрослая стала. Начни новую жизнь с красивого. Может, дальше так и покатится… красиво!
На том праздник и закончился. Арестантов загнали в трюм еще на неделю.

Глава четвертая

Магадан встретил арестантов проливным дождем. Они сошли с парохода угрюмые и обессиленные. Морская болезнь не позволяла многим из них съедать даже те скудные пайки, что выдавались по-прежнему раз в сутки. Еще человек двадцать обрели свободу через смерть. Их вынесли с корабля последними, положили в ряд, принуждая участвовать в своей последней перекличке на этой грешной земле.
После пересчета солдаты разбили вновь прибывших на группы по двадцать пять человек и велели ждать погрузки на машины. Под проливным дождем.
Когда подошла их машина, Клавдия еле вползла в кузов, путаясь в своем промокшем насквозь и оттого тяжеленном кафтане. Втащила поданные Раисой узелки. Худо-бедно, но за дорогу они успели обжиться каким-то барахлишком. Конечно, все с покойниц. Что-то усопшие соседки оставили «в наследство», что-то подбросила охрана: солдаты, ясное дело, тоже снимали одежду с расстрелянных или померших. Клавдия озабочена была надвигающейся зимой, вязала все добро в узелки, и вот теперь ее «доча» была как бы даже и с приданым.
Магадан им запомнился сумрачным и прожавшимся к земле. Ни город, ни поселок, так – сирота на холодном берегу. Машины проскочили его в считанные минуты и запетляли по разбитой дороге. К ночи узников привезли в лагерь на Дукче.
Это был целый палаточный город, окруженный колючей проволокой и вышками с пулеметами. Где-то рядом в ночи лаяли собаки. Лучи прожекторов с вышек неустанно рыскали по закоулкам лагеря, в поисках, чем поживиться. Но ровные, как по линейке «улочки» между палатками были пустынны. Лишь на широком плацу сразу за воротами «новоселов» ждали группа офицеров и взвод вооруженных солдат. Уж в который раз пересчитали арестантов, и настала пора для торжественной речи. Начальник лагеря, стройный, затянутый в кожаное пальто, выступил вперед, заговорил… И голос выдал – перед «новоселами» держала речь женщина! Все, что угодно, ожидала Клавдия, но только не это. Не могла, по ее разумению, командовать этим чистилищем женщина. Но… Вот же – стоит, и в такт словам бьет по голенищам начищенных сапог… указкой, что ли? Позже Рая увидела, что эту «указку» коммунистка Василина Артемьева, не выпуская из рук, использовала как заправский палач: стегала нерадивых по спинам и рукам, ломая пальцы и наказывая покалеченных втройне «за лень». Однажды просто проткнула ею насквозь взбунтовавшуюся узницу.
А сейчас Артемьева, расставив ноги и заложив руки за спину, вела витиеватую речь о том, что молодой Советской стране нужно много золота. Колыма – это сокровищница несметных богатств, способная сделать нашу Родину самой сильной в мире. Но для этого надо работать. Добыть богатства можно лишь ударным трудом. И только этот труд – искупление всех грехов и преступлений, совершенных стоящими перед ним оступившимися гражданками. Главная задача сейчас – это строительство дорог к золотым рудникам. Этим занимаются мужчины. Женщины же будут работать на рыбозаводе, в швейном цеху и в подсобном хозяйстве. Если кому-то покажется, что можно найти причину не работать – тот глубоко ошибается. Причина может быть только одна – собственная смерть. Все остальное - саботаж, за который намотается дополнительный срок. Однако раскаявшихся и пожелавших ударно трудиться ждет величайшая милость со стороны Советской власти: поощрения администрации лагеря и даже возможные амнистии.
- Хотите вернуться домой к семьям – работайте! Другого выбора у вас нет. Как нет и возможности отсюда бежать. Об этом даже не мечтайте. Или тайга сожрет, или наши овчарки. Натасканы отлично. Все ясно? А сейчас – на санобработку и по нарам. Весь этап – в палатку 8Б. Подъем в пять утра. Ровно в шесть – на объектах. Бригадиры все объяснят, расставят по местам.
Пока начальница говорила, Клавдия уже еле держалась на ногах. Кафтан, пропитавшийся насквозь водой, облепил ее большое горячее тело, но жара снять не мог. Именно он ее и погубил окончательно своими холодными объятиями в кузове грузовика и на этом ночном плацу. Женщину бил озноб, сознание плыло, и только худенькое плечо Раисы удерживало от падения. Девчонка и сама совсем обессилела. Их кормили в последний раз на пароходе более суток назад. Потом или забыли, или переложили заботу на лагерное начальство, которое не сочло нужным встретить этап хотя бы хлебом и водой.
«Что ж… Завтра будет день и будет пища», - бормотала Клавдия, бредя за своим этапом в палатку санобработки с еле теплой водой в шайках. Пока этап помылся, пока всех обрили и наделили казенной одеждой, в основном не по размеру, «мамка» Раисы еще держалась. Но на пути в палатку 8Б она уже была в полуобморочном состоянии. Это были ее последние самостоятельные шаги по магаданской земле.

Утром Клавдия не поднялась со своих нар. Она лежала в продуваемой всеми ветрами брезентовой палатке, рассчитанной на две сотни узников, и билась в горячке. Рая, еле сама оторвавшись от нар из горбыля, тормошила «мамку», пыталась поднять ее: этап пошел получать хлебную пайку на пищеблок, а тут такая задержка. Нельзя ведь опаздывать! «Клава, ну вставай, миленькая! Нельзя лежать!»…Но Клавдия на зов девчонки не откликнулась. Та уже рыдала в полный голос: своим, почти детским умом, все же смогла понять, что Клавдия слегла окончательно. Слишком много смертей уже видела Раиска. И очень похожие видела, когда женщины сгорали в считанные часы от жестокого воспаления легких. Причитала, гладила горячие руки Клавдии, уговаривала не умирать… и не слышала, как в палатку вошла Артемьева со свитой.
- Это что еще за новости в первый же день? Почему до сих пор на нарах? – голос начальницы заставил Раису отпрянуть от «мамки», вытянуть руки по швам, по уже появившейся привычке. Слезы текли по щекам Раисы ручьем: умрет «мамка» - она останется в этом ужасе совсем одна. Сквозь всхлипы выпалила:
- Разрешите обратиться, гражданка начальник лагеря! Клавдия Агапова тяжело больна, простыла в дороге. Распорядитесь, пожалуйста, отправить ее в лазарет.
Артемьева с любопытством смотрела на Раису: таких пигалиц в ее лагере еще не было, если не считать младенцев. Приказала:
- Доложись по форме: фамилия, статья.
- Раиса Муравская. Статья 58, часть первая.
- Ого! С малых лет и в политические? Да еще и с саботажа начинаешь? Почему не на пищеблоке? Через десять минут поверка.
- Гражданка начальник! – голос Раисы звенел от отчаяния: - Эта женщина мне как мать! Мы с самой Москвы вместе. Пожалуйста, распорядитесь…
Артемьева прервала ее:
- Сама знаю, как распорядиться. Со мной вот лагерный доктор. Марш за пайком, затем на плац! Еще одно слово – познакомишься с карцером. Не обломали тебя за дорогу – здесь пройдешь школу. - И ударила указкой по голенищам вылизанных сапог.
Раиса, успев на ходу погладить руку Клавдии, выскочила из палатки.

Раиса даже не поняла, что за «завтрак» проглотила перед сменой. Какое-то клейкое варево из помятой алюминиевой миски влилось в нее считанные секунды: остальные женщины уже двинулись на построение. Кусок хлеба сунула за пазуху: кто знает, что приготовил для нее новый день? На перекличке оказалось, что не одна Клавдия слегла после дороги. Еще шесть человек не откликнулись из строя. Утро было серое, зябкое, с ощущением, что солнца здесь уже никогда не будет.

Первый рабочий день на рыбзаводе, что находился в паре километров от лагеря, Раисе запомнился на всю оставшуюся жизнь. Пока преодолела это расстояние, уже почувствовала себя смертельно усталой. Сказывались уже ставшее хроническим недоедание и долгий малоподвижный путь в теплушке. Сейчас свежий воздух не бодрил, а, наоборот, отравлял организм переизбытком кислорода. Холод заставлял сжиматься в комочек… клонил в сон…
Ее поставили на чистку рыбы. Это была кета… Огромные, почти метровые рыбины скатывались к разделочным столам из деревянного желоба, как скользкие торпедины. Раиска никак не могла приспособиться к ритму работы: поймать тушку, развернуть ее, полоснуть ножом по брюху, выгрести из полости кишки в ящик под ногами, рубануть напрочь голову рыбине, толкнуть рыбину под углом на стол засольщице…
Рукоятка ножа, тоже не маленького, никак не хотела лежать в руке. Да что там за рука была у этой соплюшки, тяжелее перьевой ручки до того ничего не державшей? А тут сразу в такой адский труд. Рыбьи тушки больно били, не хотели переворачиваться. Нож не попадал сразу в отверстие под брюхом, шел криво… Уже через час с начала работы Рая была сама вся мокрая и скользкая. Да еще подгоняли постоянные окрики бригадирш: «Пошевеливайся! Работай веселее!»
Какое уж тут веселье… Безумно долгой показалась та смена Раисе. Но и безумно счастливым было открытие: в середине смены их поджидал почти царский обед - уха из голов кеты. Горячая, ароматная, с золотистыми пятнами жира по юшке, с кусочками разварившегося красноватого мяса. Получив свою порцию, Раиса от волнения и усталости чуть не пролила ее на землю. Ее бил сильный озноб. Спасая еду, тут же припала к миске губами и через край втянула в себя наваристый обжигающий бульон. И закружилась от счастья голова…
Получасовой перерыв закончился очень быстро. И опять полетели навстречу Раисе тяжелые и скользкие рыбьи туши…
Через двенадцать часов ударили в рельс: конец смене. Женщины, шатаясь, хватаясь друг за друга, выбрались во двор завода, построились, двинулись к лагерю… Навстречу им во двор втекла вторая смена. Они потом так и будут встречаться. Те, кто спит на одних и тех же нарах, стоит у разделочных столов, ест из одних мисок. Но ни поздороваться, ни познакомиться дневной и ночной смене так никогда и не удастся.

Их завели сразу в столовую. На ужин раздали опять все то же жидкое пойло из крупы и, кажется, капустных листьев. От утренней пайки у Раисы не осталось ни крошки. Когда успела вытаскать из-за пазухи шестьсот грамм хлеба – целое богатство - грязными, воняющими рыбой руками, сама не заметила. Скудный, но горячий ужин все же сделал свое дело: усталость навалилась на девчонку, почти придавив голову к столу, но она смогла оторваться от его почерневших досок, добрела до палатки, в слабом свете керосиновых ламп отыскала нары, на которых утром осталась Клавдия. Они были пусты. Сон слетел с Раиски. Она заверещала испуганным кроликом, забегала по палатке, заглядывая в темные углы: вдруг больную переложили туда, где не дует… Клавы нигде не было. Выскочила во двор, наткнулась на ВОХРовца, занявшего пост недалеко от входа. Кинулась с вопросом:
- Вы не знаете, куда больных увезли? Мама у меня…
Охранник не ожидал такого наскока, выставил на девчонку штык, загорланил: «Стой, стрелять буду!»
- Не надо стрелять! Только скажите… мамка моя…
- Стоять, я сказал! Вертайся назад! У меня приказ стрелять при попытке к бегству.
Раиска отшатнулась обратно к брезенту палатки, спиной пытаясь угадать вход. Шмыгнула в ее полумрак. Постояла, оглушенная свалившимся на нее одиночеством… Откликнулась на голос Валентины. Соседки по теплушке теперь старались держаться ближе друг к другу, понимая, что посторонним доверять труднее. А тут все же столько вместе пережито.
- Рая, ты что там стоишь, иди устраивайся! Есть еще место.
Девчонка вслепую двинулась на голос. Слезы совсем лишили ее способности что-либо видеть вокруг. Натолкнулась на руки Валентины.
- Валя… Клавдия пропала…
- Раечка, ты не плачь. Она же заболела. Ее, наверное, в лазарет перевели. Ты порадуйся за нее. Как бы она сегодняшнюю смену отработала? Мы и то еле живые… Завтра все узнаем. Ложись…
И она подтолкнула девчонку к нарам. Раиса села на них, почувствовала совсем исхудавшим тельцем кругляки, из которых они сколочены. Ни матраса, ни чем укрыться. Пропали и вещи, так бережно собираемые Клавдией всю дорогу. Все, что на ней сейчас – влажное и вонючее. Бушлат отяжелел от сырости и почти не грел. Солдатские ботинки, что достались ей от какой-то комиссарши, похороненной неизвестно где в пути, набили за день ноги до судороги. Но не снять. Украдут – совсем босиком останешься. А уже сентябрь. Верная гибель… Эти обрывки мыслей бились в голове утомленной девчонки, клоня ее все ниже на сосновый горбыль. Легла… Обхватила себя утомленными руками, поджала коленки к подбородку и провалилась… Растворилась несчастным человеческим эмбрионом в чреве суровой Колымы… До следующего страшного рождения…

Утро было тяжелым. Хоть и спала Раиска как убитая, воскресала она с трудом. Тело болело, зудело. Может, опять вши? Вот тебе и санобработка! Девчонка стянула с головы платок, яростно вцепилась в голову, расчесывая кожу до боли. Легче не стало. Но все же как будто проснулась. Завязала серый платок почти по самые глаза, сползла с нар, побрела в сторону пищеблока. Оттуда вышла, пряча пайку на груди, вслед за остальными такими же тихими женщинами. Построение.
Артемьева и ее приближенные появились, когда узники уже успели довольно сильно продрогнуть. Начальник лагеря прошлась, как будто с довольной улыбкой, вдоль строя, пощелкивая указкой по сапогам, пару раз ткнула ею в грудь тех, кто выбился из общей шеренги, заставляя подравняться. Прослушала перекличку.
Сегодня из их отряда не откликнулись около десятка человек. Артемьева посерела лицом. Ткнула указкой в сторону палаток, заговорила голосом тихим, но страшным:
- А эти шкуры сегодня работать не собираются? Отлежаться захотели? Может, кому-то эти края санаторием крымским показались? Привыкли кости свои сахарные на песочке греть? А вот не получится. Вчера пятеро… Сегодня в два раза больше. А работать кто будет? – Артемьева сделала паузу, как будто решала сложную математическую задачу. Щелчок указки по коже сапог: - Так вот! За каждого саботажника бригада отработает! Норму снижать не буду! – и повернулась к охране: - Привести их сюда, поставить перед строем!
Три солдата и одна из бригадирш ушли под брезент. Тут же в палатке раздались окрики, шум, через несколько минут кусок брезента на входе откинулся, и на улицу вывели десяток зечек. Даже на первый взгляд было ясно, что саботажниц среди них нет. Обессиленные, еле стоящие на ногах, больные люди. Одна женщина совсем без обуви, только тряпки какие-то промокшие навернуты до щиколоток. Она, тяжело кашляя, цеплялась за соседку с землистым цветом лица и совсем пустыми глазами. Как будто и неживой человек уже. Стоит столбом и ничего вокруг не видит.
Еще была беременная женщина с низко опустившимся животом. Она хватала ртом воздух и часто дышала.
По строю «здоровых» узниц пошел шепоток: «Божечки… Она сейчас родит… Жена генерала какого-то… Сначала его забрали, потом ее… Хоть бы пожалели…»
Но в глазах Артемьевой не было и намека на жалость. Голос ее зазвучал, как удары указки о кожу, хлестко и убийственно:
- За саботаж, неисполнение распорядка и приказов… пособничество империалистам… подрыв социалистического строя…Приказом Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей…
Самое страшное, что Артемьева говорила без запинки, текст отлетал от зубов, было видно, что не в первый раз… Без эмоций… Без жалости:
- Расстрелять! – это слово поставило точку в речи. Не с оттенком ли злорадства? Раиске услышалось именно это. Услышала, но глазам своим все же не могла поверить: ни за что людей поставили к стенке! Девчонка с ужасом смотрела на эту стену. Она специально была построена на границе плаца и палаток. Не у стены же зданий администрации расстреливать! Сложенная из толстых лиственниц… исклеванная пулями… Подножье ее как будто присыпано свежей землей. Приклады солдат дотолкали осужденных до расстрельной стены. До кого-то из них, полуобморочных, так и не дошло, что происходит. Но кто-то уже отчаянно заголосил… Беременная кулем повисла на руках женщин, что посильнее…
Раиска, окаменев, смотрела на все это и молилась, вдруг вспомнив «Отче наш», что слышала не однажды от Клавдии. Она шептала посиневшими губами слова молитвы и глубоко верила, что чудо должно свершиться, что сможет остановить весь этот ужас… Или, по крайней мере, проснуться… Это желание одолевало ее каждый прожитый в последние месяцы день. Но не исполнилось и сейчас. И потому оставалось только молиться.
Хотя бы для того, чтобы проводить молитвой души этих женщин у стены.
Грянул залп. Его ждали, как неизбежное, но все же строй заключенных вздрогнул, затем сломался и тоже завыл… С надрывом… как и положено выть на Руси над покойниками. Только, наверное, никогда не выло сразу почти две сотни плакальщиц. Цепная реакция ужаса и паники охватила женщин. Артемьева, почуяв опасность ситуации, заорала: «Молчать! Я сказала, молчать! Мать твою…» Забегала вдоль строя, размахивая указкой, как шпагой. Приказала начальнику караула:
- На работу выводи! Всех лишаю завтрашней пайки! Если не начнут работать, обеда тоже лишить!
Охрана распахнула ворота, окриками и прикладами стала выгонять женщин на дорогу к рыбзаводу.

Работать они все же начали, только дело как-то не ладилось. Туши кеты казались неподъемными. С трудом выпотрошив рыбину, Раиска толкала ее дальше и буквально сама валилась на скользкий стол, каждый раз понимая, что оторвать себя от него уже не сможет. Но умереть на разделочном столе не давали надсмотрщики и надежда получить через несколько часов вожделенную миску с горячими рыбными головами. Хлеб она не осмелилась достать из-за пазухи: на завтра был обещан день без пайки, и потому надо было сэкономить эту . Голод становился порой таким невыносимым, что хотелось зубами впиться в жирную мякоть кеты. Оказывается, не только у одной Раиски было такое желание. Кое-кто не смог устоять и… привык со временем. И если не попал к стенке, то на сырой рыбе и выжил.

Все последующие дни для Раисы слились в один черный кошмар. Страшно хотелось есть, спать или просто умереть во сне. Но только не у стенки. Этого девчонка больше всего боялась. Она перестала спрашивать у охраны о маме Клаве. Все и так было ясно после того показательного расстрела. Больше таких демонстраций Артемьева не устраивала, но все чаще по ночам в палатку стали заходить солдаты и выводить по несколько человек самых слабых и больных. Затем - залп в ночи, а поутру подножье стены вновь было присыпано свежей землей, покрывающей кровавые следы расправы. Поговаривали, что по лагерям прошла директива, предписывающая оставлять в живых только самых сильных, чтобы не кормить слабаков. Что вскоре на Колыму ожидается большой наплыв вновь выявленных врагов народа социалистического общества. Для них и освобождаются нары.

Регистрационный номер №0269428

от 5 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0269428 выдан для произведения: Глава третья

Из тех женщин, что оказались однажды в теплушке на одном из тупиков «Москвы-сортировочной», до Магадана добралась всего половина. В других вагонах довольно длинного состава потерь было не меньше. Всю дорогу арестантов уплотняли, перетасовывали с места на место, чтобы они не успели сдружиться и сговориться на побег, как это было где-то уже в Сибири. Тогда отчаявшиеся женщины, собрав последние силы, бросились на солдат, как только в обеденный час откатилась дверь теплушки. На что они рассчитывали? На кулаки? На миски, зажатые в слабых пальцах? Их расстреляли на бегу. Да и бег ли это был? Только и успели сползти на насыпь… Замахнуться… Кто с матом… Кто просто с отчаянным визгом.
Получили каждый свою пулю и те, кто остался в момент попытки прорыва в теплушке. Может, у них и не было намерения бунтовать, или просто сил… Но, как сказал потом в своей гневной речи Миронов, «для профилактики, в назидание остальным…», и их успокоили навечно. Закопали в безымянную яму и двинулись дальше. От могилы к могиле.
Не выдержав голода в дороге, некоторые из узниц пытались покончить жизнь самоубийством. Вскрывали вены сломанными ложками или супинаторами, глотали булавки, вешались. И что странно: заметив, что кто-то из женщин плетет из лоскутов сорочки веревку, соседи по несчастью не пытались ее остановить. Понимали: это предел. И это избавление. Не упрекали в слабости, а тихо завидовали решимости. И не мешали. Потом снимали с петли, причесывали и молились за упокой. Вот где Раиса научилась первым молитвам в своей жизни. И перестала бояться смерти.

Но когда она ступила на палубу парохода «Анадырь» в каком-то из дальневосточных портов, ей на минутку показалось, что вот-вот что-то должно произойти очень - очень хорошее… Раисе страшно захотелось жить - настолько был красив этот день начала августа. Девушка в первый раз в жизни увидела море. Оно и на вид было холодным, но отблески еще летнего солнца били в глаза так весело, как будто приглашали окунуться в эту живую купель на самом краю земли. Раиса попыталась перегнуться через борт, но до воды было не достать. Перепуганная Клавдия подскочила к ней сзади и, как щенка за шкирку, оттащила от края.
- Ты что, доча?... Ты не дури. Смотри, такой путь проделали, а живы все ж остались. Хочешь, чтобы конвой пристрелил за попытку к бегству? Или вот свалишься за борт и утонешь вмиг. Ведь не умеешь плавать?
- Не умею, Клава, – призналась Раиска. – Да ты не бойся. Я топиться не буду. Просто у меня сегодня день рождения. Хотела хотя бы умыться. Сколько времени воды не видели вволю.
Клавдия всплеснула руками:
- День рождения! Вот же какая радость! Что же мне тебе подарить, доча моя?
Раиса посмотрела на свою «мамку» и впервые за последние месяцы заулыбалась, хотя и не было в ее облике ничего смешного. Клавдия очень сильно похудела, начала покашливать. В ней еще оставалась некоторая статность, но кафтан уже давно висел необъемным мешком. Пуговиц на нем изначально не водилось, а подпоясать было нечем. Вот и сейчас, стоило Клавдии поднять руки, и полы кафтана разлетелись в разные стороны, как огромные крылья. Но ни на одну из известных птиц не была похожа Клавдия. Скорее, было в ней что-то такое мистическое… Даже, скорее, ангельское… Способное укрыть от бед не только заплутавшую в пространстве маленькую девчонку. Раиске очень захотелось опять забраться поглубже под эти крылья, в смрадное, но такое уже родное тепло. Она подошла, уткнулась «мамке» в грудь:
- Да какие подарки! Ты и так столько для меня сделала.
- Ну уж нет! Есть у меня одна красотень! Когда Ларису Вольдемаровну обряжала, не удержалась, оторвала у нее с душегрейки пуговицу - уж больно красивая! Я тебе ее подарю!
Клавдия завозилась в своих многочисленных тайниках под складками одежды. Наконец нашла, торжественно протянула Раисе: «Дарю!»
Раиса сначала не решилась протянуть руку. Смотрела завороженно. И вправду, пуговица была очень красивая. Желтого металла, с каким-то замысловатым вензелем. Может, даже золотая.
- А хорошо ли это - воровать у покойницы? – осторожно спросила она у Клавдии.
- Теперь для нас, доча, все хорошо, что хоть толику радости принести может. Бери. Восемнадцать лет один раз бывает. Ты совсем взрослая стала. Начни новую жизнь с красивого. Может, дальше так и покатится… красиво!
На том праздник и закончился. Арестантов загнали в трюм еще на неделю.

Глава четвертая

Магадан встретил арестантов проливным дождем. Они сошли с парохода угрюмые и обессиленные. Морская болезнь не позволяла многим из них съедать даже те скудные пайки, что выдавались по-прежнему раз в сутки. Еще человек двадцать обрели свободу через смерть. Их вынесли с корабля последними, положили в ряд, принуждая участвовать в своей последней перекличке на этой грешной земле.
После пересчета солдаты разбили вновь прибывших на группы по двадцать пять человек и велели ждать погрузки на машины. Под проливным дождем.
Когда подошла их машина, Клавдия еле вползла в кузов, путаясь в своем промокшем насквозь и оттого тяжеленном кафтане. Втащила поданные Раисой узелки. Худо-бедно, но за дорогу они успели обжиться каким-то барахлишком. Конечно, все с покойниц. Что-то усопшие соседки оставили «в наследство», что-то подбросила охрана: солдаты, ясное дело, тоже снимали одежду с расстрелянных или померших. Клавдия озабочена была надвигающейся зимой, вязала все добро в узелки, и вот теперь ее «доча» была как бы даже и с приданым.
Магадан им запомнился сумрачным и прожавшимся к земле. Ни город, ни поселок, так – сирота на холодном берегу. Машины проскочили его в считанные минуты и запетляли по разбитой дороге. К ночи узников привезли в лагерь на Дукче.
Это был целый палаточный город, окруженный колючей проволокой и вышками с пулеметами. Где-то рядом в ночи лаяли собаки. Лучи прожекторов с вышек неустанно рыскали по закоулкам лагеря, в поисках, чем поживиться. Но ровные, как по линейке «улочки» между палатками были пустынны. Лишь на широком плацу сразу за воротами «новоселов» ждали группа офицеров и взвод вооруженных солдат. Уж в который раз пересчитали арестантов, и настала пора для торжественной речи. Начальник лагеря, стройный, затянутый в кожаное пальто, выступил вперед, заговорил… И голос выдал – перед «новоселами» держала речь женщина! Все, что угодно, ожидала Клавдия, но только не это. Не могла, по ее разумению, командовать этим чистилищем женщина. Но… Вот же – стоит, и в такт словам бьет по голенищам начищенных сапог… указкой, что ли? Позже Рая увидела, что эту «указку» коммунистка Василина Артемьева, не выпуская из рук, использовала как заправский палач: стегала нерадивых по спинам и рукам, ломая пальцы и наказывая покалеченных втройне «за лень». Однажды просто проткнула ею насквозь взбунтовавшуюся узницу.
А сейчас Артемьева, расставив ноги и заложив руки за спину, вела витиеватую речь о том, что молодой Советской стране нужно много золота. Колыма – это сокровищница несметных богатств, способная сделать нашу Родину самой сильной в мире. Но для этого надо работать. Добыть богатства можно лишь ударным трудом. И только этот труд – искупление всех грехов и преступлений, совершенных стоящими перед ним оступившимися гражданками. Главная задача сейчас – это строительство дорог к золотым рудникам. Этим занимаются мужчины. Женщины же будут работать на рыбозаводе, в швейном цеху и в подсобном хозяйстве. Если кому-то покажется, что можно найти причину не работать – тот глубоко ошибается. Причина может быть только одна – собственная смерть. Все остальное - саботаж, за который намотается дополнительный срок. Однако раскаявшихся и пожелавших ударно трудиться ждет величайшая милость со стороны Советской власти: поощрения администрации лагеря и даже возможные амнистии.
- Хотите вернуться домой к семьям – работайте! Другого выбора у вас нет. Как нет и возможности отсюда бежать. Об этом даже не мечтайте. Или тайга сожрет, или наши овчарки. Натасканы отлично. Все ясно? А сейчас – на санобработку и по нарам. Весь этап – в палатку 8Б. Подъем в пять утра. Ровно в шесть – на объектах. Бригадиры все объяснят, расставят по местам.
Пока начальница говорила, Клавдия уже еле держалась на ногах. Кафтан, пропитавшийся насквозь водой, облепил ее большое горячее тело, но жара снять не мог. Именно он ее и погубил окончательно своими холодными объятиями в кузове грузовика и на этом ночном плацу. Женщину бил озноб, сознание плыло, и только худенькое плечо Раисы удерживало от падения. Девчонка и сама совсем обессилела. Их кормили в последний раз на пароходе более суток назад. Потом или забыли, или переложили заботу на лагерное начальство, которое не сочло нужным встретить этап хотя бы хлебом и водой.
«Что ж… Завтра будет день и будет пища», - бормотала Клавдия, бредя за своим этапом в палатку санобработки с еле теплой водой в шайках. Пока этап помылся, пока всех обрили и наделили казенной одеждой, в основном не по размеру, «мамка» Раисы еще держалась. Но на пути в палатку 8Б она уже была в полуобморочном состоянии. Это были ее последние самостоятельные шаги по магаданской земле.

Утром Клавдия не поднялась со своих нар. Она лежала в продуваемой всеми ветрами брезентовой палатке, рассчитанной на две сотни узников, и билась в горячке. Рая, еле сама оторвавшись от нар из горбыля, тормошила «мамку», пыталась поднять ее: этап пошел получать хлебную пайку на пищеблок, а тут такая задержка. Нельзя ведь опаздывать! «Клава, ну вставай, миленькая! Нельзя лежать!»…Но Клавдия на зов девчонки не откликнулась. Та уже рыдала в полный голос: своим, почти детским умом, все же смогла понять, что Клавдия слегла окончательно. Слишком много смертей уже видела Раиска. И очень похожие видела, когда женщины сгорали в считанные часы от жестокого воспаления легких. Причитала, гладила горячие руки Клавдии, уговаривала не умирать… и не слышала, как в палатку вошла Артемьева со свитой.
- Это что еще за новости в первый же день? Почему до сих пор на нарах? – голос начальницы заставил Раису отпрянуть от «мамки», вытянуть руки по швам, по уже появившейся привычке. Слезы текли по щекам Раисы ручьем: умрет «мамка» - она останется в этом ужасе совсем одна. Сквозь всхлипы выпалила:
- Разрешите обратиться, гражданка начальник лагеря! Клавдия Агапова тяжело больна, простыла в дороге. Распорядитесь, пожалуйста, отправить ее в лазарет.
Артемьева с любопытством смотрела на Раису: таких пигалиц в ее лагере еще не было, если не считать младенцев. Приказала:
- Доложись по форме: фамилия, статья.
- Раиса Муравская. Статья 58, часть первая.
- Ого! С малых лет и в политические? Да еще и с саботажа начинаешь? Почему не на пищеблоке? Через десять минут поверка.
- Гражданка начальник! – голос Раисы звенел от отчаяния: - Эта женщина мне как мать! Мы с самой Москвы вместе. Пожалуйста, распорядитесь…
Артемьева прервала ее:
- Сама знаю, как распорядиться. Со мной вот лагерный доктор. Марш за пайком, затем на плац! Еще одно слово – познакомишься с карцером. Не обломали тебя за дорогу – здесь пройдешь школу. - И ударила указкой по голенищам вылизанных сапог.
Раиса, успев на ходу погладить руку Клавдии, выскочила из палатки.

Раиса даже не поняла, что за «завтрак» проглотила перед сменой. Какое-то клейкое варево из помятой алюминиевой миски влилось в нее считанные секунды: остальные женщины уже двинулись на построение. Кусок хлеба сунула за пазуху: кто знает, что приготовил для нее новый день? На перекличке оказалось, что не одна Клавдия слегла после дороги. Еще шесть человек не откликнулись из строя. Утро было серое, зябкое, с ощущением, что солнца здесь уже никогда не будет.

Первый рабочий день на рыбзаводе, что находился в паре километров от лагеря, Раисе запомнился на всю оставшуюся жизнь. Пока преодолела это расстояние, уже почувствовала себя смертельно усталой. Сказывались уже ставшее хроническим недоедание и долгий малоподвижный путь в теплушке. Сейчас свежий воздух не бодрил, а, наоборот, отравлял организм переизбытком кислорода. Холод заставлял сжиматься в комочек… клонил в сон…
Ее поставили на чистку рыбы. Это была кета… Огромные, почти метровые рыбины скатывались к разделочным столам из деревянного желоба, как скользкие торпедины. Раиска никак не могла приспособиться к ритму работы: поймать тушку, развернуть ее, полоснуть ножом по брюху, выгрести из полости кишки в ящик под ногами, рубануть напрочь голову рыбине, толкнуть рыбину под углом на стол засольщице…
Рукоятка ножа, тоже не маленького, никак не хотела лежать в руке. Да что там за рука была у этой соплюшки, тяжелее перьевой ручки до того ничего не державшей? А тут сразу в такой адский труд. Рыбьи тушки больно били, не хотели переворачиваться. Нож не попадал сразу в отверстие под брюхом, шел криво… Уже через час с начала работы Рая была сама вся мокрая и скользкая. Да еще подгоняли постоянные окрики бригадирш: «Пошевеливайся! Работай веселее!»
Какое уж тут веселье… Безумно долгой показалась та смена Раисе. Но и безумно счастливым было открытие: в середине смены их поджидал почти царский обед - уха из голов кеты. Горячая, ароматная, с золотистыми пятнами жира по юшке, с кусочками разварившегося красноватого мяса. Получив свою порцию, Раиса от волнения и усталости чуть не пролила ее на землю. Ее бил сильный озноб. Спасая еду, тут же припала к миске губами и через край втянула в себя наваристый обжигающий бульон. И закружилась от счастья голова…
Получасовой перерыв закончился очень быстро. И опять полетели навстречу Раисе тяжелые и скользкие рыбьи туши…
Через двенадцать часов ударили в рельс: конец смене. Женщины, шатаясь, хватаясь друг за друга, выбрались во двор завода, построились, двинулись к лагерю… Навстречу им во двор втекла вторая смена. Они потом так и будут встречаться. Те, кто спит на одних и тех же нарах, стоит у разделочных столов, ест из одних мисок. Но ни поздороваться, ни познакомиться дневной и ночной смене так никогда и не удастся.

Их завели сразу в столовую. На ужин раздали опять все то же жидкое пойло из крупы и, кажется, капустных листьев. От утренней пайки у Раисы не осталось ни крошки. Когда успела вытаскать из-за пазухи шестьсот грамм хлеба – целое богатство - грязными, воняющими рыбой руками, сама не заметила. Скудный, но горячий ужин все же сделал свое дело: усталость навалилась на девчонку, почти придавив голову к столу, но она смогла оторваться от его почерневших досок, добрела до палатки, в слабом свете керосиновых ламп отыскала нары, на которых утром осталась Клавдия. Они были пусты. Сон слетел с Раиски. Она заверещала испуганным кроликом, забегала по палатке, заглядывая в темные углы: вдруг больную переложили туда, где не дует… Клавы нигде не было. Выскочила во двор, наткнулась на ВОХРовца, занявшего пост недалеко от входа. Кинулась с вопросом:
- Вы не знаете, куда больных увезли? Мама у меня…
Охранник не ожидал такого наскока, выставил на девчонку штык, загорланил: «Стой, стрелять буду!»
- Не надо стрелять! Только скажите… мамка моя…
- Стоять, я сказал! Вертайся назад! У меня приказ стрелять при попытке к бегству.
Раиска отшатнулась обратно к брезенту палатки, спиной пытаясь угадать вход. Шмыгнула в ее полумрак. Постояла, оглушенная свалившимся на нее одиночеством… Откликнулась на голос Валентины. Соседки по теплушке теперь старались держаться ближе друг к другу, понимая, что посторонним доверять труднее. А тут все же столько вместе пережито.
- Рая, ты что там стоишь, иди устраивайся! Есть еще место.
Девчонка вслепую двинулась на голос. Слезы совсем лишили ее способности что-либо видеть вокруг. Натолкнулась на руки Валентины.
- Валя… Клавдия пропала…
- Раечка, ты не плачь. Она же заболела. Ее, наверное, в лазарет перевели. Ты порадуйся за нее. Как бы она сегодняшнюю смену отработала? Мы и то еле живые… Завтра все узнаем. Ложись…
И она подтолкнула девчонку к нарам. Раиса села на них, почувствовала совсем исхудавшим тельцем кругляки, из которых они сколочены. Ни матраса, ни чем укрыться. Пропали и вещи, так бережно собираемые Клавдией всю дорогу. Все, что на ней сейчас – влажное и вонючее. Бушлат отяжелел от сырости и почти не грел. Солдатские ботинки, что достались ей от какой-то комиссарши, похороненной неизвестно где в пути, набили за день ноги до судороги. Но не снять. Украдут – совсем босиком останешься. А уже сентябрь. Верная гибель… Эти обрывки мыслей бились в голове утомленной девчонки, клоня ее все ниже на сосновый горбыль. Легла… Обхватила себя утомленными руками, поджала коленки к подбородку и провалилась… Растворилась несчастным человеческим эмбрионом в чреве суровой Колымы… До следующего страшного рождения…

Утро было тяжелым. Хоть и спала Раиска как убитая, воскресала она с трудом. Тело болело, зудело. Может, опять вши? Вот тебе и санобработка! Девчонка стянула с головы платок, яростно вцепилась в голову, расчесывая кожу до боли. Легче не стало. Но все же как будто проснулась. Завязала серый платок почти по самые глаза, сползла с нар, побрела в сторону пищеблока. Оттуда вышла, пряча пайку на груди, вслед за остальными такими же тихими женщинами. Построение.
Артемьева и ее приближенные появились, когда узники уже успели довольно сильно продрогнуть. Начальник лагеря прошлась, как будто с довольной улыбкой, вдоль строя, пощелкивая указкой по сапогам, пару раз ткнула ею в грудь тех, кто выбился из общей шеренги, заставляя подравняться. Прослушала перекличку.
Сегодня из их отряда не откликнулись около десятка человек. Артемьева посерела лицом. Ткнула указкой в сторону палаток, заговорила голосом тихим, но страшным:
- А эти шкуры сегодня работать не собираются? Отлежаться захотели? Может, кому-то эти края санаторием крымским показались? Привыкли кости свои сахарные на песочке греть? А вот не получится. Вчера пятеро… Сегодня в два раза больше. А работать кто будет? – Артемьева сделала паузу, как будто решала сложную математическую задачу. Щелчок указки по коже сапог: - Так вот! За каждого саботажника бригада отработает! Норму снижать не буду! – и повернулась к охране: - Привести их сюда, поставить перед строем!
Три солдата и одна из бригадирш ушли под брезент. Тут же в палатке раздались окрики, шум, через несколько минут кусок брезента на входе откинулся, и на улицу вывели десяток зечек. Даже на первый взгляд было ясно, что саботажниц среди них нет. Обессиленные, еле стоящие на ногах, больные люди. Одна женщина совсем без обуви, только тряпки какие-то промокшие навернуты до щиколоток. Она, тяжело кашляя, цеплялась за соседку с землистым цветом лица и совсем пустыми глазами. Как будто и неживой человек уже. Стоит столбом и ничего вокруг не видит.
Еще была беременная женщина с низко опустившимся животом. Она хватала ртом воздух и часто дышала.
По строю «здоровых» узниц пошел шепоток: «Божечки… Она сейчас родит… Жена генерала какого-то… Сначала его забрали, потом ее… Хоть бы пожалели…»
Но в глазах Артемьевой не было и намека на жалость. Голос ее зазвучал, как удары указки о кожу, хлестко и убийственно:
- За саботаж, неисполнение распорядка и приказов… пособничество империалистам… подрыв социалистического строя…Приказом Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей…
Самое страшное, что Артемьева говорила без запинки, текст отлетал от зубов, было видно, что не в первый раз… Без эмоций… Без жалости:
- Расстрелять! – это слово поставило точку в речи. Не с оттенком ли злорадства? Раиске услышалось именно это. Услышала, но глазам своим все же не могла поверить: ни за что людей поставили к стенке! Девчонка с ужасом смотрела на эту стену. Она специально была построена на границе плаца и палаток. Не у стены же зданий администрации расстреливать! Сложенная из толстых лиственниц… исклеванная пулями… Подножье ее как будто присыпано свежей землей. Приклады солдат дотолкали осужденных до расстрельной стены. До кого-то из них, полуобморочных, так и не дошло, что происходит. Но кто-то уже отчаянно заголосил… Беременная кулем повисла на руках женщин, что посильнее…
Раиска, окаменев, смотрела на все это и молилась, вдруг вспомнив «Отче наш», что слышала не однажды от Клавдии. Она шептала посиневшими губами слова молитвы и глубоко верила, что чудо должно свершиться, что сможет остановить весь этот ужас… Или, по крайней мере, проснуться… Это желание одолевало ее каждый прожитый в последние месяцы день. Но не исполнилось и сейчас. И потому оставалось только молиться.
Хотя бы для того, чтобы проводить молитвой души этих женщин у стены.
Грянул залп. Его ждали, как неизбежное, но все же строй заключенных вздрогнул, затем сломался и тоже завыл… С надрывом… как и положено выть на Руси над покойниками. Только, наверное, никогда не выло сразу почти две сотни плакальщиц. Цепная реакция ужаса и паники охватила женщин. Артемьева, почуяв опасность ситуации, заорала: «Молчать! Я сказала, молчать! Мать твою…» Забегала вдоль строя, размахивая указкой, как шпагой. Приказала начальнику караула:
- На работу выводи! Всех лишаю завтрашней пайки! Если не начнут работать, обеда тоже лишить!
Охрана распахнула ворота, окриками и прикладами стала выгонять женщин на дорогу к рыбзаводу.

Работать они все же начали, только дело как-то не ладилось. Туши кеты казались неподъемными. С трудом выпотрошив рыбину, Раиска толкала ее дальше и буквально сама валилась на скользкий стол, каждый раз понимая, что оторвать себя от него уже не сможет. Но умереть на разделочном столе не давали надсмотрщики и надежда получить через несколько часов вожделенную миску с горячими рыбными головами. Хлеб она не осмелилась достать из-за пазухи: на завтра был обещан день без пайки, и потому надо было сэкономить эту . Голод становился порой таким невыносимым, что хотелось зубами впиться в жирную мякоть кеты. Оказывается, не только у одной Раиски было такое желание. Кое-кто не смог устоять и… привык со временем. И если не попал к стенке, то на сырой рыбе и выжил.

Все последующие дни для Раисы слились в один черный кошмар. Страшно хотелось есть, спать или просто умереть во сне. Но только не у стенки. Этого девчонка больше всего боялась. Она перестала спрашивать у охраны о маме Клаве. Все и так было ясно после того показательного расстрела. Больше таких демонстраций Артемьева не устраивала, но все чаще по ночам в палатку стали заходить солдаты и выводить по несколько человек самых слабых и больных. Затем - залп в ночи, а поутру подножье стены вновь было присыпано свежей землей, покрывающей кровавые следы расправы. Поговаривали, что по лагерям прошла директива, предписывающая оставлять в живых только самых сильных, чтобы не кормить слабаков. Что вскоре на Колыму ожидается большой наплыв вновь выявленных врагов народа социалистического общества. Для них и освобождаются нары.

"Мамка-лялька" повесть (главы 1,2)

Рейтинг: +4 488 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (6)