Трасса проходила через кедровый лес. Деревья – великаны по мере движения приближались к лыжне, как будто охраняли покой гостя, осмелившегося заглянуть на хвойный огонёк. После каждой площадки трасса вновь спускалась вниз, казалось, гора никогда не кончится, не выпустит гостя из своих снежных объятий. Скорость и чувство единения с природой настолько захватили, что я даже не заметил, как очутился в низине. Пошёл мелкий снег, заметая следы. Пробежав по инерции пару сотен метров, я немного растерялся, но быстро пришёл в себя, представив иронический взгляд Камилы. Ещё через сотню метров остановился отдышаться. Сумерки накрыли лес тонким вечерним покрывалом, высыпали звёзды, крупные и яркие, как будто собирались проводить заблудившегося путника домой. На развилке выбрал более широкую просеку и вышел на свежий след. Мороз крепчал, пробираясь сквозь одежду. Я увеличил ход, надеясь согреться, но через некоторое время лыжня привела к знакомой развилке. Часы показывали шесть вечера, а номер Камилы находился вне зоны доступа. Перспектива замёрзнуть в лесу не радовала. Я остановился, пытаясь угадать правильное направление. Крики туристов растворились в морозной царственной тишине, лесные обитатели спрятались в норы и берлоги, могучие кедры, словно немой конвой, смеялись над путником, не желая выпускать его из снежного плена. Путь был только один – вперёд, по скрипучему снежному насту.
В какой-то момент включился автопилот: руки машинально переставляли палки, а ноги - лыжи. Иногда становилось нестерпимо жарко, тогда я останавливался на несколько минут и снова пускался в путь, чтобы согреться. Лишь под утро, когда стрелки часов приблизились к шести, в лесной глуши послышался лай собак. Невероятно! Двенадцать часов лыжного марафона. От радости я упал в снег. Ноги гудели, ладони рук превратились в кровавые мозоли, при каждом контакте причиняя острую боль. Я жадно допил воду из пластиковой бутылки, наполнил её снегом и спрятал во внутреннем кармане куртки.
Потянуло дымком. Значит, я на правильном пути, значит, я спасён! Только бы не мираж, только бы не бред агонизирующего сознания. Ночь сбросила звёздное покрывало, оставив между ветвями бледную полоску месяца. Я миновал поляну, и к радости обнаружил следы саней. Значит, жилище рядом, значит, жизнь продолжается. Упав на спину, я отчаянно и сдавленно крикнул, но узкая полоска утреннего неба, окаймлённая верхушками кедров, ответила молчанием, как будто боялась спугнуть тишину студёного утра.
Деревня, состоящая из нескольких полуразвалившихся изб, не была рада чужаку. Лыжи и палки тяготили, казалось, за ночь их вес удвоился, и весили они не меньше пуда. Я растёр замёрзшее лицо снегом и приблизился к дому с дымящейся трубой. Крупный алабай выскочил из будки, стремглав пересёк двор и ударил мощными лапами секцию забора из нового штахетника. Кобель не спешил оповещать хозяев о незнакомце: не лаял, как охотничий терьер и не пытался прорваться за территорию, как будто ожидал разговора по существу. Дверь со скрипом открылась. На крыльцо вышел хозяин в овечьем тулупе, шапке-ушанке, белых валенках. Закурив, мужчина приблизился к забору и открыл тяжёлую калитку:
- Электрик?
Даже если бы ему потребовался пилот орбитального корабля, я бы с удовольствием назвался им:
- Да, да, электрик.
- Наконец-то.
Собака приветливо обнюхала меня и в три прыжка скрылась в будке.
Только когда замёрзшая человеческая глыба упала на старый стул возле горячей печки, осознал, что спасён. Язык не двигался, конечности окоченели, лицо нестерпимо жгло. Я снял ботинки и протянул ноги к поддувалу, разглядывая небольшое помещение. За одним из двух столов чинно восседала пожилого вида женщина в шерстяном платье и добротных кожаных сапогах на толстом каблуке. На втором дружно соседствовали керосинка, печатная машинка и чернильница. У глухой стены ютились два шкафа с папками. Женщина отодвинула счёты в сторону, поправила расписной платок и развернулась ко мне в пол оборота:
- Смотри-ка, Семён, какая чудная одежда! Всем электрикам дают такую?
Хотелось найти нужный ответ, но любопытные глаза остановились на календаре 1972-го года, начисто аннулировав зарождающиеся мысли.
- Ладно, Кирилловна, оформляй человека, успеешь ещё наговориться, - деловито заметил мужчина, стряхивая пепел с папиросы в консервную банку из-под сардин.
Женщина кивнула на стол с машинкой и положила на него тетрадный лист в клетку:
- Пишите заявление под диктовку.
Я перебазировался за стол и взял ручку с пером.
- В правом верхнем углу: На-чаль-нику и эр три-над-цать дробь де-вять По-луя-нову И.В.
Ручка выскользнула из рук, скатилась на край стола и упала на пол, челюсть отвисла, глаза вывалились из орбит.
- Молодой человек, вас разве не обучили письму?
Я натянуто улыбнулся, поднял ручку и откашлялся:
- Господа, что это за цирк? – мой голос изменился до неузнаваемости, как будто, на шею накинули петлю.
Кирилловна с трудом покинула насиженное место, и, вдавливая массивные каблуки в сгнивший пол, приблизилась почти вплотную:
- К вашему сведению, молодой человек, с господами покончили ещё в семнадцатом и сделали всё необходимое для ликвидации безграмотности. Окуните ручку в чернила и пишите. Буквы-то знаете?- раскатистый громкий голос вполне мог сгодиться в военное время.
Кадровичка оказалась невероятно крупной комплекции. Тяжело дыша, она положила массивную пятерню с массивным обручальным кольцом на край моего стола, едва не проломив хлипкую доску. Почему-то меня переставали интересовать вопросы, я макнул перо в чернила, тут же поставил кляксу и закрыл глаза, представляя силу пощёчины лесной великанши. Но, вместо удара послышался неприятный звук. Кирилловна кропотливо срезала кляксу, и лезвие в её руках казалось букашкой:
- Бумага на вес золота, а документ должен быть заполнен аккуратно и грамотно. Если вы, молодой человек, не можете написать заявление, то тогда вам нечего здесь делать – вот порог, а за ним деревья.
Нет уж, перспектива очутиться в лесу меня не радовала. Под зорким наблюдением Кирилловны, горной грядой маячившей за спиной, вторая попытка заполнить «шапку» увенчалась успехом.
- Ну, вот, совсем другое дело, - краем рта улыбнулась она, - настоящая педагогика вьёт из людей учёных. Посередине: за-яв-ле-ние. Про-шу при-нять меня на пос-тоя-нную ра-бо-ту в ка-чес тве элек-три-ка . Какой у вас разряд?
Я виновато поднял голову, стараясь не смотреть кадровичке в глаза:
- Пятого.
Гора вернулась на прежнее место дислокации и грузно опустилась на стул:
- Покажите документы.
Вот и всё: ловушка захлопнулась - документов не было, а в итоге разоблачение и лес:
- Я забыл их дома.
- Без документов нельзя, покиньте территорию
Семён, «съевший» за это время две папиросы вышел на авансцену, снял шапку и положил её на стол кадровички:
- Нет уж, Кирилловна, надоело готовить на дровах и мыться при свечах, не говоря об освещении в швейном цехе. Если срочно не принять меры, мы не выполним план. А начальник будет только через неделю…
Гора поднялась, тяжело вздохнув:
- Ты прав, Семён, без плана влепят строгача.
После оформления и выдачи подъёмных в сумме шестидесяти рублей, меня передали в распоряжение завхоза Одеялко Поликарпа Матвеевича, человека набожного и весьма добродушного. Пока я уплетал перловку с мясом в столовке, завхоз не замолкал ни на секунду, нервно теребя седую бороду и через равные промежутки времени хлопая меня по плечу:
- Работы тебе на всю зиму хватит. Никитыч хорошим электриком был, да умер осенью. А после его кончины всё пошло прахом.
Я залпом выпил тёплый брусничный компот и благодарно взглянул на старика:
- Вкусное мясо! Из Аргентины или Австралии?
Одеялко снял очки, протёр их и снова надел:
- Шутить изволите, молодой человек? Это хорошо - юмористов нам, как раз, и не хватает - их при Сталине перебили. Крольчатинка у нас собственная, а также в подсобном хозяйстве имеются коровы, курицы и свиньи. Зимой сюда попасть невозможно – никаким транспортом не проедешь, поэтому основное продовольствие, медикаменты и запчасти доставляют на плотах по реке в тёплое время года.
В течение получаса Поликарп успел переодеть меня в промасленную спецовку и ввести в курс дела пришедшего в упадок хозяйства покойного электрика. Я извлёк из кармана шесть красных «Ленинов» и с недоверием обследовал купюры.
- Матвеич, - я нашёл лазейку в беспрерывном монологе завхоза, пока он возился с очередным ржавым замком, - а что такое иэр тринадцать дробь девять?
На этот раз очки не пришлось протирать – они сползли, как будто нос смазали вазелином.
- Молодой человек, вы на самом деле документы забыли дома?
- Забыл. Разве это столь важно?
- Я не хочу обижать вас, но, может быть, среди них завалялась справка, да и на червонцы ты смотришь, как будто впервые их видишь.
- Какая справка?
- Ну, их дают….
- Дуракам что ли?
- Нет, я бы сказал, людям, не осознающих своих действий.
На это раз пришёл мой черёд хлопнуть дедушку по плечу:
- Не переживайте, Поликарп, я не псих.
Завхоз покраснел, как варёный рак:
- Тогда почему ты не понимаешь, что пришёл на работу в женскую колонию-поселение? Или ещё скажешь, в райцентре тебе не сказали об этом?
Понятное дело, что после подобных подозрений мне расхотелось задавать вопросы. Однако и получить нужную информацию пока было не у кого. Я решил сменить тактику беседы после осмотра ближайшего столба электропередач:
- Матвеич, опора-то старенькая, когда её смонтировали?
- Какая ж старенькая – всего восемь лет, сразу после ухода Никиты нам провели свет.
Вот это уже пища для интеллектуала: Хрущёв покинул свой пост в 64-м, а прошло восемь лет. Значит, сейчас 72-й год. И настенный календарь подтверждает этот печальный вывод. Да-с, как бы на самом деле не заработать справку…
Мы надели телогрейки и пошли вдоль улицы по скрипучему снегу. У одного из домов, напоминающий железнодорожный вагон, завхоз остановился и у порога тщательно сбил снег с валенок:
- А здесь пчёлки, кормилицы наши…
В сенях нас встретила молодая женщина в обычной рабочей спецовке с номером у нагрудного кармана. Суровый волевой взгляд её глаз как нельзя лучше представлял настроение коллектива в неволе:
- Добрый день! Мы заждались вас.
Хотя скупой зимний свет почти не проникал в окна, в помещении с несколькими керосинками было тепло, чисто и уютно. Поликарп не поленился поздороваться с каждой из пятнадцати женщин, сидящих за швейными машинками. За каждым, измождённым бледным лицом – судьба, в каждой голове – родные, в каждом сердце – неостывшая любовь, а в каждом деле – решение суда. В какой-то момент я захотел помочь всем, но адвокатский взгляд на реальные события охладил сердечный порыв. Теперь, когда завхоз передвигался от стола к столу, я уже не сомневался в правильности своего выбора. И, может быть, я неслучайно оказался в этом месте - чтобы воочию увидеть и убедиться, что следует за решением суда. На какое-то время сознание отказалось воспринимать слова завхоза - они растворялись, как утренний летний туман, не задерживаясь в памяти дольше секунды. Когда Поликарп направился к выходу, сознание лениво выползло из забытья на поверхность реальной жизни. Завхоз привычным движением хлопнул меня по плечу и расплылся в улыбке:
- Так что, дорогие мои девочки, теперь у вас есть электрический бог. Зовут его Вадим. Прошу любить и жаловать.
После посещения второго швейного цеха я не смог удержать слёз, но проницательный тюремный старожил остановился, повернувшись ко мне лицом:
- Э, дорогой, так не пойдёт. Милосердие – деликатное, тонкое чувство, заложенное природой в каждом человеке, но, к сожалению, не все извлекают эту жемчужину из закромов своей души. Работа в местах заключения, как в морге – если жалеть каждого, в скором времени разделишь судьбу мертвецов. Доставай свою жемчужину на свет божий в моменты истинного, неподдельного человеческого горя, когда почувствуешь себя единственным ангелом-хранителем заблудшей души.
Я отвернулся, кивая на покосившиеся дома:
- Тут кто-нибудь живёт?
Мы зашли в небольшой добротный домик с резными ставнями:
- Кто живёт? Гражданский персонал колонии. А ещё некоторые освободившиеся, потеряв связь с родными местами, заселяют пустующие дома. В основном, это одинокие женщины, ведущие своё хозяйство. Думаю, ты будешь нарасхват. А если кто пленит твою душу, с радостью женим, – электрики нам нужны. Это твой дом, так что после работы милости просим. Постель получишь у кастелянши.
Я, почему-то вспомнил номер в отеле. В принципе, тут тоже было всё необходимое для жизни: панцирная кровать со старым матрасом и старый платяной шкаф в спальне, холодильник «Саратов» со столом в проходной кухне и громоздкий кожаный диван с внушительными валиками – в сенях. Я уселся на массивный стул с резной спинкой и заглянул тюремному гиду прямо в глаза:
- Матвеич, кто-то жил в этом доме, так?
- Верно, жил, да сейчас уже перебрался на постоянное место жительства.
- Куда?
- Вадим, тут редко кто переселяется на большую землю – жители заполняют местный погост. В этом доме жили конвоир Борисыч и бывшая зэчка Анастасия. В пьяной драке конвоир зарубил гражданскую жену и сам повесился в бане. На прошлой неделе схоронили. Деревенька у нас маленькая, да зато кладбище большое.
Лёгкий холодок сквозняком прошёлся по спине.
- Да ты не менжуйся, сынок, скоро ты привыкнешь ко всем прелестям жизни. Смерть ведь она за каждым человечком по пятам ходит, а в здешнем месте её дыхание слышат все, все чувствуют нутром её лёгкую поступь и свист косы над головой - стоит потерять равновесие, оступиться, и нет головы на плечах, словно её никогда не было.
Чтобы как-то успокоить нервы, я подошёл к стене с печкой и приложил ладонь к ещё тёплой грубе:
- Говоришь, баня есть?
- Да, за домом, и сарай с дровами.
- Значит, завтра с утра на работу?
- Нет, дорогой, сейчас на работу, а завтра у гражданских выходной. Главное – дай свет, а остальное приведёшь в порядок на неделе.
Помочь сайту
Поздравления
