Ч. 5, гл. 6. Клин клином

Наверно, в народе это
женщинами придумано по аналогии: «Клин клином вышибают», но чтобы подтвердить
или опровергнуть  мудрость юнговского «коллективного
бессознательного», мне придётся  последовать этому рецепту. Хочу немедленно
вытеснить всю боль от ожидания и разочарования. Вот была бы зрелой женщиной,
вела бы себя адекватно, на Светило бы не обижалась, ведь он же мне ничего не
обещал! И сейчас ведёт себя почти джентльменски – нейтрально, а мог бы и
пренебрежение продемонстрировать, да мало ли что… Я же не знала, что так больно
отрываться от тела, и не своего, а чужого! А ему не больно совсем, потому что  у него уже есть другое новое тело. И мне надо
просто продублировать этот опыт, отзеркалить всё то, что он делает со мной. И
не только, чтобы заочно у него тут же рога выросли, но чтобы его изгнать
изнутри отовсюду.  В конце концов, сколь
ни цинично, но народу лучше знать, что с этим клином делать, когда «заклинило».
А то прилипла банным листом, влюбилась с первого раза!  Если с первым встречным у меня всё так происходит,
значит, то же самое будет и с новым мужчиной, почему «нет»? Это нужно узнать
немедленно! Вдруг каждый, с кем легла, будет актуальным и востребованным?


Армен позже  в оправдание придумает версию, что это во мне
так «положительное подкрепление» импринтинга включается по аналогии со всем
тем, что сознание числит  как успешное и
результативное – удалась любовь с ним с бухты-барахты – и пошло-поехало. Новый
опыт со Светилом выдался эмоционально столь же захватывающим, как первый, новый
закончился такой же силой чувств – опять любовь посетила, то есть  далее  по образцу стала действовать «по мужскому  типу» 
завоевателя. Теперь всегда рвусь с места в карьер, потому что опыт
оказался успешным: хочешь страстей – получай! Это только любящий мужчина мог
сказать на всё произошедшее: «Детка, ты ни в чём не виновата! Армен сумел всё
принять и простить, но меня от себя самой тошнит до сих пор, и очень долго
собираюсь с духом рассказать эту историю, которую даже не предполагает Светило.

... Да и как на прощание не
устроить концерт для Его Величества, не ожидая, что он хоть как-то к этому
отнесётся? Здесь, в Жулдызе,  вот только
выяснила про себя  один любопытный факт: стоит
мне выпить, как начинаю патологически ощущать всю «мировую скорбь». Это
нетипично и может вполне быть названо «парадоксальной интоксикацией» Спиться
мне не грозит, точно! Мне абсолютно не показано спиртное для улучшения
настроения. В этом состоянии  склонна  рыдать, а не утешаться. Но всего этого так бы
здесь и не узнала, если бы не прогулка с «молодняком» по городку. В чайхане
нам  наливают такой крепкий кофе с
коньяком, где последнего явно больше основного напитка.  Моя молодёжь из педкласса тоже угощается, а
выходим мы все вместе, держась за ручки паровозиком, оттого что на жаре так
разморило, что каждый уже раскаялся в содеянном.  До твёрдости и крепости в ногах движемся
караваном вдоль арыков от чинары к чинаре, разыскивая тень. Почти в этом же состоянии
присоединяемся к старшему педсоставу, и местные учителя-мужчины  лично приглашают меня поохотиться на дюпелей.
Где «я» и где «охота»?! При Его Величестве мне совсем не до флирта с чужими. Командую
себе:  уже определись, чего хочешь–то?
Или демонстрируй легкодоступность или изображай недотрогу, как вот теперь! В
недоумении смотрю на собеседника и вежливо отказываю, объявляя, что уезжаю
досрочно домой. При этом даже ударяю  кулаком по поверхности стола для пущей убедительности
и слышу комментарий от Светила: «А Светочка уже пьяненькая» Ненавижу этот
термин  ещё с Достоевского, рвусь даже
что-то возразить немедленно, но Его Величество только посмеивается  надо всем моим куражом.


А утром следующего дня по
серпантинной дороге  микроавтобус швыряет
из стороны в сторону, начат обратный отсчёт.  На место рядом со мной Светило не претендует,
ко мне подсаживается молодой человек в камуфляже и с автоматом, весь рыжий, но
сурового вида, из местных, я прошу разрешения прилечь к нему на плечо, и
откровенно с вызовом просто отсыпаюсь за всю мучительную неделю. Высаживаясь,
Бадри (так зовут попутчика) вручает мне список  из своих  адресов, и гражданский, и армейский, сначала
пожимает, а потом и целует мне руку. Интересно, это всё делается мной в расчёте
на ревность  Светила?  Я всё ещё не догадываюсь о замысле про нас
свыше, и мои глаза бычачьи налиты кровью: «Отмщенья, государь! Отмщенья!» Во
мне бушуют Шекспировские страсти  и гнев
на то, что эта сказка так плохо заканчивается.  Со мной подарки племянникам – джинсовая одежда
в дефиците на Большой Земле – и всё тот же плюшевый медведь, который пережил приключения
хозяйки от умных диалогов в холле гостиницы со Светилом до отчаянных слёз после
того, как ночь любви окончилась его бегством  к старой подруге с пятого на шестое. Как уже
давно это было, а прошло только несколько дней! Мне хочется поскорее всё
устроить, чтобы доказать: «обратной дороги нет!» Меня доканало то, что Светило
со мной так и не попрощался. 


Вроде бы я не специально
выискивала претендента  на измену, но
случай сам догнал заказчика.  Меня из
Ташкента никто не собирался  выпускать по
чужому «левому» билету, которым меня снабдила команда, как улетающую досрочно,  мне отказали в перерегистрации, а документ
попросту забрали в кассе и аннулировали – Узбекистан – это не Союз, а восток –
дело тонкое. Я зависла в непонятках, а всю большую наличку уже  целиком потратила на  выкуп чести и достоинства у «Эврики», ведь
надо же было выставить себя перед Светилом в выгодном свете и независимой. Стоило
так уж трудиться, чтобы застрять в аэропорту Ташкента, где разный сброд
осаждает меня  предложениями сойтись
коротко за билет по назначению. Наконец, выбираю  из всего, что появлялось на моём горизонте,   самого молоденького мальчика – узбека,
хрупкого, как оленёнок. По сравнению с моими «возрастными» мужчинами, он даже
на ровесника не тянет, но трётся поблизости и обещает раздобыть билет, так как
у него тут на службе родственники, значит, нужные связи, поясняя, что это
только у русских всё честно, а тут «простота хуже воровства». Я сразу же
подпадаю под эту восточную очаровательную хитрость. Изворотливость ложится на
весь облик  нового знакомого Закира,
который юркой змейкой, не доставляя особых хлопот мне, суетится среди  своих. И сразу же устраивает нам тёплый приём
начальства с уверениями помочь и разобраться. 


Мне почему-то представилось
участие молодого человека в моей судьбе  наиболее безопасным. Тем более, вторая моя
страховка – женские дни – были  бы крайней
ссылкой на отказ в случае  требования «оплатить
натурой». Я так ослабла за переезд и расставание, что готова уже была прилечь
на скамеечку, укрывшись газеткой, как это делают бомжи. Абориген же предлагал
бескорыстный отдых неподалёку, и для «такой красавицы» купил дыню,
поинтересовавшись у меня, подойдёт ли? Спросил, не нужно ли ещё чего, например,
букета роз?  Пока мальчик  охотно торговался со своими земляками, ко
мне  прицепился на вид отставший пассажир
из русских, затеяв настоящую «суету вокруг дивана» (Стругацкие), предлагая
немедленно лететь с ним. 


По-моему, я только покрутила
пальцем у виска на всё это: «Я с другом!»


 - Он же узбек! Он на тебе никогда после этого
не женится!


 - Это очевидно, как и то, что все другие на
мне тоже не женятся, включая русских, армян, евреев… Спасибо за предложение,
но  мне не до дешёвой мыльной оперы.


 Мальчик в обнимку с дыней легко пробирается по
каким-то узким тропинкам, изредка протягивая мне свободную руку, чтобы
перевести через рытвины и канавки кратчайшим путём до жилища, удивительно
напоминающего ласточкино гнездо или глинобитные домики – мазанки, сразу
объясняя, что окажусь я не на женской половине. Ответно тоже объясняюсь, что «динамить»
не собираюсь, но спать из благодарности не стану ни за билет, ни за что другое.
 Юноша таинственно улыбается, сверкая в
полумраке зубами:


 - Не торопись, дай принять тебя как дорогого  гостя!


Ещё раз предпринимаю
попытку  объяснить, что не расположена и
как женщина не в форме. На мне та самая 
индийская тога в духе восточной неги и роскоши, так идущая  по цвету к моим глазам, но в полумраке её
почти незаметно, а на ощупь она струится под рукой шёлковой прохладой. Мальчик
слегка скользит по  моим плечам руками,
берёт мои кисти рук в свои и становится передо мной на колени:


 - Прошу, не позорь меня! Все видели, что я
ушёл с женщиной! Все будут знать, что мне отказали! 


 Опять мужское честолюбие! Недавно видела
спектакль по «Карнавалу» Лермонтова, не помню фамилию режиссёра, какой-то
грузин. Он нашёл прекрасный ход – мужчины между собой дерутся на дуэли, обвиняя
друг друга, а в это время Нина Арбенина, отравленная злодейски по навету
ревнивцем - мужем, тихо направляется по канату к противоположному концу сцены,
облачённая в хитон Ангела, бритая  наголо,
оттого трогательно беззащитная, но этого никто не замечает из-за  своих амбиций.


Его Величество слишком горд,
чтобы  сказать: «Прости». Армен слишком сильный,
чтобы разрушить свой образ супермена в моих глазах. Поэтому я в ловушке, куда
попала добровольно.


 Мальчик никогда не читал Ницше, который в
подобных случаях  утверждал: «Если женщина
говорит «нет», значит,  она хочет, чтобы
её взяли силой!» Он действует «подкупательно»: « А хочешь, я добуду для тебя
любые туфли с фабрики? Я только там числюсь, но не работаю… Честно  ведь   трудятся  только русские, но они совсем не умеют жить!»


 - Нет, только царские черевички…


 - Это  я  не знаю, что такое, но лучше них точно дыня!


- Давай её зарежем, а после
поговорим, -  я поднимаю Закира с колен,  легко высвобождая руки. 


Он как фокусник в считанные
секунды  нарезает дыню ровными маленькими
квадратиками, не потроша её, придвигает ко мне часть, что полая, и подаёт нож -
 пробуй прямо с ножа!


 - А ты очень смелая! 


 - А ты какой?


 - Не такой, как ты. Восточный человек никогда
не поступит неосмотрительно, оставаясь себе на уме. Ты же сама видишь, что
отступать тебе некуда, и я не намерен сдаваться!


 Мы похожи, что оба одиноки по-настоящему, я
вижу это сердцем!


Я хочу спеть для тебя песню
про то, как нам не полюбить друг друга, но пожалеть можно. Если ты прогонишь
меня, то опозоришь. Если останешься, то сама пострадаешь, но ты не могла не знать,
что это между нами случится.


 - Только потом тебе придётся меня заколоть!


- Зачем говоришь такое? Чем я
обидел тебя, красавица?


Закир поёт и не видит, что я
давно уже плачу, слова  у песни тихие и
протяжные наподобие молитвы, а под нами какая-то узкая деревянная лавка, я
осталась в  шёлковой тоге и попросила не
смотреть на  меня совсем.  Явственный запах медовой дыни перебивает  странный привкус преступления: мальчик почти
невесом  и почти не прикасается ко мне:


 - Наверно, я не нравлюсь тебе, потому что  слишком худой?


 - Я не помню твоего имени.


 - А ты хочешь всё это запомнить? Забудешь –
это и к лучшему.


 


Всё кончено. Жить не хочется.


  Закир рассказывает, как первый раз был с женщиной,
ещё до армии. Вот удивлена, что он, оказывается, уже отслужил, значит, не такой
юный, как представилось  поначалу.  Тогда он залез к ней в окно, а она была
поварихой, это не было по любви, как вот теперь, но стало лучшим воспоминанием
на годы службы. 


 - Не жалей, что с тобой был всего лишь
сапожник – у нас связи решают всё, и завтра ты уже будешь дома и свободна от
всего. Обещаю. 


Водопровода, кроме арыка,  нет. От меня врассыпную прочь бросились
местные  женщины. Мой  революционный  вид отогнал 
их с женской половины глубоко в степь, где они безмолвно застыли
наподобие сурков. 


Закир джентльменски постелил
мне одной на  узкой скамье, погладил меня
по голове, только слегка прикасаясь к  волосам:


- Мужчина никогда не будет холоден
к своей женщине, кто бы она ни была. Он ей всегда благодарен, поверь мне. Не
грусти так! 


 - Думаешь?


 - Знаю!


Закир исчез до утра, а явился
уже с билетом до Магнитогорска, он держался с величайшим тактом, но не смог не
похвалиться своим трофеем перед друзьями.  Чужие мужчины при виде нас оживлялись и
переговаривались, некоторые приветствовали обоих одобрительными  возгласами, хорошо, что хотя бы не освистали
вслед...


 


За два часа перелёта я так
наревелась, что вынуждена была поехать в тот же день к глазному хирургу, потому
что занесла в глаз какую-то грязь, веко раздулось так, что пришлось вскрывать
нарыв.


 Первое, что ощутила, сойдя с трапа, и ступив
на замёрзшую землю Урала в лужах с первым ледком в своих открытых босоножках,
как теперь эта земля будет носить меня? И чем мне теперь жить?


Всё! С меня хватит! Никаких
мужчин больше!


И голос хирурга издалека: «Девушка,
почему бы нам с Вами не встретиться где-нибудь вечерком?  Да что это с Вами!  Не надо нервничать, у меня же всё-таки
скальпель над глазом!»


 Подруги пытали, почему это скрытничаю, ничего
не рассказываю, с повязкой на глазу? 


 Через  неделю
прорвало:


 - Девочки! Представляете, я себя считала
хорошим человеком! А оказалось, что я проститутка! Только бесплатная!


 - Как это?!


 Не знаю! Но точно так! С Вами всего этого
точно не случится! Глупо! Как всё глупо! Это было со мной, потому что  я сама не знала, кто я такая. А теперь знаю,
что дрянь!


 


13 октября с меня сняли
повязку, я сфотографировала   племянников  в джинсовых обновках, а наше фото подписала «Простите
меня, дети!»


 Если бы не список книг Армена и работа, жизнь
была бы совсем пропащей. На мне, разумеется,  лица не было. 


 Первыми забили тревогу подруги, смутно
представляя, от чего меня нужно спасать.


Вскоре к ним подключился
отец:


 - Детка, ты можешь мне всё рассказать!


 - Не называй меня «деткой», а всего  не
расскажешь! Извини, но я что-то не очень хочу жить, как-то так!


 И мой  перепуганный отец – атеист решил отвезти меня
на зимних каникулах в  настоящий монастырь,
предложив совместную с ним поездку по «Золотому кольцу»: «Ты же отличница и
умница, а мы это даже не отметили никак!»


 
На этом конец первой книги,
не претендующей ни на художественность, ни на эротику, но в ней мне, как
ребёнку, нужно сначала «проговорить», чтобы осознать, особенно то, что  так  категорически не хочется описывать честно.  Даже теперь это только похоже на правду, но
впереди у меня встречи с Арменом и  Его Величеством,
разлюбить которых  так и не удасться.