Ч. 5. , гл. 10 И дольше века...

Этот пастернаковский день длился, как и сказано: "У Бога тысяча лет, как один день, и один день, как тысяча лет".  Время, действительно, крайне субъективно, совсем нелинейно, дискретно. Сегодня происходящее в Челябинске вмещает столько всего! Из новостей социума - предложение пополнить «звёздные кадры» школы - гимназии с углублённым изучением  французского языка № 48, затем заверение, что даже с жильём всё решаемо, предусмотрено на всякий пожарный случай - а это про меня, что очень приятно - с подачи моих знакомых «девочек от двадцати до шестидесяти»: хлопочут Марго, Люся Горелик, тоже влюблённая в Светило, но как в преподавателя... За меня  Наденька Лешукова, нежная, тонкая, одухотворённая, верующая, преподающая  здесь что-то культурологическое. Она - мать-одинчка, и её маленькая девочка слушает на ночь церковные песнопения и говорит с мамой о душе: "Мама, разве ты не знаешь,  где у человека душа? Она  - в самом сердце!" Наденька, как и ко всему на свете,  относится ко мне бережно. Она знает, что  мой  любимый мужчина Армен ушёл от меня невозвратно и жалеет меня.  Другая Люся тоже за меня, позже она станет директором школы и, по слухам, разгонит половину моих друзей отсюда по «профнепригодности», даже Наденьку,  но пока-то «все ещё живы!»
  За меня слишком большие добрые силы, и даже Его Величество не предъявляет претензий, созерцая меня частью пейзажа и отказывая мне в месте под солнцем рядом с собой где бы то ни было , кроме  квадрата постели. Я вдруг понимаю, чем ограничена в этой своей с ним тюрьме, но дверцы для птички открыты всегда - меня никто не держит. Его Величество со мной почему-то каждую встречу слегка нетрезв. Вот и  на этот раз под шафе, правда совсем чуть-чуть.  Это уравнивает его, «отупляя», с общей массой народонаселения, по последующему точному комментарию наших с ним будущих сыновей.
 Да, мне нечего скрывать, что я тоже по сравнению с ним  не всё "догоняю" в его интеллектуальных выкладках, но списываю на разницу в возрасте и прощаю себя, не уверенная, что Светиле это всё не причиняет неудобства, что он не злится на меня ещё и  из-за интеллектуального неравенства с ним. 
Его Величество хочет, чтобы я  дождалась его в номере, сообщая шифровку «созванивания», настоящую азбуку Морзе: надо набрать номер, но прервать первый звонок, повторив всё снова - всё математически просто: так он знает, что звонит именно тот, кому назначено.
Этой ночью  Светило кутит среди своих "эвриканцев", потому что хотя бы их общество позволяет "размять мозги", а ко мне он вернётся совсем не за этим, и мне нужно после всего не забыть  выпросить для гадания с Леночкой настольную лампу из его номера.  Почему-то во время ожидания включаю допотопный телевизор, и с обмиранием сердца смотрю странный американский фильм, который меня  сразу  пугает с первых кадров накануне Рождества: фильм про похождения чрезвычайно свободных девиц в поисках приключений.  Три молодых женщины даже  заносит на оргию к Сатане на бал, они не прочь стать ведьмами и летать на мётлах, после чего "на трезвяк" узнают, что беременны. Что бы они не предприняли, избавляясь от происков Дьявола, они поступают, как надо ему - убьют дьяволят в себе - станут детоубийцами, что приветствуется врагом рода человеческого,  а родят  зачатых существ -  что произойдёт с миром?  Так в современном человечестве появляются подсадные чёртики, подменившие природу человека в образе "невинных" младенцев. Можно только догадываться о последующей их миссии. А Сатана из своей бездны благодаря современным технологиям передаёт привет "мамашкам с  детишками". Причём, новорожденные друг другу братья по "отцу",  и сначала  все трое выглядят одинаково, как личинки. Мистический "ужастик" не на шутку  меня расстроил.  Прямые ассоциации на тему "прелюбодеяния"  опять вкрались сомнениями, но Светило появился вовремя, весь праздничный, хорошо пахнущий дорогим вином и парфюмом, улыбающийся, и с порога бросил фразу, чтобы я не стеснялась, чувствовала себя, как дома. Там же на пороге  он сбрасывал с себя весь официоз, высвобождаясь из петли галстука и  ото  всей одежды, успевая  что-то падающее  ухватить на лету. И таким же подхватывающим движением сгребает  меня в радушные барские объятия. Я уже не смогла отвести глаз от его лица, тревожно и нежно изучая выражения  то удовольствия от предвкушения, то уже самой страсти.  
Ночь близилась к своему зимнему мраку -  его эпицентру, было около трёх, а кино всё ещё не забылось. Оно поразило  меня не меньше пьяной женской истерики соседки по номеру.  Кстати,  мне уже поздно будет уезжать к Марго из «Малахита»,  что-то я позабыла, что под утро уйти будет некуда – в моём номере опасные соседи. 
 Светило принёс  мне "радостную" весть: каникулы в январе продлили в Челябинской области из-за карантина - в городе свирепствовал грипп. А я чувствовала себя прекрасно, меня не тошнило, не кидало в обмороки беременных, мне нравилось быть с мужчиной всю эту  долгую ночь совсем без сна,соучаствуя  то в его предельном напряжении, то  абсолютном расслабленном покое. Мою умиротворённость и прощальную грусть  омрачала только ревнивая мысль: как быстро на это ложе найдётся мне замена, как скоро Светило пригласит к себе другую женщину. Что-то сродни обиды не давало и теперь раскрыться до конца, но я уже воспринимала это как данность. Ещё меня мучило предчувствие, что это последняя наша ночь. Шестое звериное чувство подсказывало, что именно теперь и возникает риск для жизни, пока мы  безмятежно и в полузабытьи пребываем в объятиях друг друга.  Я поймала себя на мысли, что  мы  впервые совсем не разговариваем, что я безмолвно получаю эту свою дозу "любви" и "счастья" и  не хочу  именно теперь посвящать партнёра в его причастность к моей беременности, пока ничем, кроме интуиции,  не доказанную,  с «отцовством»,  возможно, надуманным. 
Тем временем Светило величественно и вальяжно протянул ко мне обе руки, лёжа на спине: "Иди ко мне!"  Он  словно полуспал, смакуя близость сквозь прикрытые веки, но именно теперь я не чувствовала  отдельно скольжения или трения, только слияние с любимым: "Мы там женаты, венчаны, мы те «двуспинные чудовища», и дети - лишь оправданье нашей наготе," - я это так и мыслила словами Бродского.  
Именно теперь половина женской аудитории бросится  на меня если не с кулаками, то с назиданиями.
Самая первая реплика оппонента, доносящаяся отсюда сквозь  тамошний процесс:
 - Почему ничего не происходит? Где динамика?
 - «Самого главного глазами не увидеть, зорко одно лишь сердце», - конечно, цитирую классику. Экзюпери, не я! Вот сейчас и вершится чья-то судьба.
 -  Как смеет эта низкая женщина, блудница и прелюбодейка,  претендовать на писательство и употреблять великих, цитируя их направо и налево в своём лоскутном полотне? По четыре штуки на страницу! (Половина читателей именно на мой «интертекст» говорят своё веское «ФИ!»)
  - Я же литератор и состою из цитат – помните: «Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки?» Ещё я напичкана песенками, звучу про себя почти всегда Вероникой Долиной, иногда вслух бывает и попсой, и роком – я всеядна, мне многое по душе и,  правда, нравится. Ещё во мне присутствуют незримо, но веско члены «референтной группы» (а вы –то и обрадовались!), где есть мифические и полумифические образы  влиятельных людей и вполне рядом с Робертом Бёрнсом соседствует   преподаватель зарубежки Подгорский, потом бывший друг юности  Лёша «шестнадцати мальчишеских лет» и  девяностолетний Марк Шагалл – они реальны! Более чем! Они мои живые собеседники из прошлого,  и я с ними запанибрата и не церемонюсь, потому что они – мои близкие люди – их так много  у человечества!
А вот далее претензии покрупнее – уже о методе! Святая инквизиция  обвиняет меня в пляске у шеста -  вокруг именно того, что шест в стриптизе имитирует. Все мои россказни не что иное,  чем подведение итогов  сексуального опыта: «старушке есть, что вспомнить», но «Изергиль» Горьким уже написана, а это не самый любимый мой писатель, как известно.
Ещё мне предложили забросить «Блондинку» в долгий ящик «отлежаться».  Кого-то всерьёз раздражает моя бердяевщина: писать изнутри себя, центростремительно, выводя на орбиты своего Космоса близких и дальних, не придумывая их вне своей крайней субъективности. Вы нигде не встретите, чтобы я  покинула  собственную голову и разместила фразу за её пределами: «А в это время Светило думал так…» Он не думает вне меня, никак не поступает, ведь я этого не вижу и не знаю наверняка, могу ручаться только за себя, поэтому позволяю себе только свидетельскую озвучку с осторожным « если я правильно поняла…»
Всех заботит, имею ли я на это право? Это моё терапевтическое авторство – мне легче, и вам поможет, ведь я никого не вожу за нос. Самое интересное – перевёртыши из людей, вот самый близкий Светило сейчас вознамерится стать недостижимо далёким и сожжет все мосты и корабли. Даже мои родители под конец жизни  выступят непримиримыми критиками собственной дочери, именно с ними я дойду до «изнанки жизни», чего бы  мне  так не хотелось знать… Я всё ещё идентифицирую себя с той наивной и одновременно прозорливой  женщиной в лихой позе наездницы, маскирующей всю свою робость  перед партнёром, с которым  традиционно даже здесь поддерживается  форма  на «Вы»:
 - О чём ты думаешь?
(Действительно, увлеклась оправдательными речами, а с Его Величеством  я не за этим! Надо вежливо вернуться в постель и не витать в своём «бабьем», а польстить Светилу под занавес, что не ложь, а подлинная правда:
 - Приятно быть женщиной!
 Надо полагать, что откровеннее некуда, ибо только с ним я «женщина»: и любовница, и мать. Но он не может и тут не поправить, уточняя:
 - Не просто женщиной, а желанной и близкой!
То, разумеется, признательный апофеоз с последующей кульминацией финиша, когда меня привлекают за  обе груди на одну монолитную мужскую, удерживая цепко несколько секунд как драгоценность и отпуская  после высвобождения всего сильного, включая  эмоции.
Теперь выражение лица Светила запомнится мне навсегда довольным, уже сквозь сон он шутит со мной литературно, так что же мне всё-таки нужно от него: «лампу» я прошу для гадания или одну лишь «лампочку»? Мой мужчина  засыпает безмятежным сном    избалованного ребёнка, улыбаясь мне, как  подаренной игрушке судьбы.
Я  удаляюсь из его номера в свой в пятом часу утра, пятясь назад, поцеловав его чуть ли не в руку на прощание, как барина, похрапывающего после удачной охоты, меня слегка знобит и покачивает от изнеможения, но я нахожу в себе силы и достаю ключ, спустившись на лифте к себе. 
Меня встречает непроглядная темень, я боюсь шуметь в  кабинке душа, чтобы не разбудить соседку с её любовником, и почти на ощупь по стенке  добираюсь до  своей кровати. Она, к счастью, пустует, и я проваливаюсь в сон моментально, а ещё через мгновение слышу голос Дракона: «А я знаю, где спит Его Величество!»
 - Я тоже знаю! – это вместо приветствия!
 - Если бы я застал там тебя, я бы уже освежёвывал две свиные туши!  Дракон на ремне джинсов  в новом чехле привёз свой неразлучный нож, ну, конечно же. Сначала бросалось в глаза  лезвие, а после голый череп Драконьей головы.
 - И тебе – «доброго утра»! Говори шёпотом, мы тут не одни. В этом я не ошиблась: обнажённая парочка  призрачно  и беззащитно мерцала неподалёку. 
 Дракон только что вошёл в дверь, он не устраивал засады, как мне показалось сначала.
И теперь я остро пожалела, что  упустила  момент и ничего так и не  сказала  Светилу о  своей беременности, а теперь уже поздно! 
Надо уводить Дракона от Светила и побыстрее, а не только  спасать вою шкуру! Пусть  Светило  живой – здоровёхонький «возводит»  и дальше «на трон сумасшедших цариц» (близко к Маяковскому). И пусть я запомнюсь ему молодой и красивой: «Ещё моя походка мне не была смешна», - как у Окуджавы.
 Ночь тайной любви по жанру должна была бы окончиться возмездием, да с нами  почему-то был Бог! С нами, а не с Драконом!