Белый домик в саду. Часть 2

- Встать. Суд идет.
 В зале суда народа набилось - не продохнуть. Майское солнышко нагрело ржавую местами жестяную крышу. И тепло разлилось внизу, словно в бане. Лениво кружила  сонная муха, вокруг пыльного плафона. Судейская коллегия чинно заняла свои места. Истцы и ответчики тоже. От звука голоса председательствующего все замерли.
- Дело номер пятьдесят два о признании недействительности завещания Ульяны Казимировны Тарасовой. Председатель судебной комиссии Галина Тимофеевна Скляренко, народные заседатели....
 Марьяна впервые в жизни присутствовала на заседании суда. С самого утра слушала и слушала нудный, как у пономаря в церкви, голос судебного пристава. Слова пролетали мимо ушей, голос укачивал её, как в колыбели, от жары и спертого воздуха, клонило в сон. А мысли всё время уносились назад, к бабе Уле.

  Перед глазами девушки раскинула белый саван морозная зима. Поскрипывал снег под ногами. Холодный ветер норовил продуть насквозь, воруя тепло её молодого тела. Три дня мело, в первые вечер оборвало провода и вот сегодня только бригада электриков должна была опять наладить свет по селу. Марьяна бежала в сельсовет, доложить председателю о том, что от райцентра в их сторону пробиваются трактора, разгребая дорогу. С пяти утра она вместе с отцом и братом на три лопаты прокладывали путь к калитке и хлеву. Ревела голодная скотина, к которой больше суток пробиться не было возможности. Заполошно, словно их режут, визжали свиньи. Сугробы засыпали окна, местами их намело под конек крыш. Больше часа они уминали снег, чтоб открыть хоть чуть дверь. Марьянка, как самая тоненькая, просунулась через щель первой и заработала лопатой, бросая белую, рассыпчатую крупу вверх, так высоки были заносы. Следом в расширившуюся щель пролез братишка.
-Эхма! Вот это зима! Замело так замело, - с мальчишеским восторгом оценил он картину, утонувшего в снегу села.

  Молодые яблоньки в саду полностью укрылись в шатрах снега, старые деревья протыкали кучи густо облепленными белым ветками, словно  тянули  руки из неподвижной пучины. Мороз пробирал. Благо, ветра не было совсем. Марьяна без устали подбрасывала снег вверх и чуть в сторону, очищая проход к хлеву. Дед притаптывал тропинки за внуками. Вскоре выбралась мать и пошла, словно танк к хлеву, бряцая над головой подойником. Но увязла почти сразу и заплакала от болезненного мычания коровы. Вышел отец, зло оглядел фантастическую картину. Марьяна подбросила опять полную лопату снега и он замерцал,  рассыпаясь кристаллами снежинок, в воздухе.
-- Хех, красотень, однако...- сменил гнев на милость отец и ухватился за лопату, тяжело припав на деревянную чурку, заменяющую ему правую ногу.
Как-то с горем пополам к обеду удалось вырваться с хватких объятий снегов.
-- Марьяна, иди к сельсовету, проси у Сергеича людей и на Лесную, - попросила её мать, - там баба Уля, не замерзла бы, да и не откопаться ей одной...
-- Добрэ, мамо, - покладисто согласилась Марьяна, уловив напряженный взгляд отца, но не придала  значения.

 Продуваемая всеми ветрами улочка была почти проходимой. Марьяна и проваливалась всего-то по колено и только местами по пояс. Брела к сельсовету, понимая, что надо еще помочь тем кто сам не откопается. У кого как идет процесс извлечения на свет божий можно было понять по звукам - там где истерически орали еще свиньи и коровы, те не отрыли проходы до хлевов.

 Баба Уля отчаянно бросалась на крепкую дубовую дверь с самого утра. Жалобно мычала Зорька в хлеве, визжал хряк.
- Потерпите, потерпите, голубы, щас я к вам доберусь...- успокаивала их Уля, понимая, что её не услышат.
Раздались удары чего-то тяжелого, то Зорька сумела отвязаться и била со всей дури в засыпанную дверь хлева. Баба Уля догадалась об этом и начала подбадривать любимицу:
- Вырывайся, вырывайся, Зорюшка, и иди сюда, я  старая совсем уже, не пробьюсь одна.

Руки и ноги  бабы Ули дрожали от нечеловеческого напряжения, но она продолжала с фанатической настойчивостью плечом вышибать дверь. Окна засыпаны полностью, в хате тьма. Керосинка чадит и почти не дает света. Дверь все не поддавалась, но Ульяна точно знала, что мало по малу, по миллиметру, но она сможет уплотнить снег и сделать щель. Но пока дверь, при поддержке сугроба с другой стороны, стояла насмерть. А плечо уже болело и так сильно, уж не выбила ли его?

  Марьяна пока дошла успела вспотеть и покрыться коркой льда. От калитки к сельсовету вела кем-то расчищенная дорожка. Председатель вместе с секретарем собирали народ на помощь одиноким. Иван Серегевич увидел Марьянку и заулыбался. " Файна дивчина выросла у Парчуна, ой файна. Если в мать не только лицом но и нравом - будет кому-то счастье."
-- Марьянуся, иди по хатам, зови народ кто уже откопался. А то до вечера от рёва скотины мы все оглохнем!
-- А к кому идти, Иван Сергеевич? Можно я на Лесную в начале?
--  Добре, Лесная так Лесная.  Ты вдоль улицы иди и кричи людям от калиток. Может еще кого поднаберешь в пути. Мы тут с Коцяковыми хлопцами по центральной улице пойдем, а ты иди на крайние.
 Пять братьев Коцяков стояли одной группой чуть левее входа, перетаптываясь и всем своим видом демонстрируя готовность к работе. Семья их была большой: двенадцать у матери и все сыновья. Вот старшие и откопались раньше всех и уже собрались выручать односельчан.
-- Эгей! - Раздалось задорное из-за сугробов, - Помощь кому нужна?

Марьяна узнала голос Нади Блажийчук, старшей дочки их соседа Петра. Надюня была еще той заводилой, и бригадиром  маляров на колхозе, всегда впереди планеты всей. И точно, во двор она не вошла - ворвалась, и как не устала, пробиваясь по улице? с группой девчат. Уже успела собрать свою бригаду.
-- О, молодая гвардия прибыла! - отсалютовал, пряча усмешку,  председатель сельсовета, - Ну что? Мы с близнецами - кивнул в сторону Коцяков, -  прямо пошли, а ты, Надежда, веди своих девчат на Набережную, А Марьяна с остальными братьями - на Лесную. Чего замерли? Приказ ясен?
-- Так точно! - вытянулись в струнку два средних брата-близнеца, только пару недель, вернувшиеся из Армии.

 
 Три группы расходились по сторонам, расчищая дорожки. Село Н..ка было большим. Колхоз-миллионер, более трехсот домов и все почти кирпичные, новые. Жили люди в селе не бедно. Свой клуб, школа, амбулатория, называемая ФАПой, детский сад. Молодое село, крепкое. Била в нём жизнь и новые дома росли, как грибы. В следующем году обещали газ провести - вот заживут тогда люди. Подобные снегопады в этих краях - большая редкость. А такого - не помнил никто. Высота снежного покрова достигала местами трех метров, там где ветром намело возле препятствия какого. Старые мазанки, которые почти никто не рушил, а держали как летние кухни, выдавали своё присутствие только печной трубой. Хлевы, местами, тоже засыпало полностью. Даже высокие дома мало у кого проглядывали узкими полосками окон над снежным полем, в которое превратилось всё вокруг. Откопаться самим было очень трудно. А если еще дверь примерзла - то хоть топором подвешивай её да выбивай. Зима за три дня успела похозяйничать всласть.

  Группа Марьяны шла неспешно, пробивая метр за метром дорожку к улице Лесной. На крайней от леса улице было не так и много домов, всего-то десяток. Но именно там жила семья Швецов - дед Игнат и баба Яна, единственный сын которых поехал на Север за длинным рублем да и остался там: обженился, настрогал детишек, и теперь только летом, и то не каждый год, навещает мать-отца со своим голосистым выводком. В третьей хате жила Ольга Никаноровна - молодая учительница с грудным ребенком - Никиткой, её муж на прошлой недели угодил в больницу с воспалением легких. А в хате больше никого не было, понятно, что самой ей не откопаться. А дальше, в крайней хате - баба Уля, одна как перст...
Пробивались почти с боем. Ветер начал крепчать, засыпая колючим снегом глаза, и сразу же присыпая тропинку. Крупные Коцяки приминали снег ногами, молча пыхтели. Подходя к очередному дому Марьяна звонко, а вскоре уже хрипло, кричала:
-- Хозяева!!! Живы???
-- Ага!!! Откопались почти! Мы сами. Це хто?
-- Марьяна я, Парчунова!
-- Дай тоби Боже здоровья, дытыно!
К их группе присоединились еще двое: крепкий дед Марчук, своей живость в шестьдесят еще дававший фору молодым, и Иван Третяк, сын завуча школы Маргариты Афанасьвной. Так и мели лопатами уже семеро. Шевцов откопали за пару часов, выпили горячего чая, прямо на улице, чтоб не разомлеть и пошли к дому учительницы. Из трубы дома Ольги Никаноровны поднималась тонкая струйка дыма. "Экономит, дров в дому мало запасла." - поняла Марьяна и ускорила движение лопаты. Руки сводило судорогой, старый ватник отца, который она одела поверх  курточки, покрылся коркой льда. С темных прядей, растрепавшихся волос из под платка, свисали сосульки. От двери Никаноровны тропинки не было. Соседи еще откапывались сами. Пришлось пробиваться до самого крыльца, глубоко запрятанного в глубину участка, нового дома. Сад у Никаноровной был еще молодой и деревья не смогли задержать снежного цунами. Дом был засыпан до конька. Пока пробились к крыльцу,  день начал угасать. Откапывались и не слышали ни звука из дома.
-- Неужели померзли? -- спросил Сергей Коцюк.
-- Тьху на тебя! - беззлобно ругнулся дед Марчук, - спят они, укутались чем было и спят. Видишь голландка у неё еще греет. Сейчас побудим.
Дверь примерзла, пришлось её поддевать снизу топором, который запасливый Марчук приткнул за пояс.
-- Вот и пригодился, - налегая на топорище, шептал дед.
-- Кто там? - раздалось изнутри, - Саша, ты?
-- Это мы, Ольга Никифоровна, - прохрипела Марьянка, мы вас откопали.
-- Ой, спасибо вам, мои хорошие, -- заплакала молоденькая учительница, кутаясь в тулуп.-- К хлеву копать не надо, я утром сама. Там только куры,  поросенка зарезала намедни, а корову свекрови отдала пока Саша в больнице. Я сейчас, вот только до дровницы откопаюсь, а то лучиной уже топила. Боялась, что замерзнем. Дверь - ни в какую.
 Дед Марчук признался:
- Хех, годы берут своё... Ты,Ольга, дверь закрой, хату не студи. Я сам до дровницы докопаюсь, она вон-рядышком. Иди к дитяти. А вы,  - обернулся к молодежи, -  к Ульяне идите. Ночь уже на дворе, Зорька её притихла чего-то... Боюсь за неё я.
Марьяна замялась, принимая решение, но дед споро орудовал лопатой и было видно, что сил до дровницы у него хватит.
-- Хорошо, мы пойдем, дедушка. Если не не справитесь - зовите.
И развернулась во главе отряда спасателей к выходу на улицу. К счастью, ветер тоже устал. Снега под лунным светом переливались осколками бриллиантов. Непривычная тишина стояла в селе. Даже псы не лаяли. У Марьяны руки совсем не слушались. От усталости ломило спину, ноги налились свинцом. Братья Коцяки, заметив её состояние, оттеснили назад, сами махали лопатами, а ей приказали утаптывать. Так и согрелась. " Странно, - метались думы в её голове, - почему молчит Зорька?" В чернильно-черном небе сыто жмурились звезды, по селу тут и там мелькали огоньки, витал дымок от печей. Дом же бабы Ули был засыпан доверху и из одиноко торчащей трубы, не вытекала тонкая струйка тепла и жизни. Ком подкатил к горлу Марьяны. "Неужели не успели?"

****

- Слово ответчику Ивану Сергеевичу Петренко.
В зале суда раздались скрипы, присутствующие чуть задвигались, переставляя ноги. Слушание шло уже второй час. Все устали. И даже муха уселась на пыльный плафон и перестала жужжать.
-- Я Иван Сергеевич Петренко, уроженец села Н..ка, с тысяча девятьсот тридцать первого  года рождения. Всю жизнь, кроме службы в Армии и учебы, прожил в селе. Пятый год уже избираюсь председателем сельсовета.
-- Как давно вы знали Ульяну Казимировну Тарасову?
-- Так с детства. Мы же одногодки с Петром. И жили по соседству почти. Это потом в шестьдесят девятом построил я хату свою, отделился. А так с младенчества знал всех Тарасовых.
-- Что можете сказать суду по данному делу?
-- А что тут говорить? Баба Уля, ой простите, Ульяна Казимировна всю жизнь положила на своих детей. В войну их уберегла. В застенках гестапо была, чудом выжила. Подняла их в послевоенное лихолетье, образование всем дала. А на старости оказалась не нужна никому. И дрова ей и корма, пока скотину держала, и уголь для обогрева, всё выписывал сельсовет. Она же у нас героиней была - местный соловей. Всю жизнь в школе проработала, а какой хор создала! Пол Союза объездила на конкурсы разные. У неё же этих грамот было - сундук целый. Хату  сама доводила, мы толоку с соседями устроили тогда. Я мал был, но помню, как всей улицей вдове фронтовика тот дом достраивали. А вечером, когда все с ног падали от усталости, она кормила нас от пуза. Когда только наготовить на толпу успевала? А потом пела. Мы сидели на бревнах у дома её и слушали. Там же голос был! Чисто соловушка!
-- Не отвлекайтесь, свидетель. Говорите по сути.
-- А разве ж это не суть? Жизнь человеческая в ней высшая суть. И высшая правда.
-- Сыновья к ней не приезжали совсем?
-- Почему? В начале еще приезжали, потом все реже и реже. Потом уже только Петров старший Олег приезжал. Да только помощи от него никакой было. Он же этнограф, повыспрашивает её про песни да поговорки наши и айда по всем селам, а то и в Карпаты. Все писал и писал в своих тетрадках.
-- А финансовую помощь оказывали ей дети?
-- Откуда ж мне знать? Жила она как все. Не жировала. Роскоши там не было никогда. Если и переводили ей что, то я не в курсе...
-- Были ли обращения от сельсовета к сыновьям о том, чтоб мать забрали?
Иван Сергеевич задумался...

***  1980 год

 Руки совсем окоченели. Дрова на исходе. Ульяна их щепила на тонкую лучину и подбрасывала на остывающие угли по чуть, пытаясь пустить хоть дух по дому. Еду сготовить и то не на чем. Но не в том беда. Главное сейчас не еда и не дрова. Главное - успеть написать сыновьям, что она их прощает и попросить прощения. А если выживет, то эта зима будет последней в пустом доме. Она так решила.

" Сыночек мой, Грыць, не знаю откопают ли меня или так и помру, не попрощавшись с вами, мои соколики. Запуржило у нас да завьюжило не шуточно. Дров еще на день и то, чтоб только дух пустить по хате. Дальше как Бог даст. Петренки переехали, забрал их Иван на свою новую хату. На нашем углу я одна осталась почти. Три хаты пустых, я и лес.

 
 Редко я тебя видела, сынок... Реже чем остальных. И детей ты ни разу мне не привез показать. Вроде Одесса и недалече. Разок только к вам и выбралась. Сам понимаешь - корова, хозяйство. Пенсия невеличка, да и люблю я на земле возиться... Не знаю почему, но мне кажется я не приглянулась твоей жене. Нет, она слова мне не сказала худого, правда и доброго тоже. Молчала, как рыба, все три дня, что я гостевала у тебя. Ты передай ей, я зла не держу. Хоть обидно было тогда... Но не держу. Она же мне троих внучат родила. Только за это я её люблю и любить буду, и Бога о здоровье просить для неё. Зорька ревет, второй день не доена... А буря не утихает... Прости меня, сынок, может чем обидела тебя или жёнку твою... Прости... Сердце болит, сынок, у меня... Болит уже постоянно... Зря ты не послушал меня и не пошел на кардиолога. Всё шутил - сердце одно у людей, а зубов тридцать два. Стоматологи больше нужны. Может ты и прав, но вот зубы у меня пока все целы, порода такая, видно, а сердце болит... Горжусь я вами всеми. Не зря учила - пробивайтесь, выходите в люди. Все твердо на ногах стоите теперь.  Может найдешь, сынок, мне уголок у себя? Мне много не надо. Просто слово ласковое, внучат своих видеть, тебя и место где переночевать. Я пока еще готовить могу и за собой убираюсь сама. Да и помогла бы чем. Скоро и у тебя внучата пойдут, я еще нянчить могу. А если не хочешь в свою квартиру, так не беда, Петров Олежка говорил, что у тебя и еще квартиры есть, там квартиранты, для детей держишь. Так может меня в одну комнатушку примешь? Всё ближе к вам буду..."
 Жалобно замычала Зорька. Ульяна скинулась и опять пошла к двери. Ей казалось, что кто-то большой и тяжелый топчется уже у самого порога. Точно! Это Зорька пробилась к хозяйке. "Ну, налегай, старая развалина!" - сама себя ободряла бабулька. Удар! Еще удар плечом в дверь. И посыпалось из тоненькой щели снежная крупа. "Зорька, девочка моя хорошая, сейчас я, сейчас к тебе выйду!"

*****

 Марьянка тихонько заплакала от своих мыслей.
-- Ты чего? Жива бабулька! Не реви! -- начали успокаивать её братья и Иван.
-- Тоскно мне... и корова молчит... И страшно... Не дай Бог..
-- Ну брось ты, Марьян, ты же комсомолка, какой Бог? - пошутил неловко Иван.
-- В такую ночь и Бога и черта помянуть не грех... Давайте копать дальше.
Внезапно тишину ночи расколол протяжный вой. То выла от холода собака на другом конце села. Её вой подхватили и другие псы. Тоскливые звуки вонзались в небо, но не долетали до звезд, замерзнув и расколовшись на кусочки.
Братья Коцяки тихонько про себя перекрестились и с удвоенной силой принялись метать снег с дороги. Уже за полночь они промели таки дорогу через замесы к хате бабы Ули. Дверь была чуть приоткрыта, возле неё в сторону сараюшки шла глубокая траншея, но такая, словно её катком проделали, а не лопатой. Снег был не утоптан. А сам дом выстыл, через щель насыпало снега и он лежал, не тая горкой  на пороге. Бабы Ули в хате не нашли. Марьянка быстро оббегала все три комнаты и, убедившись в отсутствии хозяйки, без сил опустилась на стул и заплакала.
-- Марьянуся! -- донеслось радостное со двора, - Баба Уля с Зорькой в хлеву!!!
Марьяна подпрыгнула и втиснулась назад через щель, вытекая наружу. К сараю бежала, проваливаясь до колен.
-- Баба Уля, вы живы? Не обмерзли?
-- Ой, дытыно, та что мне сделается? Жива я, жива. Зорька утром дверь отжала в хлеве и дошла к хате, а я же высохла, как щепка, через щель протиснулась - и к ней, подоила, молочка попила, теленка покормила да хряка своего. И тут и осталась, в хлеве тепло, сена натаскала, оно ж у меня на чердаке припасено и лестница прямо отсюда. Вот в сено зарылась и под боком у Зорьки и отогрелась. Думала раскопаться чуть к калитке, да лопату занесло так, что не найти.
-- Ну слава Богу, -- выдохнула Марьянка, обнимая старушку.
 А та улыбалась, стирала мутную слезу с все еще черных очей и прижимала к себе девушку.
" Чисто Олюнька в молодости, только глаза вот темные  у неё, что вишня спелая,  а не синие, как у матери...  Каждый раз как вижу сердце обрывается... Неужели? Нет, даже думать не стану... Грех-то какой, батюшки.."

Продолжение следует.