1 «Я Родину не предавал»

Мужички были не то что пьяны, но, во всяком случае, изрядно навеселе. Классическую русскую троицу составляли высокий, неторопливый даже в подпитии двухметровый Костя, угловатый и сморщенный от почти неестественной худобы Саша и коренастый, плечистый их вожак, что угадывалось в повадке, во всех его степенных движениях. Этот человек знал цену себе и всему вокруг, смотря на мир открыто, без страха, но и без каких-то иллюзий насчёт своей исключительности.

Этот третий вдруг резко остановился посреди улицы, так что Саша в пьяной инерции налетел на него:

– Егорыч, ты чего добавлять не будешь?

Троица направлялась после честно отработанного трудового дня в ближайший от завода шалман, торопясь скрасить бутылочку портвейна, наскоро приконченную ещё в раздевалке цеха, парой-тройкой кружек пива. А Егорыч стоял и сомневался, пока не объяснил мужикам, причём на его лице была написана предельная сосредоточенность:

– Тут рядом в ДК проводят свою встречу партизаны. Много гостей, есть люди из областного центра. Мыслю и я туда, в этот ДК, заглянуть.

– Что тебе в ветеранских трескучих речах, Пётр Егорыч? – поморщился Костя, тоже останавливаясь. – Зачем тебе их доклады, воспоминания, которые уже никто не помнит? Не ломай вечер.

– Повидаться мне кое с кем давно хочется, – казалось, не слыша никого, размышлял вслух Егорыч.

Саша недовольно передёрнулся от этих слов и сплюнул через зуб жидким, бесцветным плевком:

– Я не понял. Так мы идём добавлять или нет?

– Идём, – успокоил его Егорыч. – только давайте до ДК быстро смотаемся. Мне только пару слов там сказать хочется. Я там не задержусь. К тому же, Санёк, чего ты трясёшься? Всё равно ведь мне за тебя платить, тебя ведь опять жена без рубля оставила?

Егорыч скупо рассмеялся, а пристыженный его правотой сухощавый Саша только кивнул:

– Ну, если быстро, то я не против. Правда, Костя?

Костя был мужик независимый, самолюбивый, тащиться в какой-то ДК после рабочей смены, как и Саша, он не хотел, но Егорыча, который часто спасал его в периоды подпития от праведной лютости сменного мастера, крепко уважал. Поэтому ничего не сказал, а совсем без спора просто зашагал вслед своим дружкам, глухо что-то бормоча себе под нос.

– Какие у тебя могут быть разговоры с партизанами? Ты хоть немного нам объясни, – не унимался Саша, стараясь за вынужденным любопытством и из нового своего положения извлечь хоть какую-то выгоду.

Саша, как и все на заводе, знал, что Егорыч – из бывших полицаев, отмотал за это приличный срок. Об этом собутыльники никогда друг с другом не говорили, чокаться стаканами на подоконнике среди рабочих шкафчиков это ничуть не мешало, но какая-то двусмысленность ситуации всё равно постоянно свербила и не давала покоя.

– Какие-какие разговоры? А вот такие! – огрызался Егорыч и чтобы перевести тему, начал расспрашивать Костю про рыбалку. Как-никак лёд уже давно сошёл, мужики вовсю брали на окрестных озёрах в выходные чуть ли не полуметровых пузатых зеленовато-серебристых щук с икрой.

Рыбалку Костя любил самозабвенно, до дрожи в руках, поэтому в голосе его послышались радость и почти детский восторг, словно и не заставляет их сейчас Егорыч тащиться невесть куда, в противоположную сторону от манящих дверей шалмана на набережной. Костя важно рассказывал:

– Добыл недавно полтинник серебряный. Шикарных блёсен из него наделаю. Неделю назад опробовал удочки с Гришкой, даже пару подлещиков взял.

– Гришка, который из двадцатого цеха? – уточнил Егорыч.

– Он. Сейчас его тёща хочет припахать навоз на даче разбрасывать, так что поеду в Урицкое, наверное, один. Но это и лучше, есть там у меня несколько заветных мест.

За разговорами дорога до дома культуры не протянулась. Там уже в самом разгаре кипело застолье, где ветераны Великой Отечественной вспоминали своих друзей, однополчан, ранения, походы, боевые операции, а со сцены местные певцы и ансамбли пели военные песни, про «Катюшу» и «Землянку». Много за столами было и бывших партизан.

Властно приказав своим дружкам дожидаться его у дверей, Егорыч перед зеркалом во всю стену в фойе поправил волосы, свою помятую полосатую кепку отдал на сохранение Косте, и быстро вошёл в зал. Милиционер у входа недовольно зыркнул на постороннего, поднялся из-за своего столика, направился к Егорычу, для пущего эффекта шевеля бровями:

– Сюда нельзя.

Егорыч ничуть не стушевался. Он приветливо улыбнулся милиционеру:

– Извини, сынок. Задержался я малость, приглашение на эту встречу вовремя не увидел. Да ты не волнуйся, мне бы только с товарищем Бойковым переговорить. Давно я его не видел, с самого 1943-го.

Милиционер был хорошим милиционером, а потому не уступал:

– Нельзя без приглашения.

– Сынок, разреши мне только товарища Бойкова увидеть. Уедет он, а когда потом свидеться доведётся, не угадаешь. Я за столами оставаться не буду, мне выпивка дармовая не нужна, – с жаром заверил милиционера Егорыч.

Тот ещё немного посомневался, но открытый взгляд Егорыча, его искренний голос сделали своё дело, страж порядка дрогнул. Тем более, что он прекрасно знал: бывший партизанский комбриг товарищ Бойков живёт в областном центре и сюда наведывается редко. Помешать встрече двух однополчан, особенно в канун Дня Победы, сержант не мог. Слишком уважал он фронтовиков и тех, кто добыл Советскому Союзу победу. Милиционер только буркнул, отводя глаза в сторону:

– Чтобы быстро.

– Быстро, сынок, да. Быстрее, чем ты думаешь, – улыбнулся ему Егорыч и прямиком направился к столику Бойкова, где кроме него сидело ещё пятеро партизан из местных отрядов, в основном командиры, начальники штабов и комиссары.

Заметив Егорыча, один из них заёрзал на стуле, побагровел и бросился ему навстречу. Но поздно: Егорыч уже поставил свой стул рядом и, положив руку на плечо занервничавшему товарищу, кивнул:

– Здравствуйте, товарищ Бойков.

– Кто пустил сюда полицая?! По какому праву?! – продолжал кипятиться багровый мужчина, выжидательно поглядывая на Бойкова и готовясь в два счёта, если потребуется, закатить солидный скандал.

Но Бойков молчал и с интересом смотрел на нового человека у стола, профессионально составляя его психологическую характеристику и вспоминая, мог ли он его видеть раньше, ещё в войну. Глотнув из бокала минералки, Бойков, наконец, спросил:

– Иван Акимович говорит, что ты полицай?

– Полицай он и есть, – горячо подтвердил Иван Акимович, привставая на стуле, так что его галстук опустился прямиком в середину тарелки с оливье. – Мои ребята его в Себеже у немцев частенько видели.

– Я под прикрытием у немцев работал, товарищ Бойков, – спокойно пояснил Егорыч. – И сидел я не за предательство, не 20 лет сидел, как полицаям давали, а всего девять. Как вы думаете, товарищ Бойков, меня бы выпустили через девять лет, если бы я был полицаем? Какой мне смысл идти сюда к вам, чтобы врать? Мне врать и не по душе и не по возрасту. Больше, к сожалению, сказать не могу, но перед Родиной я чист. Хотите, можете проверить, я – Черепанов Пётр Егорович.

– И проверю ведь, – сощурился Бойков. – Что ты сейчас хочешь?

– То и хочу, чтобы проверили. Вспомните, Кузьма Лукич, – наклонился через стол к Бойкову Егорыч, – кто передал 17-й партизанской бригаде данные о месте предстоящего расстрела командира Полищука, кто выдал Красной Армии списки агентуры по Дрёмовскому сельсовету, кто устроил побег из пересылочного лагеря в Идрице? Помните Павла, товарищ Бойков?

– Павел – это ты? – Бойков внимательно разглядывал незнакомца. – А Роза тогда кто?

– Это моя сестра.

– Бросьте вы его слушать, товарищ Бойков. – Теперь уже не один багроволицый мужчина, а все за столиком не скрывали своего явного недовольства. – Нечего с полицаем разговаривать! Полицаю соврать, что водки на халяву выпить. За выпивкой он сюда, небось, и пришёл. Дай, думает, сказочку расскажу, всё равно, мол, проверять не станут, вот мне и стакан дармовой поднесут. Нет, вражина, ты со своей полицейской правдой катись-ка подальше, пока тебе морду здесь не набили.

Егорыч обмяк и потом резко, не оглядываясь, пошёл к выходу. Бойков потянулся встать, но его удержали сразу несколько рук:

– Не верь ему, Кузьма Лукич, гнида он стопроцентная, фашистский прихвостень.

Егорыч прошёл мимо нахмурившегося милиционера, обиженного неправдой и размышлявшего, не задержать ли ему наглеца для порядка хотя бы на сутки, и коротко бросил заждавшимся дружкам:

– Идём отсюда.

– Так ты нашёл, кого хотел? – непонимающе топтался на месте Саша.

– Идём, – не ответил ему Егорыч.

– Кино, – хмыкнул Костя. – Чего тебе-то здесь, вообще, было делать. – При этом особенно сильно он упирал на слово «тебе». Мол, собрались уважаемые, достойные люди, ветераны войны, а тут полицай какой-то к ним лезет со своими объятиями.

Егорыч прекрасно понял подтекст реплики Кости. Он нахмурился и остановился прямо перед ним, размышляя, что делать дальше. Не хотелось ни драки, ни даже нового скандала. Выворачивать душу наизнанку в нечаянной исповеди не хотелось здесь, посреди улицы, тем более. Разрядить обстановку, чувствуя, что в воздухе повеяло чем-то недобрым, решил в простоте душевной Саша:

– Брось, Егорыч, ты своё отсидел. Смирись и всё забудь! Ты теперь перед Родиной чист. Пускай они, эти орденоносцы, там штаны просиживают, нам с тобой грустить некогда.

И всё это прозвучало со смешком, с кривлянием. Словно они оба знают что-то грязненькое, позорное и сейчас это оба скрывают, как заговорщики-соратники. Саша даже не сразу понял, как Егорыч развернулся и саданул ему локтем в солнечное сплетение, он только резко согнулся, замычав что-то невнятное, жадно хватая ртом воздух.

– Не гони волну, Егорыч, – сразу разозлившийся Костя грубо толкнул Егорыча в плечо. Не то, чтобы сильно, но чувствительно, для пущей профилактики. Затем Костя намеренно картинно занёс кулак для удара и не понял, как через мгновение сам уже лежал на земле. Он помотал головой, почему-то глухо зарычал и тут же вскочил на ноги. Костя уже не думал об эффектных позах, о впечатлениях, которые он производит со стороны, он просто исходил злостью и со всего размаху нацеливался Егорычу кулаком в лицо.

Тот не стал уклоняться от встречного удара, сам неспешно подался собутыльнику навстречу, казалось, добровольно идя вперёд, под удар. Но в самый последний момент плавно, практически незаметно качнулся в сторону, и кулак Кости просвистел мимо. Ещё доля мгновения и локоть нападавшего оказался перехваченным на излёте, ещё движение – и живот Кости расслабленно лёг прямо на колено присевшего Егорыча. Потом оставалось только отбросить ошеломлённое тело, скрюченное от невыносимой боли, спиной на асфальт.

Костя лежал, закрыв глаза, ничего не видя, не слыша и не понимая. В его ушах, словно откуда-то издалека зазвенели визгливые слова Саши по адресу Егорыча:

– Сука ты позорная, своих бить…

Саша, оказывается, уже отдышался и не нашёл в этой ситуации ничего лучшего, как сбоку, со спины пнуть Егорыча под рёбра ногой.

– Суки позорные ногами своих не бьют, – огрызнулся Егорыч и, зажав зависшую ногу Саши своей крепкой рукой за щиколотку, сильно крутанул её вокруг оси.

От отчаяния и беспомощности Саша затанцевал на одной ноге и, чтобы уйти от этой острой, режущей боли, сам опустился на землю:

– Покалечишь, дурило.

Саша чуть не плакал от обиды. Только сейчас он заметил, что с крыльца за ними уже давно, с самого начала, наблюдают Бойков и милиционер. Милиционер в благородном порыве стража правопорядка хмурился и порывался что-то сделать, но Бойков придерживал его за локоть и только добродушно улыбался:

– Ничего, сержант, ничего.

– Какое ж тут ничего, когда форменная драка среди бела дня.

– А что ж ты хочешь, – со вкусом затянулся сигаретой Бойков, – разведшкола абвера тебе не хухры-мухры.

– Разведшкола чего? – ещё больше нахмурился милиционер.

– Чего-чего, – не отпускал сержанта от себя Бойков, внимательно разглядывая Егорыча. Он что-то напряжённо вспоминал. Он, действительно, читал агентурные донесения разведчика Павла, он помнил историю Полищука. От трудных и противоречивых мыслей снова оторвал неугомонный милиционер:

– Я должен доложить начальству.

– Какой ты старательный, сынок, – хмыкнул Кузьма Лукич. – Я сам всё доложу. И твоему, и своему начальству. Пойдём-ка лучше, пойдём…

Похлопывая всё время оглядывающегося сержанта по спине, Бойков скрылся с ним в дверях дома культуры. А Саша теребил распластанного на асфальте Костю и помогал дружку подняться. У того гудела голова, во рту было солоно от крови и немного подташнивало.

– Чего озверел-то? – буркнул Костя хриплым голосом, силясь отряхнуть пыль со штанины, но не дотянулся до брюк и так и замер, полусогнутым, напряжённо соображая, будут его ещё бить или нет.

– Простите, мужики, – Егорыч виновато топтался на месте, переводя взгляд с одного своего собутыльника на другого. Мысль, что он хоть немного покалечил их, вызывала запоздалый приступ глубокого раскаяния. На мгновение хотелось открутить всю эту историю, как киноплёнку назад, не цепляться ни к чьим словам и обо всё забыть. Только когда Егорыч определённо понял, что все вокруг живы, здоровы и уже находятся в норме, то сразу снова набычился и отчеканил:

– И запомните, чтобы мне не приходилось это повторять: я не полицай и никогда им не был. А что на зону попал, то не за предательство, не за службу у немцев, а совсем за другие дела. О которых вам знать не нужно. Я Родине никогда не изменял.

– Ну а драться-то сразу зачем, – вполголоса ворчал Костя, помаленьку приходя в себя. Чувствовалось, что он не сильно верит Егорычу, скорее, вообще не верит, и до чёртиков жалеет, что вместо пивной они дали крюк в сторону. – Можно, наверное, и словами с нами общаться, чай не собаки.

Егорыч только махнул рукой, конфузливо вздохнул, даже улыбнулся Саше, который инстинктивно сторонился его и уже не хотел ни пива, ни водки, ни разговоров:

– Так и быть, сегодня я угощаю.

– Хотя бы так, – почти не удивился Костя. – Пошли что ли?