Знаки солнца. Отр. 5

 Две золотинки

 

Весну четырнадцатого года Брусницын встретил, вопреки своему обыкновению, как говорится, спустя рукава, и было, от чего. Нет, дело даже не в чине похштейгера и большой должности, нет: он наконец зажил настоящей, полной семьей, с изменщицей Катериной и радостным, но бестолковым Степкой.

……….

Посему, как только на солнцегреве начал сходить снег, похштейгер напару с Танковым тут же позабыл и про дом, и про подгнившую стайку (жена упросила-таки купить корову), и отправился разведывать те места вниз по течению Березовки, до которых в прошлом году не дошли руки, а с ними – и ноги. Брусницыну те места были знакомы с самого детства, да вот ходил он тогда до Пышмы не за золотом, а за совсем иными целями – по грибы да на рыбалку, вот теперь настала пора и посмотреть, что там на старых отвалах да ручьях сыскать можно, а по грибы да ягодки пускай бабы с ребятишками ходят.

 

Порой поиски оказывались пустыми, и руда оказывалась настолько бедной, что ее везти до фабрики, где уже и промывать, выходило себе дороже. А коли еще и толочь – так и вовсе фабрике по миру идти. Однакож находились и весьма успешные отвальные места, кои тут же, по сыскании, словно бы навозную кучу мухи, окружали десятки рабочих, грузивших протолченную руду на телеги, давая работу заводским мужикам не только на лето, но и на грядущие неминучие зимние холода, когда рыть пески – то же, что и грызть зубами железо, никакие пожоги не помогают, да и где столько дров взять? Леса-то в округе, почитай, почти что под корень вывели, одни пеньки торчат. Для опят это, быть может, и славно, а топить-то чем прикажете?

……….

Бывает в жизни такое, что и ветер в ветвях не шумит, и галки почем зря не грают, даже реки, и те свой неумолчный шепоток умеряют, но в не кажинный раз, и не для каждого, а лишь для того, чтобы… Нет, неправда: не бывает в жизни такого. Брусницын, еще раз сполоснув лоток, придирчиво рассматривал золото, что ему досталось из отвальных песков, и никак не мог взять в толк, отчего оно, такое вечное и единообразное, вдруг взяло, и стало у него разное?

 

 Похштейгер сходил за оптическим стеклом, подаренным еще покойным Глоке, к своей суме, в растерянности и попутно обругав друга за нерадивость, и взялся за изучение крупиц, оставшихся после промывки. Его смятение было настолько велико, что он даже раздвинул твердой соломиной образцы в разные стороны. Слева он оставил привычные, толченые в похштевнях, прошедших фабрику, золотинки, направо же пододвинул странные желтые округлые крупинки, что и цветом, и формою своей отличались. Или, быть может, это и совсем не золото, а обманка какая, сколько раз на такой ошибались?

 

Года, да что там года – месяца не проходит, чтобы какой татарин или башкирец, али же работник праздношатающийся (да в рудники бы его, чего это он без соизволения по своему промыслу ходит?), схожие металлы в контору бы не приносили, дураки. А вот Лева не дурной, пустую породу от стоящей отличать куда как умеет, да вот что это – и не сгадать, зело уж отличны те зерна от обыкновенного золота, разве что по весу одинаковы, уж Лева-то чуять научен, как на самой малой толике, которая у него сейчас на ладони, различить, что есть что. Золото это, только вот откудова? Отчего одни частицы – желтые, светлые, словно бы лист банный после парилки, плоские да растрепанные, а эти, вон, даже и следов протолчки на них не видать? Из одной же кучи руду брали, в чем же тогда Левка неправ?  А что ошибается он – в том и сомнений быть не может, потому как различные у него на лотке знаки золотые, это и слепому видать, а различными они никак быть не могут!

 

-Ну и чего у тебя тут? – воткнув в землю лопату, присел рядом с Брусницыным Танков. - Налюбоваться никак не можешь? Много хоть?

-Довольно, - покатал на раскрытой ладони круглые золотинки рудоищик. - Не зря сегодня сходили. А что вот это за чудо – никак в толк не возьму. Макарк, взгляни сам, что скажешь? – и смотрящий протянул тому загадочные находки. - Как оно тебе?

-И чего? – недоуменно поглядел на крупицы старатель. - Вижу, что золото, и слава Богу.

-Да не видишь ты ничего! – в сердцах подсунул ему под нос лоток Брусницын с знаками из отвала. - Лучше смотри! Вон, гляди сам: здесь крупинки после протолчки, рваные все, так? А эти – круглые, без единой царапины, а отчего это? Цвет еще заметь: вишь, это – желтое да мутное, а вот здесь – скрасна, и блестит, ну?

 

Танков недоуменно поворошил пальцем в лотке, потрогал горошинки на ладони друга, зачем-то оглядел кучу отвала, и сказал уж вовсе невпопад:

-Долей пятьдесят, верно, будет. Коли вся руда такова, то с треть фунта, пущай даже с четверть, у нас отсюда выйдет. Дельно тут, и везти на фабрику хорошо, надобно вон только те березки срубить, - указал он на чахлые деревца, - и будет добрая дорога, а то так, как мы с тобой сюда шли, на груженой телеге-от тяжко будет, в болотине она завязнет.

 

-Тьфу! – сплюнул с отчаяньем себе под ноги рудоищик. - Да не о том я! Дорогу здесь и без нас проложат, скажи лучше: неужто разницы между золотин не видишь?! Нет?! Тогда все, иди, и дальше работай! – рассердился он на непонятливость товарища, и осторожно ссыпал странные крупицы в малый тулечек. - Дотемна будем работать, и чтобы мокрый от пота у меня был, как мышь со страху!

 

Еще несколько дней бились товарищи над отвалом, даже крестом несколько шурфов невеликих на месте нахождения тех двух золотин разбили, да нашли там, под отвалом, лишь торф да гнилые пеньки дерев. Макарка был зол и обижен на друга за такое неумеренное к работе рвение, тем паче что из-за Левы он уже, посчитай, что неделю со своей красотой неописуемой не встречался, Брусницын же был и вовсе чернее тучи: не встречалось ему больше таких золотинок, хоть с южной стороны руды мой, хоть с северной, да хоть откуда, не находила своего разрешения загадка природная, и все тут! Обыкновенное золото – есть, вон оно все, сданное и описанное, в конторе до поры до времени хранится, да только не такое оно, как желалось бы.

 

Ясно дело, что искомая руда – наносная, да вот только откуда? Наконец, поняв, что дальнейшие поиски вслепую ничего не принесут, он дал, несмотря на сезон, себе и Танкову цельный день воскресного выходного. Макарке – для свиданий, а себе – для раздумий. Да и поговорить с народом знающим тоже следовает: может, это он, Лева, чего не так понимает, золотины эти – блажь, да совет еще никому не помешал. На фабрике спрашивать не у кого, Митрич явно не в счет, управляющий – тоже, надо в заводскую главную контору ехать: один ум, знамо, хорошо, а… Но да что загадывать? Ехать надо, и вся недолга. 

 

Однако, как ни пытался в Березовском Брусницын разъяснить знакомым рудоищикам отличия между образцами, от них все отскакивало, как от стенки горох: блажь это все, мол, и блазнится тебе, Левонтий Иваныч, пустое на пустом же месте. Сам Ильман, вон, также песочное золото разведывал, а окромя неприятностей на свою голову, так и ничего не сыскал. А что золото разное – так кто его в отвалах смотрел, да и когда пески туда свезены были? Может, с разных рудников это пески, вот ты и нашел это различное, что одинаковым и быть-то никак не может.

 

Убедительно? Да. Убеждает? Нет. Напрочь нет, потому как знакомы Брусницыну все местные шахты, не оттуда это золото. Тогда откуда? Не из Уфалея же и не из-под Невьянска же сюда протолчные пески возили, да и там оно тоже иное. Вот ведь закавыка какая!  А еще обиднее, что даже отец, и тот над его мыслями посмеялся, да посоветовал больше жене внимания уделять, да голову себе и другим глупостями не морочить. Но – не мог похштейгер отделаться от чувства, что упустил он что-то самое важное, можно даже сказать – наиглавнейшее. Он припоминал и про свой разговор со Шленевым насчет песочного золота, про россыпи в дальних и южных странах, воскрешал в памяти свои беседы с Глоке, и чем больше рудоищик думал, тем тверже становилось его убеждение: не отвальное это золото, не родно оно с коренным, и надо копать дальше, да разведать те места вглубь, там, авось, и ответ сам собою сыщется. Особливо же требуется поспрашать у старых мастеровых, откуда тот нанос, а тогда… тогда и посмотрим, что будет.

………

 И вот, уже в сентябре, повстречался ему совсем дряхлый, но опрятно одетый, старикан лет шестидесяти от роду, что сидел на завалинке возле питейного дома, да грелся в мягких, уже не жалящих по-летнему, лучах заходящего солнышка. Брусницын старика знал, но походя: ведал, что тот – бывший старшой из подчинения кунштейгера, вот, пожалуй, и все. Навряд ли он что может знать про природу того отвала, работа у него никак с толчением да удалением руд не увязана, а вдруг все же слышал чего? И рудоищик подсел к старику:

-Здравствуй, отче. Осень-то ныне какова, а? – издалека, токмо лишь для разговора, начал Лева.- А вон в том годе уже лило вовсю.

 

-Лило, вашбродь, - с некоторой хитрецой взглянул на него бывший мастеровой, - сильно лило. И в позатом годе тоже лило. А ты же, коли я не ошибаюсь, сын Ивана - рудоищика, так? – Лева осторожно кивнул. - Живой хоть, нет, отец-то твой? – нервно поскреб старикан седую бороду. - Знакомцы мы с ним давние, вот так-то. Эх, и давно ж то было, - вздохнул он, присматриваясь к рудоищику.

-Да слава Богу, жив-здоров, - в ответ присмотрелся Брусницын к отцову знакомцу. - И мать также, только вот ногами слаба стала, дюжину шагов проходит, да отдохнуть желает. Поклон им могу передать, только вот от кого?

 

-Совсем меня не помнишь, значит, - с малой укоризной покачал тот головой. - А я ж у вас не единлжды бывал, и со мной ты тоже как-то хаживал. Но да то ничего, наше дело стариковское, чтоб все помнить, а ваше – молодое, чтоб все сызнова узнавать. Печерский я, Никита, теперь вспомнил? Вот, вижу, что вспомнил, - светло улыбнулся он. - А поклон непременно передай.

 

Брусницыну стало стыдно: и взаправду, припомнил он этого мужика, гостил он у них дома, когда Левка еще мальцом был, и вот поди ж ты! Привелось сызнова встретиться, да подзабыть, как имя, - право слово, неудобно. Чтобы хоть как-то оправдаться, Лева пригласил старика разделить с ним вечерню трапезу, да выпить по кружке пива. За неспешным разговором выяснилось главное: Печерский помнил становление Первопавловской площади[1], и даже смог по карте понять, о каком участке ее идет речь, хоть и твердил, что в его молодые годы там было непролазное болото, окружающее сплошь поросшую камышом да подлеском мелкую речушку.

 

Далее, старик указал, что сам в стародавние времена там рыл водоотливную штольню, и что землю оттуда выносили на берег Березовки, а вот куда – хоть убей, не припомнит. Но и того было достаточно: стало ясно, что эту самую штольню, от которой и образовался, возможно, навал, следует искать по левому берегу. Сердечно распрощавшись с Печерским, Брусницын с нетерпением отправился на боковую: возможно, завтра найдет он ответ на мучавший его все лето вопрос, - были те две золотинки из песочного золота, или же опять разгадку природную искать придется. И как же мечталось-то бы, чтобы то золото оказалось на месте старой штольни!

 

Еще ни свет ни заря выехал он из дому, настолько не терпелось ему приступить к работам; он даже Танкова, и того дожидаться не стал: пока этот обжора свою утробу набьет, солнце уже и вовсе над горами подымется, все утро, считай, псу под хвост. Для начала он, перейдя вброд неглубокую, всего вершков десять, речушку, попытался было понять, где находилась та старая водоотливная штольня, о которой вчера говорил старый мастер, да затея оказалась напрасной: все поросло высоким разнотравьем и кустарником, а разглядеть впотьмах, где искать, даже и пытаться не стоит. Можно даже шею себе сгоряча сломать: вдруг штольня та не осыпалась, да только и ждет, что в нее попадет какой-нибудь неугомонный растяпа навроде Брусницына. Потому рудоищик вернулся на правый берег, где оставил инструменты, и присел на отвал ожидать так некстати затянувшийся рассвет.

 

-Чего не дождался-то? – обиженно пробасил внезапно возникший перед ним из сумерка Макарка. - Я уж и к тебе домой заглянул, а Катерина говорит, что ушел давно. Али обидел я тебя чем невзначай, так скажи.

-Присядь, - похлопал Брусницын рядом с собой ладонью. - Вот смотри: мне вчерась сказали, что вон там, - указал он пальцем, - штольню лет тридцать как тому назад били, а землю куда-то сюда носили, чтобы болото остановить, да дорогу наладить.

-И чего? – подстелив старый армяк, уселся рядом Танков. - Здесь вся земля уже по тыще раз перемешана, что с того?

 

-По тыще, - передразнил его Лева. - В голове у тебя все перемешано, вот что я тебе скажу. Я вот что еще думаю: коли оттуда сюда носили, и земля та золотом богата, то ведь по дороге наверняка еще и в речку натрясли, так?

-И что?

-Заладил! – в сердцах шлепнул себя ладонями по коленкам Брусницын. - А чем тебе река не вашгерд? С водой-то все примеси уже унесло, а золото на дне осталось. Рыть же почти не надо! Набрал песку со дна, где просыпано было, и мой себе, понял?! Вот и давай, паря, бери лопату, да наполни мне тачку, мыть стану. Скидовай обувку, да лезь в воду, не холодная она, сам уже на тот берег ходил, так что не простынешь, чай. Да и я тебе помогу, вдвоем-то и мерзнуть веселей.

 

Пока Брусницын снимал сапоги, да вооружался лопатой, Танков уже набросал несколько лопат в тачку. Лева из не терпящего промедления любопытства заглянул в речной песок, поворошил его ладонью и обомлел: здоровый кусок золота! По весу – золотников восемь[2], ежели не больше! Отбросив лопату, похштейгер вернулся к портфелю, достал оттуда увеличительное стекло, две первые крупинки, и принялся сравнивать с ними найденный самородок. Сомнений не было: и по цвету, и по форме золото явно из одного места, а то означает, что рудоищик на верном пути.

 

-Обещал помочь, а сам сиднем сидит. Тачка-то вон, готова, - воткнув лопату в землю, укоризненно пробубнил подошедший Макарка. - Али нашел уже что?

-Смотри! – радостно припечатал к его широкой ладони самородок Брусницын. - Что скажешь?! А еще говорят, что песочного золота не бывает! Все, сиди, отдыхай, я тачку мыть стану.

 

Чем больше мыл рудоищик, тем он становился веселее, а сомнения уходили прочь, утекали, как вон эта благодатная речка, что наконец принесла ему неслыханную удачу. Однако на том, что он нашел, останавливаться рано: надо и дальше посмотреть по руслу, да идти к штольне, где, как полагал похштейгер, и ждет его самое интересное. Брусницын  мыл тачку за тачкой, однако уже к обеду понял, что дальнейшая промывка ничего не дает: ежели из первых двух тачек удалось добыть ажнов по два золотника, то по мере удаления от навала золото и вовсе прекращалось. Видимо, когда-то через реку были перекинуты бревенчатые слеги, а по ним пустую, как казалось тогдашним мастеровым (да нечего их за это казнить: кунстштейгер – он же по воде, а не по золоту специалист), руду, в отвал носили, вот некоторая часть из той руды в реку и насыпалась. Эх, знали бы мужики, что они в своих тачках возят! Этакую драгоценность в руках держали, а не попользовались! Но да то пустое: теперь за реку надо, штольню искать, перекусить сейчас, и за работу!

 

Работа на левом берегу была не в пример тяжелей прежней: Брусницын решил прямо от воды вести выкат[3] в сторону предполагаемой штольни, и природа всячески противилась такому внезапному вторжению. Особенно мешали корни, их то и дело приходилось перерубать топором, лопата их не брала. А ведь надо еще и мыть на всякий случай. Однако, худо-бедно, по прошествии нескольких саженей товарищи наткнулись на подозрительную яму, весьма похожую на обрушившуюся штольню. Даже не дав Танкову передохнуть, похштейгер принялся копать вглубь.

 

Определив границы штольни, Лева стал гораздо осторожнее, и породу снимал слой за слоем, брал из них пробы, каждую из них отдельно промывая. Поначалу золота было небогато, но уже на пятнадцати вершках глубины среди желтоватой глины началась невеликая, всего с вершок толщиной,  светло-серая полоса, в коей при первой же пробе обнаружился кусок золота, да такой, что не каждый и в глаза видел! Может, и не двадцать золотников[4], но это находка, так находка! Не став дальше вгрызаться вглубь, Брусницын решил посмотреть вширь, что это за слой такой, что в нем золото даже глазу видать. Макарка уже не роптал, и, будучи заражен страстным желанием друга, даже лопату сгоряча поломал. Но да ничего: штейгерская лопата, она хоть и поменьше будет, зато крепкая, авось, сдюжит, хотя… Что взять с Макарки? Может и опять сломать, увалень.

 

До темноты друзьям удалось промыть немного, всего с пяток пудов руды, но и того было довольно, чтобы окончательно понять: есть песчаное золото, и еще как есть! С пяти пудов – и получить почти пять золотников, где ж такое видано?! Да ни одна шахта столько не дает! В шахте хорошо, коли вдесятеро меньше выходит. А у них вдвоем, да при неусиленной работе, за один день – тридцать шесть золотников! Вот они, и пущай пока на ладошке легко умещаются, да сколько их, этих золотников, у похштейгера сейчас под ногами? Да даже не золотников, а фунтов чистого золота, а может – и пудов! Это же уму непостижимо!

 

 У совершенно счастливого рудоищика просто голова кружилась от такой удачи, и он сидел, глупо улыбаясь, и смотрел на своего друга, который, уже изрядно нарадовавшись, собирал инструменты, и был больше озабочен сломанной лопатой, нежели чем думой о грядущих вскоре переменах во всем золопромываленном устройстве. Не понимает, бедолага, чего они сегодня сотворили: оказывается, люди все эти долгие годы, что прошли со времен Маркова, просто ходили по золоту, плевали на него, да вместе с рудой выбрасывали, как ненужное, вместо того, чтобы просто взять, и рассмотреть получше, что у тебя в руках. А вот он, Брусницын, не поленился, подумал как следует головой, и нашел то, что всем казалось пустой брехней и сказками о богатствах южных стран. «Где негры, там и золото[5]» у них, видите ли! А вот и нет! И здесь, на холодном Урале, золото рассыпное есть!

………….

Первый рапорт был намечен, разумеется, Управляющему (ох, и любопытно же будет взглянуть на его лицо, когда он об открытии прочтет!); второй – Его Высокоблагородию Рыкунову, чтоб он за прошлый год еще год и икал, индюк! Теперь-то он точно никуда от похштейгера не денется, прав Шангин! Да еще и оправдываться начнет, зараза холеная! А нечего его было в прошлом годе от разведок отстранять, вот теперича пусть знает, почем фунт лиха!

 

Сегодня Лева, коли посчитать, четверть фунта добыл, даже больше, а сколько будет через несколько дней, да с рабочими, когда Рыкунов в себя от неожиданности придет? То-то и оно, что цельный фунт! Да чего?! Чистого золота! Только вот с чего начать? Надо, как говаривал Глоке, принципус основополагающий изложить, из коего вся метода и исходит. Кстати, а отчего и не «метода», «Новая метода», чем не дельное наименование? Золото не толочь, не дробить, а из песков посредством лишь одного вашгерда извлекать – разве не метода?

 

Впрочем, не слишком ли это самонадеянно? А то ведь скажут, что, мол, шибко много ты на себя, Брусницын, берешь со своими новыми методами, нет? Эх, еще бы и жена этими своими поклонами, что болью в сердце болью отдаются, не мешала! И чего это на нее сегодня нашло? Молится и молится, завтра наверняка на лбу шишка будет, ох, беда… Но да ладно, надо думать токмо лишь о новой методе, да как бы ее поубедетельней изложить, остальное никуда не денется, обождет. Да, обождет, - вдруг подумалось рудоищику, - завтра возьму на штольню с дюжину мужиков, отправлю руду на вашгерд, а сегодня писать, а тем паче – отправлять, ничего не стану: вдруг завтрева ничего не сыщется? Не верится, конечно, а вдруг? И себя под монастырь подведет, и ни в чем не повинного Макарку, не говоря уж об жене.

………..

Весь следующий день Брусницын провел в разъездах между фабрикой, куда на поводах подвозилась руда, и старой штольней, над которой наподобие мурашей вовсю трудились мужики. На фабрике он приглядывал за промывкой на вашгерде, штольню же тоже на одного лишь Макарку оставлять не хотел, да и не мог. Ведь, по сути, кто такой Танков для мастеровых? То-то и оно, что никто, и звать его никак, обычный мужик, коих тыщи. Да и смотреть за тем, чтобы руду верно добывали, а не наобум, тоже необходимо, а то набросают все подряд, как после этого выводы для рапорта делать? Право слово, хоть разорвись. Однако же ввечеру старания штейгера окупились с лихвой, и он мог делать первые, однако же подтвержденные, выводы. Первое, это то, что пески, ежели от них отделить ту, самую богатую золотом жилу, дают при промывке не более тридцати шести долей на сто пуд, а купно с ней – аж пять золотников[6]!

 

Жалко, право слово, что слой тот так тонок, вот где настоящее богатство таилось! Но да пущай он тонок, зато, по всему видно, что  в охвате велик: Брусницын повелел в десяти саженях от старой штольни ударить новый шурф, да исследовать его, так оказалось, что слой тот золотой есть и там! Все точь-в-точь, как в штольне! А сие означает, что и вся Первопавловская площадь может оказаться ни чем иным, как одним огромным золотым полем! И как же жаль, что скоро зима! Успеть бы все это исследовать без спешки, зарисовать, вот это доклад Шленеву был бы! Но да ничего, самое главное сделано: вон как на него народ-то смотрит, как на колдуна какого или чудотворца, уж и не разобрать. А ведь вчера еще смеялись ему: дескать, дурной ты, Брусницын, да молодой, мало жизнь учила! Посмеялись, и хватит, теперь Левка смеяться станет, его очередь, вот так-то.

……..

Как ни пытался Брусницын насколько можно дольше продлить работы на Первопавловской площади, однако первого ноября разработки пришлось остановить: наступили холода, мужики половину светового дня только и делали, что разгребали сугробы, еще часа два устраивали пожоги, и только затем занимались настоящим делом, но это уже так, курам на смех. И Смотрящий, дав указание сворачиваться, принялся ввечеру писать заключительные сезонные рапорты. Настроение было не слишком радужным: и промыто-то мало, и разведано недостаточно, а что делать, когда зима? Здесь надо выводы делать, задел на лето устраивать, а не на погоду сетовать, такова уж она, судьба Брусницына: не ждать, сложа руки, а работать, да к грядущему готовиться. Итак, в рапортах надобно изложить, сколько руды добыто, сколько золота из нее получено[7], анализ природы самих руд, и предложения по зимним работам. А зимою рудоищик решил делать следующее: дабы окончательно доказать, что добыча золота из песков – дело стоящее, надобно соорудить новую малую плотину возле Первопавловской площади с промывальней, и когда весной она заработает, тогда и можно будет сравнить, где дешевле добывать металл – на фабрике, из коренных руд, или же здесь, из песчаных. Да и возить пески на фабрику надобность отпадет, - вози в контору одно только чистое золото, вот и все расходы.

 

 Насчет же природы происхождения золотоносных пластов Брусницын отписал следующее: золото, как материал тяжелый, способен проходить сквозь рыхлые пески, и осаждаться, задерживаться на самом нижнем слое, под коим находится уже  тот слой, где породы плотны, задерживаясь на нем навроде как возле плотика[8]. Запечатав письма, рудоищик немного расслабился: теперь остается только ждать. Ждать двух волнующих событий: ответа из Екатеринбурга, и рождения ребятенка, который, как говорит женушка, уже вовсю на белый свет просится. Ох, что-то будет?

 

Генерал прибыл в Березовский неожиданно скоро, даже недели не прошло со времени написания Брусницыным итоговых рапортов, а вон, поди ж ты – уже к себе зовет!  Вернее, не к себе, в Екатеринбург, а всего-то в главную заводскую контору, но все же… Лева спешно с помощью жены подровнял бороду, привел в порядок волосы, насколько можно, почистил от летней грязи мундир, перекрестился, и, более не медля, поскакал: Шленев тебе – это даже не Фелькнер, это – генерал, хозяин всех заводов и земель уральских, что скажет, так, значит, тому и быть. В раздумьях даже и не заметив, как он проехал четыре версты до конторы, штейгер отдал Штревеля солдату, молча снял в секретарской у Шангина шинель, осмотрел себя придирчиво, и наконец спросил друга:

 

-Чего тут у вас?

-Ждем тебя битый час, - в лад ответил Семен, подмигнув. - У господина Фелькнера все, я уж замучился кофей им носить, а тебя все где-то носит. Приказано, как заявишься, твое благородие, ляд твою душу, так сразу в кабинет и проводить.

-А Федотов-то там уже? – оглянулся на дверь рудоищик.

-Какой Федотов?! – с усмешкой ответил ему товарищ. - Твой? Да там ни одного управляющего, кроме как моего, и вовсе нет, втроем они сидят. Да стой ты, куда?! Портфель-то свой оставил, тюря! Да и доложить спервоначала подобает, жди, - и, постучавшись, заглянул в кабинет рядом с Рыкуновским, кивнул головой, и махнул Леве, - проходи!

 

У берггауптмана Фелькнера было изрядно накурено, Брусницын даже проморгался, чтобы пелена пропала с глаз, и лишь затем отрапортовал:

-Похштейгер Брусницын по вашему приказанию прибыл!

 

-Проходите-проходите, Брусницын, - вышел ему навстречу из-за стола Шленев, и протянул рудоищику руку. - Молодцом, право слово, молодцом! Признаться, я сперва даже и не поверил, что Вы на такое способны. Чертовски приятно, знаете ли, бывает ошибаться в собственных опасениях. Проходите, присаживайтесь, пожалуйста. Господ офицеров представлять Вам, я полагаю, нет никакой необходимости, - тут к рудоищику протянулись еще две руки (Ну еще бы, - с усмешкой вспоминал впоследствии рудоищик, - сам генерал мужику руку пожал, а они что – лучше генерала себя поставят?) - Рапорты я смотрел, но желаю услышать от Вас лично, как обстоят дела, да какие планы на будущее.

 

Заседание под председательством Его превосходительства затянулось до самых сумерек; Брусницын, хоть и отвечал толково, однакож был постоянно атакуем с трех сторон, особенно допытчивым оказался Рыкунов, который придирался не просто к каждому предложению – к каждому из него слову, что совершенно изматывало. Первым от продолжения пыток отказался управляющий, за ним – и обергиттенверфер, у которого, похоже, даже и поводов не осталось, к коим было можно еще предъявить претензии. Наконец слово взял Николай Алексеевич, который больше слушал, чем спрашивал:

 

-Спасибо, господа, у меня вопросов больше нет. А вот предложение есть, - и он хитро прищурился. - Господа офицеры, а не кажется ли вам, что наш молодой друг засиделся в похштейгерах? Я предлагаю назначить его обер-похштейгером[9] третьей статьи, вы не против? Вот и хорошо. Поздравляю Вас с новым чином, Брусницын, - и к Леве вновь потянулись три руки. - Благодарностей не надо, это мы Вас должны благодарить. Господин Рыкунов, будьте любезны, дайте распоряжение подготовить соответствующую бумагу, я подпишу. Что Вам, Брусницын? – заметил генерал, что штейгер желает что-то сказать. - Говорите, прошу Вас.

 

-Прошу освободить меня от должности Смотрящего, Ваше превосходительство! – набрался смелости рудоищик. - Зело много времени на пустое уходит, за главным не поспеваю, Ваше превосходительство!

-Хорошо, пусть будет так, - хмыкнув, в раздумье наклонил голову Шленев. - Так Вам что, и рабочие уже не нужны? Или Вы их просить у нового Смотрящего намерены? Не знаете? Понятно, что не думали, мне думать прикажете. Так? – и генерал принялся ходить по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Наконец остановился, рассуждая вроде бы лишь для себя. - И что с того, что это нонсенс? Пусть будет двое Смотрящих: один – за фабричным хозяйством, другой – за мастеровыми и преданными им людьми на опытном производстве[10]. Да будет так, но с условием: Вы, Брусницын станете обучать этой Вашей новой методе, как Вы ее назвали, мастеровых с других фабрик. С кого бы начать? Ах да, Вы должны их еще по Уфалею помнить: Чернобородов и Комаров, они сейчас штейгеры, станут Вашими первыми помощниками, я сейчас на Гороблагодатские заводы отпишу, ждите вскорости гостей.

 Да, а чтобы Вы там не слишком увлекались, работать станете в распоряжении Осипа Осипова, да Вы его тоже знаете, сработаетесь. Впрочем, о гостях: господа офицеры, а не пора ли нам перекусить? – вдруг переменил он тему. - Господин берггауптман, у Вас найдется угощение для четырех голодных мужчин? Именно для четырех: Вас, Брусницын, - взглянул он на Леву, - хоть Вы покамест и не офицер, я тоже хотел бы видеть на ужине, есть о чем поговорить. Иван Федорович, - обратился он уже к одному управляющему, - ведите в свои пенаты, а то я, признаться, до сих пор и не удосужился у Вас побывать, непременно желаю исправить данный промах.

…………..

Этот урок для Брусницына был нисколько не проще, нежели чем тот, что он лишь недавно выдержал от Рыкунова и Фелькнера: те только лишь к мелочам и присматривались, да возможные денежные затраты считали, Николай же Алексеевич (недаром же говорят, что самолично с лопатою ходил!), во главу угла ставил технические стороны дела. Как потом с благодарностью признавался Брусницын, много чего подсказал ему генерал: и плотину присоветовал на десять сажен вверх по течению подвинуть, где водоотливные каналы лучше прорыть, показал, да много еще чего. Штейгер даже заслушивался, насколько складно весь его план выходит у чиновника из уст, и насколько он правилен, ежели его переделать так, как говорит господин генерал.

 

Пожалуй, ежели не считать отца Михаила, Николай Алексеевич – единственный, с кем штейгер даже и спорить бы не осмелился, понимая, что собеседник куда как мудрее его самого. Только вот умелей ли? Упорней ли? Опытней? Это будущее и покажет, а оно не за горами, даже не заметишь, как за работой зима пройдет, а там и самая тебе, Брусницын, проверка настанет: выдюжил, смог – Государю помог, не сдюжил – Царю не мил, и все тут.

 

Коська родился[11] не как все дети, под утро, когда родитель еще дома, а тогда, когда обер-похштейгер уже собирался полдничать в своей палатке с мастеровыми на Первопавловской площади, кою превратил за месяц в большую стройку, благо, речка замерзла, и строить плотину – самое время. Может, для плотины и самое, да вот только изюму штейгер жене так и не купил. Эта мысль изводила Брусницына на всей дороге до магазина, куда он вихрем влетел, кинув на прилавок пятиалтынный: «Изюму сладкого, да пряников всяких, быстро!». Подъехав в душевной дрожи к своей избе с кулем в руке, он приметил шепчущихся о чем-то брата с евонной супружницей, и замер: неужто что-то не так? Спрыгнув с коня, Брусницын на деревянных ногах подошел к родне:

-Чего там, Авдотья? – спросил он Степкину жену, что держала за руки двух дочерей, Ирку и Ленку, - Матрена тоже тут? Чего там?

-Мальчонка, аль тебе не сказали? – словно бы для поцелуя, выпятила та губы, хитренько улыбаясь. - С тебя магарыч, положено…

-Да будет вам всем магарыч! – отмахнулся от дуры обер-похштейгер, и зашел в избу.

………….

А прожект был и взаправду велик: похштейгер делал плотину о двух шлюзах для двух же вашгердов, не столь великих, как на самой фабрике, но вполне годных для черновой переработки руды, предусматривал гати, без которых по весне на болоте и делать нечего станет, ни пройти, ни тем более - на тачке или же на телеге проехать, а как прикажете к новой плотине руду доставлять? Не в ведрах же носить, - так ни ведер, ни рабочих рук не напасешься, хоть Осипов и пообещал дать мужиков столько, сколько будет надобно. Новый Смотрящий относился к Брусницынской затее с одобрением, в дела почти не вмешивался, а ежели и давал советы – то не просто воздух сотрясал, да щеки надувал (а как же – дворянин, ему положено!), а толковые, по существу предложения выдвигал.

 

Кроме того, зная о благоволении Шленева к обер-похштейгеру, сам порой первым предлагал свою помощь в материалах, когда наступала в таковых нужда, и размещал заказы в Березовском, а то и в самом Екатеринбурге. Попутно со строительством штейгер был также занят дальнейшей разведкой площади: с утра до ночи в разных точках золотоносного участка горели костры, устраивались пожоги для закладки новых шурфов, а также вырубался подчистую лес. Ветки с мелочью шли на костровища, остальная же, деловая древесина – на гати, дороги и устройства промывален. Брусницыну даже порой казалось, что он затеял здесь не просто летнее подразделение фабрики, а, напротив, строит совершенно новое производство, в котором если чего и не хватало, так это теплых казарм для ночлега работного люда.

 

 Навесы вон от дождя поставили повсюду, где копать да работать будут, и довольно, здесь главное даже не люди, а то, чтобы дождь руду не заливал, да штольни не топил, вода да холод – первые враги рудокопа, остальное стерпится. А вот как справится сам похштейгер с этими болотными водами – пока непонятно, канавы для отвода высоких грунтовых вод зимой рыть бесполезно, пробовали уже, вдесятером за день меньше двух саженей прошли, это не работа. Весной придется копать, по колено, а то и по самое нихочу в холодной воде, но да такова уж судьба рабочая, деваться некуда. А что делать? Не командовать же всей этой сотне строителей, чтобы бросали топоры, да брались за лопаты, и от снега все поле чистили?! Ох, и придется же весной поплакать…Али – поплавать? Неважно, главное – не потонуть.

 

И пришла весна пятнадцатого года: шумная, по-птичьи крикливая, спорая да жаркая, и потекло… Нет, плотина держала великолепно, запруда постепенно наполнялась, Брусницын еще раз благодарно помянул господина Шленева за то, что тот присоветовал немного перенести плотину вверх, иначе могло бы затопить и края золотого пласта, что в этом месте хоть и отходил от берега сажен на сорок, да все равно мог попасть под воду. Более всего тревожило распроклятое болото, что пухло буквально на глазах, и не было ему удержу. Похштейгер просто не узнавал прошлогодние места, настолько он переменились; но дело не столько в том, что сейчас они – напрочь безлесные, сколько в том, что из-за этой треклятой воды уже и земли-то не видать!

 

 Неужто деревья столько жидкости выпивали?! А он, Левка, взял, и все сгоряча к лешему под корень вырубил, балда! Ведь любому крестьянину известно: бьет на поле ключ – посади там березку, лучше – три, и цел урожай твой останется! А тут чего делать?! Березки обратно сажать?! Так ведь нету у Брусницына времени, чтобы ждать, пока те вырастут, да и что может вырасти на таком-то болоте?  Путь один: водоотливные канавы к речке, на них одна и надежа, одно упование. Будь штейгерова воля – он бы и сам в воду сейчас полез, водоотливы устраивать, да чин не позволяет, сбросив мундир, за лопату хвататься, на то работный люд есть, благо, Осипов вновь помог, да людей прислал на работы дополнительно.

 

Поразмыслив, Брусницын, доверив все водные работы кунстштейгеру Мельхиседеку, сосредоточился сам на наиглавнейшем - промывке руд, где ему была зауготована провидением еще одна напасть: глина. Липло все к ней, вездесущей, все подряд, и золото, и добрая руда, и земля пустая, - поди, выковыряй из нее что стоящее! Вашгерды с такой задачей никак не справлялись: почти все добро уносилось потоками воды вместе с глиной в отвал, оставляя на трафаретах лишь самую малую добычу, что для рудоищика было страшнее самой лютой казни. Левка с горя почти не ел, позабыл про сон, даже смешной и милый сердцу сынок Коська никак не мог его расшевелить, хоть плачь на плече у Катерины, ей-Богу!

 

Неужто все напрасно?! Все, к чему он стремился, все, что лишь недавно казалось таким близким, осязаемым и почти своим – и оно уже недоступно? Вот же оно, песчаное золото, есть, а из-за проклятой глины его вроде бы как и нету. Штейгер пробовал было одну партию пропустить через похштевни, дабы избавиться от глины, да какой там! И там все до самой малой крупицы золота обволакивается, как чулком, глиной, да с вашгерда прочь уносится. А что золото в руде под слоем жирной грязи есть – то несомненно, ежели меж пальцев материал потереть, - блестит оно! И как же от этой вредной глины избавиться? Да еще и подшучивать над ним, как говорит Макарка, сызнова за глаза начали: не видать, дескать, Брусницыну своего песчаного золота, пустая это затея. А вот и врете, найдет он выход!

………..

И тут фортуна ему улыбнулась: Шленев послал ему на помощь то ли в ученики, то ли в товарищи, а то и вовсе в учителя самого теперешнего начальника Камско-Воткинских заводов, а раньше – и вовсе березовчанина Мамышева[12], который много чем помог Брусницыну в его борьбе с ненавистной глиной.

Несмотря на некоторую разницу в возрасте и огромное различие в чинах, соратники быстро сошлись, даже подружились: оба остроносые, любопытные, разве что голобородый Николай Родионович, прежде чем что серьезное сказать, с десяток раз взвешивал, яро поблескивая взглядом окрест, бородатый же Лев Иванович вываливал на своего нового  товарища сразу все, что думал и мыслил. Для молодого обер-похштейгера было настоящим счастием заполучить себе такого умного и образованного собеседника, ни от кого другого он даже и не мечтал услышать и десятой доли из того, что рассказывал ему Мамышев. Впрочем, Брусницын также, презрев профессиональные секреты,  охотно открывал тому свои тайны и помыслы, что никому другому и сказать никогда не решился б: или засмеяли бы, или опозорили, а Николаю Родионовичу уже через неделю знакомства Лева начал доверять полностью, пожалуй, даже больше, чем Макарке.

 

А к середине июня, когда совместными силами удалось-таки наладить бесперебойное производство[13] на новой площади, и выработка на одного рабочего достигла двадцати пяти пудов переработанной руды за сокращенный  двенадцатичасовой рабочий день, товарищи  также дали себе послабление, и порой в дурную погоду сиживали в кабинете рудоищика за парой кружек пива. А порой и вовсе брали выходной, и ходили по грибы, Лева даже вспомнил, как это делается. А когда ему раньше было заниматься такой безделицей? То-то и оно, что недосуг, а теперь походить по лесу с лукошком с богатым и умным помещиком – чем не сласть и искушение для ума? Да еще и когда читают наизусть стихи великих, как утверждает бергмейстер, поэтов, да по книжкам читают их замечательные рассказы? Здесь просто нет никакой возможности отказаться, вот Брусницын и не отказывался.

………..

Для товарищей это был целый ритуал: начинать разговоры с пустяков навроде поэзии и философии, шутить, отдыхая душой, и лишь когда совсем стемнеет, приниматься за чертежи, коих у Брусницына уже накопился целый ворох. Вроде бы пора уже и кабинет почистить, да ненужное сжечь или же выкинуть, но как только похштейгер принимался разбирать листы с небрежно и наспех рисованными чертежами, руки тотчас же опускались, ибо здравое зерно находилось даже в самом малом клочке, который они напару с Мамышевым исчеркали карандашом где-нибудь в лесу или же за обедом, в поле.

 

Вот, к примеру, это Николай Родионович рисовал, когда они вместе обходили разведочные шурфы: насмотревшись, как рабочие по пояс в воде пытаются что-то там копать, чиновник предложил нечто невообразимое – бур[14]! Суставный, аршин в восемь – десять, а работать с ним так: просверлил в земле дыру в несколько вершков глубиной, - доставай с буром, будто бы поварешкой, руду и смотри, что там под землей, таится, и так далее. Так можно и вовсе не копать, а слой за слоем доставать образцы, притом зная, с какой глубины они были добыты. Только вот как этот рудный уловитель сделать, чтобы руда с бура не просыпалась, да не перемешивалась – пока товарищи так и не придумали, но ежели не к осени, то к следующей весне  чиновник  твердо пообещал прислать Брусницыну пробную конструкцию.

 

Штейгер также в долгу старался не оставаться, и учил товарища всем премудростям искусства рудоищика, что тот всячески поощрял, даже процитировал немецкого поэта Гете про сухую теорию и вечно зеленеющее древо жизни. И за сезон обер-похштейгеру удалось-таки из инженера, чистого теоретика, сделать еще и мастерового практика. Нельзя сказать, что обучение давалось Мамышеву легко, особенно ему не удавалась работа с промывальным малым лотком[15], что Леву сперва даже злило, но затем он понял: у чиновника просто-напросто худое зрение, и он вовсе не видит малых знаков золота, и оттого выбрасывает все вместе с пустой породой в речку.

………….

Почти три недели с утра до поздней ночи разбирали Брусницын напару с канцеляристом отчеты, записывая итоговые цифры в отдельную тетрадь, штейгер благодаря Мишкиной помощи даже начал разбираться в хитросплетениях канцелярского документооборота, и наконец наступил долгожданный момент, - все данные можно свести воедино, и Боже упаси, если что-то где не сойдется! Всем влетит по первое число! Правда, для Брусницына это будет слабое утешение: все придется перепроверять сызнова. Впрочем, повторная проверка не понадобилась, все было верно: из привезенной с площади руды около шести процентов отсеивалось на окончательной очистке (вот они, акты о списании пустых руд, все заверено подписями, как положено), еще два с половиной процента угорает или же шлакуется на сплавке, это завсегда так было, в шлаки медь с примесями уходит, никуда не деться от этого.

 

Штейгер даже слышал, что в Петербурге, при заключительной очистке, даже из их, казалось бы, чистого, золота, отбирается еще аж семь процентов, кои представляют из себя медь и серебро. Тем не менее результат летних работ не просто радует, он ошеломляет: больше пяти пудов[16] чистого золота! И это при наименьших затратах! А ведь еще далеко не тридцать первое декабря, сколько же еще там, на площади, намоется за оставшееся до нового года время?! Нет, наверняка до шести пудов не доберут, благо бы пять с половиной намыть, но все же… И Брусницын, счастливо улыбаясь, вдруг заметил за собой одну странность: он перестал мыслить золотниками! Да что там золотниками – фунтами! Это ли не счастье? А как раньше было? Намыл за день долей пятьдесят – уже радость непомерная, сработал золотник -  праздник всей бригаде рудоищиков, эх… Но все равно в лесу лучше, чем на фабрике.

………

Оценив результаты разведок, и сопоставив их с выработанным за этот год объемом руды, штейгер пришел к однозначному выводу: работы на площади хватит еще не на один год, и это самое малое. Ежели же не бояться, и сказать, как на духу – то и десятилетий[17]: вот сюда, сквозь леса на юго-запад, полоса золотосодержащая еще надолго тянется, и конца ей покуда не видать. Вдоль Пышмы также места интересные, лишь точками малыми покамест отмеченные, есть, так и там золото песочное обратно присутствует. А ежели дальше, до Калиновки, всерьезе пройти? Два шурфа неделю тому ударили – в одном золота изрядно, в другом нет почти, да то и не страшно, настанет и этих площадей время, разберемся, коли расстараемся. Штольню бы еще для отлива вод выстроить среди да продоль этих болот – цены бы месту не было!

…….

Пока Осипов в доме рудоищика пил чай, да беседовал о всяких пустяках со счастливой хозяйкой, Брусницын лихорадочно переодевался, да думал, отчего это Шленев лично приехал к ним на фабрику, да не в сезон, когда все показать да рассказать можно, а зимой, да еще и ввечеру, когда самое время отдыхать душой и телом, но никак не работать. Впрочем, нечего себя никчемными вопросами заранее изводить, время покажет, что да к чему. Опасаться вроде похштейгеру особенно нечего, потрудились в этом году на славу, поощрений невероятных также ждать не стоит: хоть Бог троицу и любит, да повышение на третий раз подряд рассчитывать не стоит, да и некуда, почитай, уже, разве что в обер-штейгеры[18], но до того еще, как до луны. А далее даже сам Его превосходительство Шленев не вправе его повышать: шихтмейстера уже сам царь-батюшка жалует, а ему до простого мастерового, прямо скажем, и дела никакого нет. А жаль.

 

Генерал встретил их хмуро, долго не заговаривал, меряя кабинет управляющего шагами, и наконец, поздоровавшись и предложив занять места, начал:

-Прочитал Ваши рапорты, благодарю. За пять пудов золота благодарю особо, но не много ли вы на себя берете? – обвел Шленев грозным взором присутствующих, и твердо остановился на обер-похштейгере. - В первую очередь это Вас, Брусницын, касается. Вы что, под хмельком писали, или солнышко Вам голову напекло? Как можно на несколько лет наперед такие выводы делать?! Довольно у него запасов песчаного золота на года, видите ли! – тут он сел во главу стола, нервно барабаня пальцами по столешнице. - Это, знаете ли, авантюрой попахивает, не находите? Во что Вы меня втравить хотите?

Или желаете, чтобы я в Департамент отписал, что так, мол, и так, Россию-матушку скоро золотом завалим, так?! Сами-то подумали о том? Ей-Богу, даже подумывал отстранить Вас за несоответствием, да Николай Родионович отсоветовал, - прикрыв глаза, досадливо покачал генерал головой. - Так что на первый раз за молодостью лет я Вас прощаю, но чтобы вперед думали, что пишете. Что Вы так на меня смотрите изумленно? А Вы знаете, что про Ваши сочинительства в Главной конторе говорят?! – сверкнул взглядом он. - Широко Вы шагаете, уважаемый, как бы штаны не порвать, вот что. Даже ежели и правда то, о чем Вы указывали, во что верится слабо, представляете, сколько шума будет, ежели эта Ваша хваленая площадь на следующий год истощится? А со мной, грешным, что станет, думали?

Да в лучшем случае на пенсию отправят, вот так-то, - и, вздохнув, продолжил уже совсем другим тоном. - Резюмирую: в шестнадцатом году объем добычи золота удвоить, провести более тщательные разведки местности, и Боже Вас упаси еще раз написать мне ту ахинею, что в этот раз! Разжалую всех, и не посмотрю на заслуги! Что-то хотите сказать, Брусницын?

 

-Ежели позволите, Ваше превосходительство, - стиснув зубы, поднялся похштейгер с места, - Вы вольны говорить, что я молод, да самонадеян, однако ж я уверен в своей правоте, и готов ее отстаивать хоть перед военным судом[19]. Готов доказать правильность собственных выводов тем, что при увеличении рабочих обязуюсь увеличить объем добычи золота даже не в два, а в четыре раза, -  здесь Федотов с Осиповым испуганно переглянулись. - Кроме того, обещаю закончить детальное обследование Первопавловской площади и прилегающих участков, приписанных к фабрике. А также прошу Вашего соизволения на поиски вне границ фабричных дач, и право разрабатывать там производство, вне зависимости, коренного ли золота, либо песчаного. Готов отвечать на все Ваши вопросы, кои только появятся.

 

-Садитесь уже, - осуждающе, даже досадливо, махнул на него рукой Шленев. - Вчетверо, говорите… Что ж, сами напросились. Да будет так! Федор Николаевич, рабочих господину обер-похштейгеру дать, в средствах и материалах не стеснять, ежели что, то с Вас и спрошу. Вы, Осипов, также оказываете Брусницыну всестороннее вспоможествование, - и генерал положил перед смотрящим пакет. - Прочтете на досуге, Осипов. Если ко мне нет вопросов, можете быть свободны.

……….

© Copyright: Дмитрий Криушов, 2012

Регистрационный номер №0048340

от 15 мая 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0048340 выдан для произведения:

 Две золотинки

 

Весну четырнадцатого года Брусницын встретил, вопреки своему обыкновению, как говорится, спустя рукава, и было, от чего. Нет, дело даже не в чине похштейгера и большой должности, нет: он наконец зажил настоящей, полной семьей, с изменщицей Катериной и радостным, но бестолковым Степкой.

……….

Посему, как только на солнцегреве начал сходить снег, похштейгер напару с Танковым тут же позабыл и про дом, и про подгнившую стайку (жена упросила-таки купить корову), и отправился разведывать те места вниз по течению Березовки, до которых в прошлом году не дошли руки, а с ними – и ноги. Брусницыну те места были знакомы с самого детства, да вот ходил он тогда до Пышмы не за золотом, а за совсем иными целями – по грибы да на рыбалку, вот теперь настала пора и посмотреть, что там на старых отвалах да ручьях сыскать можно, а по грибы да ягодки пускай бабы с ребятишками ходят.

 

Порой поиски оказывались пустыми, и руда оказывалась настолько бедной, что ее везти до фабрики, где уже и промывать, выходило себе дороже. А коли еще и толочь – так и вовсе фабрике по миру идти. Однакож находились и весьма успешные отвальные места, кои тут же, по сыскании, словно бы навозную кучу мухи, окружали десятки рабочих, грузивших протолченную руду на телеги, давая работу заводским мужикам не только на лето, но и на грядущие неминучие зимние холода, когда рыть пески – то же, что и грызть зубами железо, никакие пожоги не помогают, да и где столько дров взять? Леса-то в округе, почитай, почти что под корень вывели, одни пеньки торчат. Для опят это, быть может, и славно, а топить-то чем прикажете?

……….

Бывает в жизни такое, что и ветер в ветвях не шумит, и галки почем зря не грают, даже реки, и те свой неумолчный шепоток умеряют, но в не кажинный раз, и не для каждого, а лишь для того, чтобы… Нет, неправда: не бывает в жизни такого. Брусницын, еще раз сполоснув лоток, придирчиво рассматривал золото, что ему досталось из отвальных песков, и никак не мог взять в толк, отчего оно, такое вечное и единообразное, вдруг взяло, и стало у него разное?

 

 Похштейгер сходил за оптическим стеклом, подаренным еще покойным Глоке, к своей суме, в растерянности и попутно обругав друга за нерадивость, и взялся за изучение крупиц, оставшихся после промывки. Его смятение было настолько велико, что он даже раздвинул твердой соломиной образцы в разные стороны. Слева он оставил привычные, толченые в похштевнях, прошедших фабрику, золотинки, направо же пододвинул странные желтые округлые крупинки, что и цветом, и формою своей отличались. Или, быть может, это и совсем не золото, а обманка какая, сколько раз на такой ошибались?

 

Года, да что там года – месяца не проходит, чтобы какой татарин или башкирец, али же работник праздношатающийся (да в рудники бы его, чего это он без соизволения по своему промыслу ходит?), схожие металлы в контору бы не приносили, дураки. А вот Лева не дурной, пустую породу от стоящей отличать куда как умеет, да вот что это – и не сгадать, зело уж отличны те зерна от обыкновенного золота, разве что по весу одинаковы, уж Лева-то чуять научен, как на самой малой толике, которая у него сейчас на ладони, различить, что есть что. Золото это, только вот откудова? Отчего одни частицы – желтые, светлые, словно бы лист банный после парилки, плоские да растрепанные, а эти, вон, даже и следов протолчки на них не видать? Из одной же кучи руду брали, в чем же тогда Левка неправ?  А что ошибается он – в том и сомнений быть не может, потому как различные у него на лотке знаки золотые, это и слепому видать, а различными они никак быть не могут!

 

-Ну и чего у тебя тут? – воткнув в землю лопату, присел рядом с Брусницыным Танков. - Налюбоваться никак не можешь? Много хоть?

-Довольно, - покатал на раскрытой ладони круглые золотинки рудоищик. - Не зря сегодня сходили. А что вот это за чудо – никак в толк не возьму. Макарк, взгляни сам, что скажешь? – и смотрящий протянул тому загадочные находки. - Как оно тебе?

-И чего? – недоуменно поглядел на крупицы старатель. - Вижу, что золото, и слава Богу.

-Да не видишь ты ничего! – в сердцах подсунул ему под нос лоток Брусницын с знаками из отвала. - Лучше смотри! Вон, гляди сам: здесь крупинки после протолчки, рваные все, так? А эти – круглые, без единой царапины, а отчего это? Цвет еще заметь: вишь, это – желтое да мутное, а вот здесь – скрасна, и блестит, ну?

 

Танков недоуменно поворошил пальцем в лотке, потрогал горошинки на ладони друга, зачем-то оглядел кучу отвала, и сказал уж вовсе невпопад:

-Долей пятьдесят, верно, будет. Коли вся руда такова, то с треть фунта, пущай даже с четверть, у нас отсюда выйдет. Дельно тут, и везти на фабрику хорошо, надобно вон только те березки срубить, - указал он на чахлые деревца, - и будет добрая дорога, а то так, как мы с тобой сюда шли, на груженой телеге-от тяжко будет, в болотине она завязнет.

 

-Тьфу! – сплюнул с отчаяньем себе под ноги рудоищик. - Да не о том я! Дорогу здесь и без нас проложат, скажи лучше: неужто разницы между золотин не видишь?! Нет?! Тогда все, иди, и дальше работай! – рассердился он на непонятливость товарища, и осторожно ссыпал странные крупицы в малый тулечек. - Дотемна будем работать, и чтобы мокрый от пота у меня был, как мышь со страху!

 

Еще несколько дней бились товарищи над отвалом, даже крестом несколько шурфов невеликих на месте нахождения тех двух золотин разбили, да нашли там, под отвалом, лишь торф да гнилые пеньки дерев. Макарка был зол и обижен на друга за такое неумеренное к работе рвение, тем паче что из-за Левы он уже, посчитай, что неделю со своей красотой неописуемой не встречался, Брусницын же был и вовсе чернее тучи: не встречалось ему больше таких золотинок, хоть с южной стороны руды мой, хоть с северной, да хоть откуда, не находила своего разрешения загадка природная, и все тут! Обыкновенное золото – есть, вон оно все, сданное и описанное, в конторе до поры до времени хранится, да только не такое оно, как желалось бы.

 

Ясно дело, что искомая руда – наносная, да вот только откуда? Наконец, поняв, что дальнейшие поиски вслепую ничего не принесут, он дал, несмотря на сезон, себе и Танкову цельный день воскресного выходного. Макарке – для свиданий, а себе – для раздумий. Да и поговорить с народом знающим тоже следовает: может, это он, Лева, чего не так понимает, золотины эти – блажь, да совет еще никому не помешал. На фабрике спрашивать не у кого, Митрич явно не в счет, управляющий – тоже, надо в заводскую главную контору ехать: один ум, знамо, хорошо, а… Но да что загадывать? Ехать надо, и вся недолга. 

 

Однако, как ни пытался в Березовском Брусницын разъяснить знакомым рудоищикам отличия между образцами, от них все отскакивало, как от стенки горох: блажь это все, мол, и блазнится тебе, Левонтий Иваныч, пустое на пустом же месте. Сам Ильман, вон, также песочное золото разведывал, а окромя неприятностей на свою голову, так и ничего не сыскал. А что золото разное – так кто его в отвалах смотрел, да и когда пески туда свезены были? Может, с разных рудников это пески, вот ты и нашел это различное, что одинаковым и быть-то никак не может.

 

Убедительно? Да. Убеждает? Нет. Напрочь нет, потому как знакомы Брусницыну все местные шахты, не оттуда это золото. Тогда откуда? Не из Уфалея же и не из-под Невьянска же сюда протолчные пески возили, да и там оно тоже иное. Вот ведь закавыка какая!  А еще обиднее, что даже отец, и тот над его мыслями посмеялся, да посоветовал больше жене внимания уделять, да голову себе и другим глупостями не морочить. Но – не мог похштейгер отделаться от чувства, что упустил он что-то самое важное, можно даже сказать – наиглавнейшее. Он припоминал и про свой разговор со Шленевым насчет песочного золота, про россыпи в дальних и южных странах, воскрешал в памяти свои беседы с Глоке, и чем больше рудоищик думал, тем тверже становилось его убеждение: не отвальное это золото, не родно оно с коренным, и надо копать дальше, да разведать те места вглубь, там, авось, и ответ сам собою сыщется. Особливо же требуется поспрашать у старых мастеровых, откуда тот нанос, а тогда… тогда и посмотрим, что будет.

………

 И вот, уже в сентябре, повстречался ему совсем дряхлый, но опрятно одетый, старикан лет шестидесяти от роду, что сидел на завалинке возле питейного дома, да грелся в мягких, уже не жалящих по-летнему, лучах заходящего солнышка. Брусницын старика знал, но походя: ведал, что тот – бывший старшой из подчинения кунштейгера, вот, пожалуй, и все. Навряд ли он что может знать про природу того отвала, работа у него никак с толчением да удалением руд не увязана, а вдруг все же слышал чего? И рудоищик подсел к старику:

-Здравствуй, отче. Осень-то ныне какова, а? – издалека, токмо лишь для разговора, начал Лева.- А вон в том годе уже лило вовсю.

 

-Лило, вашбродь, - с некоторой хитрецой взглянул на него бывший мастеровой, - сильно лило. И в позатом годе тоже лило. А ты же, коли я не ошибаюсь, сын Ивана - рудоищика, так? – Лева осторожно кивнул. - Живой хоть, нет, отец-то твой? – нервно поскреб старикан седую бороду. - Знакомцы мы с ним давние, вот так-то. Эх, и давно ж то было, - вздохнул он, присматриваясь к рудоищику.

-Да слава Богу, жив-здоров, - в ответ присмотрелся Брусницын к отцову знакомцу. - И мать также, только вот ногами слаба стала, дюжину шагов проходит, да отдохнуть желает. Поклон им могу передать, только вот от кого?

 

-Совсем меня не помнишь, значит, - с малой укоризной покачал тот головой. - А я ж у вас не единлжды бывал, и со мной ты тоже как-то хаживал. Но да то ничего, наше дело стариковское, чтоб все помнить, а ваше – молодое, чтоб все сызнова узнавать. Печерский я, Никита, теперь вспомнил? Вот, вижу, что вспомнил, - светло улыбнулся он. - А поклон непременно передай.

 

Брусницыну стало стыдно: и взаправду, припомнил он этого мужика, гостил он у них дома, когда Левка еще мальцом был, и вот поди ж ты! Привелось сызнова встретиться, да подзабыть, как имя, - право слово, неудобно. Чтобы хоть как-то оправдаться, Лева пригласил старика разделить с ним вечерню трапезу, да выпить по кружке пива. За неспешным разговором выяснилось главное: Печерский помнил становление Первопавловской площади[1], и даже смог по карте понять, о каком участке ее идет речь, хоть и твердил, что в его молодые годы там было непролазное болото, окружающее сплошь поросшую камышом да подлеском мелкую речушку.

 

Далее, старик указал, что сам в стародавние времена там рыл водоотливную штольню, и что землю оттуда выносили на берег Березовки, а вот куда – хоть убей, не припомнит. Но и того было достаточно: стало ясно, что эту самую штольню, от которой и образовался, возможно, навал, следует искать по левому берегу. Сердечно распрощавшись с Печерским, Брусницын с нетерпением отправился на боковую: возможно, завтра найдет он ответ на мучавший его все лето вопрос, - были те две золотинки из песочного золота, или же опять разгадку природную искать придется. И как же мечталось-то бы, чтобы то золото оказалось на месте старой штольни!

 

Еще ни свет ни заря выехал он из дому, настолько не терпелось ему приступить к работам; он даже Танкова, и того дожидаться не стал: пока этот обжора свою утробу набьет, солнце уже и вовсе над горами подымется, все утро, считай, псу под хвост. Для начала он, перейдя вброд неглубокую, всего вершков десять, речушку, попытался было понять, где находилась та старая водоотливная штольня, о которой вчера говорил старый мастер, да затея оказалась напрасной: все поросло высоким разнотравьем и кустарником, а разглядеть впотьмах, где искать, даже и пытаться не стоит. Можно даже шею себе сгоряча сломать: вдруг штольня та не осыпалась, да только и ждет, что в нее попадет какой-нибудь неугомонный растяпа навроде Брусницына. Потому рудоищик вернулся на правый берег, где оставил инструменты, и присел на отвал ожидать так некстати затянувшийся рассвет.

 

-Чего не дождался-то? – обиженно пробасил внезапно возникший перед ним из сумерка Макарка. - Я уж и к тебе домой заглянул, а Катерина говорит, что ушел давно. Али обидел я тебя чем невзначай, так скажи.

-Присядь, - похлопал Брусницын рядом с собой ладонью. - Вот смотри: мне вчерась сказали, что вон там, - указал он пальцем, - штольню лет тридцать как тому назад били, а землю куда-то сюда носили, чтобы болото остановить, да дорогу наладить.

-И чего? – подстелив старый армяк, уселся рядом Танков. - Здесь вся земля уже по тыще раз перемешана, что с того?

 

-По тыще, - передразнил его Лева. - В голове у тебя все перемешано, вот что я тебе скажу. Я вот что еще думаю: коли оттуда сюда носили, и земля та золотом богата, то ведь по дороге наверняка еще и в речку натрясли, так?

-И что?

-Заладил! – в сердцах шлепнул себя ладонями по коленкам Брусницын. - А чем тебе река не вашгерд? С водой-то все примеси уже унесло, а золото на дне осталось. Рыть же почти не надо! Набрал песку со дна, где просыпано было, и мой себе, понял?! Вот и давай, паря, бери лопату, да наполни мне тачку, мыть стану. Скидовай обувку, да лезь в воду, не холодная она, сам уже на тот берег ходил, так что не простынешь, чай. Да и я тебе помогу, вдвоем-то и мерзнуть веселей.

 

Пока Брусницын снимал сапоги, да вооружался лопатой, Танков уже набросал несколько лопат в тачку. Лева из не терпящего промедления любопытства заглянул в речной песок, поворошил его ладонью и обомлел: здоровый кусок золота! По весу – золотников восемь[2], ежели не больше! Отбросив лопату, похштейгер вернулся к портфелю, достал оттуда увеличительное стекло, две первые крупинки, и принялся сравнивать с ними найденный самородок. Сомнений не было: и по цвету, и по форме золото явно из одного места, а то означает, что рудоищик на верном пути.

 

-Обещал помочь, а сам сиднем сидит. Тачка-то вон, готова, - воткнув лопату в землю, укоризненно пробубнил подошедший Макарка. - Али нашел уже что?

-Смотри! – радостно припечатал к его широкой ладони самородок Брусницын. - Что скажешь?! А еще говорят, что песочного золота не бывает! Все, сиди, отдыхай, я тачку мыть стану.

 

Чем больше мыл рудоищик, тем он становился веселее, а сомнения уходили прочь, утекали, как вон эта благодатная речка, что наконец принесла ему неслыханную удачу. Однако на том, что он нашел, останавливаться рано: надо и дальше посмотреть по руслу, да идти к штольне, где, как полагал похштейгер, и ждет его самое интересное. Брусницын  мыл тачку за тачкой, однако уже к обеду понял, что дальнейшая промывка ничего не дает: ежели из первых двух тачек удалось добыть ажнов по два золотника, то по мере удаления от навала золото и вовсе прекращалось. Видимо, когда-то через реку были перекинуты бревенчатые слеги, а по ним пустую, как казалось тогдашним мастеровым (да нечего их за это казнить: кунстштейгер – он же по воде, а не по золоту специалист), руду, в отвал носили, вот некоторая часть из той руды в реку и насыпалась. Эх, знали бы мужики, что они в своих тачках возят! Этакую драгоценность в руках держали, а не попользовались! Но да то пустое: теперь за реку надо, штольню искать, перекусить сейчас, и за работу!

 

Работа на левом берегу была не в пример тяжелей прежней: Брусницын решил прямо от воды вести выкат[3] в сторону предполагаемой штольни, и природа всячески противилась такому внезапному вторжению. Особенно мешали корни, их то и дело приходилось перерубать топором, лопата их не брала. А ведь надо еще и мыть на всякий случай. Однако, худо-бедно, по прошествии нескольких саженей товарищи наткнулись на подозрительную яму, весьма похожую на обрушившуюся штольню. Даже не дав Танкову передохнуть, похштейгер принялся копать вглубь.

 

Определив границы штольни, Лева стал гораздо осторожнее, и породу снимал слой за слоем, брал из них пробы, каждую из них отдельно промывая. Поначалу золота было небогато, но уже на пятнадцати вершках глубины среди желтоватой глины началась невеликая, всего с вершок толщиной,  светло-серая полоса, в коей при первой же пробе обнаружился кусок золота, да такой, что не каждый и в глаза видел! Может, и не двадцать золотников[4], но это находка, так находка! Не став дальше вгрызаться вглубь, Брусницын решил посмотреть вширь, что это за слой такой, что в нем золото даже глазу видать. Макарка уже не роптал, и, будучи заражен страстным желанием друга, даже лопату сгоряча поломал. Но да ничего: штейгерская лопата, она хоть и поменьше будет, зато крепкая, авось, сдюжит, хотя… Что взять с Макарки? Может и опять сломать, увалень.

 

До темноты друзьям удалось промыть немного, всего с пяток пудов руды, но и того было довольно, чтобы окончательно понять: есть песчаное золото, и еще как есть! С пяти пудов – и получить почти пять золотников, где ж такое видано?! Да ни одна шахта столько не дает! В шахте хорошо, коли вдесятеро меньше выходит. А у них вдвоем, да при неусиленной работе, за один день – тридцать шесть золотников! Вот они, и пущай пока на ладошке легко умещаются, да сколько их, этих золотников, у похштейгера сейчас под ногами? Да даже не золотников, а фунтов чистого золота, а может – и пудов! Это же уму непостижимо!

 

 У совершенно счастливого рудоищика просто голова кружилась от такой удачи, и он сидел, глупо улыбаясь, и смотрел на своего друга, который, уже изрядно нарадовавшись, собирал инструменты, и был больше озабочен сломанной лопатой, нежели чем думой о грядущих вскоре переменах во всем золопромываленном устройстве. Не понимает, бедолага, чего они сегодня сотворили: оказывается, люди все эти долгие годы, что прошли со времен Маркова, просто ходили по золоту, плевали на него, да вместе с рудой выбрасывали, как ненужное, вместо того, чтобы просто взять, и рассмотреть получше, что у тебя в руках. А вот он, Брусницын, не поленился, подумал как следует головой, и нашел то, что всем казалось пустой брехней и сказками о богатствах южных стран. «Где негры, там и золото[5]» у них, видите ли! А вот и нет! И здесь, на холодном Урале, золото рассыпное есть!

………….

Первый рапорт был намечен, разумеется, Управляющему (ох, и любопытно же будет взглянуть на его лицо, когда он об открытии прочтет!); второй – Его Высокоблагородию Рыкунову, чтоб он за прошлый год еще год и икал, индюк! Теперь-то он точно никуда от похштейгера не денется, прав Шангин! Да еще и оправдываться начнет, зараза холеная! А нечего его было в прошлом годе от разведок отстранять, вот теперича пусть знает, почем фунт лиха!

 

Сегодня Лева, коли посчитать, четверть фунта добыл, даже больше, а сколько будет через несколько дней, да с рабочими, когда Рыкунов в себя от неожиданности придет? То-то и оно, что цельный фунт! Да чего?! Чистого золота! Только вот с чего начать? Надо, как говаривал Глоке, принципус основополагающий изложить, из коего вся метода и исходит. Кстати, а отчего и не «метода», «Новая метода», чем не дельное наименование? Золото не толочь, не дробить, а из песков посредством лишь одного вашгерда извлекать – разве не метода?

 

Впрочем, не слишком ли это самонадеянно? А то ведь скажут, что, мол, шибко много ты на себя, Брусницын, берешь со своими новыми методами, нет? Эх, еще бы и жена этими своими поклонами, что болью в сердце болью отдаются, не мешала! И чего это на нее сегодня нашло? Молится и молится, завтра наверняка на лбу шишка будет, ох, беда… Но да ладно, надо думать токмо лишь о новой методе, да как бы ее поубедетельней изложить, остальное никуда не денется, обождет. Да, обождет, - вдруг подумалось рудоищику, - завтра возьму на штольню с дюжину мужиков, отправлю руду на вашгерд, а сегодня писать, а тем паче – отправлять, ничего не стану: вдруг завтрева ничего не сыщется? Не верится, конечно, а вдруг? И себя под монастырь подведет, и ни в чем не повинного Макарку, не говоря уж об жене.

………..

Весь следующий день Брусницын провел в разъездах между фабрикой, куда на поводах подвозилась руда, и старой штольней, над которой наподобие мурашей вовсю трудились мужики. На фабрике он приглядывал за промывкой на вашгерде, штольню же тоже на одного лишь Макарку оставлять не хотел, да и не мог. Ведь, по сути, кто такой Танков для мастеровых? То-то и оно, что никто, и звать его никак, обычный мужик, коих тыщи. Да и смотреть за тем, чтобы руду верно добывали, а не наобум, тоже необходимо, а то набросают все подряд, как после этого выводы для рапорта делать? Право слово, хоть разорвись. Однако же ввечеру старания штейгера окупились с лихвой, и он мог делать первые, однако же подтвержденные, выводы. Первое, это то, что пески, ежели от них отделить ту, самую богатую золотом жилу, дают при промывке не более тридцати шести долей на сто пуд, а купно с ней – аж пять золотников[6]!

 

Жалко, право слово, что слой тот так тонок, вот где настоящее богатство таилось! Но да пущай он тонок, зато, по всему видно, что  в охвате велик: Брусницын повелел в десяти саженях от старой штольни ударить новый шурф, да исследовать его, так оказалось, что слой тот золотой есть и там! Все точь-в-точь, как в штольне! А сие означает, что и вся Первопавловская площадь может оказаться ни чем иным, как одним огромным золотым полем! И как же жаль, что скоро зима! Успеть бы все это исследовать без спешки, зарисовать, вот это доклад Шленеву был бы! Но да ничего, самое главное сделано: вон как на него народ-то смотрит, как на колдуна какого или чудотворца, уж и не разобрать. А ведь вчера еще смеялись ему: дескать, дурной ты, Брусницын, да молодой, мало жизнь учила! Посмеялись, и хватит, теперь Левка смеяться станет, его очередь, вот так-то.

……..

Как ни пытался Брусницын насколько можно дольше продлить работы на Первопавловской площади, однако первого ноября разработки пришлось остановить: наступили холода, мужики половину светового дня только и делали, что разгребали сугробы, еще часа два устраивали пожоги, и только затем занимались настоящим делом, но это уже так, курам на смех. И Смотрящий, дав указание сворачиваться, принялся ввечеру писать заключительные сезонные рапорты. Настроение было не слишком радужным: и промыто-то мало, и разведано недостаточно, а что делать, когда зима? Здесь надо выводы делать, задел на лето устраивать, а не на погоду сетовать, такова уж она, судьба Брусницына: не ждать, сложа руки, а работать, да к грядущему готовиться. Итак, в рапортах надобно изложить, сколько руды добыто, сколько золота из нее получено[7], анализ природы самих руд, и предложения по зимним работам. А зимою рудоищик решил делать следующее: дабы окончательно доказать, что добыча золота из песков – дело стоящее, надобно соорудить новую малую плотину возле Первопавловской площади с промывальней, и когда весной она заработает, тогда и можно будет сравнить, где дешевле добывать металл – на фабрике, из коренных руд, или же здесь, из песчаных. Да и возить пески на фабрику надобность отпадет, - вози в контору одно только чистое золото, вот и все расходы.

 

 Насчет же природы происхождения золотоносных пластов Брусницын отписал следующее: золото, как материал тяжелый, способен проходить сквозь рыхлые пески, и осаждаться, задерживаться на самом нижнем слое, под коим находится уже  тот слой, где породы плотны, задерживаясь на нем навроде как возле плотика[8]. Запечатав письма, рудоищик немного расслабился: теперь остается только ждать. Ждать двух волнующих событий: ответа из Екатеринбурга, и рождения ребятенка, который, как говорит женушка, уже вовсю на белый свет просится. Ох, что-то будет?

 

Генерал прибыл в Березовский неожиданно скоро, даже недели не прошло со времени написания Брусницыным итоговых рапортов, а вон, поди ж ты – уже к себе зовет!  Вернее, не к себе, в Екатеринбург, а всего-то в главную заводскую контору, но все же… Лева спешно с помощью жены подровнял бороду, привел в порядок волосы, насколько можно, почистил от летней грязи мундир, перекрестился, и, более не медля, поскакал: Шленев тебе – это даже не Фелькнер, это – генерал, хозяин всех заводов и земель уральских, что скажет, так, значит, тому и быть. В раздумьях даже и не заметив, как он проехал четыре версты до конторы, штейгер отдал Штревеля солдату, молча снял в секретарской у Шангина шинель, осмотрел себя придирчиво, и наконец спросил друга:

 

-Чего тут у вас?

-Ждем тебя битый час, - в лад ответил Семен, подмигнув. - У господина Фелькнера все, я уж замучился кофей им носить, а тебя все где-то носит. Приказано, как заявишься, твое благородие, ляд твою душу, так сразу в кабинет и проводить.

-А Федотов-то там уже? – оглянулся на дверь рудоищик.

-Какой Федотов?! – с усмешкой ответил ему товарищ. - Твой? Да там ни одного управляющего, кроме как моего, и вовсе нет, втроем они сидят. Да стой ты, куда?! Портфель-то свой оставил, тюря! Да и доложить спервоначала подобает, жди, - и, постучавшись, заглянул в кабинет рядом с Рыкуновским, кивнул головой, и махнул Леве, - проходи!

 

У берггауптмана Фелькнера было изрядно накурено, Брусницын даже проморгался, чтобы пелена пропала с глаз, и лишь затем отрапортовал:

-Похштейгер Брусницын по вашему приказанию прибыл!

 

-Проходите-проходите, Брусницын, - вышел ему навстречу из-за стола Шленев, и протянул рудоищику руку. - Молодцом, право слово, молодцом! Признаться, я сперва даже и не поверил, что Вы на такое способны. Чертовски приятно, знаете ли, бывает ошибаться в собственных опасениях. Проходите, присаживайтесь, пожалуйста. Господ офицеров представлять Вам, я полагаю, нет никакой необходимости, - тут к рудоищику протянулись еще две руки (Ну еще бы, - с усмешкой вспоминал впоследствии рудоищик, - сам генерал мужику руку пожал, а они что – лучше генерала себя поставят?) - Рапорты я смотрел, но желаю услышать от Вас лично, как обстоят дела, да какие планы на будущее.

 

Заседание под председательством Его превосходительства затянулось до самых сумерек; Брусницын, хоть и отвечал толково, однакож был постоянно атакуем с трех сторон, особенно допытчивым оказался Рыкунов, который придирался не просто к каждому предложению – к каждому из него слову, что совершенно изматывало. Первым от продолжения пыток отказался управляющий, за ним – и обергиттенверфер, у которого, похоже, даже и поводов не осталось, к коим было можно еще предъявить претензии. Наконец слово взял Николай Алексеевич, который больше слушал, чем спрашивал:

 

-Спасибо, господа, у меня вопросов больше нет. А вот предложение есть, - и он хитро прищурился. - Господа офицеры, а не кажется ли вам, что наш молодой друг засиделся в похштейгерах? Я предлагаю назначить его обер-похштейгером[9] третьей статьи, вы не против? Вот и хорошо. Поздравляю Вас с новым чином, Брусницын, - и к Леве вновь потянулись три руки. - Благодарностей не надо, это мы Вас должны благодарить. Господин Рыкунов, будьте любезны, дайте распоряжение подготовить соответствующую бумагу, я подпишу. Что Вам, Брусницын? – заметил генерал, что штейгер желает что-то сказать. - Говорите, прошу Вас.

 

-Прошу освободить меня от должности Смотрящего, Ваше превосходительство! – набрался смелости рудоищик. - Зело много времени на пустое уходит, за главным не поспеваю, Ваше превосходительство!

-Хорошо, пусть будет так, - хмыкнув, в раздумье наклонил голову Шленев. - Так Вам что, и рабочие уже не нужны? Или Вы их просить у нового Смотрящего намерены? Не знаете? Понятно, что не думали, мне думать прикажете. Так? – и генерал принялся ходить по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Наконец остановился, рассуждая вроде бы лишь для себя. - И что с того, что это нонсенс? Пусть будет двое Смотрящих: один – за фабричным хозяйством, другой – за мастеровыми и преданными им людьми на опытном производстве[10]. Да будет так, но с условием: Вы, Брусницын станете обучать этой Вашей новой методе, как Вы ее назвали, мастеровых с других фабрик. С кого бы начать? Ах да, Вы должны их еще по Уфалею помнить: Чернобородов и Комаров, они сейчас штейгеры, станут Вашими первыми помощниками, я сейчас на Гороблагодатские заводы отпишу, ждите вскорости гостей.

 Да, а чтобы Вы там не слишком увлекались, работать станете в распоряжении Осипа Осипова, да Вы его тоже знаете, сработаетесь. Впрочем, о гостях: господа офицеры, а не пора ли нам перекусить? – вдруг переменил он тему. - Господин берггауптман, у Вас найдется угощение для четырех голодных мужчин? Именно для четырех: Вас, Брусницын, - взглянул он на Леву, - хоть Вы покамест и не офицер, я тоже хотел бы видеть на ужине, есть о чем поговорить. Иван Федорович, - обратился он уже к одному управляющему, - ведите в свои пенаты, а то я, признаться, до сих пор и не удосужился у Вас побывать, непременно желаю исправить данный промах.

…………..

Этот урок для Брусницына был нисколько не проще, нежели чем тот, что он лишь недавно выдержал от Рыкунова и Фелькнера: те только лишь к мелочам и присматривались, да возможные денежные затраты считали, Николай же Алексеевич (недаром же говорят, что самолично с лопатою ходил!), во главу угла ставил технические стороны дела. Как потом с благодарностью признавался Брусницын, много чего подсказал ему генерал: и плотину присоветовал на десять сажен вверх по течению подвинуть, где водоотливные каналы лучше прорыть, показал, да много еще чего. Штейгер даже заслушивался, насколько складно весь его план выходит у чиновника из уст, и насколько он правилен, ежели его переделать так, как говорит господин генерал.

 

Пожалуй, ежели не считать отца Михаила, Николай Алексеевич – единственный, с кем штейгер даже и спорить бы не осмелился, понимая, что собеседник куда как мудрее его самого. Только вот умелей ли? Упорней ли? Опытней? Это будущее и покажет, а оно не за горами, даже не заметишь, как за работой зима пройдет, а там и самая тебе, Брусницын, проверка настанет: выдюжил, смог – Государю помог, не сдюжил – Царю не мил, и все тут.

 

Коська родился[11] не как все дети, под утро, когда родитель еще дома, а тогда, когда обер-похштейгер уже собирался полдничать в своей палатке с мастеровыми на Первопавловской площади, кою превратил за месяц в большую стройку, благо, речка замерзла, и строить плотину – самое время. Может, для плотины и самое, да вот только изюму штейгер жене так и не купил. Эта мысль изводила Брусницына на всей дороге до магазина, куда он вихрем влетел, кинув на прилавок пятиалтынный: «Изюму сладкого, да пряников всяких, быстро!». Подъехав в душевной дрожи к своей избе с кулем в руке, он приметил шепчущихся о чем-то брата с евонной супружницей, и замер: неужто что-то не так? Спрыгнув с коня, Брусницын на деревянных ногах подошел к родне:

-Чего там, Авдотья? – спросил он Степкину жену, что держала за руки двух дочерей, Ирку и Ленку, - Матрена тоже тут? Чего там?

-Мальчонка, аль тебе не сказали? – словно бы для поцелуя, выпятила та губы, хитренько улыбаясь. - С тебя магарыч, положено…

-Да будет вам всем магарыч! – отмахнулся от дуры обер-похштейгер, и зашел в избу.

………….

А прожект был и взаправду велик: похштейгер делал плотину о двух шлюзах для двух же вашгердов, не столь великих, как на самой фабрике, но вполне годных для черновой переработки руды, предусматривал гати, без которых по весне на болоте и делать нечего станет, ни пройти, ни тем более - на тачке или же на телеге проехать, а как прикажете к новой плотине руду доставлять? Не в ведрах же носить, - так ни ведер, ни рабочих рук не напасешься, хоть Осипов и пообещал дать мужиков столько, сколько будет надобно. Новый Смотрящий относился к Брусницынской затее с одобрением, в дела почти не вмешивался, а ежели и давал советы – то не просто воздух сотрясал, да щеки надувал (а как же – дворянин, ему положено!), а толковые, по существу предложения выдвигал.

 

Кроме того, зная о благоволении Шленева к обер-похштейгеру, сам порой первым предлагал свою помощь в материалах, когда наступала в таковых нужда, и размещал заказы в Березовском, а то и в самом Екатеринбурге. Попутно со строительством штейгер был также занят дальнейшей разведкой площади: с утра до ночи в разных точках золотоносного участка горели костры, устраивались пожоги для закладки новых шурфов, а также вырубался подчистую лес. Ветки с мелочью шли на костровища, остальная же, деловая древесина – на гати, дороги и устройства промывален. Брусницыну даже порой казалось, что он затеял здесь не просто летнее подразделение фабрики, а, напротив, строит совершенно новое производство, в котором если чего и не хватало, так это теплых казарм для ночлега работного люда.

 

 Навесы вон от дождя поставили повсюду, где копать да работать будут, и довольно, здесь главное даже не люди, а то, чтобы дождь руду не заливал, да штольни не топил, вода да холод – первые враги рудокопа, остальное стерпится. А вот как справится сам похштейгер с этими болотными водами – пока непонятно, канавы для отвода высоких грунтовых вод зимой рыть бесполезно, пробовали уже, вдесятером за день меньше двух саженей прошли, это не работа. Весной придется копать, по колено, а то и по самое нихочу в холодной воде, но да такова уж судьба рабочая, деваться некуда. А что делать? Не командовать же всей этой сотне строителей, чтобы бросали топоры, да брались за лопаты, и от снега все поле чистили?! Ох, и придется же весной поплакать…Али – поплавать? Неважно, главное – не потонуть.

 

И пришла весна пятнадцатого года: шумная, по-птичьи крикливая, спорая да жаркая, и потекло… Нет, плотина держала великолепно, запруда постепенно наполнялась, Брусницын еще раз благодарно помянул господина Шленева за то, что тот присоветовал немного перенести плотину вверх, иначе могло бы затопить и края золотого пласта, что в этом месте хоть и отходил от берега сажен на сорок, да все равно мог попасть под воду. Более всего тревожило распроклятое болото, что пухло буквально на глазах, и не было ему удержу. Похштейгер просто не узнавал прошлогодние места, настолько он переменились; но дело не столько в том, что сейчас они – напрочь безлесные, сколько в том, что из-за этой треклятой воды уже и земли-то не видать!

 

 Неужто деревья столько жидкости выпивали?! А он, Левка, взял, и все сгоряча к лешему под корень вырубил, балда! Ведь любому крестьянину известно: бьет на поле ключ – посади там березку, лучше – три, и цел урожай твой останется! А тут чего делать?! Березки обратно сажать?! Так ведь нету у Брусницына времени, чтобы ждать, пока те вырастут, да и что может вырасти на таком-то болоте?  Путь один: водоотливные канавы к речке, на них одна и надежа, одно упование. Будь штейгерова воля – он бы и сам в воду сейчас полез, водоотливы устраивать, да чин не позволяет, сбросив мундир, за лопату хвататься, на то работный люд есть, благо, Осипов вновь помог, да людей прислал на работы дополнительно.

 

Поразмыслив, Брусницын, доверив все водные работы кунстштейгеру Мельхиседеку, сосредоточился сам на наиглавнейшем - промывке руд, где ему была зауготована провидением еще одна напасть: глина. Липло все к ней, вездесущей, все подряд, и золото, и добрая руда, и земля пустая, - поди, выковыряй из нее что стоящее! Вашгерды с такой задачей никак не справлялись: почти все добро уносилось потоками воды вместе с глиной в отвал, оставляя на трафаретах лишь самую малую добычу, что для рудоищика было страшнее самой лютой казни. Левка с горя почти не ел, позабыл про сон, даже смешной и милый сердцу сынок Коська никак не мог его расшевелить, хоть плачь на плече у Катерины, ей-Богу!

 

Неужто все напрасно?! Все, к чему он стремился, все, что лишь недавно казалось таким близким, осязаемым и почти своим – и оно уже недоступно? Вот же оно, песчаное золото, есть, а из-за проклятой глины его вроде бы как и нету. Штейгер пробовал было одну партию пропустить через похштевни, дабы избавиться от глины, да какой там! И там все до самой малой крупицы золота обволакивается, как чулком, глиной, да с вашгерда прочь уносится. А что золото в руде под слоем жирной грязи есть – то несомненно, ежели меж пальцев материал потереть, - блестит оно! И как же от этой вредной глины избавиться? Да еще и подшучивать над ним, как говорит Макарка, сызнова за глаза начали: не видать, дескать, Брусницыну своего песчаного золота, пустая это затея. А вот и врете, найдет он выход!

………..

И тут фортуна ему улыбнулась: Шленев послал ему на помощь то ли в ученики, то ли в товарищи, а то и вовсе в учителя самого теперешнего начальника Камско-Воткинских заводов, а раньше – и вовсе березовчанина Мамышева[12], который много чем помог Брусницыну в его борьбе с ненавистной глиной.

Несмотря на некоторую разницу в возрасте и огромное различие в чинах, соратники быстро сошлись, даже подружились: оба остроносые, любопытные, разве что голобородый Николай Родионович, прежде чем что серьезное сказать, с десяток раз взвешивал, яро поблескивая взглядом окрест, бородатый же Лев Иванович вываливал на своего нового  товарища сразу все, что думал и мыслил. Для молодого обер-похштейгера было настоящим счастием заполучить себе такого умного и образованного собеседника, ни от кого другого он даже и не мечтал услышать и десятой доли из того, что рассказывал ему Мамышев. Впрочем, Брусницын также, презрев профессиональные секреты,  охотно открывал тому свои тайны и помыслы, что никому другому и сказать никогда не решился б: или засмеяли бы, или опозорили, а Николаю Родионовичу уже через неделю знакомства Лева начал доверять полностью, пожалуй, даже больше, чем Макарке.

 

А к середине июня, когда совместными силами удалось-таки наладить бесперебойное производство[13] на новой площади, и выработка на одного рабочего достигла двадцати пяти пудов переработанной руды за сокращенный  двенадцатичасовой рабочий день, товарищи  также дали себе послабление, и порой в дурную погоду сиживали в кабинете рудоищика за парой кружек пива. А порой и вовсе брали выходной, и ходили по грибы, Лева даже вспомнил, как это делается. А когда ему раньше было заниматься такой безделицей? То-то и оно, что недосуг, а теперь походить по лесу с лукошком с богатым и умным помещиком – чем не сласть и искушение для ума? Да еще и когда читают наизусть стихи великих, как утверждает бергмейстер, поэтов, да по книжкам читают их замечательные рассказы? Здесь просто нет никакой возможности отказаться, вот Брусницын и не отказывался.

………..

Для товарищей это был целый ритуал: начинать разговоры с пустяков навроде поэзии и философии, шутить, отдыхая душой, и лишь когда совсем стемнеет, приниматься за чертежи, коих у Брусницына уже накопился целый ворох. Вроде бы пора уже и кабинет почистить, да ненужное сжечь или же выкинуть, но как только похштейгер принимался разбирать листы с небрежно и наспех рисованными чертежами, руки тотчас же опускались, ибо здравое зерно находилось даже в самом малом клочке, который они напару с Мамышевым исчеркали карандашом где-нибудь в лесу или же за обедом, в поле.

 

Вот, к примеру, это Николай Родионович рисовал, когда они вместе обходили разведочные шурфы: насмотревшись, как рабочие по пояс в воде пытаются что-то там копать, чиновник предложил нечто невообразимое – бур[14]! Суставный, аршин в восемь – десять, а работать с ним так: просверлил в земле дыру в несколько вершков глубиной, - доставай с буром, будто бы поварешкой, руду и смотри, что там под землей, таится, и так далее. Так можно и вовсе не копать, а слой за слоем доставать образцы, притом зная, с какой глубины они были добыты. Только вот как этот рудный уловитель сделать, чтобы руда с бура не просыпалась, да не перемешивалась – пока товарищи так и не придумали, но ежели не к осени, то к следующей весне  чиновник  твердо пообещал прислать Брусницыну пробную конструкцию.

 

Штейгер также в долгу старался не оставаться, и учил товарища всем премудростям искусства рудоищика, что тот всячески поощрял, даже процитировал немецкого поэта Гете про сухую теорию и вечно зеленеющее древо жизни. И за сезон обер-похштейгеру удалось-таки из инженера, чистого теоретика, сделать еще и мастерового практика. Нельзя сказать, что обучение давалось Мамышеву легко, особенно ему не удавалась работа с промывальным малым лотком[15], что Леву сперва даже злило, но затем он понял: у чиновника просто-напросто худое зрение, и он вовсе не видит малых знаков золота, и оттого выбрасывает все вместе с пустой породой в речку.

………….

Почти три недели с утра до поздней ночи разбирали Брусницын напару с канцеляристом отчеты, записывая итоговые цифры в отдельную тетрадь, штейгер благодаря Мишкиной помощи даже начал разбираться в хитросплетениях канцелярского документооборота, и наконец наступил долгожданный момент, - все данные можно свести воедино, и Боже упаси, если что-то где не сойдется! Всем влетит по первое число! Правда, для Брусницына это будет слабое утешение: все придется перепроверять сызнова. Впрочем, повторная проверка не понадобилась, все было верно: из привезенной с площади руды около шести процентов отсеивалось на окончательной очистке (вот они, акты о списании пустых руд, все заверено подписями, как положено), еще два с половиной процента угорает или же шлакуется на сплавке, это завсегда так было, в шлаки медь с примесями уходит, никуда не деться от этого.

 

Штейгер даже слышал, что в Петербурге, при заключительной очистке, даже из их, казалось бы, чистого, золота, отбирается еще аж семь процентов, кои представляют из себя медь и серебро. Тем не менее результат летних работ не просто радует, он ошеломляет: больше пяти пудов[16] чистого золота! И это при наименьших затратах! А ведь еще далеко не тридцать первое декабря, сколько же еще там, на площади, намоется за оставшееся до нового года время?! Нет, наверняка до шести пудов не доберут, благо бы пять с половиной намыть, но все же… И Брусницын, счастливо улыбаясь, вдруг заметил за собой одну странность: он перестал мыслить золотниками! Да что там золотниками – фунтами! Это ли не счастье? А как раньше было? Намыл за день долей пятьдесят – уже радость непомерная, сработал золотник -  праздник всей бригаде рудоищиков, эх… Но все равно в лесу лучше, чем на фабрике.

………

Оценив результаты разведок, и сопоставив их с выработанным за этот год объемом руды, штейгер пришел к однозначному выводу: работы на площади хватит еще не на один год, и это самое малое. Ежели же не бояться, и сказать, как на духу – то и десятилетий[17]: вот сюда, сквозь леса на юго-запад, полоса золотосодержащая еще надолго тянется, и конца ей покуда не видать. Вдоль Пышмы также места интересные, лишь точками малыми покамест отмеченные, есть, так и там золото песочное обратно присутствует. А ежели дальше, до Калиновки, всерьезе пройти? Два шурфа неделю тому ударили – в одном золота изрядно, в другом нет почти, да то и не страшно, настанет и этих площадей время, разберемся, коли расстараемся. Штольню бы еще для отлива вод выстроить среди да продоль этих болот – цены бы месту не было!

…….

Пока Осипов в доме рудоищика пил чай, да беседовал о всяких пустяках со счастливой хозяйкой, Брусницын лихорадочно переодевался, да думал, отчего это Шленев лично приехал к ним на фабрику, да не в сезон, когда все показать да рассказать можно, а зимой, да еще и ввечеру, когда самое время отдыхать душой и телом, но никак не работать. Впрочем, нечего себя никчемными вопросами заранее изводить, время покажет, что да к чему. Опасаться вроде похштейгеру особенно нечего, потрудились в этом году на славу, поощрений невероятных также ждать не стоит: хоть Бог троицу и любит, да повышение на третий раз подряд рассчитывать не стоит, да и некуда, почитай, уже, разве что в обер-штейгеры[18], но до того еще, как до луны. А далее даже сам Его превосходительство Шленев не вправе его повышать: шихтмейстера уже сам царь-батюшка жалует, а ему до простого мастерового, прямо скажем, и дела никакого нет. А жаль.

 

Генерал встретил их хмуро, долго не заговаривал, меряя кабинет управляющего шагами, и наконец, поздоровавшись и предложив занять места, начал:

-Прочитал Ваши рапорты, благодарю. За пять пудов золота благодарю особо, но не много ли вы на себя берете? – обвел Шленев грозным взором присутствующих, и твердо остановился на обер-похштейгере. - В первую очередь это Вас, Брусницын, касается. Вы что, под хмельком писали, или солнышко Вам голову напекло? Как можно на несколько лет наперед такие выводы делать?! Довольно у него запасов песчаного золота на года, видите ли! – тут он сел во главу стола, нервно барабаня пальцами по столешнице. - Это, знаете ли, авантюрой попахивает, не находите? Во что Вы меня втравить хотите?

Или желаете, чтобы я в Департамент отписал, что так, мол, и так, Россию-матушку скоро золотом завалим, так?! Сами-то подумали о том? Ей-Богу, даже подумывал отстранить Вас за несоответствием, да Николай Родионович отсоветовал, - прикрыв глаза, досадливо покачал генерал головой. - Так что на первый раз за молодостью лет я Вас прощаю, но чтобы вперед думали, что пишете. Что Вы так на меня смотрите изумленно? А Вы знаете, что про Ваши сочинительства в Главной конторе говорят?! – сверкнул взглядом он. - Широко Вы шагаете, уважаемый, как бы штаны не порвать, вот что. Даже ежели и правда то, о чем Вы указывали, во что верится слабо, представляете, сколько шума будет, ежели эта Ваша хваленая площадь на следующий год истощится? А со мной, грешным, что станет, думали?

Да в лучшем случае на пенсию отправят, вот так-то, - и, вздохнув, продолжил уже совсем другим тоном. - Резюмирую: в шестнадцатом году объем добычи золота удвоить, провести более тщательные разведки местности, и Боже Вас упаси еще раз написать мне ту ахинею, что в этот раз! Разжалую всех, и не посмотрю на заслуги! Что-то хотите сказать, Брусницын?

 

-Ежели позволите, Ваше превосходительство, - стиснув зубы, поднялся похштейгер с места, - Вы вольны говорить, что я молод, да самонадеян, однако ж я уверен в своей правоте, и готов ее отстаивать хоть перед военным судом[19]. Готов доказать правильность собственных выводов тем, что при увеличении рабочих обязуюсь увеличить объем добычи золота даже не в два, а в четыре раза, -  здесь Федотов с Осиповым испуганно переглянулись. - Кроме того, обещаю закончить детальное обследование Первопавловской площади и прилегающих участков, приписанных к фабрике. А также прошу Вашего соизволения на поиски вне границ фабричных дач, и право разрабатывать там производство, вне зависимости, коренного ли золота, либо песчаного. Готов отвечать на все Ваши вопросы, кои только появятся.

 

-Садитесь уже, - осуждающе, даже досадливо, махнул на него рукой Шленев. - Вчетверо, говорите… Что ж, сами напросились. Да будет так! Федор Николаевич, рабочих господину обер-похштейгеру дать, в средствах и материалах не стеснять, ежели что, то с Вас и спрошу. Вы, Осипов, также оказываете Брусницыну всестороннее вспоможествование, - и генерал положил перед смотрящим пакет. - Прочтете на досуге, Осипов. Если ко мне нет вопросов, можете быть свободны.

……….

---

[1] Первопавловская площадь – отведенный для фабричных нужд надел земли. В том числе на площадях строились водоотливные штольни, и старик Печерский участвовал в их устройстве. (Брусницын Л.И. «Повод к открытию первой золотопесчаной россыпи на Урале»).

[2] Если точнее, самородок весил 8,5 золотников.

[3] Выкат – ров.

[4] После взвешивания самородок показал 17,5 золотников.

[5] «Где негры…» – общепринятое мнение среди всех без исключения теоретиков, писавших о происхождении золота до открытия Брусницына, которое ознаменовало совершенно новую страницу в истории золотодобычи.

[6] Результаты исследования за 21 сентября 1814 г.

[7] С 21 сентября по 1 ноября 1814 г. было переработано 8000 пудов песков, из них извлечено промыванием           2 фунта 63 золотника, т.е. по 3 целых  18\96 золотника в 100 пудах руды. С учетом попутных работ  до 1 января 1815 г. добыто золота  3 фунта 2 золотника, средняя стоимость добычи за год составила 2 р. 27 целых 3\4 коп. за золотник. В сумме промыто 13000 пудов песчаной руды.

[8] Брусницынский термин «плотик» уже в 1815 г. прочно укоренился в обиходе рудоищиков, впоследствии многие находки золотосодержащих песков начинались именно с отыскания плотика.

[9] Неслыханное повышение в чине, учитывая особенно то, что похштейгером Брусницын стал лишь в 1813 г., т.е. он опять за год перескочил через две ступени, в то время, как для прохождения лишь одной требовалось от двух до десяти лет, в зависимости от результатов работы.

[10] Опытном производстве – в оригинале приказа звучит как «…быть при производстве опытов над промывкой золота… начальствующим…».

[11] Константин Львович Брусницын – в формулярах записан как сын мастерового, в службу вступил 16 июля 1826 г. писарем; прошел славную карьеру горного инженера: с 1850 г. – столоначальник Уральского горного правления, с 1865 – горный исправник Кнауфских заводов, далее – высокопоставленный чиновник Уральского горного надзора.

[12] Мамышев Николай Родионович (1777-1840) – за казенный кошт в 1795 г. окончил горное училище шихтмейстером 13 кл. (обычно выпускникам присваивался 14 класс), с 1801 г. был управителем на Березовском, затем - Каменском заводе, ко времени повествования Мамышев был обер-бергмейстером 7 класса и начальником Камско-Воткинских заводов. В 1820-26 гг. начальник Гороблагодатских заводов. В 1821 г. на Серебрянке нашел песчаное золото. В 1823-24гг. по методу Брусницына открыл возле г. Благодать богатые золотые россыпи. Изобретатель. Также был известен как книгоиздатель и писатель-сентименталист (рассказ «Злосчастный» 1807 г. и др.), имел поместье под Гатчиной, по просьбе Н.А. Дуровой («кавалерист-девицы», героя двенадцатого года (прообраз героини «Гусарской баллады»)), переслал ее воспоминания для редакции и печати А.С.Пушкину, с которым также был близко знаком.

[13] Производство – были усовершенствованы решетки для просева руды, установлены накопители – уловители в конце шлюзов, после чего черный шлих промывался в больших лотках, магнитами на месте извлекалась «железина», затем очищенный шлих поступал на фабрику «в сплавку».

[14] Бур – в 1815 г. Мамышев изобрел четырехсаженный бур для проведения разведочных работ, однако широкое распространение и признание Горного Департамента он получил лишь десятилетие спустя, когда и сам изобретатель, и Брусницын со своими учениками им давно уже пользовались.

[15] Малый лоток – лотки были трех типов: большие, железные, применялись непосредственно на фабрике для промывки черного шлиха, средние – универсальные, и малые, походные – для тонкой промывки.

[16] За 1815 г. объем добычи рассыпного золота с одной только Первопавловской площади составил десятую часть от общего объема производства всех тридцати Березовских рудников.

[17] Десятилетий – в своем рапорте Брусницын ограничился более сдержанной формулировкой: даже  «при усиленной работе золота довольно не на один год».

[18] Обер-штейгер – в описываемое время Брусницын являлся обер-похштейгером, т.е. старшим мастером толчейных работ, обер-штейгер же должность более широкая – старший мастер горных работ в целом, и располагается на ранг выше мастеровых – специалистов, как старший над всеми старшими мастерами.

[19] Горные инженеры, мастеровые и рабочие люди судились именно военными, а не гражданскими судами.

 

Знаки солнца. Отр. 6

Знаки солнца. Отр. 4