Полина молчала. Она больше всего боялась испугаться и пустить струю, невольно вспоминая о страшных способах допросов. Ей на мгновение показалось, что она в далёком прошлом, и должна как её дальняя родственница пройти по всем кругам ада.
- Нехорошо, гражданка. Нашкодили – и в кусты!?
- Я не шкодила. Я вообще не понимаю, почему меня задержали.
- Не понимаете? Странно. Скажите, что и в доме по улице Мирной вы не бывали?
- Я была. Там живут мои родители. Я приехала навестить их.
- Навестить. Ну, да разумеется. Но прежде вы навестили свою подругу. Надежду Лаевскую. А после вашего визита, её душа рассталась с телом. Так, кажется пишут в романах?
- Я её не убивала. Честно, не убивала. И вообще я требую предоставить мне адвоката.
- Ну, раз вы не убивали.
- И ещё, можно мне позвонить?
Майор Прыгин смотрел на Твердохлебова с обожанием институтки.
Он не верил лепету этой задержанной. Разумеется, она что-то скрывала. А может в панике позабыла детали.
- Привидение. Интересно. Кто-то прикинулся привидением – и решил расправиться с девушкой. Но зачем? зачем? У нас есть что-то на эту Авдонину?
- Только то, что она была вдовой подполковника Авдонина. Работала в школе, преподавала немецкий язык, кажется.
- Немецкий язык… Гм, а ведь это интересно. И ещё этот француз. Ему что тут понадобилось?
- Мишель Круазье мой друг. Точнее он сын друга моего отца. Они вместе служили в одной эскадрильи.
- А понятно. И всё-таки мне не ясно…
- Говорят, что в Альпах задержали одного очень крупного деятеля. Он бывал у нас на Кубани, И даже отметился. Имя такое занимательное, словно название оперы.
- Лоенгрин?
- Нет. На Р.
- Рейнгольд?
- Может эта старуха что-то знала? Всё-таки немецкий язык.
- А по-моему, у того кто стрелял просто поехала крыша. Но пистолет. У Авдонина было наградное оружие?
- Не помню. Он мне не показывал его. Впрочем я тогда был слишком молод для того чтобы задавать ему вопросы.
Вера Ивановна была верна своему мужу.
Она навещала его последнее пристанище с регулярностью институтки. Ей нравилось бывать там – там было тихо и спокойно. Там ей можно было думать о себе.
Возвращаться назад в Германию смысла не было. Её родные были давно обычным горячим пеплом. Их сожгли в мае 1943 года. Сожгли, как бравые парни из Лювтвафе сжигали сталинградских и воронежских детей.
Тогда летом 1942 года она ещё верила в победу. Верила, что будет катить в кабриолете, улыбаться и принимать подарки. Рядом был такой всегда корректный и красивый Йоахим Рейнгольд.
Кажется, ему импонировала близость красивой девушки. Эльза Гюнтер – дочь бывшего солдата и в настоящее время вуппертальского почтальона была тем неограненным алмазом, который этот искатель приключений подобрал в этой степной пыли.
Будущее казалось им обоим определенным. В душе Рейнгольд звучали армейские марши, а Эльза грезила будущим, как красивым и непременно цветным фильмом, где она играла роль достойную самой Марлен Дитрих.
Рейнгольд мечтал о твидовых костюмах, хорошем бренди, о шампанском утром, мечтал стать образцовым хозяином для этих унтерменшей.
Пишущая машинка Эльзы стрекотала, как певчая птичка. Она научилась угадывать мысли Рейнгольда – он был красив, как опереточный генерал. Да и всё вокруг было милой озорной опереттой.
Даже тогда, в той станице всё казалось простой комедией.
Все те девушки, что явились на регистрацию, были по-своему красивы. Они, то смотрели на свои босые ноги, то пытались быть дерзкими, глядя на людей, что явились перед ними.
Рейнгольд снисходительно разглядывал эту толпу. Смуглые лица и такие же смуглые ноги. Казалось, что у этих дикарок никогда не было нижнего белья, а возможно, все их панталончики уже перекочевали в вещевые мешки солдат Великого Рейха.
Эльза смотрела на всех с презрительностью первой ученицы. Ей было нестерпимо и солнце, что взирало на это сборище с высоты, и эти люди, что пытались быть дерзкими, но отчего-то боялись сказать что-либо.
Она прошла вдоль строя. Брюнетки в этом краю были привычнее блондинок, и от того две светло-русых красавицы, похожие на двух затрёпанных кукол привлекли её взгляд. Она остановилась.
- Это такое растение. Фернштейн? Трава. Её кладут в суп… Sauerampfer, - наперебой заговорили сёстры.
Эльза едва сдержалась, чтобы не залиться в смехе. Она смотрела на этих двух глупышек. Эти милые фройлян наверняка считали себя ровней ей. Но это им только казалось.
Она вдруг припомнила, как их сосед доктор Хорст приобрёл новенький Адлер. На фоне бедняги отца с его скучным велосипедом Хорст казался богачом – хотя из полноты и красного вечно недовольного лица казался Эльзе настоящим взаправдашним коновалом.
Некогда тщательно вычищенные платья теперь напоминали облетевшие лепестки цветов. Эльза улыбнулась: «Diese Mädels, völlig nackt, so lächerlich!»[3].
Тёзки пушкинских героинь выглядели наиболее потерянно. Они переминались с ноги на ногу, но их босые пятки соприкасались с осколками щебня.
- Очень хорошо, - проговорила женщина в чёрном.
От её взгляда хотелось провалиться сквозь землю. Татьяна и Ольга смотрели в разные стороны, прижимаясь друг к дружке, будто сиамские близнецы.
Им всё казалось страшным сном, сном, который снится раз в жизни, и после которого простыня остаётся влажной. Всё было не так – девочек терзало опустошающее душу равнодушие.
Они задыхались от тишины. Казалось, кто-то украл из мира все звуки, или же они просто оглохли – но голос этой страшной женщины бился о виски изнутри их готовых расколоться черепов.
- Скорее бы нас всех убили. Нет, я не хочу, не хочу.
Таня крепко зажмурилась. В её голове застрекотал кинопроектор, а на экране её век возник тот самый кадр из кинофильма.
- Почему они врали? Зачем?
Она теперь не верила никому, даже этим теням на экране. Они все были лжецами, они только притворялись храбрыми. Как впрочем, и она, выдумывая воображаемые совершенно беспроблемные подвиги.
Она не заметила, как перед глазами вспыхнул беловатый сполох.
- Öffnen Sie die Augen, schmutzig russische Schwein[4].
Таня открыла глаза.
Она моргала и пыталась скрыть выбегающие из глаз слёзы. Казалось, что ей просто поставили двойку и вот-вот оставят на второй год. Забросят в дальний угол, как надоевшую куклу.
- Jetzt werden Sie passieren die ärztliche Untersuchung. Dann, wer wird anerkannt passen direkt für die Arbeit, der soll Leben. Und wer krank ist - erhält eine nahtlose Tod. Gehen Sie dort hin. Schnell[5]
Девушки понуро направились к грязному посеревшему от времени флигелю. Они шли, как готовые к бойне овцы, не решаясь смотреть выше задов впереди идущих. Теперь было глупо стыдиться. Таня и Оля тоже не смотрели на чужие тела, но вздрагивали от каждого случайного взгляда, словно от брошенного в спину камня.
Их сердца уныло тикали, как два огромных будильника. Было странно, что они всё ещё тикают, а не остановятся, порвав невидимую глазу пружину.
Старая дама слишком глубоко ушла в прошлое. Она вдыхала запах летней листвы, но была не в этом лете, а том уже таком далёком.
Могила мужа. Она по-своему была ему благодарна. Он спрятал её от людских глаз, дал защиту. Если бы он только был глухим и слепым. Но, увы!
Майор всегда был свидетелем. Она жила жизнью давнол уже пропавшей женшины, жила и привыкала к этому, стараясь не напрягать совесть чужими мыслями. Она верила, что действительно была молодой учительницей немецкого языка всего год назад пришедшей в станичную школу.
Тогда на допросе собственное сходство с арестованной слегка напрягало. Она словно бы злилась на собственное отражение, злилась потому, что ненавидела его за какую-то непонятную ей самой вину.
Рейнгольд был великолепен. Он словно артист на сцене играл роль вежливого хозяина, а эта странная одетая в обноски девушка была дерзка.
- Запираться бесполезно, фройлян учительница. Мы всё знаем. Ваша борьба не имеет смысла. В прошлом году нам помешала зима, но сейчас опять лето. И мы победим. Обязательно победим.
[5] Сейчас вы пройдёте медицинский осмотр. Затем, кто будет признан годным для работы, останется жив. А кто будет болен - получит безболезненную смерть. Идите туда. Быстро
Помочь сайту
Поздравления
