Зима в Карелии несколько лучше, но
не на много зимы в Сибири. Сие нужно заметить. Поскольку я об этом сужу со слов
отца, то и рассказ этот рассказ отца. Необессудте. Впрочем, вернемся к
калькуляции наших баранов.
Хоронить же зимой в Карелии, из-за
задубевшей земли и, самое главное, камней, что безжалостно приволокли туда
минувшие оледенения, становится довольно
проблематично. Можно ещё зарыть одного жмура, а если поставка покойников
поставлена на конвейер? Примите во внимание, что в окопе сидел весь мужик, что
имел размер ноги больше тридцать восьмого нумера и мог таскать без помощи
другого свои сапоги этого самого размера или ботинки. Кто эти сапоги носил
довольно плохо и путался в полах шинели и не был притом ранен, отирался на
ближайших тыловых точках, помогая бабам стирать и штопать бельишко, лепить
огромные заплаты на прохудившихся сапогах и бог весть, что ещё делать в сложном
хозяйстве полка, дивизии или армии. То, что не попадало под эти мерки, то
попадало в похоронные команды. Так что с потоком жмуров это слабосильное
тыловое подразделение, которое в условиях мирной жизни просто дудела в трубы и
отлынивала от всевозможных дел хозяйственных, в условиях приближенных к северному полярному кругу, не
всегда справлялось должным образом, точнее совсем не справлялось, оставляя это
приятное во всех отношениях занятие на период летне-весенней военной компании,
в слабой надежде, что дядя Маннергейм
захватит наши передовые окопы и, со свойственной европейцам
аккуратностью, возьмет на себя труд в долбежке могил в промерзшей землице для
всех убиенных им солдат противника за период долгой приполярной зимы, избавив
от необходимости трудится нашего ленивого мужика. Но добрый дядя застрял на
своих позициях на реке Свирь и надолго и
уже начал смутно понимать, что залез в дерьмо по самые уши, понадеясь на то, что
дурная, плохо организованная финская компания сорокового года, есть вершина
военного искусства русских. Лезть своими немногочисленными дивизиями на
вгрызшихся в карельский гранит русских, который отчего-то был выдолблен как раз
в аккурат, для того, чтобы ходить в рост по окопам, не в пример многочисленным
могилам соотечественников, было занятием
неблагодарным, после которого пришлось бы выписывать мужиков из какой-нибудь
африканской страны, для сохранения прироста народонаселения страны, так как
одному со всеми бабами родной отчины дядя Маннергейм бы не совладал, даже погибнув от истощения.
Благодаря приполярной ночи и лени, за
позициями наших войск медленно, но верно возникал штабель. Штабель этот был не
из бревен и не из труб, а из промерзших насквозь трупов людей в серых шинелях.
Так как тартать жмуров далеко было лень, то он примостился недалече от
передовой. Он так же не был особо высок,
так как тяжелой атлетикой заниматься на передовой никто не собирался, а
экономией площадей под сооружениями у нас не занимаются и займутся ещё не скоро, тем паче за кругом заполярным, то
никакой надобности в этом не виделось. Примите во внимание и то, что хилые
работники, и в мирное то время не проявляли излишний энтузиазм в перетаскивании
жмуриков, да и то только под зорким оком начальства, а ему высота и красота
данного сооружения была до лампочки дедушки Ленина. Не виделась она и в
проектах монументальных времён Иосифа Виссарионовича, так что по этому поводу никто не парился и даже не задумывался об
эстетики данного сооружения.
Изредка в него попадал шальной снаряд или
мина, в другое же время его никто особо не беспокоил. Финны отстрелом трупов не занимались, ко
всему прочему они были народом богобоязненным и воспитанным, что не скажешь о
наших, то это место стало одним из самых безопасным мест, на данном участке
фронта, так что ничего удивительного в том не было, что в урочный час обеда
сюда забредал солдат с котелком полным
каши супа или иной снеди, коей
облагодетельствовал в этот раз старшина. Он вешал на скрюченную руку убитого, торчащую
далеко в сторону, свой круглый котелок, который только и признавал за котелок,
и ел, ни сколько не боясь и не страшась вида смерти, равнодушно относясь к
своей странной подставке или вешалу.
Этим солдатом, точнее старшим сержантом,
был мой отец. Ко всему привыкает человек, к смерти, говорят, тоже. Странно, но
меня этот небрежный рассказ про войну, изложенный мне, скорее для того, чтобы я
отвязался от него, поразил меня больше иного героического подвига. Это было
столь обыденно и каждодневно, и он, через много лет, прошедших с той поры,
относился к этому так же спокойно и обыденно, как мы обыденно относимся к
смерти на экране телевизора, понимая, что она нас не касается ни каким боком. Но он не видел ничего экстро ординального в
этой куче трупов, навороченных штабелями в черноте полярной ночи. Только смерть там была реальная, а трупы
осязаемы и тверды в своей холодной вере в вечность.
Помочь сайту
Поздравления
